Анатолий Жуков - Голова в облаках

• Название: Голова в облаках
• Автор: Анатолий Жуков
• Издательство: Современник
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Новую книгу составили повести, которые, продолжая и дополняя друг друга, стали своеобразными частями оригинального романа, смело соединившего в себе шутейное и серьезное, элегическое и сатирическое, реальность и фантастику.

«Голова в облаках», 1985

Странный роман… То районное население от последнего пенсионера до первого секретаря влечет по сельским дорогам безразмерную рыбу, привлекая газеты и телевидение, московских ихтиологов и художников, чтобы восславить это возросшее на экологических увечьях волжского бассейна чудовище. То молодой, только что избранный начальник пищекомбината, замотавшись от обилия проблем, съест незаметно для себя казенную печать, так что теперь уж ни справки выписать, ни денег рабочим выдать. То товарищеский суд судит кота, таскающего цыплят, выявляя по ходу дела много разных разностей как комического, так и не очень веселого свойства, и вынося такое количество частных определений, что опять в общую орбиту оказываются втянуты и тот же последний пенсионер, и тот же первый секретарь.

Жуков писал веселый роман, а написал вполне грустную историю, уездную летопись беспечального районного села, а к концу романа уже поселка городского типа, раскинувшегося в пол-России, где свои «гущееды» и «ряпушники» продолжают через запятую традицию неунывающих глуповцев из бессмертной истории Салтыкова-Щедрина.

Роман-Газета, № 7, 1990 г.

Объединено из первых трех повестей произведения «Судить Адама!», опубликованных в Роман-Газете № 7, 1990, и скана 4 повести из книги «Голова в облаках».

---

— Ты не паникуй, а забери, и делу конец.

— Заберешь! Они на машине, сразу на пристань рванули — баржа там ждет. Ах, Семеныч, что ты наделал!.. И Смолькова, дурища такая, проглядела. Ну, я ей задам!

— Возьми мою машину.

— Да Федька под ней лежит, неисправна. Я грузовик возьму.

И едва отключился, как завизжал телефон, а в кабинет вбежала накрашенная Серебрянская, худрук Дома культуры, деловитая и стремительная. Она работала здесь недавно и жаждала отличиться. Такую не скоро вытуришь. А по телефону начальник районного ЦСУ эмоционально жаловался на бухгалтерию — не представили ежедневную сводку по валовому производству продукции! Неужели и Чайкин запарился?

Ручьев бросил телефонную трубку и, предупреждающе погрозив пальцем атакующей культурнице, нажал клавишу селектора:

— Сережка! Тут меня обложили наглухо, а ты сводку не дал, ЦСУ жалуется. Дай немедленно, а сам переходи в кабинет напротив, будешь пока первым замом и возьмешь часть посетителей на себя. Понял?

— Ты объяснил очень доходчиво.

— Не остри, а помогай, злодей.

— Я не обязана стоять перед вами, — кинулась опять Серебрянская. — У меня тоже нет времени. В Ивановку надо ехать, в Уютное. Мы можем не успеть, черт побери!

Ручьев ошалело потряс головой:

— При чем тут я?

— А при том, что мы брали обязательство дать сверх плана три концерта, в том числе один у вас на комбинате. Это что, трудно понять, да? Чего вы размышляете. Скоро обеденный перерыв, мы в темпе.

— Обеденный уже занят, лекцию вон читает. Две лекции подряд.

— Ну уж нет, извините, нам тоже надо отчитываться! Покажем пару номеров, отметьте бумагу, и счастливо оставаться. Ребята! — крикнула она, обернувшись к распахнутой двери. — Быстренько сюда с инструментами!

Ручьев, багровея, встал:

— Вы с ума сошли? Убирайтесь вон!

Но в кабинет уже вошли две девушки, большая и маленькая, и трое рослых парней — с гармошкой, гитарой и балалайкой. Серебрянская махнула им на свободное за лектором пространство:

— В темпе, ребята. Люди заняты, и надо мигом. — Обернулась к Ручьеву, с кокетливой наглостью объявила: — Первым номером нашей программы — русская пляска.

— Товарищи! Товарищи! — взмолился лектор, закрывая микрофон ладонями. — Вы же мне мешаете, как вы только смеете!

Но уже озорно вскрикнула гармонь, и две пары ударились в пляс. Девушки-лебедушки плыли, помахивая белыми платочками, парни вокруг них ударились вприсядку. Серебрянская хлопала в такт пляске и улыбалась, довольная: она знала и любила свое дело, а постановка русской пляски и частушечные номера ей как художественному руководителю, постановщику особенно удавались.

Ручьев ошалело глядел на эту вакханалию и чувствовал, что ситуация выходит из-под контроля. Не пускать бы эту идиотку с ее самодеятельными артистами, но он вчера еще отменил часы приема, а Дуси, видно, нет, даже не докладывает.

Плясуны быстро закончили номер, и Серебрянская объявила современные частушки на злобу дня:

— Алла, Светочка, в темпе!

Лектор под столом собирал бумажки и опасливо оглядывался. В двери кабинета на миг показался Чайкин, вытаращил глаза и скрылся. Парни с гитарой, балалайкой и гармонью дружно грянули дробное, частушечное. Большая Алла, уперев руки в бока, стала в позицию напротив подружки, топнула босоножкой и бойко запела:

Мы забыли день вчерашний,
Жизнь счастливая у нас,
Мы на сто гектаров пашни
Производим сто колбас.

И пошла притопывать перед музыкантами, перед подружкой. Затем запела маленькая Светочка;

Ты учти, подружка Алла,
Ин-тен-си-фи-ка-цию.
Производите вы мало —
Нет механизации.

Потом опять залилась крупная Алла, да насмешливо, издевательски:

Ой, подружка моя Света,
Мясорубок у нас нету.

IX

Чайкин, с арифмометром в одной руке и с папочкой канцелярских «дел» в другой, переходил в кабинет первого замдиректора и в коридоре встретил бегущую Дусю.

— Где тебя носит, подружка? Шеф горит белым огнем, а она где-то бегает!

— Не где-то, а доску передовиков в колбасном оформляли.

— Столько времени?

— Покрасивше хотелось написать, а красной краски нет, в магазин пришлось идти. — Она открыла перед ним дверь своего предбанника и поразилась: — Боже, поют!

— «Не искушай меня без нужды…» — летело из кабинета директора доверительно.

— Сережа, зачем ты их пустил?

…Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней.

— Там и концерт и лекция сразу, — сказал Чайкин. — Лектор по микрофону шпарит, а микрофон включить забыли. Шнур под столом лежит. Вот деятели!

— Зачем ты их пустил?!

— Я что, твой заместитель по строевой части?

— Прости, Сережа, но я ничего не понимаю. — Дуся сжала руки, нервно хрустнула пальцами. — Правда, он вчера сам разрешил заходить в любое время, но ведь по делу!

— Вот они и заходят. Нынче у всех дела, и у всех разные. Давай садись на свое место и разделяй посетителей на два потока: одних к нему, других ко мне. Все равно каких.

— Что же это делается, господи!

Чайкин пошел устраиваться в новом кабинете, а Дуся решила выдворить самодеятельных артистов. Но они уже выходили сами во главе с сияющей Серебрянской.

— Порядочек! — торжествовала она, помахивая только что подписанной Ручьевым бумагой. — Теперь махнем в Ивановку и устроим платный. — Увидела через открытую дверь кабинета Чайкина, сделала ему ручкой: — Привет героям экономического фронта!

Они вывалились в коридор, шумные, неудержимые, и идущая навстречу Нина Башмакова опасливо уступила им дорогу. Но в кабинете первого зама сразу воспрянула:

— Тебя повысили, Сережа?

Он озабоченно поглядел на ее тощую денежную сумку:

— Ты чего пустая?

— Подпись не сошлась: хвостик на образце загнут вверх, а на чеке вниз, и не дали. И что это Анатолий Семенович так, вверх, так уж вверх бы держал все время!

— Не удержал Анатолий Семенович, скрутили. Заполняй новые, а то не успеем. — Он увидел в приемной возбужденную Смолькову, которой заступила путь в директорский кабинет Дуся, вышел помочь. — Вы что, Смолькова, не слышите, что директор занят?

Та сразу вспыхнула:

— Вы на меня, товарищ Чайкин, голос не повышайте, я по неотложному делу. Школьники не виноваты, и я не виновата, сами отвечайте. Просила письменное распоряжение — не дали, а теперь всю вину на меня, да? Кто у вас разберет, где лом, а где нужный механизм. Мясорубки заржавели, краска облупилась — думали, старые, давно списанные…

— Зайдите попозже, сейчас не до этого, — сказал Чайкин, провожая ее до двери.

А в дверях уже были два новых посетителя: сам Башмаков и его пожарник. Оба одеты по форме, даже в касках.

— Привет начальству! — не удержался Чайкин. — Давно не виделись, тоскуем, понимаешь.

Башмаков проигнорировал насмешку будущего, извини-подвинься, зятя, чтобы не обострять понапрасну отношений, прошел к цилиндрической, окованной черной жестью печке, открыл дверцу.

— Так и есть, не опечатана. — Строго поглядел на своего пожарника, решил: — Составим акт и оштрафуем.

— Кого? — удивился Чайкин. — Вы же здесь работали!

— Не имеет значения, понимаешь, поскольку я на другом объекте. Порядок должен быть. Отопительный сезон кончился, и, извини-подвинься, баста. Я вам не прежний начальник, который распустил массы: топят печки, когда хотят. Сейчас, извини-подвинься, лето — не позволю. Состоится зима — топи, понимаешь, поскольку такая установка и холодна Я наведу порядок.

— Навел уже, — усмехнулся Чайкин, направляясь в свой временный кабинет. — Так навел, что не разгребешь.

Башмаков и тут сдержался, сказал только повелительно пожарнику:

— Составим акт и опечатаем все печки на комбинате. Все до одной!

— Надо бы проверить трубы, — посоветовал тот.

— Проверим, понимаешь. Все до одной проверим. И если неисправны, извини-подвинься, развалим.

И ушли, стуча сапогами в лад, как в строю.

Нина стояла пунцовой от смущения: дома отец был нормальным человеком, он даже «понимаешь» и «извини-подвинься» говорил редко, но едва оказывался в служебной обстановке, сразу превращался в такого вот дуба. Он верил, что начальник должен быть именно таким, иначе это не начальник или не настоящий начальник. Он даже Балагурова осуждал за склонность к шутейности, хотя почитал должность первого секретаря райкома и знал, что Балагуров честен, распорядителен, деловит и соответствует занимаемой должности.

— Давай, Сереженька, завтра же распишемся, а то что-нибудь случится, — сказала Нина. — Вы совсем не выносите друг дружку, и сердце у меня беду чувствует. Распишемся и станем жить отдельно.