Ричард Бротиган - Ловля форели в Америке

• Название: Ловля форели в Америке
• Автор: Ричард Бротиган
• Жанр: Контркультура
• Год: 2001

«Ловля Форели в Америке» — роман, принесший Бротигану популярность. Сатира, пастораль и сюрреалистическая образность легко и естественно сочетаются в нем, создавая неповторимую картину Америки.

---

И название мне тоже пришлось по душе.

Том Мартин-Крик.

Нет ничего лучше, чем назвать ручей именем человека, а затем приглядеться к ручью и посмотреть, что он сможет дать, что он помнит, чем он стал.

Этот ручей оказался стопроцентным сукиным сыном. Он меня заставил попотеть, черт его дери: камни, колючий сумах, ни одного приличного места для рыбалки, да еще каньон иногда настолько сужался, что ручей становился не толще струи из водопроводного крана. Иногда мне приходилось просто застывать неподвижно на одной ноге, потому что я не знал, куда мне прыгнуть.

Нужно быть водопроводчиком, чтобы удить в таком ручье.

После того, как я поймал ту самую форель, кроме меня, в ручье ни одной живой души не было. Но об этом я догадался слишком поздно.

ЛОВЛЯ ФОРЕЛИ НА КРАЮ МОГИЛЫ

Два кладбища на склонах двух маленьких холмиков прижимались друг к другу, а между ними протекал Кладбищенский ручей, медлительный, как похоронная процессия в жаркий день. А в ручье водилась уйма форели.

Мертвецам наплевать, где я рыбачу.

На одном кладбище растут большие красивые ели и трава зеленая, как в детской сказочке, поскольку ее поливают ручейной водой при помощи насоса и шланга, а кроме того, на этом кладбище — прекрасные мраморные надгробья, памятники и гробницы.

Второе кладбище — бедняцкое. Пока стоит летний зной, трава на нем не свежее проколотой автопокрышки, но и под осенним дождем она по инерции продолжает оставаться такой же.

Нет ничего любопытного в надгробиях бедных. Таблички на них маленькие и похожи на ломтики черствого хлеба:

Заботливому рохле ПАПОЧКЕ ОТ…

МИЛОЙ ЗАЕЗЖЕННОЙ МАМОЧКЕ ОТ …

На некоторых могилах — компотные банки и пивные жестянки с увядшими букетиками:

НЕЗАБВЕННОЙ ПАМЯТИ

ДЖОНА ТАЛЬБОТА,

КОТОРОМУ НА ВОСЕМНАДЦАТОМ ГОДУ ЖИЗНИ

ПРОДЫРЯВИЛИ ЗАДНИЦУ

В ЗАБЕГАЛОВКЕ. 1 НОЯБРЯ 1936 г.…

ЭТА БАНОЧКА ИЗ-ПОД МАЙОНЕЗА

С БУКЕТИКОМ ЗАСОХШИХ ЦВЕТОЧКОВ

БЫЛА ПОСТАВЛЕНА СЮДА ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД

ЕГО СЕСТРЕНКОЙ,

КОТОРАЯ ТЕПЕРЬ В ПСИХУШКЕ.

Погода и времена года позаботятся об их деревянных именах, как тот медлительный полусонный вокзальный повар, разбивающий яйца над огромной, пышущей жаром сковородой. А имена преуспевших в мире сем будут сохранены в мраморе и шикарные надгробия внесут их на себе, словно скакуны, в царствие небесное.

Я удил на Кладбищенском ручье в сумерках и поймал несколько неплохих форелей. Если что меня и тревожило, то только нищета мертвых бедняков.

Однажды, когда я промывал выпотрошенную форель в ручье перед тем, как пойти домой, меня посетило видение. Мне привиделось, что я пошел на бедняцкое кладбище, собрал все банки из-под компота и пивные жестянки, сухую траву и увядшие цветы, таблички, сорняки, жучков и мусор, принес все это домой, зажал крючок в тиски и насадил все это на него, словно муху, затем вышел из дома, закинул мою снасть в небо и смотрел, как она воспарила выше облаков и обернулась вечерней звездой.

СКАЖИ МНЕ, СКИТАЛЕЦ МОРСКОЙ…

Владелец книжной лавки не походил на восьмое чудо света. Ему было далеко до трехногой коровы на одуванчиковом склоне.

Он был, сами понимаете, еврей, отставной моряк торгового флота, которого торпедировали в Северной Атлантике, и вот здесь теперь он вынужден дрейфовать здесь день за днем, пока смерть не призовет его к себе. У него была молодая жена, инфаркт, «фольксваген» и дом в округе Мэрин. Ему нравились произведения Джорджа Оруэлла, Ричарда Олдингтона и Эдмунда Вильсона.

Жизни он учился дважды: в шестнадцать лет у Достоевского и попозже — у новоорлеанских шлюх.

Книжная лавка — это стоянка подержанных кладбищ. Тысячи кладбищ стоят рядами, как автомобили. Большинство книг напечатано очень давно, так что уже не оставалось желающих читать их. Старые их хозяева то ли умерли, то ли позабыли про них, но благодаря музыке космического круговращения книги вновь становились девственно-свежими. Они выпячивали свои древние даты издания гордо, словно юную девственность.

Я приходил в книжную лавку каждый день, после того, как потерял работу в жутком 1959 году.

На задах лавки находилась кухонька, где хозяин варил крепкий турецкий кофе в медной джезве. Я пил кофе, читал старые книги и ждал, когда же кончится этот год. Над кухней располагалась маленькая комнатка.

Она выходила прямо в помещение лавки, и вход в нее был задрапирован китайскими ширмами. В комнатке стояли кушетка, стеклянная горка с китайскими безделушками, стол и три кресла. Там же имелась крохотная ванная комната, не больше жилетного кармана.

В один из тех дней я сидел на табурете в книжной лавке и читал странную книгу в форме чаши. Страницы книги были чисты, как джин, и на первой ее странице было написано:

ДЕТКА БИЛЛИ

РОДИЛСЯ 23 НОЯБРЯ 1859

В ГОРОДЕ НЬЮ-ЙОРКЕ

Владелец книжной лавки подошел ко мне, положил руку мне на плечо и сказал:

— Женщину не хотите?

Его голос выражал одну только благожелательность.

— Нет, — сказал я.

— Зря, — сказал он, не проронив более ни слова, он вышел на тротуар перед лавкой и остановил мужчину и женщину, совершенно не знакомых ни мне, ни ему. Несколько минут он говорил с ними, но я не слышал ни слова. Он показал пальцем через стекло лавки на меня. Женщина утвердительно кивнула, вслед за ней и мужчина.

Они зашли внутрь.

Я страшно смутился. Из лавки выйти я не мог, потому что они вошли в единственную дверь, поэтому я решил пойти на второй этаж и запереться в туалете. Я вскочил и стал подниматься по лестнице, направляясь в ванную комнату, но они последовала за мной.

Я слышал, как они шли по лестнице.

Долгое время я отсиживался в ванной, а они все это время ожидали в комнатке. Они молчали. Когда я вышел из ванной, женщина лежала на кушетке, голая, а мужчина сидел в кресле, положив шляпу себе на колени.

— Не обращай на него внимания, — сказала девушка. — Ему это безразлично, он богатенький. У него три тысячи восемьсот пятьдесят девять «роллс-ройсов».

Девушка была очень хорошенькая, тело ее походило на чистую горную реку из кожи и мускулов, струящуюся по скалам костяка и затаившихся нервов.

— Иди ко мне, — сказала она. — И возьми меня, потому что мы оба родились под знаком Водолея и ты мне нравишься.

Я посмотрел на сидящего в кресле мужчину. Он не улыбался, но и печали на его лице не замечалось.

Я снял туфли и всю одежду. Мужчина продолжал молчать.

Девушка повернулась ко мне.

Что я мог поделать, если мое тело было подобно стае птиц, усевшихся на высоковольтный провод, натянутый над миром и ласкаемый облаками?

Я взял ее.

Это походило на растянувшуюся пятьдесят девятую секунду, которая никак не может превратиться в минуту, а когда наконец превращается, чувствуешь себя немного неловко.

— Отлично, — сказала девушка и покрыла поцелуями мое лицо.

Мужчина продолжал сидеть безмолвно, неподвижный и бесстрастный. Я понял, что он действительно богат и имеет три тысячи восемьсот пятьдесят девять «роллс-ройсов». Затем девушка оделась и ушла вместе с мужчиной. Они спустились по лестнице, и уже на выходе он впервые заговорил.

— Может, пообедаем «У Эрни»?

— Не знаю, — сказала девушка. — Мне кажется, для обеда рановато.

Затем я услышал, как закрылась дверь. Я оделся и спустился вниз. Плоть моя была мягка и расслаблена, будто я подвергся эксперименту с гипнотизацией и использованием музыки для релаксации.

Хозяин книжной лавки сидел за прилавком рядом с кассой.

— Я тебе расскажу, что произошло наверху, — сказал он красивым добрым голосом, предельно далеким от всяких чудес, от всяких трехногих коров, от всяких одуванчиковых склонов.

— Что? — переспросил я.

— Ты воевал в Испании. Ты был юным коммунистом из Кливленда, штат Огайо. Она была художницей. Молодая еврейка из Нью-Йорка, которая смотрела на Гражданскую войну в Испании, как на масленичный карнавал в Новом Орлеане, разыгрываемый греческими статуями.

Она писала портрет мертвого анархиста, и тут ваши пути пересеклись. Она попросила тебя встать рядом c анархистом и сделать вид, что ты его убил. Ты влепил ей пощечину и загнул кое-что такое, что даже я постесняюсь повторить.

Вы бешено влюбились.

Однажды, когда ты был на фронте, она прочитала от корки до корки «Анатомию Меланхолии» и сделала триста сорок девять эскизов лимона.

Ваша любовь была по большей части платонической. Вы не пытались вести себя как молодожены-миллионеры во время медового месяца.

Когда Барселона пала, вы улетели в Англию, а затем поплыли в Америку морем. Но любовь ваша осталась в Испании. Это был военный роман. Вы любили только потому, что вы вообще любили всех вокруг, пока воевали в Испании. Во время путешествия через Атлантику вы начали отстраняться друг от друга и стали похожи на людей, которые потеряли кого-то близкого.