Марк Колосов - Товарищ генерал

• Название: Товарищ генерал
• Автор: Марк Колосов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Послышался стук в дверь, и в комнату вошли армейский терапевт и начсанарм. Они начали расспрашивать Федора Михайловича о том, что с ним было. Он отмалчивался. Но Надежда Федоровна подробно описала все, что видела.

Врачи переглянулись. Начсанарм сказал:

— Через двенадцать часов это повторится, и так будет повторяться несколько дней. Нужен полный покой и уколы.

Харитонов отказался от лекарств, так как он чувствовал себя теперь лучше. Врачи удалились. Ровно через двенадцать часов приступ повторился. Но этого момента ждал терапевт, и, когда Харитонов вскочил и бросился к двери, заглатывая воздух, вошел ерач. С помощью Надежды Федоровны он подвел командующего к кровати и сделал укол. Харитонов почувствовал себя лучше.

С этого момента он уже не поднимался с кровати. Надежда Федоровна за ним ухаживала, уговаривая принимать пищу и лекарства. Она прибегала ко всяким уловкам, действуя то нежностью, то строгостью. И он покорялся ей.

Он требовал, чтобы к нему являлись подчиненные и докладывали обстановку. После беседы с ними он чувствовал себя лучше.

Надежда Федоровна уже знала, что болезнь его пройдет не скоро.

Однажды Надежда Федоровна, услышав звонок, пошла отворять и увидела незнакомого ей генерала. Федор Михайлович спал.

Генерал представился. Это был вновь назначенный командующий армией. Он хотел навестить Харитонова и поговорить с ним.

— Ни в коем случае! — вспыхнула Надежда Федоровна. — Он ничего не должен знать об этом. Вы убьете его своим известием!

Командующий армией, согласившись с Надеждой Федоровной, ушел.

Так прошло несколько дней, в течение которых все делали вид, что Харитонов продолжает управлять армией, хотя ею уже командовал другой.

Утро Харитонова начиналось с беседы с адъютантом, затем являлись офицеры штаба.

9 мая Надежду Федоровну за завтраком в столовой Военного совета познакомили с только что прилетевшими из Москвы начальником санитарной службы Советской Армии и выдающимся специалистом по сердечным болезням. Они ей сообщили, что прибыли в особом санитарном самолете, очень удобном для эвакуации Федора Михайловича в Москву, и просили ее убедить мужа дать согласие на отъезд.

Надежда Федоровна прошла к мужу и завела разговор о том, как было бы хорошо, если бы он находился на излечении в Москве.

— Ну разве можно сравнить здешнее лечение с тамошним! — тоном, не допускающим возражения, проговорила она. — И ты бы скорее выздоровел и принялся за работу… Но как это сделать?

Позвонить разве в Ставку?

— Да что ты! — рассердился он. — Сама не понимаешь, что говоришь… Я же командую армией… Не ранен… Ну, приболел… это пройдет… Ты думаешь, что все командармы здоровяки? Возьмем Днепропетровск, так и следа от этой хворобы не останется!

— Однако, Федя, — упорствовала она, — если бы тебе Верховное Командование приказало… ты разве ослушался бы?

— Ну вот еще выдумала!.. Чудная ты, Надя!

— Чудная? А вот прислали за тобой… из Москвы!

— Ты не в своем уме!..

— Нет, я пока что в своем уме. Хочешь, докажу?

И она быстро вышла из комнаты.

Спустя несколько минут она вернулась в сопровождении двух генералов медицинской службы. Они назвали себя и подтвердили слова Нади. Харитонов сначала даже как-то опешил, сконфузился, точно он в чем-то провинился, точно не мог взять в толк несоответствие между его болезнью и тем, что здесь происходит. "Ктото уже раззвонил", — с досадой подумал он и рассердился на звонаря.

Он не предполагал, что человек, которого он мысленно назвал звонарем, был Шпаго. Уж кто-кто, а Шпаго более других знал, как серьезна болезнь Харитонова. Врачи не говорили об этом Надежде Федоровне, чтобы не расстраивать ее. Шпаго, держась с нею и с Федором Махайловичем так, как если бы болезнь эта была самая пустяковая, сообщил командующему фронтом о серьезной болезни командарма.

В тот же день Харитонов был эвакуирован в Москву и помещен а отдельную палату Центрального военного госпиталя. Жена и Шпаго сопровождали его.

Как ни настаивала Надежда Федоровна, чтобы ей было разрешено оставаться у мужа сверх отведенного ей часа, как ни уверяла, что только при ней он будет послушно выполнять все назначения врача, начальник госпиталя решительно воспротивился этой просьбе.

И хотя она уверяла, что обладает достаточной силой воли, чтобы ни единым словом или выражением лица не выдать больному врачебную тайну, врачи знали, что правду ей говорить нельзя.

Они сами удивлялись тому, что Харитонов продолжал жить. Он пребывал в полном сознании и чувствовал только упадок сил, вернее-их невероятную убыль. Мучительнее всего было для него сознание этого своего физического бессилия.

Обложенный подушками, Харитонов полулежал, когда Надя навестила его. Он был худ и бледен и оттого казался помолодевшим.

— Знаешь, — загадочным шепотом сказал он, — сейчас я тебе что-то скажу… Подойди ближе… Вот так!.. Видишь окно с фикусом?

— Вижу, конечно!..

— Я скоро уже буду ходить до этого окна. Врачи сказали…

Как думаешь… врут?

— Да что ты, Федя, зачем же они станут тебя обманывать?

Конечно, раз они сказали, значит, пойдешь!

Неожиданно лицо больного свело судорогой. Она ни единым движением не выдала своей тревоги, и это успокоило его.

— Ты, Надя, молодец! Мужественно переносишь мои приступы, а я уже к ним привык… Ты не горюй, я ведь еще не стар, мне только сорок четыре года… Это пройдет! Победим фашистов и жить будем… Ты все хотела на курорт, мы и на курорт съездим…

Я ведь такой парень: сказал-сделаю… А ты мне книгу принесла?

— Принесла. Ну как же! Раз ты просил…

— Спрячь, — тоном заговорщика проговорил он, — а то отберут…

В другой раз она пришла в весеннем платье. Она хотела выглядеть моложе, чтобы и он почувствовал себя молодым и легче победил болезнь. Он запрещал ей красить губы, но она слегка подкрасила их. Харитонов, заметив это, нахохлился.

— Федя, не сердись! — проговорила она, поспешно вытирая губы.

В солнечный весенний день в палату вошел Шпаго"

— Ну что, утешать пришел? — притворно сердито встретил его Харитонов.

— Никак нет, товарищ командующий. Пришел проведать!

— А может быть, поедем воевать? — с задором проговорил Харитонов.

— Поедем!

— Э-э, нет! — упавшим голосом, с растерянностью в неожиданно блеснувшем и угасшем взоре, медленно проговорил Харитонов. — На восемьдесят процентов я уже на том свете!.. Какой я командующий? Ну что ж, — вздохнул он, — жить для себя-подлость. Жить для жены-мелко. Жить для народа-всегда с пол-г ным, предельным напряжением всех сил и способностей… Давай простимся. Знай, что я крепко ценил твою дружбу… Если в чем был несправедлив, прости!..

Он, видимо, устал от этой речи и, закрыв глаза, несколько минут пребывал в молчании.

Шпаго, сидевший поодаль от него в кожаном кресле, старался придать лицу обычное выражение.

— Товарищ командующий! — мягко заговорил он. — Мне непонятно: почему вас от командования армией не освобождают?

Командовать-то вы уже не сможете. Поправитесь и перейдете на более легкую работу. Это факт! А вас почему-то не освобождают…

— Как?! Разве меня не освободили? — удивился Харитонов, весь преобразившись. — Неужели и в самом деле ждут, что я к началу наступления подымусь? Нет, ты понимаешь… как ты озадачил меня таким известием. Кто тебе это сказал? Врешь!.. Знаешь мою слабую сторону, что я хочу воевать… и соврал!..

— Не знаю, товарищ генерал, чем это объяснить, право, затрудняюсь… но это так!

Так ты это всерьез? Мне, значит, приказывают выздороветь… Ну, если это приказ, то буду выполнять. Давай закурим…

Потом прочти с чувством стихотворение, только вполголоса, а то услышат!

— Товарищ командующий! — не меняя выражения лица, проговорил Шпаго. — Я папиросы оставил в плаще в раздевалке… Давайте отложим до другого раза… И стихи я наизусть не помню… завтра принесу…

— "У ладно! Не забудь смотри… а то мне Надежда Федоровна все какяе-то развлекательные книги носит… вроде валерьянки… болеутоляющие… Не понимает, что мою боль только боевой книгой утолить можно!..

28 мая 1943 года в Москве, в одном из самых тихих переулков Арбата, где разместился Центральный военный госпиталь, в саду, обнесенном высоким забором, как и обычно в эту пору, шумели молодой листвой столетние липы. Их тонкий запах врывался в открытые настежь окна госпитальных палат.

Но Харитонов уже не чувствовал его.

Сердце его почти перестало биться, кровь замедляла движение. Штаб этого собранного, подтянутого, натренированного тела, могучий повелитель его-головной мозг еще некоторое время продолжал действовать.

Молодая медицинская сестра, дежурившая у изголовья генерала, когда он еще продолжал битву за жизнь, рассказывала, что в ее воображении он был в этот момент не одинок. В этой пустой палате перед нею как бы прошло множество людей. И среди них были, как это ни казалось ей странным, люди, знакомые ей только по книгам, вызванные этим человеком. Она не помнит, разговаривал ли больной с ними или так ярко говорил о них ей, что они ожили в ее воображении.