Уильям Фолкнер - Мистраль

• Название: Мистраль
• Автор: Уильям Фолкнер
• Жанр: Проза

---

- Я не знаю, - сказал он.

- Конечно не знаешь. И я не знаю. Мы и знать ничего не хотим. Верно?

- Ага. Моя не понимать итальянский.

- Я серьезно.

- И я серьезно, - сказал Дон.

Ветер все завывал у нас в ушах - как будто он прорвался в дом. Но потом мы поняли, что действительно слышим ветер, а не оставшийся в наших ушах отзвук: мы слышали шум ветра, хотя окно в комнате было наглухо закрыто. Нам казалось, что комната плывет где-то в бескрайнем пространстве, вырвавшись из неистового, вскипающего черной пеной потока времени. И было странно, что пламя свечи так спокойно и неколебимо тянется вверх.

III

В общем, мы так и не разглядели его, пока не попали к нему в дом. До этого он представлялся нам буровато-черной, бесформенной и расплывающейся фигуркой, гонимой ветром сквозь сумрак вечера впереди похоронной процессии, - и голосом, заполняющим церковь. Эти две его ипостаси не объединялись в одного человека, существовали отдельно: неясная фигурка во тьме на ветру - и голос, плывущий в недвижимом сумраке над спокойным пламенем свечей, бесстрастный и волнующий душу, мощный, одинокий и обреченный на муку.

Было что-то судорожное в его появлении: он влетел к нам, словно ныряльщик, бросающийся в воду. Он не поглядел на нас, но говорить начал как бы еще за дверью: мы услышали и приветствие и извинение за то, что нам пришлось ждать, - он говорил тихо и торопливо, - в первую же секунду, на одном дыхании. Потом, не прекращая говорить и не подымая глаз, он жестом пригласил нас садиться, сел сам и сразу же начал читать молитву по-латыни; его голос, как и раньше, в церкви, легко, без напряжения перекрыл шум ветра за стеной. Слова молитвы лились и лились, и через некоторое время я поднял голову. Дон смотрел на меня, слегка приподняв брови; мы оба перевели взгляды на священника и увидели, что его руки, лежащие на столе по обеим сторонам тарелки, чуть вздрагивают. Потом в латинское бормотание вклинился резкий женский голос, - я не слышал, как женщина вошла, но она стояла у двери, высокая, изможденная, с бескровным, но темным лицом, по которому невозможно определить возраст: ей могло быть и двадцать пять, и шестьдесят. Священник замолчал. И теперь он посмотрел на нас - впервые - близорукими и затравленными глазами. Они были карие, с почти невидимыми зрачками - как у старой собаки. Он с отчаянным напряжением не давал им опуститься, и они смотрели на нас - затравленные, несчастные.

- Я совсем забыл, - сказал он. - Иногда... - И опять женщина обрушила на него какое-то слово, протянув к столу руку с супницей, - тень ее руки скрыла его глаза и на мгновение застыла в неподвижности, но мы сразу же отвернулись. Ветер мощно завывал под свесами крыши, а пламя свечи спокойно тянулось вверх в этом безветренном вое. Мы слышали, как женщина наливает суп, и, хотя все три миски уже были полны, она не уходила, медлила и, казалось, держала нас в оцепенении, пока какое-то мгновение - не знаю

уж, что это было, - не пронеслось. И тогда она ушла. Мы с Доном начали есть. Мы не глядели на него. И когда он наконец заговорил, его голос звучал спокойно и вежливо-равнодушно: - Вы к нам издалека, синьоры?

- Из Милана, - ответили мы в один голос.

- А до Милана были во Флоренции, - сказал Дон.

Священник не подымал голову. Он ел быстро. Потом, не глядя, потянулся к хлебу. Я передал ему буханку. Он отломил горбушку и продолжал есть.

- Так вы говорите, во Флоренции, - сказал он. - Прекрасный город. И люди там - как бы это определить? - духовнее, что ли, чем миланцы. - Он ел торопливо, жадно. Из-под сутаны, из-под ее закатанных рукавов виднелась фланелевая нижняя рубашка. Доедая суп, он несколько раз стукнул ложкой о дно тарелки. Сейчас же вошла женщина, держа в руке деревянную миску со спаржей. Она убрала тарелки из-под супа. Он протянул руку. Она передала ему кувшин с вином, и, все так же не поднимая головы, он разлил вино по стаканам и произнес короткий тост. Но он не стал пить - это был только маневр: поглядев на него, я заметил, что он наблюдает за мной. Я сейчас же отвел глаза; было слышно, как он стучит ложкой по тарелке, и тут я увидел, что Дон тоже наблюдает за мной. А потом между нами и священником вдвинулось плечо женщины. - Иногда настает время... - сказал он. Его ложка снова стукнула по тарелке. Когда женщина перебила его, - она заговорила быстро и резко, на местном диалекте, - он отъехал от стола вместе со стулом, и мы увидели на секунду - поверх ее руки - его затравленные глаза. - Иногда настает время... - сказал он, повысив голос. Женщина совсем загородила его от нас, и он замолк. Я отвел глаза и не видел, как они уходили. Звук шагов затих, и опять слышался только шум ветра.

- Он читал Поминанье, - сказал Дон. Дон католик. - Перед едой. Не трапезную молитву, а поминальную.

- Да? - сказал я. - А мне и невдомек.

- Да, - сказал Дон. - Поминальную. Перепутал, наверно.

- Конечно, - сказал я. - Наверняка. Ну, а мы-то что теперь будем делать? - Наши вещевые мешки лежали в углу. Два вещевых мешка могут выглядеть так же по-человечески грустно и сиротливо, как пара стоптанных башмаков. Мы смотрели на дверь, и тут женщина снова вошла в комнату. Но она явно не собиралась останавливаться. И она не смотрела на нас.

- Простите, синьора, - сказал Дон, - что нам теперь делать?

- Ешьте. - Она даже не приостановилась. И потом мы опять услышали шум ветра.

- Выпьем, - сказал Дон. Он поднял кувшин и начал наклонять его над моим стаканом, да так и застыл - с кувшином в руке. Я тоже прислушался. Говорили в соседней комнате, а может, и дальше - торопливо и неразборчиво. Вернее, не говорили: потому что второго человека там явно не было; наверняка. Где бы он ни был, он был один; наверняка. А может, это шумел ветер. Впрочем, перед стихией - будь то потоп, засуха или ураган - человек всегда одинок. Прошло около минуты; потом Дон шевельнулся и наклонил кувшин чуть сильнее. Мой стакан наполнился. Мы начали есть. Голос звучал приглушенно и не то чтобы торопливо, а как-то монотонно, механически, - так могла бы, наверно, говорить машина.

- Если б сейчас хоть лето было, - сказал я.

- Выпьем, - сказал Дон. Он снова налил. Мы подняли стаканы и прислушались. Второго человека там явно не было; наверняка. Не было его там. - В том-то и дело, - сказал Дон. - Здесь никого больше нет. Во всем доме.

- А женщина?

- Да и мы тоже. - Он посмотрел на меня.

- А-а, вон ты о чем, - сказал я.

- Ясное дело. Чего ей еще было нужно-то? Он пробыл здесь целых пять минут. А тот только что вернулся из армии, после трех лет. Он вернулся днем, и потом подступил вечер, а потом и совсем стемнело. Ты же сам ее видел, у окна. Скажешь, нет?

- А дверь? Неужели он ее не запер?

- Это Божий дом, в таких домах запоров не бывает. Вот чего ты не знал.

- Правильно. Я забыл, что ты католик. Уж ты-то знаешь что к чему. Ты ведь уйму всего знаешь, верно?

- Ну, нет. Я ничего не знаю. Я не говорить по-итальянски. Я любить Италия. Понял? - В комнату вошла женщина. Но на этот раз она ничего не принесла. Она подошла к столу и остановилась - изможденное, темное лицо над светлым огоньком свечи было обращено к нам.

- Вам пора уходить, - сказала она.

- Уходить? - спросил Дон. - Нам нельзя здесь переночевать? - Она стояла, опираясь одной рукой о стол, и смотрела на нас. - Где же мы сможем переночевать? Кто нас пустит? Человек не может ночевать на улице в такой холод, синьора.

- Может, - сказала она. Теперь она даже не смотрела на нас. Мы слышали шум ветра и торопливый монотонный голос.

- Да в чем хоть дело-то? - спросил Дон. - Что здесь происходит, синьора? - Она посмотрела на него сдержанно, даже строго, но без злобы - как на ребенка.

- Здесь Господь творит свой промысел, юноша, - сказала она. Возблагодарите Господа за то, что по своей юности не ведаете путей его. Она повернулась и ушла. А потом голос за стеной внезапно прервался и стих, словно его выключили. Теперь мы слышали только шум ветра.

- Нам бы, главное, спрятаться от ветра, - сказал я.

- Выпьем. - Дон поднял кувшин. Там осталось меньше половины.

- Хватит с нас.

- Конечно. - Он разлил вино по стаканам. Мы выпили. И снова застыли, вслушиваясь. Голос опять звучал: он возник сразу, вдруг - как включился. Мы выпили. - Давай уж доедим спаржу, - сказал Дон.

- Я больше не хочу.

- Тогда давай выпьем.

- Ты уже обогнал меня на стакан.

- Верно. - Он налил мне. Я выпил. - Теперь давай вместе.

- Надо оставить хоть немного хозяевам.

Он заглянул в кувшин.

- Тут как раз два стакана. Давай уж допьем.

- Тут меньше.

- Спорим на лиру.

- Ладно. Только чур мне разливать.

- Ладно. - Он передал мне кувшин. Я налил себе и потянулся к его стакану. - Послушай-ка, - сказал он. - Уже с минуту голос то обрывался, то возникал, но с каждым разом становился все слабее - как замирающее эхо. Теперь он умолк совсем; слышался только неумолчный шорох ветра. - Наливай, сказал Дон. - Я наклонил кувшин. Донов стакан наполнился на три четверти. Капли стали стекать по наружной стороне кувшина на стол. - Переверни его совсем. - Я перевернул. Последняя капля повисла на закраине кувшина, потом сорвалась и упала в стакан. - Лира с меня, - сказал Дон.