Юрий Медведько - Исповедь добровольного импотента

• Название: Исповедь добровольного импотента
• Автор: Юрий Медведько
• Издательство: АСТ, Сова, Харвест
• Жанр: Эротика, Секс
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-042460-4, 978-985-16-0480-3

«Исповедь добровольного импотента» — это остроумная вариация на тему «Мужчины с Марса, женщины — с Венеры». Желая разгадать тайну женской привлекательности, герой ищет ту единственную, которая стала бы «воздухом» его души и «огнем» его тела, и проходит путь от маленького мальчика, которому детсадовская подружка показывает свое «сокровище», до взрослого парня. Результат — «добровольная импотенция».

Блестящая литературная форма, обескураживающая откровенность и целая галерея колоритных персонажей заставляют читать повесть «взахлеб».

---

Да, это было открытие. Внутри меня таилось великое чувство! Вдохновителем его была Женщина! А имя ему Совершенный Восторг! Что могло сравниться с ним? Футбол? Купание? Или запуск планера? Все обесценивалось рядом с этой игрой воображения и торжеством жгучего блаженства! Я полюбил эту игру. Все мое существо было охвачено нетерпением. Я жаждал продолжения.

Днем кропотливо и настойчиво собирал я материал для вечернего творчества:

— ветер всколыхнул подол платья девочки из старшего отряда, а мой глаз выхватил стремительную линию ее ноги;

— уборщица тетя Саша нагнулась к своему ведру, а в моей коллекции появились трепещущие, усыпанные капельками пота огромные груди со сморщившимися черешнями сосков.

Но, конечно, самым благодатным местом для обогащения моего запасника были пляж и душевые кабины. Вот где моему взору открылась архитектоника голого женского тела. Я рассматривал его во всевозможных ракурсах. Статично и в движении, в ярких лучах полуденного солнца и в мягком пурпуре летних закатов. А однажды мне довелось наблюдать мечущееся женское тело под проливным дождем с градом, когда голубые вспышки молний озаряли его!

Но вот наступала ночь. Напившись киселя, советские пионеры засыпали в своих душных постелях. А я, закрыв глаза, выстаивал перед внутренним взором все свои находки и ласково наблюдал, сортировал, классифицировал. О, я создал целую энциклопедию женских прелестей! Вот, например, возьмем грудь. Она у меня значилась в группе «А» и подразделялась на четыре вида:

«АНЮТИНЫ ГЛАЗКИ» — груди, состоящие исключительно из сосков. Как правило, обладательницы таких грудей особы манерные и похотливые. «Анютины глазки» способны вызвать чувства умиления и легкой грусти, как если бы вы вдруг вспомнили свои младенческие годы, когда вместо желанной материнской груди вам подсовывали обслюнявленную пустышку.

«ЧУК и ГЕК» — самый распространенный вид. Дает стабильное возбуждение и заражает искрометной игривостью — будто бы перед вами резвятся на полянке холеные поросята.

«ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ» — холодные и расчетливые хозяйки носят их гордо, как две заслуженные медали. «Туманность» пробуждают в человеке темные силы. Помыслы становятся коварными, а поступки неадекватными.

«БЫЛОЕ и ДУМЫ» — сложная грудь: когда вы видите ее, первое, что приходит на ум, это то, что перед вами не «Анютины глазки». Потом вы теряетесь в догадках: может быть, это погибшая «Туманность Андромеды» или так и не развившиеся «Чук и Гек». И вдруг щемящее чувство несовершенства этого мира посещает вас, и вам уже хочется прильнуть к этим грудям и омыть их слезами сострадания и горькой нежности.

«СОПКИ МАНЧЖУРИИ» — огромные, ниспадающие. На сосках завитки волос. Такие груди провоцируют на эксперимент, вы чувствуете себя этаким молодчагой, нахально подмигиваете и слегка гарцуете.

Итак, я листал свою энциклопедию и блаженствовал. Затем, налюбовавшись со стороны, я пробовал приблизиться к своим сокровищам, ощупать, почувствовать их ткань. А когда они распаляли меня, набрасывался на них и испепелял неистовым желанием.

В то голубое лето я крепко уверовал, что жизнь создана для наслаждения женщиной. О, какое она способна дать наслаждение! Стоит только подумать о нем, как вам уже хорошо. И вот вы беретесь за дело, трудитесь, расширяя это чувство и, наконец, когда вы думаете: «Все, мне уже совсем хорошо!» случается непостижимое — вы вдруг чувствуете, что вам становится несоизмеримо лучше! Вы в Совершенном Восторге.

Вот с такими знаниями и оказался я на пороге моей юности, за которым поджидала меня первая любовь.

4

Первая любовь. Вот она — вся перед моим взором. Трепетная и неискусная. Полная мимолетных прикосновений, тайных взглядов, томных пауз и безумной муки угнетенного желания обладать. Первая любовь неотвратима и непредсказуема. До нее вы ходите, глазеете на девушек, примечаете самое интересное, фантазируете. Вы хотите видеть все больше и больше. Но вот она вызрела. Один взгляд — и вы стоите ошарашенный и влюбленный.

Я увидел ее на мосту. Она стояла и смотрела вслед убегающей электричке. Созревшая «Туманность Андромеды» судорожно вздымалась. Она рыдала. Я подошел, хотел сказать какую-нибудь утешительную фразу, но неожиданный порыв ветра всколыхнул ее легкий сарафан, и я увидел бархатную черную родинку на правой ягодице.

«Любимая!» — внутренне воскликнул я и тихо заплакал.

Она была пианистка с абсолютным музыкальным слухом. Донесет ветер с железной дороги гудок электровоза, она вскинет указательный пальчик:

— Ми-бемоль! — скажет.

Взвизгнут тормоза, пролетающего мимо автомобиля:

— Фу, какое грязное до! — испуганно встрепенется она.

С семи часов утра и до пяти вечера пропадала моя любовь в каменных стенах музыкального училища. В пять часов я встречал ее и провожал домой. Она рассказывала мне про фуги, которые невозможно исполнять, потому что они безумны и выкачивают из нее энергию. А я глиссировал взглядом по всему диапазону мелодии ее тела, и когда брал верхнюю ноту — карие глаза в пушистом обрамлении ресниц — у меня кружилась голова и воспламенялось дыхание.

— Оля, — шептал я, утыкаясь в ее черные волосы.

Но она отстранялась и уходила петь сольфеджио.

О, какая мука — ожидание! Сколько раз я пытался выговорить ее, но тщетно. Слова срывались и, развалившись на гласные и согласные звуки, осыпались в стихию хаоса, превращаясь в безумный крик.

Чтобы быть к ней как можно ближе, я покинул родительский дом и поступил в музыкальное училище. Слуха у меня не было, но был опаленный страстью дискант. За месяц я выучил русскую народную песню «Во поле березка стояла» и на вступительных экзаменах спел ее так, что мне не осмелились отказать.

Теперь я мог часами наблюдать ее под нескончаемый шквал восходящих и нисходящих гамм. Она была прекрасна. Такая хрупкая и изящная рядом с черным концертным роялем «Красный Октябрь», под скорбный лад до-минорного арпеджио. Моя душа наполнялась ликованием и надеждой, что скоро, совсем скоро мы сольемся в музыке Любви.

Но она воспринимала мой пыл как нечто естественное. Как кипящий чайник или ми-бемоль в гудке электровоза. Я желал ее душой и телом и мечтал пуститься с ней по тернистыми тропами страсти к вершине экстаза, на которой нас ждет только одно — Совершенный Восторг, а она со мной просто «ходила».

— Ты что, ходишь с этим тромбонистом с первого курса? — подслушал я как-то мимоходом её разговор с подружкой.

— Да, он ненавязчивый и смешить умеет, — отвечала она, поглощая плитку гематогена.

Пианистам требовалось много энергии.

Я злился и ревновал ее ко всем этим моцартам, бетховенам, шопенам, рахманиновым и даже к гематогену. Пил по вечерам самогон и терзал свой тромбон громкими элегиями собственного вдохновения.

И вот однажды мы гуляли. Был апрель, и в воздухе пахло весенним призывом в армию. Перспектива долгой разлуки разжигала во мне фатальные желания. Мы зашли в небольшой сад при средней школе № 2. В самом центре садика цвела одна-единственная яблоня — Башкирская красавица. Мы подошли к ней и остановились. Белую крону «Башкирки» оплодотворял, наверное, целый улей. В воздухе висел сладострастный пчелиный гул.

— Чистое фа! — услышал я любимый голос.

Несколько мгновений я стоял в полном оцепенении, как, возможно, стоит цирковой лев перед неожиданно открывшейся дверцей его суровой клетки. Затем я метнулся к ней и обнял сразу всю. Я сказал ей, что люблю её и буду любить всегда. Потом, уже ничего не говоря, я стал раздевать её, содрогаясь от радости. Но она сказала:

— Нет.

Простое «нет». О, если бы оно было продиктовано муками сомнения или приступом кокетства, пусть даже гневом оскорбления, я бы понял и, может быть, смирился на время. Но «нет» было абсолютным.

— Почему? — прошептал я, уронив руки.

— А зачем? — спросила она, такая спокойная и рассудительная.

Отстранилась и вытянула из кармана очередную плитку гематогена.

И тут мне стало стыдно. Я покраснел так, что несколько пчел, приняв меня за распустившийся георгин, нырнули в мою шевелюру и надрывно зажужжали там.

«Зачем?! За-чем?!!» — бился я над коварным вопросом и не находил ответа.

И неудивительно, ведь во мне уже давно бушевал океан влюбленности. Он разнес вдребезги все эти жалкие суденышки, идущие под флагом житейской мудрости. А над бурлящей стихией желаний гордо парили величественные альбатросы безумств.

— Ну, как зачем… — бормотал я.

Она снисходительно улыбнулась.

— Вот видишь, если подумать, то незачем.

Я вдруг поморщился, как от неожиданного приступа тошноты. Красноту стыда на моем лице сменила белизна гнева.

— Да вот зачем! — услышал я свой недобрый выкрик.

Сердце злорадно затрепыхалось, впрыскивая в кровь огонь отчаяния. Руки лихорадочно (но не без артистизма) вскрыли молнию ширинки и выпустили на воздух, растревоженный переживаниями и все ещё на что-то надеющийся, бедный мой член.