Ба Цзинь - Дождь

• Название: Дождь
• Автор: Ба Цзинь
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1974

В сборник «Дождь» включены наиболее известные произведения прогрессивных китайских писателей 20 – 30-х годов ХХ века, когда в стране происходил бурный процесс становления новой литературы.

---

Я потерял счет улицам, но которым прошел, потом свернул в переулок, остановился у дверей какого-то дома и поднял голову: белый лист бумаги с черной цифрой 10 на выкрашенной оранжевой краской двери.

Мысли неожиданно прояснились. Я не стал стучаться, а отступил на два шага и впился взглядом в неосвещенное окно наверху, черное и безжизненное. Совсем недавно стоило мне позвать: «Хуа», – как тотчас в окне доказывалась девушка, махала мне рукой, затем спускалась вниз и открывала дверь, Зa круглым столиком мы пили чаи, обсуждая самые различные вопросы. Я рассказывал о том, что сделал за день-два, пока мы не виделись, а она с жаром говорила о своей работе; иногда задавала вопросы до прочитанным книгам, нежно глядя на меня своими большими угольно-черными глазами, она Изливала все, что было у нее на душе, я же в свою очередь открывал ей свои самые сокровенные мысли. Такие встречи происходили у нас часто, иногда приходил и Юй. Еще дней десять назад я и Юй навестили ее и просидели в этой комнатке несколько часов. Но теперь все изменилось, и так неожиданно.

Друзья не раз меня предупреждали, чтобы я не приходил сюда, но ноги сами несли меня к этому дому, хотя я знал, что уже не найду здесь Хуа.

Не было сил уйти, и я, не отрываясь, смотрю на плотно закрытое темное окно – новые жильцы, по-видимому, еще не въехали. Вдруг я подумал, что Ауа дома и просто уснула, но тут же горько усмехнулся. Неожиданно передо мной мелькнули угольно-черные глаза, и казалось, только дождевые капли на очках мешают мне как следует их разглядеть. Так, под проливным дождем, я стоял до тех пор, пока в одном из соседних домов с шумом не распахнулась дверь; тут я подумал, что пора уходить – ведь меня могли увидеть.

Безжизненно-тусклые фонари едва освещали улицы; приказчик в папиросной лавке закрывал ставни; навстречу мне попалось двое-трое прохожих с зонтиками. Но все это словно меня не касалось. Л вдруг ощутил себя совершенно чужим в этом большом городе, и мне стало еще тяжелее, а огонь в душе жег все сильнее и сильнее. Я даже не ощущал дождя, который не ослабевал. Я шел по краю мостовой, едва волоча отяжелевшие, в облепленных грязью ботинках ноги, как вдруг услышал резкий сигнал несшегося на большой скорости автомобиля и отскочил в сторону. Меня обдало грязью, и вслед за тем я услышал звонкий смех.

«Насколько люди безразличны друг к другу!» – усмехнулся я с грустью, В то время как мысли, одна страшней другой, терзают мне мозг, другие весело смелются. Никому нет дела до моих страданий. Одиночество угнетало меня, вселяло в сердце невыразимую тоску. Пальцы рук, засунутых в карманы пальто, с хрустом сжались в кулаки. Пусть дождь льет сильнее и сильнее, пока потоп не поглотит меня и все окружающее!

Но дождь стал затихать. Стиснув зубы, охваченный отчаянием, я шел вперед. Я больше не видел холодных улиц, мне было все равно, куда идти. Вот еще переулок. Свернул в него и очутился у дома номер три. Я стоял у ворот со смешанным чувством страха и нерешительности: войти или не войти.

Я не хотел приходить сюда, боясь увидеть печальное лицо друга, услышать кашель несчастной женщины; я не смел протянуть руку и постучать, но ноги, как нарочно, снова привели меня сюда.

Я взглянул наверх: окно не светилось и было плотно закрыто, как и то, другое, которое я только что видел. Очевидно, женщина спит! Я многое бы дал, чтобы знать, что ей снится. Несомненно, веселая, жизнерадостная Хуа. Мысли мои обратились к матери Хуа. У нее было доброе лицо. Хуа показывала мне ее фотокарточку. Глазами и линией рта Хуа напоминала мать. Мной вдруг овладело желание увидеть мать Хуа, настолько сильное, что я не мог его преодолеть. Но ее сухой кашель терзал мне сердце, и я понял, что не смогу войти. Вздохнул и пошел дальше.

Домой я возвращался быстро, словно за мной гнались. Ни разу не остановился, не оглянулся и пришел, шатаясь от усталости.

2

На улице пасмурно и холодно. Хмурое небо лишает последней надежды. Я не нахожу себе места, не могу ни лежать, ни сидеть, хожу по комнате и курю сигарету за сигаретой, пока не закружится голова.

Вчера никто ко мне не приходил, и я ничего не знаю. Мучаюсь мыслями о Хуа. Ждал, что друзья хоть что-нибудь сообщат, но никто так и не постучал в мою дверь. Я вышел, побродил немного у дома Хуа и уныло поплелся домой. Всю ночь мне снилась Хуа, ее лицо, тоненькая фигурка.

Но, проснувшись, я уже не мог увидеть ее так же отчетливо.

Я снова стал шагать по комнате, но вскоре устал и сед к столу. Полистал какую-то книгу, прочел вслух несколько фраз, не вникая в смысл прочитанного.

Тихонько скрипнула дверь. Я поднял голову. Хуа тенью скользнула в комнату и, как обычно, слегка улыбнулась.

– Хуа! – крикнул я с радостным испугом, вскочив с места.

Но дверь была по-прежнему заперта. Нет, Хуа не придет!

Я порылся в ящиках стола, в книжном шкафу, надеясь найти хоть что-нибудь, напоминающее о девушке. Перерыл все, но так ничего ж не нашел. Ни бумаг, ни писем. Правда, в моем дневнике было немало записей о Хуа, и, листая его, я словно видел перед собой девушку; часто говорил ей, смеясь, что она живет в моем дневнике. Но теперь и дневник был уничтожен. Как же восстановить в памяти ее облик?

В одной из старых книг я совершенно неожиданно обнаружил поблекшую от времени фотографию. На ней были Хуа, я и еще двое товарищей. Обычно такой группой мы не фотографировались, но в тот раз – не знаю почему – снялись в парке. Это было два года назад, когда Хуа еще носила косички.

Я долго смотрел на фотографию, пытаясь вспомнить то счастливое время, но на выцветшей фотографии Хуа трудно было узнать. Я с грустью держал в руках эту единственную фотографию, зная, что и ее придется уничтожить.

С трудом дождался я вечера, когда пришел Юй. За те два дня, что мы не видались, у него прибавилась прядь седых волос.

– Какие новости? – спросил я, замирая от страха.

– Боюсь, что все кончено, – с болью в голосе ответил он и устало прилег на кровать.

Я ждал такого ответа и не стал больше спрашивать, лишь ходил по комнате и курил.

– Хуан! – позвал меня Юй, поднявшись с кровати. – Надежды, видимо, нет, – сказал он. – Они отрицают, что Хуа была у них; говорят, будто о такой не слыхали. Значит, ее нет в живых. Ты был прав.

Полные отчаяния, воспаленные глаза друга были устремлены на меня. Казалось, он сейчас разрыдается. Но он сдержал слезы, только лицо его исказилось от боли.

Юй подтвердил предположение, высказанное мной в тот вечер, но сейчас мне стало страшно.

– А что будет с матерью Хуа? – спросил я.

– Вернется домой, – ответил Юй упавшим голосом.

– Домой? Не дождавшись дочери?

– Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. – Он подошел к столу и сел. – Я обо всем ей рассказал, не мог больше выдержать. Вчера вечером вернулся поздно, в ее комнате было темно, и я подумал, что она спит. Но не успел войти к себе, как она окликнула меня и робко вошла. Волосы ее были растрепаны, она едва держалась на ногах от усталости. Сказала, что вот уж несколько ночей не спит, чувствует, что с дочерью случилась беда. Умоляла сказать правду. О многом она сама догадалась. Я пытался скрыть от нее правду, тогда она заплакала. Ты же знаешь, Хуан, я вырос у нее на руках, она вынянчила меня.

Она терзалась и умоляла лишь об одном – сказать ей все, как есть. Мог ли я не внять ее мольбам? Помню, Хуа приехала поступать в институт, и тетя наказала мне хорошенько заботиться о дочери, не давать ер в обиду и всегда горячо меня благодарила, когда я приезжал домой. А теперь… Подумай, Хуан, мог ли я спокойно лгать ей? Я забыл, что мои слова могут ее убить. И рассказал всю правду…

Юй был убит горем и совершенно но владел собой.

Я глубоко ему сочувствовал и, чувствуя, как снова начинает жечь в груди, взглядом спросил: «Ну, а потом?»

– Она не сделала ничего безрассудного, – продолжал Юй после некоторого молчания, – даже не закричала; лишь дрожала всем телом, и казалось, сейчас упадет. Ее глаза, полные слез, смотрели на меня с укором и сожалением; она сказала: «Я давно этого ждала, давно… хотя все двадцать лет надеялась, что этого не случится. Кто знал, что все кончится так же, как тогда!» Она опустилась на стул, стоявший в углу, и застонала. В ее стоне мне почудились и смех и рыдания… «Уж не помутился ли у пее рассудок», – подумал я, не зная, что предпринять. Я подошел к ней, но лицо ее выражало лишь страдание, на нем не было и следов помешательства, по щекам текли слезы. Не успел я и слова вымолвить, как она с горечью сказала: «Не надо меня утешать. Я все понимаю и давно готова к этому. Характером Хуа очень похожа на своего отца, и я все время опасалась, что ее ожидает га же участь. Я назвала ее Жо-хуа,[1] не читала ей книг, хотела учить ее лишь вышиванию и мечтала, что она вырастет, найдет себе мужа и мирно и счастливо проживет жизнь. Тогда не пропало бы зря ее воспитание, которое так тяжело мне далось. Но я слишком сильно любила ее – ее нельзя было не любить. Она так просила отпустить ее учиться, что отказать я не могла. Я разрешала ей все, чего бы она ни захотела. Это не удивительно – я слишком слабовольна. Не отпусти я ее учиться, возможно, этого бы не случилось. Ты не знаешь, что было с твоим дядей, ее отцом… Я скрывала это даже от Жо-хуа. Мой муж умер в тюрьме, не пробыв там и двух месяцев – не выдержал истязаний. Это было в последнем году правления «Сюаньтун»;[2] я как раз готовилась стать матерью. На свиданиях в тюрьме он рассказал мне, ради чего пошел на это. За себя он не боялся, лишь за меня и за будущего ребенка. Он верил, что родится мальчик, и хотел, чтобы я воспитала его продолжателем дела отца. Я спросила: «А если родится девочка?» Он ответил разочарованно: «Тогда выдай ее по своему усмотрению замуж».