Сидони-Габриель Колетт - Клодина в Париже

• Название: Клодина в Париже
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-315-6

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены ее ранние произведения – четыре романа о Клодине, впервые изданные во Франции с 1900 по 1903 годы, а также очерк ее жизни и творчества до 30-летнего возраста. На русском языке публикуется впервые.

---

– Моё дорогое дитя, белая кошка и кресло-лягушка – животные совершенно необходимые в комнате девушки. Недостаёт только чувствительного романа… а, нет, вот и он. Чёрт побери, это «Андре Туретт»… Довольно странный выбор!

– О, вы увидите у меня и другие книги! Надо вам привыкнуть к тому, что я читаю всё.

– Всё. Этого мало! Не пытайтесь меня удивить, я нахожу это просто смешным.

– Смешным!.. – Я задохнулась от возмущения. – Я достаточно взрослая, чтобы читать всё что мне заблагорассудится!

– Та-та-та! Конечно, ваш отец, человек, впрочем, совершенно очаровательный, довольно необычный отец, но… вот что, вот что: существует счастье неведения, и вы об этом потом можете ещё пожалеть. Дружок мой, – добавляет он, видя, что я готова расплакаться, – я вовсе не хочу огорчать вас. Что это вдруг на меня нашло, пустился читать нравоучения. Большим дядюшкой и быть нельзя. Но при этом вы самая очаровательная и милая племянница на свете, если оставить в стороне вашу библиоманию. Протяните-ка в знак мира мне руку.

Я протягиваю ему руку. Но мне вдруг становится грустно. А ведь я так стремилась видеть в нём человека самого милого и славного!

Он поцеловал мне руку. Это второй мужчина, поцеловавший мою руку. И я чувствую разницу: поцелуй Марселя – лишь мимолётное касание, такое лёгкое, такое торопливое, что я даже не знаю, коснулись ли моей кожи его губы или поспешно скользнул по ней палец. А вот когда целовал его отец, у меня было время даже почувствовать форму его рта.

Он ушёл. Он придёт за мной в воскресенье, чтобы повести на концерт. Он ушёл…

Вот чудеса! Дядюшка, который совсем не кажется старомодным! Не слишком ли я донимаю его из-за этой его привычки проигрывать на бегах? По правде говоря, он мог бы ответить мне, что ему давно исполнилось семнадцать и что зовут его совсем не Клодина.

Всё это так, но по-прежнему нет никаких известий от Люс.

Клодина изображает из себя даму. Клодина заказывает платье за платьем и мучает старую старомодную портниху Пулланкс, так же как и госпожу Абрахам Леви, модистку. Дядюшка уверял меня, что в Париже все модистки – еврейки. Моя модистка, хоть она и с Левого берега, наделена живым воображением и вкусом, что очень ценно, к тому же ей нравится украшать шляпками моё заострённое лицо с пышной копной волос. Прежде чем примерить шляпку, она сильно начёсывает волосы мне на лоб, взбивает их по бокам, отходит на два шага назад и с восторгом объявляет:

– Вы просто вылитая Полэр!

Но я предпочитаю оставаться просто Клодиной, а не актёркой. Поскольку в Париже женщины начиная с февраля сажают на голове всякую зелень, я выбрала себе две летние шляпки: большую чёрную шляпку на конском волосе с мягкими полями и с перьями – «Она вам придаёт вид богатой малютки», утверждает госпожа Леви, любезно улыбаясь в свои коричневые усики, – и ещё одну шляпку, рыжую, отделанную чёрным бархатом. Это подойдёт ко всему. Вкусы у меня несколько иные, чем у дылды Анаис: она бывает довольна только тогда, когда голова её качается под тяжестью трёх килограммов роз.

Я заказала ещё одно синее платье. Я люблю синий не сам по себе, а из-за того, что он подчёркивает табачный цвет моих глаз.

Марсель не приходит. Я угадываю, что он дуется на меня. «Дуется» – может, слишком сильно сказано, но я чувствую, что он затаил обиду. Поскольку идёт дождь, я утешаюсь чтением старых и новых книжек, замусоленным Бальзаком, между страниц которого прячутся крошки от моих былых полдников… Вот крошка от печенья из Монтиньи, понюхай, Фаншетта. Бессердечное животное, ей это ни о чём не говорит, она прислушивается к стуку кастрюль на кухне!.. Папа в закрученном как верёвка галстуке мимоходом ласково проводит рукой по моим волосам. Счастлив ли этот человек, который сумел найти в улитках всю полноту жизни и пишу для обильных и неиссякающих разглагольствований… Что станет для меня такой улиткой?

Письмо от Клер. Да, на самом деле!

Моя дорогая, пишу тебе о своём огромном счастье. Через месяц я выхожу замуж за своего дорогого возлюбленного, чью фотографию я тебе посылала. Он богаче меня; он об том не кручинится, да это и не важно. Как же я счастлива! Он будет смотрителем на одном из заводов в Мексике (!!!), и я уеду вместе с ним. Сама видишь, жизнь совсем как в романах. Прежде ты смеялась надо мной, когда я так говорила. Мне хотелось бы, чтобы ты приехала на мою свадьбу, и т. д. и т. п.

И дальше всё повторяется сначала – болтовня девочки, у которой голова кружится от счастья. Это дитя, доверчивое и нежное, и такое честное, заслуживает своего счастья! И эта доверчивость и нежность, по какой-то чудесной случайности, сумели лучше охранить её, чем самая изощрённая хитрость; просто так получилось, и хорошо, что это так. Я сразу же ответила ей, написала что-то ласковое и приятное; и вот теперь я сижу у камелька – по-прежнему озябшая, потому что идёт дождь – и жду, когда стемнеет, жду ужина, вся во власти постыдного уныния и грусти.

Клер выходит замуж, ей семнадцать лет. А я?.. О, пусть вернут мне Монтиньи, и тот последний год, и тот предпоследний, и мою жадную, нескромную неугомонность, пусть вернут мне обманутую нежность к мадемуазелевой малышке Эме, и сладострастную жестокость к Люс – потому что здесь у меня никого нет, и нет даже желания совершать дурные поступки!

Кто бы мог поверить, что в голове этой Клодины бродят такие слезливые мысли сейчас, когда она, встав с кровати, сидит, по-восточному поджав под себя ноги, перед мраморным камином, явно увлечённая поджариванием плитки шоколада, которую держит каминными щипцами? Когда поверхность плитки, обращенная к огню, размягчается, чернеет, начинает потрескивать и вздуваться, я разрезаю её на тоненькие полоски своим ножичком… Вкус восхитительный благодаря поджаренному миндалю и ванили! Печальная сладость – смаковать шоколад на щипцах, крася себе при этом ногти в розовый цвет с помощью тряпочки, смоченной в папиных красных чернилах!

Выглянувшее поутру солнце убеждает меня в смехотворности всех вчерашних огорчений. К тому же в полшестого вечера является Марсель, такой живой, красивый, каким… каким может быть один Марсель, в шёлковом блёкло-бирюзовом галстуке, который придаёт его губам цвет чайной розы, искусственной розы нарисованного рта. Боже! А эта тоненькая полоска между носом и верхней губой, незаметный чуть серебрящийся пушок! Даже шелковистый панбархат по цене 15 франков 90 сантимов наверняка не столь упоительно нежен.

– О мой дорогой «племянник», как я рада! Вас не коробит, что я в фартуке?

– У вас очаровательный фартучек. Не снимайте его, так вы заставляете меня думать… – как же это – о Монтиньи.

– Ну я-то не нуждаюсь в фартучке, чтобы вспоминать Монтиньи. Если бы вы знали, как иногда от этого бывает больно…

– Ох, ради Бога, не нужно этих трогательных ностальгических вздохов, Клодина! Вам это совсем не идёт!

Его легкомыслие в эту минуту жестоко ранит меня, и я бросаю на него, должно быть, такой злобный взгляд, что Марсель сразу делается мягким, очаровательным.

– Постойте, постойте. Тоска по Родному Краю! Сейчас я подую на ваши глаза, и она улетит!

С чисто женской грацией – следствие непринуждённости манер и необычайной чёткости движений – он, обхватив меня за талию, нежно дует на мои полузакрытые глаза. Он не сразу отпускает меня и в конце концов объявляет:

– Вы пахнете… корицей, Клодина.

– Почему корицей? – томно спрашиваю я, опираясь на его руку и словно оцепенев под этим лёгким дыханием.

– Не знаю. Какой-то тёплый запах, запах экзотических сладостей.

– Понятно! Значит, что-то вроде восточного базара?

– Нет. Немного похоже на венский пирог, запах очень аппетитный. А я, чем пахну я? – спрашивает он, приближая к моим губам свою бархатистую щёку.

– Скошенным сеном, – говорю я, принюхиваясь. И поскольку щека не отстраняется, я тихонько, едва прикоснувшись, целую её. Точно так же я поцеловала бы букет цветов или зрелый персик. Есть ароматы, вдохнуть которые можно только губами.

Мне кажется, Марсель это понял. Он не отвечает на мой поцелуй и отстраняется с насмешливой гримаской.

– Сеном? Но это довольно простоватый запах… Вы завтра пойдёте на концерт?

– Конечно. Утром на этой неделе ваш отец приходил к моему папе, разве вы не знаете?

– Нет, – с равнодушным видом отзывается он. – Я не всякий день вижусь с папой… у него нет времени. Ну, я ухожу, я забежал лишь на минутку. Знаете ли вы, неблагодарная девчонка, кого я заставляю ждать, болтая с вами? Шарли!

Он лукаво смеётся и убегает.

Но я не могу не воздать должное цене этого предпочтения.

– Папа, я ведь иду на концерт. Поторопись немножко. Я, конечно, знаю, что остывшая глазунья – пища богов, но всё же поспеши немного.

– Жалкое создание! – с пафосом восклицает папа, вздёргивая плечи. – Все женщины упрямы, как последняя ослица. Я парю в облаках!