Чарльз Буковски - Хеб с ветчиной

• Название: Хеб с ветчиной
• Автор: Чарльз Буковски
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 978-5-699-26302-8

«Хлеб с ветчиной» - самый проникновенный роман Буковски. Подобно "Приключениям Гекльберри Финна" и "Ловцу во ржи", он написан с точки зрения впечатлительного ребенка, имеющего дело с двуличием, претенциозностью и тщеславием взрослого мира. Ребенка, постепенно открывающего для себя алкоголь и женщин, азартные игры и мордобой, Д.Г.Лоуренса и Хемингуэя, Тургенева и Достоевского.

---

Мы учились владеть оружием, изображали военные маневры, маршировали по спортивному полю и снова практиковали с оружием. Нам предстояло сдавать экзамены по этому предмету. Самым мучительным для меня было держать винтовку на плече во время различных упражнений. Мои плечи были усеяны фурункулами, когда я забрасывал винтовку на одно из них, гнойники лопались, и на рубашке проступало кровавое пятно. Но так как рубашка была из плотной шерстяной ткани, со стороны пятна были не столь заметны.

Я рассказал матери о своей проблеме. Она пришила под плечи моей рубашки подкладки из кусков скатерти, но это лишь слегка облегчило мои муки.

Однажды наш офицер проходил вдоль строя с проверкой. Он выхватил винтовку из моих рук, откинул затвор и заглянул в ствол — на предмет пыли. Удовлетворив любопытство, он вернул мне винтовку, но тут заметил пятно на моем правом плече.

— Чинаски! — указал он. — Из твоей винтовки вытекает масло!

— Так точно, сэр!

Так проходил семестр за семестром, но болезнь прогрессировала. Фурункулы были уже размером с грецкий орех и сплошь покрывали мое лицо. Я страшно стыдился. Иногда, находясь дома, я заходил в ванную становился перед зеркалом и выдавливал один из фурункулов. Желтый гной тонкой струйкой выстреливал на зеркало и стекал по его поверхности, оставляя в своем шлейфе маленькие беленькие катышки. Эта отвратительная картина зачаровывала меня — столько всякой гадости находилось внутри фурункула. Но, с другой стороны, я знал, как неприятно остальным людям смотреть на меня.

Должно быть, кто-то из руководства школы намекнул отцу па это обстоятельство, и в конце семестра он забрал меня из Челси. Теперь я лежал на кровати, и мои родители натирали меня мазями. Среди прочего было одно коричневое вонючее средство. Отец предпочитал врачевать меня именно им, потому что оно жгло. И при этом он настаивал на том, чтобы я держал его на себе дольше, намного дольше, чем рекомендовала инструкция. Однажды он заставил меня продержаться почти всю ночь, в конце концов, я заорал, бросился в ванну и с трудом смыл впитавшуюся мазь. Я весь горел. Ожоги были на моем лице, спине и груди. Остаток ночи я просидел на краю кровати. Лечь я не мог.

Ко мне в комнату вошел отец.

— Я, кажется, сказал тебе: не смывать мазь!

— Посмотри, что случилось, — ответил я.

Пришла мать.

— Этот ублюдок не хочет поправляться, — пожаловался ей отец. — Почему именно у меня такой сын?

Мать потеряла работу. Отец продолжал уезжать каждое утро на своем автомобиле, будто бы на работу.

— Я инженер, — говорил он всем.

Ему всегда хотелось быть инженером.

А мне выдали медицинскую карту и направили в лос-анджелескую окружную больницу. С этой картой я сел в трамвай № 7, заплатил семь центов за проезд, прошел в конец салона и сел на свободное место. Мне было назначено явиться в больницу к 8:30 утра.

На следующей остановке в трамвай вошла женщина с ребенком. Женщина было толстая, а ее сыну года четыре. Они разместились позади меня. Трамвай поехал дальше. Я сидел и смотрел в окно. Мне нравился этот трамвай № 7. Ехал он быстро, раскачивался в разные стороны, а снаружи светило солнце.

— Мама, — услышал я голос малыша позади себя, — а что у мальчика с лицом?

Женщина не ответила.

Малыш повторил свой вопрос.

И снова женщина промолчала.

Тогда парень заорал:

— Мама! Что у этого мальчика с лицом?

— Заткнись! Я не знаю, что у него с лицом!

На проходной меня направили на третий этаж. Там у самого входа за столом сидела сестра. Она записала мое имя и сказала, чтобы я присаживался. Вдоль стен коридора тянулись длинные ряды зеленых металлических стульев. На них лицом к лицу сидели пациенты: мексиканцы, белые, черные, вот только что азиатов не было. Чтива никакого не было. Некоторые пациенты просматривали вчерашние газеты. Я стал разглядывать присутствующих. Народ был разношерстный: толстые и худые, коротышки и рослые, старые и молодые. Никто не разговаривал, и все выглядели измученными. По коридору шныряли санитары, иногда проходили медсестры, но доктора не показывались. Прошел час, за ним другой. Никого из пациентов не вызывали. Я отправился на поиски воды. По пути я заглядывал в кабинеты врачей. Но все они были пусты — ни пациентов, ни докторов. Никого.

Я подошел к сестре, которая вела учет пациентов. Она просматривала толстенную книгу с именами больных. Зазвонил телефон. Сестра подняла трубку.

— Доктора Минена еще нет, — сухо ответила она и дала отбой.

— Извините, — обратился я к сестре.

— Да?

— Докторов еще нет. Можно мне прийти попозже.

— Нет.

— Но здесь же никого нет.

— Доктора на вызовах.

— Да, но мне назначено на 8:30.

— Здесь всем назначено на 8:30.

Она показала на сидящих — около 50 человек.

— Ну, вы же внесли меня в список ожидающих, так что я вернусь через пару часов, возможно, тогда здесь появится какой-нибудь доктор.

— Если вы уйдете сейчас, то автоматически потеряете свой талон на сегодняшний прием. Вам нужно будет прийти завтра, если вы, конечно, нуждаетесь в лечении.

Я вернулся на свой стул. Все замерли в ожидании, никто не протестовал. И все вокруг погрузилось в оцепенение. Лишь изредка проходили две-три сестрички, посмеиваясь на ходу. Один раз они толкали перед собой инвалидную коляску, в которой сидел мужчина. Обе ноги у него были плотно забинтованы, а когда коляска проезжала мимо меня, то я заметил, что у мужика нет уха: только черная дырка, разделенная на несколько маленьких отсеков, будто бы в ушную раковину забрался паук и сплел там свою паутину. Прошел час. Полное затишье. Еще час. Два часа. Мы ждали. Вдруг кто-то сказал:

— Доктор!

Человек в белом халате быстро зашел в один из кабинетов и закрыл за собой дверь. Мы были настороже. Ничего. В кабинет вошла сестра. Мы прослушали ее смех. Потом она вышла. Пять минут минуло. Десять. Дверь распахнулась, и вышел доктор со списком в руке.

— Мартинес? — прочитал он. — Хосе Мартинес?

Старый тощий мексиканец поднялся со стула и поплелся к доктору.

— Мартинес? Ну, Мартинес, дружище, как ты?

— Болен, доктор… Похоже, мне конец…

— Ну-ну… Заходи…

Мартинес засел там надолго. Я подобрал брошенную кем-то газету и попытался читать. Но у меня на уме, да и у всех, пожалуй, был один Мартинес. Когда он выйдет оттуда, кто будет следующим?

И тут Мартинес закричал:

— АХХХХХ! ОХХХХХ! ОСТАНОВИТЕСЬ! УХХХХХ! ГОСПОДИ! ПОЖАЛУЙСТА, ОСТАНОВИТЕСЬ!

— Сейчас, сейчас, это не больно… — уговаривал доктор. Мартинес снова завопил. В кабинет вбежала сестра. Вскоре крики стихли. Мы таращились на черную тень за полуоткрытой дверью. Затем в кабинет проследовал санитар. Через некоторое время Мартинес вновь подал голос, но теперь это были булькающие звуки. Наконец сестра и санитар вывезли его из кабинета на носилках. Мартинес лежал под простыней, но он был жив, потому что простыня не закрывала его лица. Сестра с санитаром потолкали носилки в конец коридора и скрылись за дверьми, которые открывались на обе стороны.

Доктор пропадал в кабинете минут десять, потом снова появился в дверях со списком в руке.

— Джефферсон Уильямс, — объявил он.

Никто не откликнулся.

— Есть Джефферсон Уильямс? — спросил он.

Ответа не последовало.

— Мэри Блэксорн?

Опять мимо.

— Гарри Льюис?

— Да, доктор?

— Заходите, пожалуйста…

Прием проходил очень медленно. Доктор осмотрел еще пять пациентов и покинул свой кабинет. Он подошел к столу, за которым сидела сестра, которая записывала наши имена, закурил сигарет) и проговорил с ней пятнадцать минут. Вид у него был очень умного человека. Правая часть его лица подергивалась, волосы рыжие с проседью. Еще у него были очки, которые он во время разговора то снимал, то одевал. К ним подошла другая сестра и подала доктору чашку кофе. Доктор сделал глоток, потом свободной рукой толкнул одну створку двери в конце коридора — и был таков.

Сестра поднялась из-за своего стола и, называя наши имена, вернула каждому его медицинскую карту.

— На сегодня прием окончен. Если желаете, можете прийти завтра. Время явки проставлено в ваших картах, — объявила она после раздачи.

Я заглянул в свою карту, там стояло — 8:30.

30

На следующий день мне повезло — меня вызвали. Доктор был уже другой. Я зашел, разделся и сел на край смотрового стола. Доктор направил на меня жаркую лампу с белым светом и осмотрел.

— Хмммм, хмммм, — мычал он, — о-хо-хо…

Я не шевелился.

— И как давно это у тебя?

— Года два. Чем дальше, тем хуже.

— Ай-я-яй, — качал головой и продолжал осмотр. — Так, значит, ты сейчас приляг на живот и полежи, а я скоро вернусь.