Владимир Балязин - За светом идущий

• Название: За светом идущий
• Автор: Владимир Балязин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1981

В историко-приключенческом романе рассказывается о Тимофее Анкудинове, сыне вологодского стрельца, бежавшем за рубеж и выдававшем себя за внука царя Василия Шуйского, о его необыкновенных приключениях в Польше, Турции, Венгрии и Швеции.

---

Канцлер сел первым, за ним, откинув саблю в сторону и уперев широко расставленные ноги в блестевший как зеркало, пол, сел Тимофей.

Кисель привычно, без опаски, опустился на резной тонконогий стул. Костя сесть не решился, остался стоять держась рукой за диванную спинку.

— Князь Иван Васильевич Шуйский? — вопросительно произнес Оссолинский и посмотрел Анкудинову прямо в глаза.

«Ого, — подумал Тимофей, увидев глаза канцлера — умен, хитер, многоопытен. Не может этого скрыть хотя бы старался. Оттого и смотрит более всего себе под ноги».

— Так, пан канцлер, — не отводя взгляда, но сильно волнуясь, подтвердил Анкудинов.

— Каким судьбами занеслись вы в Варшаву? — слегка коверкая русский язык, произнес канцлер.

— Гонения недругов моих, боярина Морозова и иных заставили меня и дворянина Конюховского покинуть Московское государство.

— Что делать будете в Речи Посполитой? — спросил канцлер и вдруг, поспешно встав, повернул голову в ту сторону, откуда только что появился сам.

Все невольно обернулись и поднялись. У стены стоял невысокий толстый мужчина в простом камзоле, в черном парике, со шпагой на боку.

— Садитесь, панове, — проговорил толстяк негромко и плавно повел пухлой рукой (с этой минуты пан Кисель стал перетолмачивать все, о чем в кабинете говорилось).

Все продолжали стоять. Тогда толстяк подошел поближе и сел в одно из свободных кресел.

— Продолжайте, панове, — так же тихо проговорил он.

Оссолинский, повернувшись ко вновь вошедшему повторил последний вопрос. Толстяк подпер щеку рукой внимательно глядя на Анкудинова.

«Кто бы это мог быть? — подумал Тимофей. — Канцлер вскочил так резво, как будто перед ним появился сам король. Но разве может король ходить в столь бедном платье? К тому же ни Оссолинский, ни Кисель не поклонились ему поясным поклоном, не встали перед ним на колени. Нет, это кто-то другой, должно быть, ближний боярин, посланный королем для догляда». И Анкудинов, глядя на князя Оссолинского, произнес важно:

— Ищем мы, князь, родительский престол, захваченный у нас неправдою Мишкой Романовым со товарищи.

— А какие у князя Шуйского права на московский престол? — так же тихо проговорил толстяк. И после этого он почему-то показался Тимофею опасным и неприятным.

— О моих правах на стол московский пан канцлер добре ведает, — строго ответил Анкудинов, желая показать, что ни с кем, кроме Оссолинского, он говорить не хочет.

— А и нам бы, пан князь, тоже добре было знать о сем немаловажном деле, — вдруг за спиной у собравшихся проговорил еще кто-то, и собравшиеся в кабинете увидели у двери, ведшей из приемной, высокого моложавого щеголя в лиловом парике, с торчащими вверх тонкими стрелочками усов.

Вошедший, хотя и был роскошно одет, строен и франтоват, чем-то неуловимо напоминал сидящего в кабинете толстяка.

И снова канцлер дернулся, вскочил, как на пружине, и отвесил вошедшему низкий поклон.

«Король, — подумал Тимофей и, встав, низко поклонился щеголю. Однако тут же усомнился в том, правильно ли поступил, ибо неряшливо одетый толстяк не только не поклонился вошедшему, но даже, напротив, раздраженно произнес какую-то длинную фразу на языке, который совсем не понимал Тимофей и который — он видел это — не понимал и почему-то резво вставший со стула Адам Кисель.

Кисель дернул Анкудинова за руку и прошипел:

— Это Ян Казимир — брат короля.

Щеголь ответил толстяку не менее раздраженно, и Анкудинов увидел, как лицо Оссолинского покрылось пятнами и он, вытянув вперед руки, стал быстро и жалобно лепетать на этом же тарабарском языке, поворачиваясь то к одному, то к другому из споривших.

Не понимая, что происходит, но чувствуя, что и он должен встать, Тимоша поднялся. Лишь толстяк в черном парике оставался в кресле.

Что-то сердито пробурчав под нос, толстяк вдруг поднялся и сказал по-русски:

— Спасибо за визит, князь Шуйский. Прощайте. Прощай и ты…

— Пан Конюховский, — подсказал Кисель.

— Пан Конюховский, — с нескрываемым пренебрежением проговорил Владислав и пошевелил толстой короткой рукой, затянутой в черную перчатку.

Тимоша и Костя, неловко пятясь и низко кланяясь, стали отступать к двери. Пан Кисель вопросительно поглядел на короля.

— А ты, Кисель, останься, — произнес Владислав, и в его голосе всем собравшимся послышалась нескрываемая угроза.

Щеголь в лиловом парике, окинув оставшихся в кабинете насмешливым взглядом, произнес, чуть картавя:

— Теперь, когда здесь нет чужих, — и он, прищурившись, недобрыми лукавыми глазами взглянул на пана Киселя, — я покажу вам, панове, нечто прелюбопытное.

Щеголь опустил два пальца за обшлаг кафтана и из-под кружев и рюшей вынул сложенный много раз листок бумаги. Он протянул его пану Киселю и с подчеркнутым добродушием проговорил:

— Читай, пан Адам, ты лучше всех сумеешь объяснить нам, о чем здесь написано, если мы чего-нибудь не поймем. Да и почерк, вероятно, тебе знаком.

Кисель развернул листок, и буквы запрыгали у него перед глазами. Затем все затянул туман и наступила тишина и тьма.

— Читай, пан Кисель, — повторил Ян Казимир, но старый сенатор, запрокинув голову, с закатившимися глазами, медленно сползал со стула, царапая шпорами сверкающий паркет.

Оссолинский метнулся к окну и дернул бархатный шнур портьеры.

На звонок явился секретарь и, мгновенно сообразив, что от него требуется, спросил только:

— Лекаря, ваше величество?

— Да, и поживее!

Спигарелли исчез.

Оссолинский схватил с дивана подушечку, подложил ее под голову лежавшему без чувств старику, похлопал его по пепельным щекам — Кисель не шевелился.

Затем канцлер подобрал валявшийся на полу листок и мельком взглянул на него: «Ясновельможный пан! Неделю назад в Киеве, в Печерском монастыре, объявился некий беглец из Московии, называющий себя Иваном Васильевичем Шуйским, внуком покойного русского царя Василия…»

«Что за наваждение!» — подумал Оссолинский и осторожно коснулся левой стороны груди. Ткань кафтана была тонка, и он явственно прощупал все пять сургучных печатей на конверте с письмом, лежавшим во внутреннем кармане камзола.

— Я узнаю о лекаре, ваше величество, — поспешно проговорил канцлер и выскользнул за дверь.

Приемная была пуста. Оссолинский подошел к окну, встав таким образом, чтобы любой вышедший не смог бы увидеть письма.

Он вынул конверт из-под камзола и убедился, что письмо на месте.

«В руки Яна Казимира попала копия, — подумал канцлер. — Нужно предупредить Киселя, что среди его доверенных есть шпион». Но Оссолинский ошибся.

Гонец, поскакавший на восход солнца, переправившийся через Днепр и выехавший затем на полтавскую дорогу, был послан паном Киселем в Лубны — стольный город государства в государстве, где сидел не царем даже — идолом — Иеремия Михаил Вишневецкий.

Рожденный в украинской шляхетской семье, еще ребенком он был отдан в обучение к отцам-иезуитам во Львов, а оттуда уехал в страны, бывшие несокрушимым оплотом католицизма, — Италию и Испанию.

Вернувшись на родину девятнадцатилетним юношей, он принял католичество и с неистовым пылом неофита стал насаждать на своих землях ненавистную православным крестьянам и горожанам папежскую веру.

Иеремия Вишневецкий построил в Прилуках доминиканский монастырь, в Лубнах, Лохвице и Ромнах воздвиг католические костелы.

Он не поклонялся ни Венере, ни Бахусу, легко переносил лишения, вел простой образ жизни. Иеремия был горд и высокомерен с магнатами, прост с незнатными шляхтичами, щедр на подарки слугам и надворному войску.

Фанатизм новообращенного и непомерное честолюбие были для него самым главным и единственно важным.

Братья Оссолинские не преувеличивали, что у Иеремии Вишневецкого триста тысяч подданных, несметная казна и многочисленное собственное войско.

И всю эту силу Иеремия Вишневецкий взращивал и пестовал для одного — для сохранения и умножения собственных богатств и для уничтожения любого, кто на эти богатства посягнет. Причем богатство это не было для него самоцелью — оно было средством для увеличения его собственного могущества.

Всю жизнь он ненавидел и презирал своих подданных, бессловесных, покорных, трудолюбивых страдников, которые день за днем работали на пана Иеремию, создавая для него богатства, повергавшие в удивление и вызывавшие зависть самого короля Владислава.

Он презирал их за то, что они безропотно по грошу, по полушке сдают его сборщикам потом заработанные деньги, а ненавидел за то, что в любую минуту, схватив цепы, косы, топоры и вилы, могли броситься на его дворцы и замки и разорвать его в клочья, искромсав серпами и пропоров рогатинами.

Они — верил пан Иеремия — всю жизнь ждали одного: пустить по ветру скопленные им богатства, по камню разнести его дома и службы, в куски изрубить верных ему холопов. Однако его презрение было сильнее ненависти, и потому он не боялся их.