Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

• Название: Давайте напишем что-нибудь
• Автор: Евгений Клюев
• Издательство: Гаятри/Livebook
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-9689-0072-5

В новом романе Евгения Клюева, самого, пожалуй, загадочного писателя современности, есть только одна опора – Абсолютно Правильная Окружность из спичек. Прочна она или нет – решать читателю, постоянно зависающему над бездной головокружительных смыслов и, в конце концов, с ужасом понимающему, что, кроме как на эту Абсолютно Правильную Окружность из спичек, опереться в жизни действительно не на что.

Все в этом фантасмагорическом романе вывернуто наизнанку, все парадоксально, иронично – и вольный ветер подтекста совершенно сбивает с ног. Впрочем, вам не предлагается читать книгу – вам предлагается писать ее вместе с автором, создавая роман из ничего, из воздуха, из невидимой материи языка. И если по окончании романа у вас возникнет желание построить башню из птичьего пуха или корабль из пчелиного воска, это нормально. Так бывает с каждым, в ком просыпается дух веселого созидания, – не сопротивляйтесь ему: просто постройте башню из птичьего пуха или корабль из пчелиного воска.

---

Правда, на «вообще» банковские воротилы плевали, время от времени забираясь специально для этого на ту самую колокольню – одну из тех, что в изобилии украшали страну. Колокольня – понятно почему? – получила красивое, как всё в Швейцарии, название «Поплавок». Постепенно колокольня «Поплавок» стала излюбленным местом сборов банковских воротил и своего рода ставкой: именно здесь принимались важнейшие решения, и даже в настоящий момент банковские воротилы сидели в «Поплавке». У подножия «Поплавка» барахталась в слюне небольшая демонстрация, прознавшая о документе под названием «Недоброе» из грязной бульварной прессы и выражавшая свой протест посредством отказа принимать горячую пищу. Всего каких-нибудь шагах в двадцати от демонстрации стояли работники швейцарского общепита с судками и сковородами наготове: в судках дымились крепкие бульоны, клокотали наваристые супы, булькали овощные пюре и рагу, со сковородок прыгали во все стороны плотные бифштексы, на противнях шипели, как змеи, сочные сосиски и бились лбами сытные отбивные… Сами же работники швейцарского общепита уже охрипли от призывов в адрес демонстрантов принять горячую пищу, но слышали в ответ упорное: «Мы отказываемся, ни за что не примем!» – и с ужасом наблюдали за тем, как демонстранты демонстративно же пожирают холодные закуски – причем в изобилии.

Когда терпение работников швейцарского общепита истощилось окончательно, вдали показались Редингот и Марта. «Ну, слава Богу!» – вздохнули работники швейцарского общепита и сложили с себя полномочия, побросав и вылив горячую пищу прямо здесь же у «Поплавка».

– Демонстрируем? – сухо спросил Редингот, подойдя к демонстрантам, и покачал головой: – На большее-то ума не хватает?

– Да ума у нас и вовсе нет! – тут же признались демонстранты. – Одна только совесть… как и у всех демонстрантов.

– Кто ж вас за язык-то тянет! – сразу разозлился Редингот. – Не с глазу на глаз ведь говорим!

Демонстранты удивленно огляделись, но никого не увидели.

– Вы же герои настоящего художественного произведения! – Редингот покачал головой и оставил их совершенно ошарашенными, поскольку сам, схватив Марту за руку, тут же взмыл в воздух и опустился на крышу «Поплавка». К полетам таким, смею надеяться и надеюсь, читатель давно уже привык, как к соблюдению правил личной гигиены.

– Ну, банковские воротилы, – напрямую обратился к банковским воротилам Редингот, – здравствуйте.

Банковские воротилы не поздоровались с Рединготом, а наоборот – умышленно отвернулись в другую сторону. Перейдя на ту сторону, Редингот вступил-таки с банковскими воротилами в зрительный контакт – те засмущались и заперебирали бумаги на столе. Но даже несмотря на их крайнее смущение, было видно, что они ненавидят Редингота.

– Я знаю, что вы тут взрыв готовите, – с умеренной беспощадностью продолжил Редингот. – Знаю и то, что все Вы подписались под документом, носящим название «Недоброе».

– Откуда Вы это знаете? – изумились банковские воротилы.

– У меня сердце-вещун, – открыл тайну Редингот, показывая на грудь, где сердце-вещун громко, как репродуктор из времен войны, вещало человеческим голосом.

Банковские воротилы прислушались и сказали:

– Да, от такого сердца ничего не скроешь…

Тут они принялись хором признаваться в том, что материальные ценности для них гораздо важнее духовных. Редингот с грустью смотрел на банковских воротил, время от времени переводя глаза на Марту, которая плакала, слушая их. Предпочтение материальных ценностей всегда действовало на нее крайне удручающе.

– Неужели вы, – сквозь слезы проговорила она, – если вам предложат выбрать между тысячей швейцарских франков и романом Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина», выберете тысячу швейцарских франков?

– Увы… – ответил за всех номер 143. – Мы так низки, что схватили бы со стола тысячу швейцарских франков, а на роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина» стали бы даже… – (тут он густо, как шевелюра, покраснел) – …плевать.

– Плевать?.. Неужели я Вас правильно поняла – плевать? Даже на ту сцену, где Анна Каренина тайно встречается после долгой разлуки со своим сыном Сережей? – Слезы в три ручья лились по щекам Марты.

– Боюсь, что на нее мы бы стали плевать особенно сильно, – брезгливо оглядев сотоварищей, признался номер 143.

– А если взять великие стихи? – не унималась Марта. – Например, «Незнакомку» Александра Александровича Блока… – на нее вы бы тоже плевали, если бы вам нужно было выбирать между бессмертным творением гения и тысячей швейцарских франков?

– Плевали бы, да еще как! – пряча глаза в бумажник, продолжал номер 143. – Даже не только плевали бы, но еще и глумились бы над их автором, называя Александра Александровича Блока, великого русского пиита, засранцем!

– Ну, это уж слишком! – возмутилась Марта и огрела говорящего по голове захваченным ею снизу судком с украинским борщом.

– А при чем тут я? – не понял номер 143. – Мы тут все такие!

– Не верю! – воскликнула Марта. – Вот… Вы только послушайте:

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух…

– Неужели даже это ничего не говорит вашим черствым душам?

Банковские воротилы посовещались, после чего номер 87 сказал:

– Увы, даже это нашим черствым душам ничего не говорит… Мы не чувствуем прелести гениальных строк Александра Александровича, не понимаем заложенной в них глубокой мысли. Естественная живость четырехстопного ямба с двумя пиррихиями в первом, одним в третьем и одним в четвертом стихе ускользает от нашего внимания. А уж такие вещи, как смелость перекрестной дактилической рифмы, обнимающей первый и третий стихи, нам в принципе неведомы… Мы вот сейчас обсудили между собой этот чарующий многих катрен и видим, что способны понять его лишь на поверхностном уровне. Спросите любого из нас – сами убедитесь!

Марта обвела печальным взглядом банковских воротил и, указав на номер 94, спросила:

– Что значит, по-вашему, горячий воздух?

Тот усмехнулся и горько вздохнул:

– Вы не поверите… – сказал он, – но метафоризированный эпитет «горячий» я вообще не способен оценить адекватно. Так что глубокая оригинальность словосочетания «горячий воздух» пропадает для меня без следа. Я воспринимаю словосочетание «горячий воздух» только и исключительно в качестве указания на температурное явление – от плюс тридцати градусов в тени и выше… Такой вот я болван.

– И Вы даже не допускаете, что это послезакатный воздух, нагретый нетрезвым дыханием посетителей кабаков и жаркими испарениями несытой человеческой плоти? – обалдела Марта.

– Не допускаю… – обреченно покачал головой номер 94. – Плюс тридцать градусов в тени – и баста!

Марта, проглотив комок (снега, услужливо брошенный кем-то снизу), с ужасом произнесла:

– Боже! Какой кретинизм… Остальные тоже не допускают?

Молчание было ей ответом.

– Так… – отнеслась она. – А следующее четверостишие:

Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной
И раздается детский плач…

– Подумайте, разве оно не прекрасно?

Банковские воротилы покачали головами и сказали в один голос:

– Нет, тысяча швейцарских франков для нас прекраснее, чем все это, вместе взятое.

– И детский плач? – Марта в упор взглянула на банковских воротил. – Он тоже для вас ничего не значит?

– Можно по заднице надавать по толстой, – вяло предложил номер 6.

Марта потерла виски и призналась:

– Я не устаю удивляться вам, банковские воротилы.

– Это потому что Вы выносливая! Выносливые долго не устают, – объяснили те.

– Хорошо… тогда вот:

… и веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука…

– Что вы теперь скажете?

После минутного молчания номер 17 сказал:

– Мне представляется одна женщина…

– Наконец-то! – возликовала Марта. – Она… эта женщина, притягательна для Вас?

– Для меня все женщины притягательны, – смутился тот. – Я бабник.

Марта вздохнула и заломила ему руки. Номер 17 жалобно вскрикнул.

– Я имею в виду духовно! – жестко уточнила Марта. – Притягательна ли она для Вас духовно – не как объект низкого вожделения, а как образ?

– Образ… кого? – растерялся номер 17.

– Вечной Жены! – почти уже кричала Марта.

Номер 17 посмотрел на нее с ужасом:

– Вечной Жены? – На лбу его выступила испарина. – Да никогда, Вы что – с ума сошли, девушка? – Он помолчал и внезапно спросил: – Вы когда-нибудь состояли в браке?