Вячеслав Рыбаков - Доверие [первый вариант]

• Название: Доверие [первый вариант]
• Автор: Вячеслав Рыбаков
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Вот как... Откуда вы знаете о ней?

- Видите ли, товарищ председатель комиссии... К подобному маневру прибегает около трех процентов женщин, прошедших отбраковку и в последний момент трусящих. Служба Спокойствия регистрирует все подобные случаи, но не принимает никаких пост-мер. Из этих трех процентов, однако, всего лишь двенадцать особей воспользовались помощью случайных лиц. В том числе и упомянутая мною. Меня такие типы интересуют психологически.

- Вот как. Похвально. Что же, ступайте, голубчик. Унесите нашего антифашиста - и за дело.

- Есть.

А все-таки люди - дрянь, с удовольствием подумал Ринальдо. Рассказ об этой женщине неожиданно вдруг помог ему. Бессмысленно спасать людей. Надо спасать культуру, механизм, принцип. Оставшись один, Ринальдо поднялся, не глядя на принесенный Чжу-эром сок, подошел к бару и заказал себе три бокала крепкого вина.

...Бекки вернулась на Землю в конце октября. Она не могла находиться среди тех людей, тех стен и предметов, где все помнило о нем, все дышало воспоминаниями... Жить в той каюте, где они шестнадцать дней были вместе... Она не могла.

Долгое время она не в состоянии была работать вообще. Она провела зиму на Таити, с кем-то знакомилась, пытаясь забыться, но забыться не удавалось. Боль притупилась, но не проходила. Реабилитация большинства изоляционистов, прямо не замешанных в деле саботажа, прошла мимо нее, хотя где-то на поверхности сознания она ненавидела их, их всех - ведь кто-то, какая-то мелкая сошка, случайно, не понимая, что делает и что рушит, убила Мэлора... Её Мэлора... Но это было уже не важно. Важно было, что его нет и никогда больше не будет. Она ходила на работу, ходила с работы - одна. Она сама не верила раньше, что женщина может так долго быть одна, но странное дело - все были противны. Как скудно, тускло, думала она, и синий снежок поскрипывал под каблучками ее зимних туфель, и прозрачный сиреневый парок отлетал, медленно тая, с одиноких губ. Зачем он улетел, как глупо... думала она, а золотые и оранжевые листья, печально шелестя, медленно срывались с кренящихся ветвей и устилали ее путь мягким, пахучим, шуршащим ковром. Как скудно, как пусто, и так теперь надолго, на всю жизнь... и светлый летний дождь, озаряемый сполохами близких и дальних молний, рушился ей на плечи и смывал соль с окаменевших щек...

Года через три разработали превентивную прививку, и те, кто раньше был отбракован, получили возможность принять участие в колонизации Терры. Бекки подала заявку, думая забыться среди борьбы и лишений, но ей снова не повезло. "Уникальный случай"... - перешептывались врачи. Прививка вызвала у нее ужасную и, очевидно, неизличимую экзему. Фактически искалеченная, она вновь была принуждена остаться, чтобы работать в четверть прежней силы и лечиться всю жизнь...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вся моя сознательная жизнь связана с Ленинским комсомолом и нашей великой ленинской партией, которые взрастили и воспитали меня таким, каким я есть.

Из выступления товарища Кириленко А. П., октябрь 1976 года.

Я же ничего не понимал. Ничего не знал об этом мире! А теперь узнал? Понял?

Я понял... понял, что все зависит от меня. Меня обманывали, обманывали, обманывали - теперь я имею возможность обмануть. И имею необходимость обмануть. Имею право обмануть.

Имею возможность вмешаться, имею необходимость вмешаться - значит, имею право вмешаться.

Песий бред - от меня, от Бомки, зависит судьба пятидесяти миллиардов! Да неужели ради того, чтобы выручить эти нескончаемые миллиарды от беды, от такой беды, от такого обмана и насилия, я не пойду на что угодно?

Нет, не так. Пятьдесят миллиардов - это пустой звук. Пятьдесят, тридцать, десять... сто пятьдесят... Чего я хочу? Я не человечество хочу спасти, с этим справится и Ринальдо. Я хочу спасти каждого человека. Единственного. Неповторимого, незаменимого. Хочу, чтобы не было катастрофы. Чтобы все встало на свои места. Вернуться к Бекки хочу. Хочу, чтоб совесть моя была чиста. Чтобы не совершалось каждодневное, немыслимое преступление, эта гнусь, мерзость. Мерзости я не хочу, подлости! Мне противно от всего этого! Меня не интересуют проценты спасенных. Я не хочу, чтобы совершалась жестокость. Никакая. Ни большая, ни маленькая.

Но если большую жестокость можно победить, лишь пойдя на жестокость, пусть на мизерную по сравнению с той? Да я и глазом не должен моргнуть! Ишь, чистоплюй, сдрейфил... Не должен. И ты у меня не моргнешь, понял? Не моргну. Знаю. Чувствую в себе силы, потому что люблю людей. Ринальдо не любит, ему принципы важны, символы. Человечество... Человечество - это люди. Я люблю людей, и ненавижу гнусность, и выбираю поэтому борьбу, а борьба по природе своей, по определению - жестока. И чем сильнее любовь - тем страшнее борьба.

Стоп, стоп... Не так ли начинают все тираны? Не так ли Ринальдо начинал?.. Но ведь преступление, и я, я, я один, здесь, имею возможность ему помешать! Больше ни одна живая душа!

Если вы хотите цели, то... как там сказано... то тем самым хотите и средств, которыми эта цель достигается. И ведь это действительно так! Цель оправдывает средства - да. Средства способны опорочить и погубить цель - тоже да. Тысячу раз да, история знает примеры... Но если достигнуть светлой цели нельзя иначе, как прибегая к темным средствам? Нет способа! Если выбор стоит так: или бездействовать, боясь загадить цель средствами, и жить в мерзости и подлости, равной которой не было со дня сотворения мира; или рискнуть целью во имя цели же? Что лучше: прозябание в тоске бездействия, в испуге - или попытка, которая может окончиться неудачей? Неужели выбор не очевиден? Неужели всякий, кто истинно любит и истинно ненавидит, не выберет попытку - без колебаний, без страха, без угрызений совести? Я хочу цели. Моя цель светла. Я добьюсь ее. Я вернусь к Бекки, к друзьям, к работе, все вернется, и это забудется, как кошмар... Мой выбор - не выбор. Здесь нечего выбирать, здесь все ясно с самого начала. Путь один. Другой путь - для безвольных подлецов, которым ничего не жаль, которые ничего и никого не любят, кроме собственного покоя и отсутствия хлопот, отсутствия ответственности! Я не нытик, который более всего боится, как бы не исчез повод ныть. Я не безвольный трепач. Я не подлец. Я иду.

- О чем ты задумался? - тихонько спросила Мэриэн. Он очнулся.

- Да ни о чем... Впадаю в нирвану. Просто хорошо, правда ведь? Она чуть улыбнулась.

- Мне сто лет не было так хорошо...

Чувствует она или нет? Догадывается или нет? Он плотнее обнял ее, осторожно поцеловал терпко, горьковато пахнущую шею, потом ясный подбородок, потом впился губами в горло, ощущая биение там, под тонкой бархатистой кожей. Краем глаза он видел - та таинственно улыбается в сумрак, то ли иронично, то ли упоенно...

- А кто лучше просчитывает твою статистику - я или та? - спросила вдруг Мэриэн. Он отшатнулся, но ее твердые руки, валявшиеся у него на затылке, вдруг напряглись, потянули его голову обратно, и он подчинился, безвольно упав губами на ее подставленные полураскрытые губы. Неужели догадывается? Ее кожа была горячей, но сама женщина лежала вяло, единственно только не выпуская его. Тело протестовало, мышцы просились в бой, хотелось скрутить ее в бараний рог, измочалить, чтобы кончился этот непонятный и унизительный покой, чтобы сломалось ровное дыхание... Он протянул руку и сквозь почти не ощутимую ткань темптера скомкал пятерней ее крупную тугую грудь. Хоть бы вскрикнула, что ли, неужели не больно?.. Ее сердце ритмично, равнодушно клацало совсем близко от его пальцев.

- Пожалуй, уже поздно, - проговорила Мэриэн, и он сразу отдернулся. – Я пойду...

- Я хочу тебя, - сказал он на пробу, и она опять улыбнулась, на этот раз отчетливо удовлетворенно.

- Завтра очень важный эксперимент, - сказала она, поднимаясь с тахты, - тебе надо выспаться. Сегодня ведь подключили две новые энергостанции... Завтра должна получиться связь.

- Что ты понимаешь в колбасных обрезках, - сказал он. - Работы еще месяца на три... Останься, а?

- Нет, нет, - игриво сказала она, оправила брюки, взбила высокий воротник темптера и вышла, играя обтянутыми бедрами.

Надо выждать еще с полчаса, подумал Мэлор. Боже, что мне предстоит... Года три. Один в этом неуютном холодном зале, с экраном во всю стену, и за экраном - ничего, только звезды и пустота, и туманный шар Терры в пятидесяти тысячах километров... Как будет трудно...

Дверь открылась, и Мэлор в панике повернулся. Но это лишь Мэриэн - просунула головку в каюту, пропела улыбаясь: "Спокойной ночи, приятных снов..." и удалилась снова. Ничего, подумал Мэлор злорадно, завтра ты у меня попляшешь...

... - Честное слово, по нему никак нельзя было сказать, что он задумал такое! Был такой же, как всегда... Честное слово! - она жалобно смотрела на Чжу-эра.

Тот стоял, широко расставив ноги, положив ладонь на рукоять комбинатора, перед дверью в экспериментальный зал. Дверь была заперта. Толстая сталь отливала платиной, на ней лежали две четкие тени - коренастая, массивная - Чжу-эра и женственная, стебельковая - Мэриэн.