Андрей Столяров - Свете тихий

• Название: Свете тихий
• Автор: Андрей Столяров
• Жанр: Современная проза

---

Она, конечно, права.

Вот только это та правота, которая никому не нужна.

Тем не менее, ее проекты заказчикам нравятся. Мне даже кажется, что процветание их крохотного бюро, всего-то там работает пять человек, обуславливается не столько административными связями Аделаиды, сколько тем, что Аля буквально завораживает клиентов своей любовью к магическим реалиям Петербурга. Она показывает им «флорентийские лестницы» на Большом проспекте, как бы висящие в воздухе, напоминающие фантазии в духе Калло, удивительных сфинксов, покоящихся в одном из дворов на Обводном канале (как они тут очутились? зачем возлегли?), «женщину, бегущую по Коломне», которая из дикого китча, превращается ныне в загадочный петербургский фантом: говорят, что застать ее дважды на одном и том же месте нельзя. А особо избранные могут даже узреть мистическую, толстенную, испещренную иероглифами трубу, скрытую в глубинах путаного квартала на Васильевском острове. Считается, что это остаток химической лаборатории доктора Пеля, очищавшего здесь присадки для своих чудодейственных лекарственных средств. Однако Аля раскопала в одной из старинных книг, что в действительности ею владел некий голландец, некий беженец, эмигрант, имя которого не сохранилось. Он приехал в Петербург еще при Екатерине Второй и почти десять лет занимался тут поисками философского камня. Сюжет, по ее словам, был просто классический: девушка из богатой семьи, любовь, ревность, страдания, высокомерный отказ, опять страдания, бегство в чужую страну… Философский камень ему был нужен затем, чтобы ослепить ее блеском своего фантастического состояния. Интересно, что согласно легенде, он его все-таки получил – только не в виде кристалла, а в виде сияющей эманации, бесплотных золотистых паров. Часть эманации вырвалась через трубу в атмосферу, рассеялась, осела по городу, отсюда – странности Петербурга, часть вплавилась в стенки самой трубы: они необыкновенно прочны, никакой инструмент, взрывчатка их не берет, а часть эманации голландец неосторожно вдохнул и в результате обрел бессмертие, которого вовсе не жаждал. Однако не во плоти, разумеется, плоть не бывает бессмертной, а в виде призрака, блуждающего теперь в этих местах: белая шелковая рубашка с кружевными манжетами, бриджи красного бархата, остроносые сапоги, взгляд безумца, утратившего надежды.

Аля утверждает, что она его дважды видела.

– Ладно, видела, видела! – скептически хмыкаю я.

– Не хочешь не верь!..

Заказчики от таких историй плывут. Правда, не остаются в долгу: водят ее по дорогим ресторанам.

– Лучше бы деньгами дали, – фыркает потом Аля. – Устрицы, устрицы… Я их терпеть не могу!..

Она уже пять раз получала матримониальные предложения. Клиенты при виде ее джинсов и шляп мгновенно теряют сознание. Сами, наверное, не понимают, что болбочут. Приходят в себя лишь через неделю, и то, видимо, не до конца. Но особенную настойчивость в этом вопросе проявляет один, который, кстати, является их основным заказчиком. Он создает сеть мини-отелей по всему Петербургу, и последний проект, «домик с башенкой», Аля делает именно для него. Здесь у бюро очень серьезные перспективы. Они так и называют его с большой буквы – Заказчик. Так вот, этот Заказчик сделал Але предложение сперва год назад, а потом трижды его повторял – весной, летом, осенью. Причем, предложение сопровождалось какими-то немыслимыми благами: дом на Майорке, где, как утверждает Заказчик, жилье дешевле, чем здесь, квартира в Санкт-Петербурге, если захочет – квартира в Москве.

Аля легкомысленно пожимает плечами:

– Ну, Майорка – это ведь так далеко… А в Москве я все равно жить не стану. К чему мне Москва, мне, знаешь, и тут хорошо…

Такие у нее критерии.

Логика на Алю не действует, приводи хоть пятьдесят аргументов. Аля их внимательно выслушает, а потом спросит как ни в чем ни бывало:

– Ну и что?

И вся стройная архитектоника рассуждений мгновенно рассыплется.

Действительно – ну и что?

Много раз я пытался ей объяснить, что она совершенно напрасно со мной связалась. Я – никто и, скорее всего, останусь никем. У меня не будет ни дома, тем более на Майорке, ни приличной квартиры, ни денег, ни социального статуса. Это цена моей личной свободы, цена независимости, которая для меня дороже всего. К сожалению, так устроен наш мир: хочешь быть в нем свободным, оставайся никем. А как только с вожделением потянулся к чему-то, как только, пусть бессознательно, чего-либо возжелал, сразу же оказываешься в цепях, порвать которые уже невозможно.

Примерно так я ей говорю.

Однако Аля эту мою онтософию пренебрежительно отметает.

У нее свое бытийное исчисление, и внутри него – иная ценностная шкала.

– Что значит – никто? Что значит – никем? Ты – это ты, и ничего больше не нужно…

Вот как она мне отвечает.

И это такой аргумент, против которого не возразишь.

Да и не хочется возражать.

Так – значит так…

В любви она не стонет, не вскрикивает, не капризничает, не лепечет бессмысленных фраз, которые всегда немного смешны, не мечется, не требует никаких заверений и клятв, но будто прислушивается к какой-то эфемерной мелодии, к песне без звука, без слов, к тому, из чего возникают потом музыка и стихи. И мне кажется иногда, что вот сейчас она исполнит эту загадочную мелодию, зачарует, окутает маревом, сведет с ума, а потом, вдохнув воздух любви, опять упорхнет туда, куда земному человеку доступа нет.

Никакими силами ее не вернешь.

Аля, впрочем, придерживается другого мнения.

– Никуда я не упорхну, – говорит она. – Ты – здесь, значит и я – тоже здесь. Зачем нам что-то еще?..

В субботу мы с ней устремляемся в Петергоф. Аля подхватывает меня у Кокушкина моста, где я, как ни странно, дожидаюсь ее всего двадцать минут, и, довольно легко проскользнув по утренней пустоте Петербурга, выруливает на эстакаду, которая длинной километровой дугой связывает город и новостройки.

С эстакады открывается чересполосица железнодорожных путей, стена дальнего кладбища, прикрытая лиственной желтизной, а перед ней, через улицу, – остатки бывшего сквера, задавленного сейчас циклопическим круглым сооружением индустриального типа. Блестят узкие стекла, впечатанные в два этажа, посверкивает никелированная эмблема, изображающая силуэт корабля.

Я невольно вздыхаю.

Последний раз я был в этом районе бог знает когда.

– В чем дело? – сразу же спрашивает Аля.

Я отвечаю ей, что вон там, на месте этой производственной лабуды, когда-то располагался сквер, в котором я, представляешь, впервые в жизни поцеловался.

– И было это в десятом классе…

– Как ее звали? – немедленно интересуется Аля.

– Ну, я не помню…

– Вот также потом, лет через десять, ты скажешь и обо мне…

Я чувствую, что сделал ошибку, завязав разговор. Дело даже не в том, что есть воспоминания, которые невозможно ни с кем разделить, они слишком личные, принадлежат только тебе, но и в том, что женщину за рулем нельзя ничем отвлекать. Женщины ведь не различают главное и второстепенное. Для них главное то, что происходит в данный момент. И если женщине за рулем задать какой-то вопрос, она поворачивается и начинает увлеченно на него отвечать.

При этом, разумеется, едет вперед.

Навстречу судьбе, которая милостива далеко не всегда.

У нас с Алей такие случаи уже были.

Вот Аля показывает мне район Новой Голландии. Это, кажется, август, пыльные, безжизненные мостовые жаждут дождя. Мы аккуратно едем вдоль набережной. Аля мельком поглядывает по сторонам. Я о чем-то неосторожно спрашиваю ее, и она начинает мне отвечать, одновременно перекладывая руль направо. Улица, куда мы сворачиваем, всем хороша, вот только поворот, как выясняется позже, здесь категорически запрещен. Знак, конечно, висит, но Аля его не видит. И не видит громаду черного джипа, надвигающегося на нас со сказочной быстротой. Я даже вскрикнуть не успеваю. Джип вдруг исчезает из поля зрения, улица снова пуста. Аля спокойно, продолжая рассказывать, выезжает на площадь и притормаживает, чтобы что-то мне показать. Сомнений у нее – ни в одном глазу. А я тем временем вижу в боковое стекло, что джип всеми четырьмя колесами взгромоздился на тротуар, дверцы у него распахнуты, как крылья жука, пытающегося взлететь, и возле них перетаптываются трое явных «быков» с бритыми бошками. Не понимают, что делать. То ли застрелить за такую езду, то ли что?

Кстати, Аля убеждена, что ничего подобного не было.

– Ты все выдумал. Что ж, по-твоему, я джипа разглядеть не могу?

Она искренне возмущена.

Под сомнение поставлено ее искусство водителя.

Спорить с ней бесполезно. Я только вспоминаю, что Валентин, единственный из моих приятелей, кто имеет машину, говорит, что если за рулем видит блондинку, то сразу же пропускает ее. Он считает, что так надежнее. Неизвестно, что она сделает в следующий момент.