Рокуэлл Кент - Гренландский дневник

• Название: Гренландский дневник
• Автор: Рокуэлл Кент
• Жанр: История

---

Естественно (пожалуй, это даже неизбежно), что административные центры все более приобретают облик, свойственный датской культуре. Внешне это находит выражение в размерах жилищ чиновников, в административных зданиях, складах, больницах и тому подобном и в той чистоте и свежей покраске, которой отличаются все эти постройки. Что ж, великолепно! Порядок и чистота, пожалуй, самый лучший вклад, который может внести в Гренландию датская культура. Во многих таких центрах в качестве примера, подаваемого датчанами, могут служить дома гренландцев улучшенной постройки и находящиеся в лучшем состоянии, а также то, что образ и уровень жизни гренландцев приближается к датскому[7] (конечно, там, где жители могут себе это позволить). Влияние европейских требований сказывается и в одежде. К счастью, не в отказе от национальной одежды, а в использовании ярких материй, которые нравятся гренландцам.

В культурном отношении жизнь в административных центрах имеет несомненные преимущества. Школы сравнительно хороши. Их цель — дать приличное общее начальное образование; в них учат и датскому языку. Стоит упомянуть и о том, что церкви производят большее впечатление, нежели школы; священник колонии — датчанин или гренландец — обладает выдающимися личными качествами. Однако церковь здесь, хотя и имеет небольшое общественное значение, в сущности-то величина, которой пренебрегают.

Поговорим об удстеде. Датские чиновники редко посещают его. Раз или два раза в год сюда приезжают губернатор и бестирер административного центра; дважды в год — доктор и священник. Бестирер удстеда (управляющий, он же торговец) часто гренландец. Датчане — служители церкви, как правило, люди простого стойкого склада и больше, чем чиновники колоний, способны внушить уважение гренландцам. Есть еще одно официальное лицо — помощник священника — гренландец. Он отправляет церковные службы и преподает в школе. Датского языка он, как правило, не знает.

Школа в Игдлорссуите, если верить Стьернебо, никуда не годится. Помощник священника появляется в ней по утрам, когда ему захочется, всегда с опозданием. С его приходом дети, играющие уже несколько часов во дворе, гуськом заходят в школу. Помощник учит их немного арифметике и библии. Главным образом библии. Книги религиозного содержания — единственные, какие можно достать на острове. Покупают их немногие, и никто не читает. Вообще обучение в Игдлорссуите — сплошная комедия.

Бестирер заведует лавкой. В начале летнего сезона запас товаров в лавке ничтожен. Собственно говоря, большинство товаров израсходовано. Эту запись я делаю 24 июля. Главные товары на лето и на весь год вот уже несколько недель лежат в Уманаке, но их еще не перевезли сюда. Некоторое количество прошлогоднего запаса муки доставили около 1 июля. Часть муки оказалась затхлой, и гренландцы отказались ее употреблять. Есть только один, скучный с виду, сорт материала для анораков (анорак — мужская рубашка с капюшоном). Материи более веселых расцветок в Игдлорссуит не завозят. Два года назад один игдлорссуитский гренландец получил ссуду на постройку приличного дома. Он немедленно заказал строевой лес, но до сих пор лес так и не поступил. На острове нет гвоздей, нет красок и вообще мало что можно достать.

Бестирер очень строго ограничен в расходах на благоустройство поселка. Он не имеет права истратить и цента на улучшение или ремонт дома без специального разрешения из административного центра, а такое разрешение не легко и не скоро дается. Вот почему в удстедах не заметно, чтобы гренландцы брали с датчан пример по уходу за домом: некому подражать.

Наблюдается тенденция улучшать положение гренландцев, живущих в административных центрах, и пренебрегать интересами жителей удстедов. Это со временем должно привести к социальным различиям между жителями городов и поселков — скверное дело для Гренландии. В удстеде нет никаких инструментов, абсолютно никаких, кроме принадлежащих частным лицам.

* * *

13 июля 1931 года. Солнце светит в мое окно всю ночь. Лучше всего мне спится около семи, когда лучи передвигающегося на восток солнца отходят от моей кровати. А в семь часов обычно меня будят легкие шаги Лии, проходящей через мою комнату, чтобы разбудить Стьернебо. Затем я засыпаю и сплю еще десять минут.

Но сегодня утром я не спал. Лия только что успела пройти в комнату хозяина, как оттуда львиным рыком разнесся голос взбешенного Стьернебо. Лия бегом промчалась назад. Я услышал ее шаги на лестнице, затем над головой, на чердаке. Там она задержалась немного в том конце, где стоит ее кровать, а потом торопливо прошла назад, вниз, и — через мою комнату. Минута тишины, затем бешеный львиный рев. Рев и звуки ударов. И тихое всхлипывание Лии. Поток исковерканных эскимосских слов и удары. Стьернебо в исступлении. Лия выходит от него. За ней быстро захлопывается дверь. Одеваясь, я слышу, как где-то в доме она рыдает.

* * *

18 июля. Вчера в Игдлорссуите праздновались два дня рождения; по этому поводу состоялись кафемики (угощение кофе). Первое празднество — день рождения пожилой женщины. Она полуинвалид, туберкулезная, ее редко можно видеть вне дома. Волосы она причесывает на старинный манер — туго стягивает их в узел на макушке — и поэтому лысеет с боков. Домик у нее маленький, однокомнатный; он сложен из дерна и обшит досками. Доски пола лежат прямо на земле, балок нет. На стенах наклеены газеты и дешевые цветные газетные приложения. Не знаю, кто выбрал картинку хорошенькой девушки — муж этой женщины или она сама. Обстановка дома невелика: маленький стол и спальные нары.

На праздновании было шесть или восемь гостей: две старухи, остальные мужчины и женщины — помоложе. Кофе нам подавали по очереди, так как чашек было только три. Их наливали до краев. Сахар брали и клали в рот по куску. Кофе из чашки наливали в блюдце и потягивали сквозь сахар. Гости не очень-то много разговаривали, зато много и добродушно смеялись по пустякам, — например, над тем, как одна старуха уронила трубку. Мужчины не курили. Курили только старухи, пользуясь обыкновенными трубками из вереска, но без чубуков. Трубку зажигали и прикрывали крышечкой из тюленьей кожи. Курильщицы энергично пускали клубы дыма и сплевывали. (…)

Второе празднество — день рождения красивого молодого человека. Это семейство позажиточнее. Дом состоит из просторной передней и большой чистой спальни. Мебель такая же, как и в первом доме, и, кроме того, письменный стол и ящик. Жена хозяина на сносях. Кофе — как в первом доме.

Какие ужасные, резкие голоса у гренландок! У них нет никакого понятия о необходимости менять голос в разных случаях. Они кричат и бранятся беззлобно, тем не менее ужасно, лопаются барабанные перепонки. «Е-де», кричит все время Анина. По ее мнению, это слово больше всего походит на имя «Елена». Елена должна бы убить сестрицу за то, что она, обращаясь к ней, непрерывно орет. Но по-видимому, Елену это ничуть не беспокоит. «Е-де» испорченное «Е-ле», а «Е-ле» в свою очередь испорченное «Е-лен» (Елена). «Е-де» удобнее, когда кричишь.

Стьернебо хороший, добрый, разумный, великолепный человек, но, боже мой, он сводит меня с ума своими разговорами. С трудом ухитряюсь остаться наедине, достаю ручку или карандаш, чтобы работать, но он входит, усаживается и начинает говорить. Рассказы его бесконечны, они все время разветвляются на побочные истории, которым не суждено когда-либо соединиться. "Если бы я только мог написать историю своей жизни, — говорит Стьернебо, — это было бы ужасно!.."

* * *

19 июля, воскресенье. Поздним утром мы — Стьернебо, Анина, Елена и я отправились в поход, чтобы взобраться на гору, расположенную позади поселка. Утро было сияющее, солнечное, и высокий гребень горы над нами казался не очень далеким. Взобравшись на возвышенность у подножия гребня, мы как будто бы выбрали подходящее место для подъема — неглубокий каньон, шедший прямо к вершине. Но вскоре обнаружилось, что здесь был оползень или же произошел обвал. Да и подъем оказался более крутым, нежели на других склонах, тоже покрытых каменными осыпями, которые подпирали гору со всех сторон, словно контрфорсы [8]. Даже в самых легких местах нам приходилось карабкаться на четвереньках. Сланец сыпался при первом же прикосновении. Мы хватались за каждый камень, на который, казалось, можно было надежно опереться, и он крошился у нас в руках. Подъем становился все круче и труднее. Пришлось прибегнуть к длинному ремню для бича, который мы взяли, чтобы помогать друг другу.

Женщины сначала взбирались хорошо, но потом испугались. Они карабкались впереди, не обращая внимания на камни, которые сталкивали на нас. Елена, подымавшаяся немного в стороне, забралась на такое место, откуда не могла двинуться ни назад, ни вперед. Она не скрывала, что ей страшно. Стьернебо приказал жене стоять и не шевелиться. А когда каменная лавина, которую обрушила на нас Анина, перестала сыпаться, мы все смогли добраться до Елены. Дальше нам пришлось двигаться так: шедший впереди нащупывал место для опоры ног и, найдя его, спускал вниз ремень, подтягивая на нем остальных. Таким способом мы достигли гребня, но оказалось, что вершина не здесь. Однако, преодолев главную трудность, мы потеряли интерес к вершине — к ней надо было еще ползти по острому, как нож, хребту.