Вадим Кожевников - Заре навстречу

• Название: Заре навстречу
• Автор: Вадим Кожевников
• Жанр: Русская классическая проза

События романа Вадима Кожевникова "Заре навстречу" разворачиваются во время, непосредственно предшествующее Великой Октябрьской социалистической революции, и в первые месяцы существования Советской власти. Судьба героя, Тимы Сапожкова, неразрывно связана с историей рождения нашего общества и государства. Первые впечатления мальчика, сына ссыльных революционеров, формируют его характер и определяют жизненный путь будущего строителя новой жизни.

---

— Я ж тебе свой треух для мягкости, — успокоительно сказал человек. Если башка на мягком, спать слаже.

— Спасибо! — еще раз поблагодарил Тима.

— Нынче все люди друг другу угодливы, — наставительно сказал человек. Каждый теперь не что-нибудь, а полный гражданин, фигура! Вот я, скажем, шестнадцать лет на кобринской лесопилке спину гнул. А ну, погладь меня рукой по роже! Чуешь рубец? Как впервой низовым поставили, сомлел с непривычки, ну и полоснуло пилой, аж по кости проехало. А теперь я, Гусяков, полномочный. И не Кобриных, а меня в ревкоме улещают насчет теса.

— А сами небось в землянках живете?! — вдруг сердито спросил Гусякова невидимый человек, лежавший на соседнем тюфяке.

— Это правильно, — согласился Гусяков, — жилье наше зверовое. Но как рассуждать? Если сейчас каждый на себя тащить начнет, чего будет? Вот вы при чем состоите?

— Мухин я, слышал?

— Флегонт Егорыч?

— Именно.

— Так чего ж вы меня с панталыку сразу сбить желаете?

— Хочу знать, как дело понимаешь.

— Все забыть не можете, как спервоначалу мы не только тес да кругляк, а топоры и пилы меж собой делить начали?

— Во-во! — со вздохом произнес Мухин. — Революция вас на совместную жизнь тянет, а вы на себя тянете!

— Так набедовался ж народ!

— Набедовался с того, что буржуазия все на себя хапала. А нам надо аккуратно обживаться, со строгостью.

— Это верно. Слабосильное оказалось у буржуев хозяйство. Вот Кобрины, говорят, миллионами ворочали, а все пилы сточены до самого хребта: замены нет.

— Обносилась Россия с войны, обезжелезила.

— На базаре за горсть ржавых гвоздей куру дают.

— Куру, ее без корму не вырастишь, а пойди в бакалею, за фунт пшена такое спросят, зачешешься!

— Вот и корми после этого ребят кашей!

— На крупорушках теперь рабочий контроль поставлен.

— Все равно на базаре из-под полы торгуют по вольным ценам. Кто же за ими уследит?

— Мы! — гулко и властно сказал человек у самой стены.

— А кто это мы, позвольте узнать?

— Якушкин я, уполномоченный продотдела по базару.

— Скажи, чин какой громкий!

— А ты не смейся, человек у большого дела стал!

— Все едино обманут. Торговцы, они хитрые!

— Я не один, я сочувствие найду, помогут.

— Гляди, как бы сочувственные эти тебя не купили.

Большую совесть иметь надо.

— А ты мою совесть мерял?

— Чего обижаешься? Я ведь с тревогой. Может, у тебя дома ребят куча и все жрать хотят, а тебе сунут в руки кус сала, разве его на землю бросишь, когда дети несытые?

— Дети-то у меня несытые, верно, — тихо произнес Якушкин, — но и у других тоже.

— Ну, раз понимаешь, — значит, непродажный. Верного человека на такое дело поставили. Тебя кто уговорил, Сапожкова?

— Знаем, цепкая, — заговорил новый человек тонким голосом. — Приходит к нам в лабаз, к самому Животину, спрашивает: "Вы получили в банке кредит под залог ста пудов юфтовой кожи?" Животин — мужик политичный, сам в себе уверенный — смеется: "Признаю, словчил, было дело. Но кожа эта — выдумка. Ссуду я под чистое коммерческое доверие получил. Никакой кожи в натуре не имеем! — Смеется. — Сами видите, в щиблетах хожу. На сапоги взять неоткуда". Сапожкова вежливо заявляет:

"Придется вам вернуть ссуду". Животин аж посинел:

"Позвольте, это же мои сделки с Временным правительством, а вы тут при чем?" — "А при том, что все банковые ценности приняла власть Советов, и если вы немедленно не вернете задолженности на соответствующую сумму, конфискуем у вас товары, а торговлю вашу прикроем".

Прибила она его этими словами, как гвоздем к столу.

— Ну и как?

— Отдал кожей.

— А куда юфть подевали?

— На крой сапожный пустили. Рабочим на лесопилку — пятьдесят пар, сто курсантам. Красной гвардии отдельно головки — сто двадцать, шестьдесят — в затон.

Сто пар фуражному отряду на овес в деревне сменять, восемьдесят пар семьям, у которых отцы в боях за революцию погибли. Одна пара — артистке Чарской, остальное под замок, до крайней надобности.

— За что артистке-то?

— За выступления. На площади перед всеми выступала, за это.

— Бывало, ей купцы одеколон подносили в мешке из собольих шкурок.

— Сапог — вещь тоже бесценная.

— Могла и за так.

— Это верно, нельзя имуществом швыряться. Меня к складам дровяным поставили, все дров просят, а я, пока с понятыми не проверю, что топить нечем, не даю.

— В буржуйских дворах поленницы в три этажа. Забрать надо!

— Без резолюции ревкома нельзя.

— А ты скажи, пусть напишут резолюцию.

— Написать недолго, а ты бы сначала с умом посчитал, сколько на каждую печь до весны дров требуется, а излишек тогда под закон.

— Так ведь канители сколько, если все считать!

— Без канители нам нельзя, скажут: грабят и все, а мы должны по закону.

— У меня тоже дело немалое — картошка, семьсот пудов. Половина мороженая, так я ее только и выдаю, а то к весне сгниет. Поморозили ее в баржах лабазники; куда ни кинь, у них все порченое да сношенное, как пилы у Кобриных или жернова у Вытманов.

— Пра то народу объяснить как следует, ладком надо, а то все на митингах «ура» да «ура», а с нас, полномочных, спрашивают!

— На то тебя и поставили, чтобы с тебя спрашивать!

— Ну, это я и без тебя просветленный!

— Просветленный, а ноешь!

— Так это я для разговору, может, кто что правильное присоветует. Один тут прикинул мороженую картошку на патоку пустить, а то ведь люди чай с солью пьют.

— Может, ребята, хватит разговору? Спать надо.

— Какой сон, когда душа горит!

— Так давай хоть шепотом или местами сменяйтесь, а то орете через все помещение.

— Видать, умный человек, правильно присоветовал.

— А вот как соль с рыбного рассола выпарить, чтобы она после не пахла, не знаешь?

Прижавшись к Гусякову, вдыхая теплый и едкий запах махры и овчины, Тима долго не мог уснуть, встревоженный всеми этими не совсем понятными разговорами, по которым получалось, что революция сейчас — хлеб, дрова, картошка.

Вот мама Тимы по приказанию ревкома обследовала документы и архивы городского банка и управы. Потом оказалось: все, что она подсчитала по написанному в бумагах, неправда. В городе нет ни угля, ни дров, ни хлеба, ни крупы, ни шерсти, ни многих других товаров. Все это числилось только на бумаге. Так, в бумагах, под которые Вытманы получили большие кредиты в банке, числилось, будто у них в амбарах лежит двадцать тысяч пудов ржи.

На самом деле в амбарах Вытмана ничего не оказалось, и только в конторке хранились векселя различных мелких хлеботорговцев на двадцать тысяч пудов хлеба. Так же было с овчиной, кожей и со всем другим. А вот Косначев, выступая на митинге, говорил людям:

— Кощей русского капитализма скаредно хранил под семью замками несметное сокровище награбленных богатств, которые отныне станут достоянием народа.

И все это оказалось не так. Вытмановская мельница — гордость города по залоговой числилась оборудованной новыми машинами. На самом деле паровая машина так износилась, что мельница со дня на день может остановиться. То же самое с пароходами, и с лесопилкой Кобрина, и с пичугинским кирпичным заводом. Владельцы таежных смолокурен называли свои смолокурни химическими заводами и под этот обман брали деньги в банке.

Нет, не сокровища несметные скрывали сейфы городского банка, а тайны жульнических сделок.

Когда Тимина мама вызвала богача Мачухина в Совет и обвинила в совершении подлогов, тот добродушно сказал:

— Так ведь коммерция — злое дело!

— Но за это вас судить надо!

— Судить меня за то, что я Россию грабил, умственно можно, — согласился Мачухин, — но по закону нельзя. Закон на нашей стороне был. Мы с полного с ним согласия действовали. — Помолчал, задумался, потом стал объяснять: — В нашем городе, изволите знать, с самых древних времен торговый капитал угнездился. Это который барыш берет, но следа после себя оставлять не любит. Ну, разве что церковь на спасение души или там домишко каменный с башнями для куражу. Хотя хищно брали, бывало, на рубль — сто, а то и поболе. А если в кучу капитал сдвигали, так только для того, чтобы петельку на каком слабомощном купчишке аж до позвонка стянуть. Но в промышленность мы не кидались. Куда нам со своим сиротским капиталом, боязно! Фабричишками себя не обременяли. Это те, у кого с иностранным капиталом сговор, те могли позволить. В случае чего такое имущество чужой державой оберечь можно! — Подмигнул и сказал с ехидцей: — У нас, у торговых людей, ум хоть не велик, а жуликоватый, понимаем, что куда клонится. Россия — она велика, но рыхлая: иностранный капитал давно ее обшарил всю. Те, у кого прииска или там шахты, обязательно должны иностранной державой обнадежиться.