Виктор Норвуд - Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии

• Название: Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии
• Автор: Виктор Норвуд
• Издательство: Баян
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1992

В произведении, написанном англичанином Виктором Норвудом, рассказывается о путешествии автора в Британскую Гвиану. Он увлечен жаждой приключений и призрачной надеждой разбогатеть. Норвуд пересек глухие тропические леса, познакомился с почти неизвестными племенами индейцев, испытал немало лишений и не раз попадал в опасные ситуации.

---

Я воткнул мачете в золотистую массу и начал выламывать куски. Глаза у меня слезились от едкого дыма, но я все же добрался до этого сладкого чуда. Обугленный ствол прогнулся и осел в илистую топь. В воду упал кусок горящего дерева и погас с громким шипением, окутываясь клубами пара. Я отправился дальше, наслаждаясь захваченной добычей. Мед был жидкий, грязный, смешанный с воском, но я с жадностью пожирал кусок за куском, пока меня не замучили насекомые, и я должен был смыть с лица и бороды липкие остатки.

Вокруг носились мухи кабури. Укусы их были похожи на укол раскаленной иглы. Я зачерпнул из трясины немного глины и обмазался ею.

Меня стали беспокоить ноги. Левая пятка была стерта, а между двумя пальцами чувствовалась сильная боль. Сапоги мои порвались и потрескались, подошвы стали тонкими, как бумага, и в некоторых местах протерлись до дыр. Но все же эти сапоги оказались удивительно прочными. Любая другая обувь при таком тяжелом пути давным-давно разлетелась бы в клочья. Если регулярно смазывать их специальным составом, сапоги продержались бы всю обратную дорогу до Джорджтауна без серьезной починки. Но после длительного пребывания в сырости кожа позеленела от плесени и отстала от рантов.

Ведь я не снимал сапог с самой Эссекибо… Когда я в конце концов с трудом стянул их с ног, мне в лицо ударил невыносимый едкий запах. Носки все протерлись, пятки были совсем голые, а остатки шерсти свалялись в твердые комки. Между болевшими пальцами на левой ноге отложили свои яички тропические песчаные блохи «чиго». Это место распухло и представляло собой белый волдырь размером с горошину, с черным пятнышком в середине. Аккуратно выковырять их оттуда щепочкой было нелегко, хотя и не особенно мучительно. После удаления волдыря на ноге осталась кровоточащая глубокая ранка.

Я срезал верх «носков» и натянул на лодыжки, стараясь прикрыть и пятки. Из какой-то щели выскочил одинокий муравей понопонари и устремился прямо на меня по бревну, где я сидел. Я раздавил его каблуком сапога, который держал в руке, и воздух наполнился сильным запахом муравьиной кислоты. Я нее знал, сколько миль уже прошел. Мне казалось, что сотни. Я брел уже много дней, утратив всякое представление о времени и направлении. От меня исходило ужасное зловоние, запах моего собственного тела и грязных лохмотьев вызывал тошноту. Борода свалялась клоками.

Дождь принимался лить через каждые несколько часов с удивительным постоянством. Иногда он продолжался всю ночь и большую часть дня. Часто за весь день мне не попадалось ни одного живого существа, даже птицы. Эти насквозь мокрые, угрюмые джунгли казались необитаемыми, но каждую ночь я слышал хриплый рев обезьян. Днем я почти никогда не видел ни одной обезьяны. Я брел по тропинкам, пробитым в подлеске тапирами, оленями и свиньями, но ни разу мне не повстречался ни олень, ни кабан, хотя несколько раз я довольно близко слышал пронзительный визг свиней и громкий хруст кустарника и видел много их следов в тех местах, где они объедали нежные побеги.

Однажды буквально в ста шагах от меня по мрачному «туннелю» среди сплетения густых ветвей проходил тапир. Животное взглянуло на меня и, словно тяжелый танк, ринулось в чащу… Несколько раз я натыкался на дымящиеся кучи помета. Но обычно я видел только ящериц. Я ставил силки на агути и лаббу, да и вообще на всякую живность, но за все время изловил только молодого дикобраза и розовую крысу. Бывали у меня и сытые дни, бывали и очень скудные. Как-то раз я лежал на берегу мелкого ручейка, наполняя котелок, как вдруг прямо у меня под носом из воды выпрыгнула пятифунтовая рыбина и любезно разлеглась на груде плавающих корней. Я проткнул ее мачете, прежде чем она успела броситься обратно в воду. А поднимаясь вверх по берегу, я чуть не споткнулся о черепаху…

Но зато в последующие двое суток я не встретил даже жабы. Казалось бы, пять фунтов рыбы и черепаху можно растянуть надолго, но ведь здесь все так быстро портится, что оставлять, впрок ничего нельзя. Черепаху я съел за один присест, сварив ее в собственном панцире. В следующий раз я уничтожил порядочную часть рыбы, а остатки закоптил. Но даже в таком виде уберечь ее от муравьев и мясных мух было невозможно Муравьи сожрали, пожалуй, больше, чем досталось мне. Я видел, как они уволакивают кусочки рыбы, неся их на себе, как они это обычно делают, но помешать им не мог. От муравьев нет, защиты, кроме разве стеклянных банок или бутылок, закупоренных чем-нибудь более надежным, чем обычная пробка.

У меня все время было то густо, то пусто. Чего не удавалось утащить муравьям, приканчивали огромные жуки или жирные тараканы. Я снова надел сапоги и отправился дальше. Я всегда старался идти по линии наименьшего сопротивления, всячески экономя силы. Если тропинка, по которой я шел, обрывалась, я продирался сквозь заросли до тех пор, пока не натыкался на новую, но никогда не пытался прорубить себе дорогу через чащу, если можно было идти по тропинке, даже когда она уходила в сторону от избранного мной маршрута. Меня устраивало любое направление, если в общем это был север, северо-запад или северо-восток.

Рано или поздно я все же должен был выйти к реке, будь то Кассикаитью, Эссекибо или Бурро-Бурро. Когда у меня начинался приступ лихорадки и затуманивалось сознание, я совершенно бесцельно плутал по лесу, но я знал, что если только не начну бесконечно кружить по своим же собственным следам, то, безусловно, когда-нибудь выберусь отсюда. Лохмотья теперь болтались на мне свободно. Штаны в поясе стали велики дюймов на двенадцать, и конец тонкого ремешка, рассчитанного на талию в сорок восемь дюймов, свисал теперь от пряжки чуть ли не до колена. Вероятно, за время моих отчаянных скитаний я сбросил не меньше шестидесяти фунтов…

Найти съедобный корень было не так просто. То, что торчало над землёй, быстро попадало на зубы мелким грызунам, а всякие роющие зверьки приканчивали остальное. Кроме того, основные питательные корни, такие, как ямс, маниока и танья, растут далеко не всюду. Ягоды попадались только на самых верхушках высоченных деревьев и были доступны лишь птицам да обезьянам. А те, которые росли внизу, уцелели лишь потому, что были ядовиты. Бредя по извилистым тропкам, я редко находил орехи или ягоды, а в стоячей воде не было даже пирайи, чтобы хоть как-нибудь утолить голод.

Я лежал, потеряв всякое представление о времени, забыв о насекомых, голоде, о непрерывном шуме бьющего по листьям дождя. Я ничего не помню из того, что происходило той ночью. Помню лишь, что очнулся среди густого леса колышущихся тростников, недоумевая, как попал сюда. Я лежал вниз лицом среди бурой грязи и сломанного тростника. Я чувствовал слабость, необычайную слабость, но мысль работала четко и голова не болела. Под ложечкой сосало, должно быть, от голода или дизентерии или от того и другого вместе. Мухи облепили мою замотанную руку и жужжали вокруг головы. Когда я пошевелился, в сторону шмыгнула зеленая ящерица.

Надо мной было небо, по-прежнему серое и зловещее, но сквозь густые облака силилось пробиться солнце. На опушке леса перекликались и щебетали птицы. Я встал на ноги. Лес был футах в пятидесяти от меня. За высоким тростником ничего не было видно, но я уже понял, что там не просто ручеек или речушка. У меня закружилась голова и потемнело в глазах. Но это быстро прошло. Я сделал несколько шагов. Затрещал тростник, под ногами захлюпала вода. Я заходил все глубже и глубже, раздвигая тростник руками.

И вдруг заросли кончились. Передо мной катила свои бурые воды река, широкая и стремительная, в легкой дымке тумана. Она текла с запада на восток. Это была Кассикаитью. Наконец-то…

Шагах в пятидесяти от меня у самого берега под сенью нависших ветвей в лодке из древесной коры сидела толстая полуобнаженная негритянка и индеец. Они мирно удили рыбу…