Сэм Хайес - Моя чужая дочь

• Название: Моя чужая дочь
• Автор: Сэм Хайес
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-86471-458-4

Зимой 1992 года маленькую девочку похищают прямо из машины, пока ее мать бегала покупать пирог перед визитом к свекрови. Примерно в это же время в старом доме рожает ребенка совсем юная девушка, которую родители держат взаперти в наказание за беременность.

Спустя тринадцать лет преуспевающий лондонский адвокат Роберт счастлив от того, что его приемную дочь Руби взяли в престижную музыкальную школу для особо одаренных детей. Радость его омрачает лишь странное поведение жены. Ничего не объясняя, Эрин запрещает дочери ходить в новую школу, всячески противится ее поездке в Вену вместе с классом. И чем дальше, тем загадочнее становится ее поведение. Но когда Роберт натыкается на старые письма, адресованные его жене, он понимает, что у Эрин есть в прошлом тайна, которая, скорее всего, разрушит их семью, если вовремя не вмешаться.

«Моя чужая дочь» — запутанный психологический роман с детективной интригой, которая держит читателя в напряжении до самого конца. Драмы нескольких людей сплелись воедино, и, чтобы распутать этот клубок, понадобятся любовь, терпение и умение прощать.

---

Просыпаюсь от того, что мокрая с ног до головы. Даже простыни и пижама с начесом пропитались чем-то теплым и пахнут зверьком. Вот мать разозлится, что я такое натворила. Я ведь уже несколько лет в постель не мочилась. Включаю настольную лампу — ой! — еще и крови полно. Пока разыскиваю халат, из меня все льется и льется. Сделаю шаг — по ногам течет и не перестает, сколько ни старайся.

Я хнычу. Обидно — я ж не виновата вроде, а влетит так, что мало не покажется. Стягиваю пижамные штаны, все в моче и крови, сую под кровать. Вытаскиваю ведро, оседлала его, но с такими темпами еще пара минут — и через край польется. Вчера-то они его не выносили. Может, в окошко выплеснуть?

На часах почти полночь, до Нового года всего двадцать минут. Мать сказала, сегодня они с отцом отмечают праздник у дяди Густава и тети Анны. Там будут такие малюсенькие pierogies — вкуснятина! — а еще мясо cwibak и медовый пирог piernik, а детям разрешат глотнуть сладкого miod pitny из крохотных пиалочек в форме рыбок, которые пахнут пылью буфета тети Анны, — он у нее деревянный и весь в дырочках от жука-древоточца. Ровно в полночь дядя Густав протрубит в рожок, как на прошлый Новый год и все другие на моей памяти.

Расписывая праздничные планы, мать все заглядывала мне в глаза — вдруг расплачусь — и, затаив дыхание, надеялась хоть какой-нибудь знак увидеть, что я тоже мечтаю туда попасть. Там ведь соберется столько народу, и все будут танцевать, петь, смеяться, есть и пить, отмечая Новый год. Мои двоюродные братья и сестры устроят кучу-малу, будут подкалывать друг друга и втихаря таскать выпивку. Я очень старалась не замечать удовольствия на лице матери, не видеть, как сжались ее губы и сузились злобные бесцветные глаза, когда она поняла: до ее дочери наконец дошло. Меня даже не пригласили. Хотя, сгорая от стыда, я все равно должна была отказаться.

Матери невдомек, что меня не тянет на подобные сборища: слишком страшно. Изо всех сил пытаясь не выдать ей разочарования, я отворачивала свое бескровное, распухшее лицо шлюхи — и пропустила миг, когда в душу вполз страх.

А вдруг он вздумает меня искать?

На рассвете родители пойдут домой, пошатываясь и держась за руки, румяные, помолодевшие, уставшие и продрогшие, но согретые изнутри. Семейство Вайстрах — мои дядья, их жены и сестры, кузены и кузины, тетки, моя babka — встречает Новый год под неусыпным надзором моей матери и ее невестки, тети Анны.

Меня скрючивает от боли, я валюсь на кровать. В животе дикие спазмы — то ли от паршивой еды, а скорее просто с голоду. Я тычусь лицом в подушку, вгрызаюсь в нее — боль уходит, будто и не было. Зато меня начинает трясти, а когда я поднимаюсь, по ногам опять текут горячие струи. Закутываюсь в халат и снова забираюсь в постель. Утром все наладится, как говорила мать, когда еще любила меня. И я засыпаю. Мне снится Рождество. На подносе сегодня принесли чуточку больше еды и крекер. А с кем мне его было ломать, спрашивается? Во сне крекер превращается в длиннющий нож, и, когда они приходят за подносом, я втыкаю нож по очереди каждому в живот — и внутренности послушно вываливаются, потому как крекерный нож ну просто жутко острый. А мой живот пронзает такая боль, что я сучу ногами и ору во все горло. Хватаюсь за перекладину кровати над головой с такой силой, что железный прут обжигает ладони. И снова кричу. Откуда-то из самой глубины. Я даже не уверена, что это мой крик.

Пробую встать, но падаю с кровати и стукаюсь головой об пол. Больно не очень, не считается. А вот та боль, что раздирает живот, клещами рвет поясницу и выдергивает хребет из спины… не стерпеть. В промежутках между приступами меня осеняет, что это ребеночек решил родиться. Где же мать?! Я зову ее, пока хватает сил. Пока боль не возвращается.

Стащив с кровати подушку, я дремлю прямо на полу, урывками. Под кроватью свалены старые игрушки — кукла Патриция, плюшевый заяц, когда-то розовый, а теперь просто грязный, стопка детских книжек и та самая игра «Змейки и лестницы», которую он подарил мне на позапрошлый день рождения. Завернул в обычную фольгу, а ленточку снял с коробки конфет. А теперь говорит, чтобы я забыла. Про «Змейки и лестницы» забыла, что ли? Нет, про другое, — и смеется еще!

Я подтягиваю ноги к животу — не помогает. И тут же вся скукоживаюсь, потому что новая волна боли хлещет по телу.

— Мама…

Каким-то чудом встаю. Ухватившись за край кровати, раскачиваюсь из стороны в сторону, когда наваливается боль. Жмурюсь до искр в глазах и хватаю ртом воздух галлонами, даже голова начинает кружиться, а весь мир кажется вверх тормашками. Тошнит, но в желудке пусто. Не рвота — пустая вода хлещет на покрывало. Совершенно обессилев, я падаю на колени.

— Помогите! Кто-нибудь! Мама…

Снова заснула, на карачках, обхватив шар живота руками и упираясь лбом в голые половицы. Мне снится он, и я просыпаюсь в поту и задыхаясь от ужаса: неужели он здесь? Оглядываюсь. Его нет.

Будет этому конец? Я вою по-собачьи, высунув язык, я тужусь, выворачиваясь наизнанку, и визжу, визжу, утопая в океане боли, потому что дышать нечем, а я одна, совсем одна, и никто не приходит помочь мне. Я снова бьюсь лбом об пол и снова тужусь. У меня все получится.

Опять «Змейки с лестницами» лезут на глаза — в упаковке, так и не открытая коробка, новехонькая. Сунув руку под кровать, нащупываю в пыли коробку и подтаскиваю к себе. Игра для двоих и более участников. Снимаю крышку, достаю доску. Лестницы желтые, змейки — зеленые и красные. Есть еще запечатанный пакетик с фишками и два кубика. Разрываю пакет, бросаю кубик и двигаю фишку на пять клеток, но тут боль возвращается, и я снова зверею, рычу как раненый медведь, и выгибаюсь, и тужусь, зная, что раскаленные стержни, прожигающие мое тело насквозь, меня убьют. Наверняка.

Попала на лестницу, которая ведет в клетку 34. Урра! Бросаю кубик — шесть очков. Затем три очка, и опять лестница, а змейка, на которую я попала бы, если бы выбросила два очка, здорово напоминает его. Кожистая, скользкая морда с черными глазами-бусинами под слишком большими веками. Веки у него смахивают на шторы в нашей гостиной. Нелепые, потому что слишком тяжелые.

Опять вспышка боли. Выплевываю кусочек зуба — откололся, когда я присосалась к железной перекладине кровати. А как еще охладить тело, если я вся горю? Сейчас я — отсек космического корабля, вернувшийся в атмосферу Земли.

Ставлю другую фишку на старт — за него. Понарошку он тоже играет. Но я должна победить. Использую оба кубика сразу — так быстрее. Как безумная, бросаю и бросаю, по очереди двигаю фишки, свою, затем его, поднимаюсь по лестницам, падаю — и снова выше, выше, к вершине. Он догоняет, несмотря на мой первый ход. Лысый, в родимых пятнах череп все ближе: он наступает мне на пятки. Я обогнала его всего на один пролет, и если он протянет руку — визжу от боли, — то схватит меня за лодыжку, пока я корчусь на клеточке 57.

Я сунула кулак между ног, а там что-то шерстяное, выпуклое и мокрое. Я заливаюсь хохотом — и вдруг оглушительный рев исторгает какая-то часть меня, о которой я и не подозревала. Тужиться. Сейчас я могу только тужиться, иначе умру. Я горю, горю! Зову свою babka. Она поможет. Она ничего не знает про моего ребеночка. Три часа тридцать шесть минут. Где все?! Можно отдышаться. Бросаю кубик. Он меня обыгрывает, ясное дело. Отстал всего на три клеточки.

Я действую по наитию. Подтягиваю поближе подушку, сдергиваю с кровати покрывало. Сооружаю гнездышко. Это моя единственная надежда. Слышу тихие звериные стоны — мои, наверное. А внизу булькает и пахнет молоком. Это он, мой ребеночек, точно. Я полулежу, полусижу, опираясь на локти, раздвинув ноги шире некуда. Страшный толчок изнутри. Мир на миг чернеет и стихает — эпицентр бури, — и вот я уже вытянулась до предела, наедине с болью, которая кажется — в сравнении с «Лестницами и змейками» на пару с ним — почти терпимой.

Громадная, грозная фигура нависает надо мной, смотрит, как меня раздирает надвое, хохочет, и слюна блестит в углах широкого жадного рта, а блестящий ботинок елозит по моему бедру, и руки шарят там, где не должны. Головка вышла полностью. Боли нет, только я с двумя лицами: одно морщится, щурится у меня между ног, другое запрокинуто кверху, багровое, измученное.

Вдруг — незнакомый звук. Писк. Я слышу его и чувствую мельтешение тельца внутри. Последний укол боли — и оно выплескивается из меня на волне слизи и крови. Я хватаю своего ребеночка, чтобы опередить его, чтобы он не добрался первым. Обнимаю крепко, даже глазком не взглянув на медленно разворачивающийся клубочек, — прячу от той фигуры, что теперь присела передо мной и толкает меня на покрывало, ищет тонкими губами мои губы, возит гладкими влажными ладонями по моему опавшему животу. Прижав губы ребенка к своему соску, я удерживаю бледные лапки, которые злобно молотят воздух, и наконец понимаю, что родила девочку в первый день нового года.