Николай Бораненков - Тринадцатая рота (Часть 3)

• Название: Тринадцатая рота (Часть 3)
• Автор: Николай Бораненков
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Роман «Тринадцатая рота»— это сатирическое произведение. Действия в нем происходят то в войсках Гитлера, рвущихся к Москве, то в отрядах советских партизан. Оружием меткой фронтовой сатиры разятся фашистские захватчики и их прихвостни — бургомистры, старосты, полицаи.

Тринадцатая рота мирных строителей оборонительных рубежей в первый же день войны оказалась на западной границе в окружении. Тяжелое положение сложилось у людей. Ни оружия, ни боеприпасов. Свои части отошли далеко на восток… И тогда оставшийся за командира роты старшина Иван Бабкин, он же Гуляйбабка, создает так называемое «Благотворительное единение (общество) искренней помощи сражающемуся Адольфу» БЕИПСА, и под этим знаменем рота отправляется вслед за фашистской армией на восток

---

— Ядра, дед! Ядра!

— Вот, вот. Этого самого ядра. Могу вам представить и наших чемпионов. Вот перед вами чемпион по толканию ядра — минер Кузовков. Он на днях так толкнул ядро, что эшелон с танкетками полетел вверх тормашками. А вот наши рекордсмены по поднятию тяжелостей — Иван Волков и Саша Земский. В состязаниях у поселка Старь Иван Волков поднял и уложил сразу двух пятипудовых оберов. А Земский как-то ухитрился притащить даже троих. Двух под мышкою, а третьего, как щенка, в зубах. Словом, сдвиги в этом, как говорят спортсмены, виде спорту у нас налицо. Только вот по бегу, скажем в откровенность, дело дрянь. Дюже дрянь. Не могем мы бегать, хоть плачь.

— Это как так не можем? — пророкотал Волков. — Ты что, дед? Знай, про что говоришь!

— Да, да! Не возводи поклеп, — добавил Голубков. — Ишь ты, куда загнул. "Не могем".

— А я те говорю, не могем! — хлопнул ладонью по столу Мошков. — Не могем, и все тут! Сколь раз мы пытались фрицев настичь? А что получалось? Кто улепетывает впереди нас? Он — фашист! Да мы надысь на конях и их не догнали! А вы: «поклеп», "про что говоришь"! Правду-матку признавать надо, мил человек.

— Верно, дед! Верно, — поддержал председатель исполкома Дымников. Непривычны мы к такому "виду спорта" — это факт. Говори Мошков. Говори! Извиняюсь, что перебил.

— Ничего, свои люди, сочтемся, — махнул рукой дед. — Про вас я теперь речь поведу. Про начальство.

— И ругать будешь? — спросил, улыбаясь, Туркин.

— А как же вас не ругать? Очень даже поругать надо, причесать с гребешком.

— Ну давай! Наводи, дед, критику.

— А вы не пужайтесь. За дело песочить почну. Вот вы, наше районное и партизанское начальство, каждое утро ходите на зарядку, даете урок бодрости молодым, но я должен сказать: нет у вас той легкости и прыти, как у господ фашистов. Возьмите вы того генерала фон Пупа, который со своим войском в селе Любыш стоял. Какой заборище перед домом его благородия был! Выше бычьих рог. А как он через него сиганул? Как сиганул-то! Мать святая богородица! Бог-заступник!!! Митька-пожарник, кто прыжки видел и перевидел, аж разинул рот. "Вот это да! — говорит. — Вот это сиганул! За пояс заткнул всех чемпионов".

Мошков потряс головой, зажмурился. Видать, тот забор в Любыше и перемахнувший через него генерал были у него перед глазами.

— И что же он? Убежал? — спросил Гуляйбабка.

— Какой, к шутам, «убежал»? Не то слово сказали. На рысях пошел. Внакид. Жарким галопищем. Ах как он мчал! Как мчал, бродяга! Красотища! Только снег из пят, только белые портки мелькают!

— Что же вы не стреляли? — выкрикнул умирающий со смеху Чистоквасенко. Чи нема було патронив?

— Хе-е, не стреляли. Что проку стрелять? Бах, и с копыльев долой. А когда тебе, человече, доведется еще раз увидеть зрелищ такой? Через сугробы прет мерином сам генерал в одинесеньких кальсонах! Да будь у меня в тот час киношная камера, я бы заснял этого генерала, и после войны нашему районному кинотеатру — крышка. Весь люд бы шел ко мне смотреть на беспорточного генерала.

— Откуда же беспорточный? — возразил Лосев, — Ты ж только сказал, в портках он бежал.

— Так это ж по-первости. А как мы крикнули «ура», и портки потерял. Но, признаться, мы за ним не больно-то и торопились. Куда, думаем, уйдет, коли Болва вскрылась? Но где там. Ахнул животом об лед и поплыл, каналья, только крехот стоить. И не успели мы дух перевести, как он на том берегу очутился, и снова деру. "Ваше благородие! Куда ж вы? — кричим. — Остановитесь! Вам приз положен. Венок за три рекорда!" Э, какой там! Сорок пять верст бежал и не остановился.

— От це марафон! — восхитился Чистоквасенко. — От це тренировка!

— Вот и я про то, — сказал Мошков. — Куда там нашему начальству.

— Все, дед? — встал Туркин.

— Все. А чего ж еще? Ругать вас дале, что фашист бегает быстрее, не стоит. Мы их, фашистских жеребцов, в Берлине догоним. И в честь этого поручательства дозвольте мне, деду Мошкову, поднять свою стопку.

— За смоленских друзей! — чокнулся с Гуляйбабкой секретарь райкома.

— За брянских партизан! — сказал Гуляйбабка. — За тех, кто заставил потерять портки фашистских генералов.

После ужина в райкоме остались Туркин, Лосев, Волков и Гуляйбабка. Начиналась деловая часть беседы. Первым завел ее Туркин:

— Ну, гость, выкладывай свои просьбы. Надеюсь, пополнения у нас не попросишь. У тебя у самого хлопцы крепкие, а остальное — пожалуйста, чем богаты, тем и рады.

— У меня две просьбы к вам, — заговорил Гуляйбабка, глядя на цыгански черное лицо Туркина. — Первое. Мне нужен изящный хрустальный бокал. И второе… свадебная фата и платье. На худой конец хотя бы фата.

— И все?

— Все, товарищ секретарь.

— Так мало?

— Э-э, не торопитесь, — улыбнулся Гуляйбабка. — Вы еще с моей первой просьбой наплачетесь. Бокал-то мне нужен необычный, именной.

— Именной?

— Да, только именной.

— А вот именной, — Туркин развел руками, — нам не сделать. Заводы стоят.

— А может, на готовом надпись нанести, — предложил Волков. — Дед Гераська что хошь распишет на нем.

— Разве что по готовому. Как ваше мнение?

— Да мне все равно. Лишь бы надпись была. Туркин взял листок бумаги:

— Тогда прошу диктовать. Гуляйбабка склонился над столом:

— Напишете, значит, так: "Другу и покровителю БЕИПСА, доблестному интенданту рейха генерал-майору фон Шпиц от Гуляйбабки". Нет, не то. Прошу извинения. Добавьте: от преданного Гуляйбабки.

Туркин внес исправление, протянул листок стоявшему у стола Волкову:

— Под личную ответственность.

— Будет сделано!

— И свадебное платье. Тож лично отвечаете.

— Какой срок? — уточнил Волков у Гуляйбабки.

— Когда достанете. Мы не торопим. Туркин вздохнул:

— Ох, Волков! Вечно ты выпрашиваешь время.

— А как же, Сергей Гаврилыч. Да затяни я это дело, вы ж шкуру с меня спустите. Подчиненный должен точно знать, когда и что…

— Ну вот что, подчиненный, — вмешался командир отряда Лосев. — Нынче все подготовишь, а завтра лично вручишь.

— Вот это дело! — пробасил Волков. — Разрешите действовать?

— Действуй!

Туркин подошел к стоявшему в углу кабинета рыжему сейфу, отомкнул его и достал какой-то замусоленный конверт-треугольник.

— А теперь, наш гость, позволь вручить тебе, надеюсь, долгожданное, — и протянул конверт. Гуляйбабка схватил письмо:

— Когда оно пришло? Как к вам попало?

— Вчера, самолетом. Видать, за вами следят. Знают, где вы.

— Но оно же из Белоруссии. Из Полесья. Туркин улыбнулся:

— Чудак. Думает, мы тут сидим, как удельные князья во время нашествия хана Батыя. У нас со всеми связь. И с Белоруссией, и с Украиной… Едино оккупантов лупим.

Туркин говорил еще что-то, но Гуляйбабка уже весь был в письме.

"Милый Ванечка! — начиналось оно. — Шлю тебе с этими листочками низкий поклон и частичку своего сердца. Я бы послала тебе его полностью, но боюсь, письмецо мое не дойдет, затеряется. Лучше я буду беречь его для тебя. Я жива, здорова, только все ноги в кровавых мозолях, потому что мы не стоим на месте и все время в боях, походах… Воевать нам стало труднее. Фашисты не те пошли. Осторожничают, прячутся, а от нас бегают как угорелые. Да и как им не бегать, коли вся земля, вся Белоруссия горит у них под копытами. Ты, может, слыхал? На днях наши минчане укокошили прямо в постели палача белорусского народа гауляйтера Кубе. Ему подложили в постель мину, и она разнесла его в клочья. Получила весточку от мачехи. Она тоже «воюет». Пишет, что одного обера, который лез в курятник, огрела по спине коромыслом, за что три дня просидела в подвале полиции, но, слава богу, выпустили. Взяли расписку, что коромысло против оккупационных властей она больше не применит. Ну, прощай! Меня торопят в дорогу. Целую тебя сто тысяч раз!

Твоя Марийка".

Гуляйбабка бережно сложил письмо, улыбнулся. Это заметил секретарь райкома, кивнул:

— Ну что? Доброе письмецо тебе вручил?

— Лучше и быть не может. Я получил в нем частицу сердца и сто тысяч поцелуев! Туркин кивнул Лосеву:

— Слыхал, Лось, какие подарки шлет нам Белоруссия?

— Слыхал, Сергей Гаврилыч. Завидно. Моя жена очень скупа на поцелуи. На днях сказала: "Если в этом году не разобьете фашистов, мы вас так поцелуем, что забудете, каков и вкус у поцелуев".

Туркин, занятый своим, не расслышал этих слов. Он подошел к собравшемуся уходить Гуляйбабке:

— Куда ж вы теперь, Иван Алексеич? Из дятьковских лесов, имею в виду?

— Поближе к Брянску, товарищ, секретарь. Туда, где старосты и фрицы так нуждаются в помощи БЕИПСА.

16. «ПОДАРОК» МАЙОРА ШТЕМПЕЛЯ. ЗАВЕЩАНИЕ "НАЦИОНАЛЬНОГО ГЕРОЯ"

Пока Гуляйбабка гостил у дятьковских партизан, его подчиненные разыскали знаменитую полевую почту майора Штемпеля, передали (как и было велено) ему и его «ланям» поклон от БЕИПСА и заодно «стащили» мешок писем, предназначенных к отправке с фронта в Германию. То, что представляло интерес для командования, было отослано по назначению, а оставшуюся корреспонденцию Гуляйбабка взял на чтение своим бойцам и партизанам.