Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

• Название: Давайте напишем что-нибудь
• Автор: Евгений Клюев
• Издательство: Гаятри/Livebook
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-9689-0072-5

В новом романе Евгения Клюева, самого, пожалуй, загадочного писателя современности, есть только одна опора – Абсолютно Правильная Окружность из спичек. Прочна она или нет – решать читателю, постоянно зависающему над бездной головокружительных смыслов и, в конце концов, с ужасом понимающему, что, кроме как на эту Абсолютно Правильную Окружность из спичек, опереться в жизни действительно не на что.

Все в этом фантасмагорическом романе вывернуто наизнанку, все парадоксально, иронично – и вольный ветер подтекста совершенно сбивает с ног. Впрочем, вам не предлагается читать книгу – вам предлагается писать ее вместе с автором, создавая роман из ничего, из воздуха, из невидимой материи языка. И если по окончании романа у вас возникнет желание построить башню из птичьего пуха или корабль из пчелиного воска, это нормально. Так бывает с каждым, в ком просыпается дух веселого созидания, – не сопротивляйтесь ему: просто постройте башню из птичьего пуха или корабль из пчелиного воска.

---

– Почему у меня такая голая жена?

– Вы кого имеете в виду, – с ужасом спросила голая Баба с большой буквы, глазами поискав вокруг себя других особ женского пола и не найдя больше ни одной.

– Вас, – просто, но с испугу тоже на «вы», ответил Карл Иванович, внутренний эмигрант.

– Разве мы знакомы? – Голая Баба с большой буквы принялась во все свои чудом уцелевшие глаза рассматривать старикана, на губах которого ослепительно блестел жир съеденной им в одиночестве оленихи. Так и не узнав, в конце концов, Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, голая Баба с большой буквы обратилась к Хухры-Мухры: – Мастер, неужели Вы изваяли и этого… и это произведение?

Хухры-Мухры сделал еще один шаг вперед – и стоявшие перед ним зажмурились: настолько красив был теперь Хухры-Мухры.

– Искусство преобразило меня, – хорошо поставленным на почетное место голосом начал Хухры-Мухры. – Но по отдельным едва заметным чертам присутствующие смогут, наверное, опознать во мне знакомого им эскимоса Хухры-Мухры.

– Вы больше не эскимос разве? – воодушевился Карл Иванович, уловив в высказывании Хухры-Мухры едва заметные эмигрантские нотки.

– Я бы попросил Вас – насколько могу любезно, – обратился к нему преображенный Хухры-Мухры таким образом, каким вообще в жизни никогда не обращался ни к кому: во-первых, на «вы», во-вторых, с изысканностью аристократа плоти и крови, – не торопиться задавать следующий вопрос, пока Вы не получили ответа на предыдущий.

– Да я уж и не чаял получить ответ на предыдущий, – пробурчал Карл Иванович, покосившись на примолкшую в стороне голую Бабу с большой буквы. Та сразу вздрогнула от нехорошего воспоминания.

– А вот и напрасно! – дружелюбно рассмеялся преображенный Хухры-Мухры. – Оскорбив голую Бабу с большой буквы (назвав ее своею женой, я имею в виду), Вы, тем не менее, не утратили права на то, чтобы получать ответы на все интересующие Вас вопросы. – Вас же, насколько я понимаю, интересует вопрос, почему эта особа обнажена. С удовольствием отвечаю на поставленный Вами вопрос…

– Вы стали просто вежливей меня, – против воли перебил его Деткин-Вклеткин, – а я, между прочим, еще недавно был самым вежливым персонажем в этом художественном произведении!

– Да полно, полно!.. – обезоруживающе улыбнулся Хухры-Мухры, в улыбке обнаружив ослепительно белые зубы, весело перемежающиеся со свежевставленными золотыми. – Если позволите, я продолжу отвечать на вопрос Карла Ивановича, внутреннего эмигранта. Так вот… данная особа обнажена потому, что она прекрасна, а все прекрасное должно быть голым, как данная Баба с большой буквы. Это было «во-первых» – если вдруг Вы начнете считать. Во-вторых, данная голая Баба с большой буквы вырубалась уже не тем новичком-неумехой, который вырубил во-о-он того стоящего в стороне окровавленного урода, но ваятелем со стажем…

Случайный Охотник, на которого Хухры-Мухры небрежно указал кивком монументальной своей головы, тут же прекратил осуществлявшуюся им подготовку к переходу в аттитюд и принялся так смотреть на Хухры-Мухры, что любой бы на месте Хухры-Мухры в гробу перевернулся. Однако тот не только не лег в гроб и не только не перевернулся там, но и вовсе не взглянул на Случайного Охотника больше ни разу. От этого у Случайного Охотника все поплыло перед глазами кролем, и с отчаянья он, изящно чередуя гекзаметр с пентаметром, даже сочинил песнь, полную неподдельного страдания, две первые строки которой звучали так:

Нет, не отец ты мне вовсе, ты жалкий и подлый обманщик.
Я бы тебя удавил – рук неохота марать!

Напевая эту песнь, Случайный Охотник стал так, чтобы Хухры-Мухры вообще не попадал в поле его зрения, и внимательно слушал злодея дальше. Кровь же он сразу старательно смыл, растопив часть снега в большом чане, который на протяжении всей главы был аккуратно закреплен у него за спиной и попросту не бросался в глаза.

– В чем на сей раз особенно проявилось мое мастерство, – продолжал Хухры-Мухры, игнорируя присутствие первого своего – неудачного, с его точки зрения, – творения (между тем, как остальные, глубоко проникшись искренним страданием отвергнутого сына, горько плакали над его печальной судьбой, на которую Хухры-Мухры время от времени чихал), так это в том, что мне впервые удалось добиться от ледоруба – неподатливого и, в сущности, грубого инструмента – поразительной точности. Ледоруб высек голую Бабу с большой буквы не только изо льда, но и из неприглядной одежды, покрывавшей бренное ее тело. Причем ни разу не коснувшись самого тела – и навеки сохранив его тепло и свежесть.

– Голой Бабе с большой буквы давно уже седьмой десяток пошел, – неизвестно зачем сказал Карл Иванович, внутренний эмигрант, неприятно удивив как голую Бабу с большой буквы, так, в общем-то, и всех остальных.

– Вы это к чему? – хором спросили остальные. В хоре грудным меццо солировала голая Баба с большой буквы.

– К тому, что как тепло, так и свежесть тела голой Бабы с большой буквы весьма сомнительны, – на сей раз совсем прямо высказался еще и плохо воспитанный, оказывается, Карл Иванович, внутренний эмигрант.

– О таких вещах вообще не говорят вслух, – интеллигентно поморщился Деткин-Вклеткин. – Вношу предложение считать, что этого скотского замечания – я имею в виду только что прозвучавшее замечание об отсутствии тепла и свежести в теле голой Бабы с большой буквы – никто из присутствующих, особенно голая Баба с большой буквы, не слышал. Кто за это предложение, прошу голосовать.

Руки подняли все – включая Карла Ивановича, внутреннего эмигранта.

– Вам руку поднимать не надо было, – холодно (градусов эдак под минус 2527) заметил Деткин-Вклеткин. – Ведь именно Вы сказали об отсутствии тепла и свежести в теле голой Бабы с большой буквы. Мы же голосовали как раз за то, чтобы считать, будто мы ничего про отсутствие тепла и свежести в теле голой Бабы с большой буквы не слышали!

– Про что мы не слышали, простите? – переспросил тупой Карл Иванович, внутренний эмигрант, который, похоже, голосовал еще и автоматически, думая вообще о чем-то другом.

– Повторяю, – терпеливо отвечал Деткин-Вклеткин. – На повестке дня стоит вопрос: сохранились ли в теле голой Бабы с большой буквы, которой, как Вы бестактно заметили, уже далеко за шестьдесят, тепло и свежесть. Вы позволили себе хамски утверждать, что тело голой Бабы с большой буквы не тепло и не свежо более. От такой характеристики нас всех тут взяла оторопь…

– Меня тоже взяла оторопь? – решил поставить все точки над «i» Карл Иванович, внутренний эмигрант.

– Да что ж ты за дурак-то за такой! – не выдержал Случайный Охотник и с досады оторвал Карлу Ивановичу, внутреннему эмигранту, усы, которые – вот тоже нелепость! – оказались наклеенными. – Пойми же наконец: о тебе вообще речи нет! Ты уже сделал свое дело, то есть сказал, что телу голой Бабы с большой буквы не присущи тепло и свежесть по причине ее преклонного возраста! Мы же – остальные – голосуем за то, чтобы считать, будто мы – остальные – не слышали ничего про холодное и несвежее тело старой этой голой Бабы с большой буквы, неужели так трудно понять?

– А по-моему, – сказал Карл Иванович, внутренний эмигрант, – шестьдесят лет – еще не старость.

– Как же не старость! – возмущался Случайный Охотник. – Конечно, старость! Но говорить об этом в присутствии голой Бабы с большой буквы – свинство! А еще большее свинство – подчеркивать, будто, пребывая в этой глубокой старости, голая Баба с большой буквы имеет холодное и дряблое тело! Мы решили проголосовать, что мы от тебя про эту развалину вообще ничего не слышали, понял?

– Конечно, не слышали! – рассвирепел Карл Иванович, внутренний эмигрант. – Оно так и получается, что не слышали! Я всего-то и сказал, что тепло и свежесть ее тела под сомнением! А вы тут уже начинаете: развалина, тело холодное, дряблое… Что до меня, то, по-моему, тело это все равно прекрасно!

– Ты опять не понял! – рассмеялся Случайный Охотник. – Сам посуди, как может быть прекрасным такое тело? Голая Баба с большой буквы просто уже, считай, покойница, а тела покойников – я имею в виду не погребенные, не преданные, то есть, земле – не только холодные и дряблые, но еще и воняют страшно! А голосуем мы за то, что мы этого не слышали. Ты же голосовать не должен, понятно?

Карл Иванович, внутренний эмигрант, весь подобрался и побежал на Случайного Охотника, как зверь на ловца, – очень даже при этом набычившись. Случайный Охотник отскочил в сторону – и Карл Иванович, внутренний эмигрант, растянулся весь по поверхности Северного Ледовитого океана.

В это время остальные быстро проголосовали, за что хотели, и Хухры-Мухры начал отвечать на второй вопрос Карла Ивановича, внутреннего эмигранта.

– Начинаю отвечать на второй вопрос, – так и сказал Хухры-Мухры. – Сначала позволю себе напомнить содержание вопроса. Вопрос был сформулирован так: разве Вы не эскимос больше? Нет! – скажу я с полной определенностью. Не эскимос я больше. Я теперь дитя мира.