Сидони-Габриель Колетт - Клодина уходит...

• Название: Клодина уходит...
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-315-6

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены ее ранние произведения – четыре романа о Клодине, впервые изданные во Франции с 1900 по 1903 годы, а также очерк ее жизни и творчества до 30-летнего возраста. На русском языке публикуется впервые.

---

– Вы говорите, за сто франков? Это совсем недорого. Кучер будет очень доволен, крысы всё перегрызли в конюшне.

– В конюшне! Но я не для этого его купила. Он такой милый, я бы хотела оставить его у себя, Ален…

Ален лишь пожал плечами.

– У себя! Бульдог, которого держат в конюшне, и вдруг – в гостиной Людовика XV или на кружевной накидке на вашей постели. Если вам так хочется завести себе собачку, моё дорогое дитя, я найду вам маленькую мохнатую болонку для гостиной или африканскую борзую… Африканские борзые подходят к любому стилю.

Он тут же позвонил и, указывая Жюлю на моего бедного чёрного Тоби, безмятежно жевавшего бахрому у кресла, приказал:

– Отнеси этого пса Шарлю, пусть он купит ему ошейник и содержит его в чистоте, и пусть доложит мне, хорошо ли он ловит крыс. Пса зовут Тоби.

С тех пор я видела Тоби лишь из окна. Я знала, что он тоскует в разлуке со мной, ведь мы полюбили друг друга с первого взгляда.

Однажды я сберегла косточки жареного голубя и тайком отнесла ему их во двор. На обратном пути меня мучили угрызения совести и, чтоб облегчить свою душу, я рассказала о своей слабости Алену. Он лишь слегка пожурил меня.

– Какой вы ещё ребёнок, Анни! Если хотите, я велю Шарлю брать иногда его с собой, когда вы будете выезжать в город, его можно будет прятать под козлами. Но чтоб я никогда не видел Тоби в доме, никогда, вы понимаете меня, вы меня очень этим обяжете.

Сегодня, скажем прямо, я не смогла бы облегчить свою душу, даже если бы призналась Алену, что пустила в свою спальню Тоби. Неделю назад я бы считала непростительным подобный проступок и дрожала бы от страха, вспоминая о нём, но это такая безделица в сравнении с моим столь греховным и дивным опьянением эфиром.

Спи спокойно на ковре с серыми розами, мой чёрный Тоби, ты взволнованно вздыхаешь от полноты души, спи спокойно, в конюшню ты больше не вернёшься.

Арьеж

В открытое окно врывается пьянящий аромат цветущих апельсиновых деревьев и едкий запах серных ванн. «Местные запахи», любезно пояснил мне служащий, несущий мои чемоданы. Я так и думала. Марта уверяет, что через двое суток перестаёшь обращать на них внимание. На запах апельсиновых деревьев – они растут под окнами гостиницы – согласна. Но этот отвратительный серный запах, от него мурашки по спине бегают, просто ужас!

В полном отчаянии я облокачиваюсь на подоконник, пока Леони в мягкой фетровой шляпе, которую она надела в дорогу и которая придаёт ей вид жандарма, переодевшегося в штатское платье, распаковывает мою большую плетёную корзину и расставляет на туалетном столике, словно напоказ, серебряные безделушки и флаконы из моей сумки.

Зачем я только сюда приехала? В своей жёлтой спальне в Париже возле портрета Алена я чувствовала себя не такой одинокой, как здесь, в этих четырёх стенах, выкрашенных в розовый цвет, с серыми панелями. Медная кровать со старым матрасом, который я недоверчиво осматриваю. Крохотный туалетный столик, письменный стол, на который я поставлю туалетное зеркало, складной стол на козлах – на нём я буду писать, несколько старых кресел и стульев, покрытых эмалевым лаком… Сколько дней предстоит мне здесь прожить? Марта говорит: «Это от многого зависит».

Зависит от чего? Я не посмела спросить.

Из комнаты Марты – нас разделяет выложенный плиткой коридор – до меня доносится резкий голос моей золовки, но ответы Леона я не улавливаю, и поэтому в их разговоре образуются провалы. Я словно оцепенела, позабыла и то, где я нахожусь, и что на свете существует Марта и Ален, и что у меня невесёлое будущее, а дни проходят…

– Идёшь в парк, Анни?

– Ах, Марта, как ты меня напугала! Но ведь я ещё не готова.

– Что же ты делала? Как, ты ещё не умылась, не причесалась? Умоляю тебя, поторопись. И пожалуйста, не воображай, что я позволю тебе стать для меня «непосильным грузом».

Моя золовка вертится передо мной нарядная, хорошенькая, слегка подрисованная, словно она собралась в кафе «У Фрица». Одиннадцать часов, проведенные в поезде, не оставили и следа. Она заявляет, что хочет пойти «послушать музыку» в парке.

– Я через минуту буду готова. А Леон?

– Омывает своё божественное тело. Ну, Анни, побыстрее! Что тебя смущает?

Я стою в корсете и в нижней юбке и не решаюсь снять их в присутствии Марты. Она разглядывает меня, как диковинного зверя.

– О Анни, святая Анни, второй такой, как ты, не найти во всём свете! Я отвернусь, можешь спокойно приводить в порядок свои прелести.

Она подходит к окну. Меня смущают даже стены моей комнаты, и ещё больше – отражение в зеркале моего смуглого и длинного, словно финик, тела… Бессовестная насмешница Марта резко поворачивается на каблуках. Я вскрикиваю, прижимаю руки к мокрым бёдрам, извиваюсь, молю о пощаде… Она словно не слышит меня и с любопытством направляет на меня лорнет.

– Какая ты странная! Нет, положительно, ты не здешняя… Ты словно женщина с египетских мозаик… Ты похожа на вставшую змейку… или ещё – на глиняную амфору… Поразительно! Говори что хочешь, меня ты не разубедишь: твоя мать точно согрешила с погонщиком ослов на пирамидах.

– Умоляю тебя. Марта! Ты прекрасно знаешь, как неприятны мне подобные шутки…

– Знаю. Вот, лови свою рубаху, дурёха! В твои годы строить из себя институтку!.. Да я бы голой прошла перед трёхтысячной толпой, будь на то мода. Подумать только, мы всегда скрываем от людских глаз лучшее, что у нас есть.

– Да? Госпожа Шесне вряд ли согласилась бы с тобой!

– Как знать! Ты не любишь её, это презабавно. У неё, должно быть, отвислые груди, последний крик моды, они висят чуть ли не до колен, словно концы кашне.

Её болтовня подгоняет меня, я даже перестаю так глупо конфузиться. Марта обладает редким даром: на неё невозможно долго сердиться.

Я завязываю перед зеркалом шарфик из белого тюля, а Марта тем временем, высунувшись из окна, описывает всё, что происходит у неё перед глазами.

– Я вижу, о, я вижу несколько славных рожиц… А вот Леон, он ищет нас, он похож на пуделя, потерявшего хозяина… Он решил, что мы слушаем музыку, ну и скатертью дорога!

– Чему ты радуешься?

– Боюсь, он снова станет донимать меня своими разговорами. А вот я вижу потрясающую даму: она вся в кружевах, а лицо словно печёное яблоко… А теперь появилась идиотская группа мужчин в мятых панамах, их панамы напоминают неудавшиеся безе… Ах… теперь я вижу!..

– Что там?

– Ау! Ау!.. Это просто чудесно! Ну да, это мы, поднимайтесь к нам!

– Ты с ума сошла. Марта! На тебя все смотрят. С кем ты там разговариваешь?

– С маленькой ван Лангендонк.

– С Каллиопой?

– С ней самой!

– Разве она здесь?

– Видимо, раз я с ней разговариваю.

Я невольно хмурю брови… С ней тоже Ален бы предпочёл не поддерживать знакомства, а потому мы видимся очень редко: я бы не сказала, что эта маленькая киприотка, вдова валлонца, вызывает столько же толков, сколько Шесне, но мой муж ставит ей в упрёк слишком яркую, бросающуюся в глаза красоту, он находит, что она очень дурного тона. Я не предполагала даже, что для различных типов красоты существует особый кодекс… но Ален уверяет, что это так.

Каллиопа ван Лангендонк, прозванная «Богиней с иссиня-зелёными глазами», о приближении которой сообщает шелест дорогих шелков, ведёт себя, словно на сцене, она осыпает Марту поцелуями, говорит ей множество нежных слов, ласкает её своими удивительными, цвета лазури, глазами, которые блестят из-под прямых и длинных, как пики, ресниц, затем набрасывается на меня. Мне стыдно, что я выказываю так мало восторга, и я предлагаю ей кресло. Марта уже забрасывает её вопросами.

– Каллиопа, какую важную птицу вы тащите за собой на буксире в этом году?

– What is it[5] «важная птица»? Ах, да… Никаких важных птиц, я совсем одна.

Она часто повторяет слова собеседника, с видимым удовольствием слушает себя и тотчас переводит их. Поступает ли она так из кокетства, или же это маленькая хитрость, позволяющая ей выиграть время и найти нужный ответ?

Помню, этой зимой она так идеально-наивно мешала греческие, итальянские, английские и французские слова, что это вряд ли могло быть естественным. Её «вавилонский язык», так называет его Клодина, которую Каллиопа безумно забавляет, её тарабарщина, заботливо ею культивируемая, привлекает к ней внимание и делает её ещё очаровательней.

– Совсем одна? Расскажите это кому-нибудь другому!

– Правда, одна! Чтобы оставаться красивой, надо лечиться два месяца per anno.[6]

– До сих пор ей это здорово удаётся, согласна, Анни?

– О да. Вы ещё никогда не были так хороши, Каллиопа. Видно, воды Арьежа идут вам на пользу.

– Воды? Я не принимаю never, никогда…

– Тогда почему…

– Потому что здесь горы, и я встречаю знакомых, и я могу делать экономичные туалеты.

– Очаровательная женщина! Однако сера очень хорошо действует на кожу.