Михаил Стрельцов - Журавлиное небо

• Название: Журавлиное небо
• Автор: Михаил Стрельцов
• Издательство: ИЗДАТЕЛЬСТВО «ИЗВЕСТИЯ»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

---

Семен Захарович смолк. Он не любил рассказывать про войну: о ней говорить можно было или долго и много, или не говорить совсем. О ней говорить хорошо с теми, кто сам сидел в окопах, лежал в госпиталях, ходил в атаку, — с теми, кто ощущал каждодневно на своих висках островатый холодок смерти. Этому желторотому Савченко война была, наверное, чем-то и необычным и занимательным — взрослая игра. А для него, для Семена Захаровича, война была войной — страшной штукой, замешенной на человеческой жизни и смерти. И еще он знал: если бы не надо было обязательно победить, война для него и его товарищей не имела бы никакого смысла. Война, думал он, — это люди, которые почему-то считались генералами, лейтенантами, рядовыми, а на самом деле были просто солдатами, он сам видел, как за два шага от него упал генерал — было это в первые месяцы войны, — упал, чтобы не встать никогда…

Ему, Семену Захаровичу, временами казалось, что прожил он на свете словно бы две жизни — другой жизнью была война. Она отсчитывала минуты — долгие, как ожидание смерти, она считала мгновения — короткие, как свист пули. Под Севастополем в редкие затишья после боя, когда касалась души мучительная какая-то ясность, открывался ему кусочек той, обычной и почти недоступной жизни. Он видел море: оно лежало спокойное, синее, светлое, подернутое вдали ласковой дымкой, дельфины кувыркались в редких волнах, и казалось, не было вокруг ни войны, ни смерти, ни знойного неба, белесого, точно выцветший брезент, ни свежей крови, темно блестевшей на солнце.

И странно: многое страшное и тяжкое забылось со временем, а вот те спокойные минуты и теперь живы в памяти…

— Сеня! Смотри: дождь перестал!

Его вывел из задумчивости голос жены.

Семен Захарович посмотрел в окно. Туманная прозрачность легким дымком висела в саду. Где-то в селе скрипнули ворота, кто-то заговорил — село полнилось звуками, как бы дремотными после дождя. И начинало уже темнеть.

— Пора ехать, — сказал Семен Захарович.

— А может, останетесь еще? Вечереет, дорога темная, — заговорила хозяйка. — Переночевали бы, а завтра поехали б… Успеете в город.

— Поедем, Захарович, правда? — вмешался Савченко.

— Вы же молодой, куда вам спешить. И они бы, может, остались, — кивнула хозяйка на Семена Захаровича и его жену.

— Он у нас молодожен, мать, к жене торопится. Ничего не сделаешь: молодежь, — вступился за Савченко Семен Захарович. — И мне завтра на работу рано…

Они собрались, перенесли из кухни грибы в машину. Хозяйка вышла их проводить.

— Так вы же глядите, приезжайте, — говорила она. — Теперь грибы хорошо пойдут… Хоть в субботу приезжайте…

— Спасибо, мать, приедем, — ласково смотрел на хозяйку Семен Захарович, — в гости всегда ездить приятно… Ну, бывайте! — и он полез в кабину. Жена уже сидела там, придерживая рукою дверцу, и ждала. А Савченко устраивался в кузове, кутался в брезент…

Машина тронулась со двора.

Они ехали улицей села, мокрой после дождя. Быстро темнело. Где-то наигрывала радиола, и музыка далеко разносилась по селу. Выходили с крылечек на улицу девчата, празднично одетые, молодые — и все в одну дорогу, все торопились, наверное, в клуб. А машина обгоняла их, машина покидала село.

Семен Захарович включил фары. И сразу почернело все вокруг, прижалось к узкой полосе света. Семен Захарович пристально всматривался в дорогу, зная, как ненадежна она после дождя, как может занести машину на спуске или на повороте. Проехали мостик через небольшую речку, поднялись на пригорок, спустились затем в лесок. Потом была деревня, а за нею начались огороды — сплошное поле капусты и брюквы, — и Семену Захаровичу вспомнилось, как однажды впотьмах попали полковые машины на бахчу: лопались арбузы, ревели моторы, пробуксовывали колеса… А на рассвете колонну обстреляли немцы…

Семен Захарович крутил баранку, и снова думалось про войну…

Машина шла в ночи в город.

В кузове под брезентом сидел, скорчившись, бухгалтер Савченко, и было ему холодно, и хотелось ему скорее домой, в теплую квартиру, к молодой жене. А жена Семена Захаровича дремала в кабине, склонившись головой на плечо, и в забытьи всплывали перед нею грибы, грибы, грибы…

ТАМ, ГДЕ ПОКОЙ И ЗАТИШЬЕ (Перевод Эд. Корпачева)

Сергей Марусов, инженер-плановик, внезапно почувствовал, что ему не хватает чего-то в городе, сразу показавшемся скучным, неинтересным и пыльным. И почему-то само собою происходило так, что каждый раз с работы домой возвращался он мимо вокзала. И вот когда слышал он, как там объявляли отправление, когда вдыхал сладковато-терпкий паровозный дым, что-то щемящее подкрадывалось к сердцу, и припоминалось тогда разное, и чаще всего мелочь какая-нибудь: вечер в деревне, костер на улице — варят картошку, стук валька на берегу пруда ранней весной, а за ним — крик петуха, томительное квакание лягушек. А в залетном ветре, неожиданно остром и волнующем, как воспоминание, представлялся ему то запах горелой картофельной ботвы, то молодого инея на еще зеленой траве. Словом, чего-нибудь и одного было достаточно, чтобы затем показалась долгою ночь и чтобы назавтра болела голова да начиналось все вновь.

Сергей понял, что это была тоска по деревне. Через несколько дней он не выдержал, взял отпуск и поехал к родителям в далекую Смолку.

Он выехал в полдень; сидел у окна в вагоне, глядел на хаты, на поля, на дороги, и хорошо ему думалось о своей деревне, где все родное, знакомое с детства, где затишье, покой, где он по-настоящему отдохнет и успокоится душевно. Спать он лег рано и сразу же уснул. Проснулся ночью: спохватился, увидев в открытое окно станционное здание, асфальт перрона — влажный, с желтыми отсветами фонаря в лужах; обрадовался чему-то, услышав игривый, звонкий женский голос вблизи вагона, а потом — густой мужской голос, но тоже веселый.

— Смотри-ка, какая ты шустрая, еще по мне сохнуть станешь! Не очень задавайся!

«Дежурный, наверное», — подумал Сергей и ощутил, как веет из окна свежестью: прошел дождь. Поезд тронулся. Сергей вскоре снова уснул.

А потом его разбудили голоса. Было, видно, к утру, за окном мутноватая серость, а по стеклу сползал дрожащими струйками дождь.

— Так это я к дочке ездил — во-о! — гундосил за перегородкой купе медлительный мужской голос. — Хату она себе купила, так написала, чтоб помог ей по столярке… Во-о! — И слышно было, как человек хватал ртом воздух.

— Дитя же родное — а как же! Кто же, если не батька, поможет… — сочувственно поддакнула какая-то женщина.

— Ну, так поехал я — во-о! Погода не дай бог, дождь висит и висит… В колхозе — ни жать, ни на сенокос идти. Так это я и поехал как раз — во-о!

— И у вас дождь? Боже ты мой! А я думала — эта зараза у нас только. Льет и льет. Без хлеба и без бульбы останешься. Не приведи господь.

— В аккурат. Ага! Это же в огороде косу вбил, так оно и осталось. Почернело все в покосах… Сено, слышишь, лежит, — почему-то громче сказал мужчина. — Во-о!

«О чем они говорят? — подумал Сергей. — Сено какое-то, дождь… Когда они сели? Здешние, наверное…»

Мужчина там, за перегородкой, закашлял. Он кашлял долго, с присвистом, а когда перестал, какая-то беспомощная, но как бы живая тишина установилась в вагоне.

— Не к добру все это, ой, господи, не к добру, — быстро заговорила женщина. — Все из-за них — бонбы все рвут, радио недавно передавало. Потому и погода испортилась. Зацепили что-то в небе…

— В аккурат зацепили, а то как же, — не торопясь и серьезно сказал мужчина. — Во-о!

«О чем они говорят? — снова подумал Марусов. — Чепуха какая-то. Каждый меряет на свой аршин».

Ему совсем не хотелось думать о дожде, а хотелось лишь думать, что завтра он приедет домой, где затишье, покой, где нет никакого дождя, — он верил, что так будет, потому что ему так хотелось, — и где утихнет та необъяснимая и ровная тревога, которая гнала его в деревню.

Но он ошибался.

Когда он, сойдя с поезда, сидел в сквере и ожидал автобус, было ощущение, что лицо его облепила паутина — до того непривычно душно. День стоял серый, неопределенно-тихий и неприятно-влажный. Дождь начался уже потом, когда Сергей в автобусе подъезжал к своему районному городу.

Автобус остановился у маленького вокзала. Врассыпную бросились пассажиры — дождь еще не перестал. Здесь, за шестьдесят километров от железной дороги, за десять — от дома, он казался Марусову особенно непрошеным. Марусов взял чемодан и, спокойно-безразличный от досадного ощущения, что все испорчено, что поездка шла не так, как хотелось, побрел к столовой.

Городок притих, шелестела, пропуская дождь, листва тополей; по асфальту кружились и лопались пузыри, — Марусов припомнил, что так всегда бывает перед обложным дождем. Проехала женщина на велосипеде; платье липло к ее ногам, она выглядела нескладной — ехала, наклонившись над рулем, в длинном, пошитом в талию и все равно широком жакете.