Кнут Гамсун - А жизнь идет...

• Название: А жизнь идет...
• Автор: Кнут Гамсун
• Издательство: ГИХЛ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1934

«А жизнь идет...» — третий роман трилогии лауреата Нобелевской премии К. Гамсуна, великого норвежского писателя. Книги объединяет образ Августа - бродяги, исколесившего весь мир.

Август наделен кипучей энергией, которая почти всегда расходуется впустую. Голова его полна всевозможных проектов, которые должны оживить город, обогатить жителей, превратить Полен в крупный промышленный центр. Но из его затей ничего не выходит. В романе «А жизнь идет...» Август доигрывает последний акт своей долгой и бурной жизни, похожей на шутовской фарс. Он состарился, ему уже перевалило за шестьдесят, но он все такой же неистощимый враль.

Авторизованный перевод с норвежского языка М.А. Полиевктовой, 1934 

---

После улова Гордон Тидеман сразу начал много дел, он был человек деятельный, человек прогресса. Теперь к тому же у него были средства, потому что произошло нечто почти немыслимое, почти невозможное: колоссальный улов сельди у Птичьего острова, чудо, о котором писали во всех газетах и которое взволновало всю округу. Как назвать это иначе, если не удачей, не внезапной щедростью судьбы. А такой молодчина и глава Сегельфосса не мог же загребать деньги и ничего не предпринимать при этом. Он удлинил пристань до глубокого моря; теперь пароходы приставали к молу. Он расширил кредит в своей собственной мелочной лавке и помог многим беднякам в деревне. Это было в его духе. Он обсуждал также со старым На-все-руки план организации в городе молочной фермы для всего округа.

Да, и это и многое другое было в его духе, но мать только головой качала. А когда он начал строить хижину в горах, она даже руками всплеснула:

— Уж этот Гордон! Уехать на дачу из Сегельфосской усадьбы! Почему фру Юлия не помешала ему?

Но фру Юлия этого не делала, она была хозяйка, любовница и мать, красивая и тёплая, только женщина, теперь она снова ходила с круглым животом. Нет, это было не в её нраве — препятствовать мужу.

Мнение Старой Матери имело уж вовсе не такое малое значение: у неё был богатый и разнообразный опыт, и она могла подать отличный совет. Жена Теодора Из-лавки имели обыкновение несколько обуздывать фантазию сына, когда та могла привести к крупным издержкам. Но как раз в этот момент ей не хотелось ссориться с ним. Наоборот, у неё были причины угождать ему и быть его верным другом. Разве он не согласился на её просьбу и не взял в дом Отто Александера, того самого, который так ловко ловил лососину для хозяйства и так охотно коптил рыбу в коптильне, хотя бы и среди ночи?

Старая Мать выглядела моложе, чем когда бы то ни было, она порхала по дорожкам, как молодая девушка, и носила медальон на шее. Она была смелой. Разговоры о ней и о цыгане с пристани давно замолкли, но теперь возобновились с новой силой. Она распевает песни без всякого зазрения совести! Она с ним то в коптильне, то на борту яхты «Сория», туда они берут вино, — они ведут себя хуже молодых. Как ей только не стыдно!

Но Старая Мать не стыдилась. И что бы она ни делала, она никогда не раскаивалась; в этом отношении она была сорвиголовой. Но возразить сыну она всё-таки не решалась.

— Я вижу, появилось много парней с заступами и граблями, — сказала она. — Они твои?

— Да, это рабочие с Юга, они будут прокладывать дорогу к охотничьей хижине.

— Целую дорогу? Послушай-ка, Гордон, а не достаточно разве тропинки?

— Нет, — отрезал сын.

И мать тотчас сдалась:

— Да, впрочем, ты прав: на что тебе охотничья хижина, если туда не будет дороги?..

Случилось так, что Гордон Тидеман упомянул об этом проекте На-все-руки: ему нужно два-три опытных человека, и прежде всего кого-нибудь, кто наметил бы линию будущей дороги.

На-все-руки сказал, что, по его мнению, это не так уж трудно.

— Как?! — переспросил шеф. — Ты бы мог это сделать?

— Как раз такие вещи я и умею, — ответил На-все-руки. Прямо таки незаменимый человек, никогда не поставишь его в тупик!

— Для этого есть разные способы, и провести тропинку не стоит большого труда.

— Нет, не тропинку! — фыркнул шеф.

— Так, значит, дорогу для езды?

— Да, потому что мы должны иметь в виду перевозку мебели и продуктов. Я предполагаю, что семья пожелает жить там в самое жаркое время лета.

— Как я глуп! — сказал На-все-руки. — Так, значит, дорога должна идти зигзагами, постепенно подымаясь, или она может быть более прямой и крутой?

— На месте тебе виднее будет. Для меня безразлично, будет ли дорога крутой, или нет, но может статься, что моей жене захочется пройтись по ней.

— Возможно, что нам придётся взрывать, чтобы продвинуться вперёд, — место очень нескладное. Я могу пойти взглянуть на гору хоть сейчас, если вы находите это нужным.

Шеф кивнул головой в знак согласия.

— И потом, когда будешь возле хижины, погляди, кстати, нельзя ли поставить решётку перед пропастью, из-за детей...

Незаменимый человек этот На-все-руки. И главное, его манера держаться пришлась очень по душе Гордону. Тидеману. «Хоть сейчас», — сказал он. Словно он был обязан бежать по первому приказанию, хота шеф был ему обязан уловом! Но разве он от этого стал важным или надменным, или может быть позволил себе вольности, когда пришла телеграмма? Ничуть. Когда шеф прочёл её, На-все-руки заметно взволновался, он перекрестился, облизал губы, проглотил слюну, глаза его стали светло-голубыми. Но он тотчас овладел собой и сказал:

— Так, значит, они соединили оба невода и загнали рыбу в один затон. И больше ничего не стоит в телеграмме?

— Только что сельдь 7-8 и 9-10. Я не знаю, что это значит.

— Это важно, — сказал На-все-руки. — Это значит: столько-то сотен сельдей приходится на бочонок. Это товар средний и выше среднего.

И в то же мгновение он обнаружил практический ум: покупателей, покупателей прежде всего! Разослать телеграммы во все города; нужны соль и бочки, яхта «Сория» пусть тотчас же отправляется на Север, — «если вы находите нужным», — добавил он.

Шеф долго глядел на него. Ни одного намёка на то, что он заслуживает одобрения, ни одного корыстного слова. Только само чудо, игра сильно занимали его, и он сказал:

— Обидно, что я не видал этого.

Вот и всё.

Гордон Тидеман не был эксплуататором, он отдавал себе отчёт, чем он обязан На-все-руки и как должен быть ему благодарен. Он хотел как-нибудь отличить его, устроить в честь его праздник, угощение, но старик воспротивился этому. До сих пор он жил в каморке в людской избе, теперь шеф предложил ему комнату в главном здании, с зеркалом в человеческий рост, с ковром на полу, с кроватью красного дерева, украшенной золочёными ангелами и с бронзовыми часами на камине. На-все-руки только головой покачал и смиренно и почтительно отказался.

Да и вообще это был своеобразный человек. Он продолжал прилежно и бескорыстно работать на дворе, никогда не берёг себя, не боялся никаких хлопот и не заикался о прибавке жалованья. Шеф сказал ему, что с радостью даст ему значительную прибавку.

— Всё равно это будет ни к чему, — отвечал ему человек.

Может быть, ему нужна определённая сумма, чтобы начать какое-нибудь своё дело или купить что-нибудь?

— Так-то оно так, но, с вашего разрешенья, не будем больше говорить об этом.

Тогда шеф уделил ему сумму, достаточно крупную, чтобы предпринять что-нибудь. С тех пор прошло уже несколько недель, а он по-прежнему оставался в своей должности мастера на все руки и ничего не изменил в своей повседневной жизни. Разве только вот что: кто-то видел его на почте рассылающим почтовые извещения за границу.

В горах поют, закладывают мины и взрывают, там почти что весело. Несколько артелей работают на дороге: одни взрывают скалы, другие мостят, некоторые роют канаву, а другие отвозят землю. На-все-руки наблюдает за всем, вдумчивый руководитель, отлично понимающий дело.

Однажды он сказал:

— Взорвите этот камень, он давно нам мешает.

Они не захотели взрывать. Камень весил, вероятно, около полутонны, но рабочие считали себя молодцами и захотели отвезти камень в тачке.

— Взрывать такой пустяк!

На-все-руки поглядел на них внимательно: оказалось, что они выпили и водка ударила им в голову. Когда они стали взваливать камень на тачку, сломалось колесо, и тачку пришлось бросить.

— Взорвите камень! — сказал На-все-руки.

Они ни за что на это не соглашались, они рассердились на камень и отказались взрывать его.

— Ишь чёрт! — говорили они. — Это один из тех камней, которые нарочно делаются тяжёлыми. Ну, а мы не сдадимся.

Пять человек справились наконец с камнем и в тачке отвезли его в яму. С торжествующим видом вернулись они обратно. Один из рабочих повредил себе руку.

На-все-руки подозвал к себе рабочего из другой артели и велел ему взорвать камень.

— Теперь!.. — закричали другие. — Но камень ведь убран с дороги

Но камень всё-таки взорвали.

Рабочим это не понравилось, они ворчали и выражали недовольство поступком старосты, задорно спрашивая его, не дурак ли он. Он не отвечал. Они назвали его старым шутом и стали наступать на него. На-все-руки спиной отступил к скале, чтобы на него не могли напасть сзади, но двое из самых отчаянных сорвиголов преследовали его. Они хотели, чтоб он объяснился, ему нечего было важничать и корчить из себя немого, они грозились перебросить его за высокий барьер, показывали ему кулаки.

Вдруг На-все-руки выхватил из заднего кармана револьвер и выстрелил. Оба нападавших на минуту растерялись от неожиданного выстрела.

— Ты стреляешь? — закричали они.

Но, вглядевшись в старого На-все-руки, они поняли, что ему не до шуток: он был бледен, как полотно, и в бешенстве скрежетал искусственными зубами.