Джозеф Конрад - Теневая черта

• Название: Теневая черта
• Автор: Джозеф Конрад
• Жанр: Проза

---

Единственным местом, мне не знакомым, был Сиамский залив. И я упомянул об этом капитану Джайлсу. Но я не был особенно озабочен. Залив принадлежал к той же области, чья природа была мне ведома, в чью душу я, казалось, заглянул в последние месяцы этого существования, с которым я порвал внезапно, как расстаешься с какой-нибудь очаровательной компанией.

— Залив… Да! Забавное местечко, — сказал капитан Джайлс.

"Забавное" в данном случае было довольно туманным словечком. Вся фраза звучала, как мнение, высказанное осторожным человеком, опасающимся быть обвиненным в клевете.

Я не стал допытываться, в чем состоит эта забавность.

Для этого не было времени. Но под конец он решился предостеречь меня.

— Что бы вы ни делали, держитесь восточной стороны.

Западная опасна в это время года. Не поддавайтесь соблазну перейти туда. Вы не найдете там ничего, кроме неприятностей.

Хотя я не представлял себе, что могло бы соблазнить меня забраться в полосу течений и рифов Малайского побережья, я поблагодарил его за совет.

Он горячо пожал мне протянутую руку, и наше знакомство внезапно закончилось словами: "Спокойной ночи".

Он только и сказал: "Спокойной ночи". Больше ничего.

Не знаю, что собирался сказать я, но, во всяком случае, от удивления я проглотил все свои слова. Я слегка поперхнулся и затем с нервной торопливостью воскликнул:

— О, спокойной ночи, капитан Джайлс, спокойной ночи!

Его движения были все так же медлительны, но его спина уже виднелась на порядочном расстоянии на пустынной набережной прежде, чем я опомнился настолько, чтобы последовать его примеру и повернуть к молу.

Только мои движения не были медлительны. Я сбежал по ступеням и прыгнул в катер. Не успел я добраться до кормы, как легкое маленькое суденышко, быстро заработав винтом и громко и часто пыхтя слабо поблескивающей медной трубой, уже отчалило от мола.

Смутное клокотание за кормой было единственным звуком в мире. Берег был погружен в безмолвие глубокой дремоты. Я наблюдал, как город тихо и бесшумно уходит в жаркий мрак, пока отрывистый окрик: "Эй, на катере!" не заставил меня обернуться. Мы подходили к белому, призрачному пароходу. На палубах, в иллюминаторах сияли огни. И тот же голос крикнул:

— Это наш пассажир?

— Он самый! — заорал я.

Экипаж был, по-видимому, наготове. Я слышал, как матросы бегали по палубе. Современный дух спешки слышался в приказаниях "Отдай конец", "Спускай трап" и в настойчивых просьбах ко мне: "Идите же, сэр! Нас задержали из-за вас на три часа…" Вы же знаете, мы должны были уйти в семь!"

Я поднялся на палубу. Я сказал: "Нет! Не знаю". Дух современной спешки был воплощен в худощавом, длинноруком, длинноногом человеке с коротко подстриженной седой бородкой. Его худая рука была суха и горяча. Он лихорадочно заявил:

— Пусть меня повесят, если я стал бы ждать еще пять минут, несмотря ни на каких комендантов порта.

— Это ваше дело, — сказал я. — Я не просил вас ждать.

— Надеюсь, вы не рассчитываете на ужин, — выпалил он. — Это не плавучий пансион. Вы первый пассажир, который у меня когда-либо был, и, надеюсь, последний.

Я ничего не ответил на это гостеприимное заявление; да он и не ждал ответа, а бросился на мостик, чтобы дать знак к отплытию.

Все четыре дня, что я провел на пароходе, он не менял этой своей полувраждебной позиции. Так как его пароход из-за меня задержали на три часа, то он не мог простить мне, что я не такая уж важная персона. Он не говорил этого прямо. Но чувство досадливого удивления постоянно проглядывало в его словах.

Он держал себя нелепо.

Однако он был человеком большого опыта, который он любил выставлять напоказ, но большей противоположности капитану Джайлсу нельзя было себе представить. Он позабавил бы меня, если бы мне было до забав. Но мне было не до забав. Я, точно влюбленный, ждал свидания. Человеческая враждебность была для меня ничто. Я думал о своем неведомом корабле. Это было достаточным развлечением, достаточной мукой, достаточным занятием.

Он заметил мое состояние — на это у него хватало ума — и хитро издевался над моей озабоченностью, как некоторые скверные старые циники издеваются над мечтами и иллюзиями молодости.

Я со своей стороны воздерживался от расспросов о внешнем виде моего корабля, хотя знал, что, бывая в Бангкоке каждые две недели, он должен был его видеть. Я не намерен был подвергнуть корабль — мой корабль! опасности какого-нибудь оскорбительного намека.

Он был первым действительно несимпатичным человеком, с которым мне случилось столкнуться. Мое воспитание было далеко не закончено, хотя я этого и не знал. Да!

Этого я не знал.

Я знал только, что он невзлюбил меня и питал к моей особе некоторое презрение. Почему? По-видимому, потому, нто из-за меня его пароход задержали на три часа. Кто я такой, чтобы для меня делали подобные вещи? Для него подобных вещей никогда не делали. Это было как бы ревнивое негодование.

Мое ожидание, смешанное со страхом, дошло до высшей степени напряжения. Как медленно тянулись дни плаванья, и как скоро они миновали! В одно прекрасное утро мы рано вошли в устье, и, в то время как над плоскими пространствами земли великолепно вставало солнце, мы плыли бесчисленными излучинами, прошли под сенью большой золоченой пагоды и достигли окраин города.

Перед нами, широко раскинувшись на обоих берегах, лежала восточная столица, доныне еще не знавшая белого завоевателя, — громадное пространство, занятое коричневыми домами из бамбука, из циновок, из листьев, домами растительного архитектурного стиля, выросшими из коричневой почвы на берегах мутной реки. Было странно думать, что на эти человеческие жилища, занимающие много миль, не пошло, вероятно, и полдюжины фунтов гвоздей. Некоторые из этих домов из жердей и травы, подобно гнездам какого-нибудь водяного племени, лепились у низких берегов. Другие, казалось, вырастали из воды; иные длинными рядами, на якорях, плавали по самой середине реки. Там и сям в отдалении, над скученной массой низких коричневых крыш, возвышались большие каменные строения королевский дворец, храмы, — пышные и разрушенные, рассыпающиеся под отвесными лучами солнца, могучими, подавляющими, почти осязаемыми, казалось, входившими в грудь вместе с дыханием через ноздри и просачивавшимися в тело сквозь поры кожи.

Нелепая жертва зависти должна была по той или иной причине остановить здесь свои машины. Пароход медленно шел вместе с приливом. Забыв об окружающем, я шагал по палубе в тревожной, тупой задумчивости, в романтической мечтательности, сочетавшейся с очень практическим обзором своих способностей. Ибо приближалось время, когда я должен был увидеть порученное мне судно и доказать свою пригодность в высшем испытании моей профессии.

Вдруг я услышал, что этот глупец зовет меня. Он делал мне знаки подняться к нему на мостик.

Мне это не очень улыбалось, но так как он, по-видимому, хотел сказать мне что-то важное, то я поднялся по трапу.

Он положил руку мне на плечо и слегка повернул меня, в то же время указывая другой рукой.

— Вот! Это ваше судно, капитан, — сказал он.

Я почувствовал толчок в груди — только один, как будто потом сердце мое перестало биться. У берега стояло на якоре больше десяти судов, и то, на которое он указывал, было частью скрыто от моего взора судном, стоявшим за его кормой.

— Мы сейчас пройдем мимо него, — сказал он.

Какой у него был тон? Насмешливый? Угрожающий?

Или только равнодушный? Я не мог решить. Я подозревал скрытое коварство в этом неожиданном проявлении участия.

Он отошел от меня, а я перегнулся через поручни мостика, глядя вниз. Я не смел поднять глаз. Однако это надо было сделать — да, впрочем, я и не мог бы их не поднять. Мне кажется, я дрожал.

Но как только мои глаза остановились на моем судне, весь мой страх исчез. Он испарился, точно дурной сон.

Только сон не оставляет за собой стыда, а я на минуту почувствовал стыд за свои недостойные подозрения.

Да, это было оно. Его корпус, его рангоут доставили моим глазам великое удовлетворение. То чувство пустоты жизни, которое делало меня таким беспокойным последние месяцы, утратило свою горькую убедительность, свое дурное влияние, растворилось в потоке радостного волнения.

С первого взгляда я увидел, что это первоклассное судно, с гармоничными линиями изящного корпуса, с пропорционально высокими мачтами. Каков бы ни был его возраст и его история, оно сохранило печать своего происхождения. Это было одно из тех судов, которые, благодаря совершенству замысла и выполнения, никогда не кажутся старыми. Среди своих ошвартовавшихся у берега товарищей, которые все были больше его, оно казалось существом высшей породы — арабский конь в ряду ломовых лошадей.

Голос за моей спиной сказал противно-двусмысленным тоном: "Надеюсь, вы довольны им, капитан". Я даже не повернул головы. Это был капитан парохода, и что бы ни хотел он сказать, что бы ни думал он о нем, я знал подобно иным исключительным женщинам, оно было одним из тех созданий, существование которых дарит бескорыстной радостью. Чувствуешь, что хорошо жить в мире, в котором существуют они.