Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия

• Название: Открытия, войны, странствия
• Автор: Евгений Титаренко
• Жанр: Детская проза

В книге в увлекательной форме рассказывается об удивительных приключениях мальчишек послевоенной поры в глухой сибирской тайге. Ребята преодолевают множество опасностей, проявляя незаурядную смелость, отвагу, находчивость, крепкую мужскую дружбу. И в то же время нежность и заботу к своим овдовевшим матерям. Повесть не лишена лиризма, чувства любви к еще не тронутой сибирской природе, к милой деревушке Белая Глина, где они родились.

Книга адресована подросткам.

Впервые повесть увидела свет в 1966 г. в Центрально-Черноземном книжном издательстве; переиздана там же, в 1981-м, после авторской доработки.

---

— Вот, — показал Никита. — Это Тура, а это камень. — Лицо его было замкнутым, как всегда в ответственные минуты.

— А это что? — нетерпеливо указал Петька на ряды цифр. Он привстал на корточках, готовый хоть сейчас лететь в Москву, на розыски таинственного камня.

Никита сначала на рисунке второго чертежа, а потом спрямляя его кривулины, вписал цифры:

Тысяча пятьсот минус триста в обратном направлении — как раз и давали тысячу двести, то есть цифру, которая была написана на столе. А чертежи на столе и на манжете означали, вероятно, один и тот же маршрут, но в первом случае он был почему-то упрощен. Этого Никита не мог объяснить — почему.

— А шесть, сто шестьдесят и двести восемьдесят три? — нетерпеливо спросил Петька, уже позабыв и про Мишку, и про Владьку, и про Светку, весь поглощенный новой идеей.

— Может, килограммы?.. — вопросом на вопрос ответил Никита. — Это я не знаю…

— Думай, Голова! — возбужденно приказал Петька и слегка даже стукнул по круглой Никитиной голове.

—. Это можно потом, — успокоил его Никита. — Надо искать, где был камень…

Если эта мраморная глыба и есть тот самый Пронин камень, на котором он свихнулся, — становится понятным, отчего Проня не может найти его. Странно только, почему он не разыскивал его год назад, когда камень еще стоял на месте. Но Петька нашел объяснение и этому. Дураков держат в сумасшедших домах, только пока они буйные. А под старость — чего его держать? Пускай гуляет. Вот и вырвался Проня. Раньше-то его не видно было?..

На мгновение мелькнула мысль о возможном соперничестве с чернобородым. Но какой взрослый поверит умалишенному? Они и умному-то не верят — докажи сначала…

Словом, Петьке уже все и до конца было ясно. Оставалось выведать самую малость: где разыскали геологи эту мраморную глыбу, тот ли это камень, что разыскивает Проня, куда ведет от него изломанная прямая и почему рисунок ее оказался в лесной землянке под охраной двух рассыпавшихся скелетов…

— Главное — это надо подумать, — сказал Никита.

— Думай, думай! — радостно поощрил Петька.

Копайте! Клад зарыт под вами

Сухая, как стручок в августе, злая на вид бабка Алена не любила, когда ее перебивали. Если уж сел, так слушай. А рассказывать она умела. Она знала все, что произошло на сто километров вокруг Белой Глины примерно за последние семь тысяч лет.

Об одних только сокровищах она могла бы рассказывать сто и один день без перерыва. Но рассказывать о чем-нибудь конкретном — только о сокровищах, например, — она не умела. Она припоминала заодно еще и еще что-нибудь — благо, нашлись-таки слушатели. Причем, рассказывая, она не забывала уточнить, через сколько лет после такого-то события родилась она сама, через сколько лет вышла замуж, много ли времени прошло до этого события с того дня, как вышла замуж ее мать — Никитина прабабушка, потом или раньше сталось видение божьей матери в Курдюковке, холодным ли был покров в том году и сколько «ведмедей» по тайге шастало… Короче говоря, сообщала такую массу второстепенных сведений, что мы не будем приводить всех ее рассказов дословно.

… Это было в год, когда у царицы Анны двойня народилась, рассказывают. Два первыша, два царя — де ж это видано? Ну и скрыл царь от народа это. А земля ж слухом полнится. Ну, так вот в том году, после двойни это было, когда столбы небом шли. Это знамение: когда мир — войне быть, а в войну если — к замире-ни, к голоду еще, к пожарам, к урожаю…

… Нонче это ж переменилось все. Жили раньше: и Стерля что Тура была… Ну, так у водопада, где омут сейчас, — омутище был. В том омуте купались, понятно… Купались ничего. А то раз один пропал: пошел к омуту — и нет его. Потом другой. Еще один. Заклятое место стало. Не понять никак. Ну, жил о ту пору Васька на деревне, парень что кедр во степу: ни тебе черта, ни барина, ни господа бога не боялся. Пошел это в ночь он на омут-то. И что было там, не сказывают. Но слух шел — сомище острогой Васька прибил. И что было в том сому-то каменьев ценных множество разное… Да оно ж куда бедному человеку, крестьянину-то с каменьями?.. Взял он и закопал их в земле. Не по себе тужусь, сказал, а по детям, чтоб за блеском-то головы не сложили свои. И где каменья теперь — неведомо…

Народу по тайге было много разного — убивцы да клейменые, золотишком промышляли. А как это жисть устроена: кто промышляет за свое, а кто за чужим доглядывает… Слышала, в невестах еще, объявился один — жилу сыскал, ну, вдарит раз — и бери себе золото или там серебро — где-сь по-за Марковыми горами это. А после нашли его: голова пробита, топором будто. Сыскали убивцев — двое было. Но пытали-пытали их, а золото в воду кануло. Не призналися. Так и лежит где-то спрятанное.

… А еще раньше, говорят, давным-давно было, когда Марко пришел, — он один эти края поднимал, пни да коряги ворочал, землю расчистить чтоб: крестьянской души был, простой мужик. Русалки-то это потом его… Но для людей радел. И вот, сказывают, видит он — земля хлебом благодатна, а песок по Туре с золотишком шел. Знал Марко: где золото — там хозяином не крестьянину, а благородию быть. Вот и взял на себя: перемыл песок весь по Туре, отчего и замутилась она. А золотишко спрятал, чтоб ни самому, ни другим неповадно было. Так богатство Марково все и ждет хозяина…

… В том дому, где Филимоновы теперь, до большой гари Нефедка жил, старик. Ну, старик и старуха — ни детей, никого. И вот за год небось, за два ли перед гарью как раз буря была, гроза. Как вдарит молния! Проснулся Нефедка — ночью это, глядь, а окна раскрыты, еще глядь — в полу дырочка, вроде прожег кто. Старуху толкнул, за кайлу да и в подпол — ну рыть. И то молния была — стрелка такая, чистого золота: пролетела в окно, пол прожгла и в земле осталась… Многие ее видели. Я, как под венец идти, тоже глазеть ходила — она ж к счастью от бога, стрелка та. Блестит, не разглядишь, будто солнышко под образами…

… А про золото, сказывают, в самый бунт супротив царя взяли его будто тыщу пудов — со всей земли Российской, — увезти думали. А земля — она не пущает вдруг. А которые удумали за моря его — туды-сюды, а с места не стронутся. Вот тут и схоронили: ни себе, ни людям чтоб. И что сыскали уже, а что и посейчас ищут…

… А случилось, что и теперь находили разное. Прокоп, что на Савеловом хуторе, — то за Гуменками еще, — Прокоп тот, гли, книжки нашел писаные. Эти книжки Прокоп по лени своей замест лучины палил…

… Молодые-то вы все чудеса не чудесами видите. А вот что колодезь тайный сгинул перед Афоней святым — про то Настаська блаженная мне доподлинно сама сказывала…

Чем больше говорила бабка Алена, тем нетерпеливее становился Петька. Иногда ему казалось, что достаточно схватить лопату, и — где ни копнешь — всюду золото. Но практичный Никита, воспользовавшись одной из немногих остановок в рассказе бабки Алены, дернул ее за юбку.

— Баб Ален, то все при царе Горохе было, давно то есть, а что при тебе — расскажи что сама видела. Ну, капиталисты, может, богатые, помещики до революции!..

Бабка сердито пошевелила губами, недовольная вмешательством внука, потом вздохнула:

— Э-э! И де ж то при нас богатые были! Мужик тут вольный с испокон веков — белоглинские-то да кур-дюковские! Ярма особо не взденешь. Были мы, ну, дареные вроде. За что — бог его. Но баре у нас — наподобь Соплякова все: на пузе — шелк, а в пузе — щелк. Избивал, случалось, а кукиш ему от мужика — и все. То овин его с петухом возьмется, то лошадям ноги посечет кто. Всяко тут мужики гибли. За лошадь-то когда одного, а когда двух мужиков в цепях уводили… Вот ить… А то в Засулях, сказывают, жил вроде Сопляког ва, а втайне — ба-а-гатый барин был! Мусе какой-то. Эт напрямки, тайгой если — день, двое на телеге. — Мусе — фамилия не наша — не то хранцуз, не то германец, заморский, в общем. Усадьбишка так себе. А как в Москве зачали вгласть брать большевики — Мусе наш богатющий, сказывают, приявился. А после слух был, что в красную-то войну полковник будто гуменский — это барин тамошний полковник был, — ну дак, сказывают, порешил он Мусю. Будто замял до смерти… Я тогда аккурат твою мать носила, ну, верой все, а иду как-то — он, полковник-то, и встренься мне в Сопляковке! Чур-чур — говорю — кто его… Ну, а тут и родила вскорости. Это до среды троицкой, если по-нонешнему… — Бабка Алена хотела отвлечься, но Никита снова решительно дернул ее за юбку.

— Куда ж полковник делся, говоришь?

— Да тут, как рожать, вскорости большевики пришли. И Соплякова и полковника — кто ж его — след простыл…

Никита опять дернул за юбку. Бабка Алена сидела на кровати. Никита и Петька на полу.

— Много ли добра было, бабушка, у Муси этого, которого полковник порешил?

— Та много!.. У-у, сказывают люди, все будто изда-ля: из Москвы да с Царьграда все, ни ложки тебе деревянной — золоту привез. Аж, прости господи, по малому ребячьим делом ходить — горшок золотой был. Но хоронили когда Мусю, шарили люди, сказывают — ничего не нашли…