Эмиль Ажар - Страхи царя Соломона

• Название: Страхи царя Соломона
• Автор: Эмиль Ажар
• Жанр: Современная проза

Ромен Гари (1914–1980) — известнейший французский писатель, русский по происхождению, участник Сопротивления, личный друг Шарля де Голля, крупный дипломат.

Написав почти три десятка романов, Гари прославился как создатель самой нашумевшей и трагической литературной мистификации XX века, перевоплотившись в Эмиля Ажара и став таким образом единственным дважды лауреатом Гонкуровской премии.

«Оглянись, оглянись, Суламифь! Оглянись!» — говорил царь Соломон своей возлюбленной. Но царь французского прет-а-порте — Соломон — никак не мог заговорить с возлюбленной, и не заговорил бы, не столкни его случай с молодым человеком…

---

— У него есть кто-то в жизни?

— Нет, только марки и открытки.

— Жаль.

— Зато он обрел безмятежность. Мадемуазель Кора этого не одобрила.

— Безмятежность, безмятежность, — повторила она, — она не стоит жизни вдвоем, особенно когда молодость уже ушла. Впрочем, если он хочет портить свою жизнь, это его дело.

— Я заеду за вами в среду вечером, после ужина, если вы разрешите, мадемуазель Кора.

— Ты можешь у меня поужинать.

— Нет, спасибо, я поздно заканчиваю в среду. И я вам очень благодарен за все, что вы для меня делаете. Не знаю, есть ли у меня необходимый талант, чтобы попасть на экран, но всегда хорошо надеяться на будущее.

— Доверься мне, Жанно. У меня нюх на актеров. Она засмеялась.

— И на парней тоже. Я еще ни для кого не делала этого, но вот ты… как только я тебя увидела, я себе сказала: вот у этого есть все, что надо.

Она дала мне адреса людей, к которым я должен обратиться.

Я этим заниматься не стал, вернее, вернулся к этому гораздо позже, когда у мадемуазель Коры уже давно все было в порядке. Я звонил скорее памяти ради, но никого уже не было, помимо некоего месье Новижа, который ее хорошо помнил, в дни ее молодости он действительно был импресарио, но потом стал хозяином гаража. Не думаю, что мадемуазель Кора выдумывала, уверяя, что у нее большие связи в мире шоу, просто время пронеслось куда быстрее, чем ей казалось, и в этом случае тот номер, который вы набираете, уже не отвечает.

Мы расстались настоящими друзьями, но только я не знал, почему я ее пригласил именно в «Слюш». Я всегда склонен к преувеличениям, характер дурной, тебе дают палец, а ты хочешь всю руку. Видимо, мне хотелось заставить мадемуазель Кору поверить в то, что она сохранила свое женское обаяние, и доказать ей, что я ничуть не стыжусь появиться с ней на людях как со своей подругой.

11

Я вернулся в нашу конуру и залез на свою койку над койкой Тонга, который лежал и читал. Мы водрузили койки одну над другой, чтобы в комнате было побольше места. Чак спал на верхнем этаже, я — посередине, Тонг — внизу, а Йоко жил в другом месте.

Я люблю Чака, про него никак не скажешь, что он негодяй.

Когда он забирается к себе наверх, под самый потолок, и сидит на койке, подтянув к подбородку свои длиннющие ножищи, то из-за своей худобы, очков и торчащих во все стороны волос, взъерошенных страхом, он похож на очень большую летучую мышь. Он говорит, что Лепелетье прав относительно нашего SOS и что все мы страдаем от избытка информации про нас самих, взять хотя бы историю о старых камбоджийцах, которых убивают ударом палки по голове, поскольку уже нет смысла их кормить. А еще я вспомнил про мать, о которой я прочел в газете. Она заперла своих двоих детей, чтобы они умерли с голоду. На процессе она рассказала, что как-то вошла в комнату посмотреть, наступил ли уже конец, но оказалось, что у одного еще хватило силы сказать «мама». Это сентиментальность. Чак уверяет, что необходимо выдумать некое особое карате против чувствительности, чтобы выработать у себя защитную жестокость, либо надо спасать себя трансцендентной медитацией или философским отстранением, которое у некоторых азиатских народов называется йогой. Он говорит, что для месье Соломона этим особым карате для самозащиты является еврейский юмор; юмор — шутка, прикрывающая себя внешней серьезностью, с жестокостью и горечью подчеркивающая абсурдность мира, а слово еврейский все это лишь усиливает.

Меня мучила тоска, как всегда, когда я бессилен что-либо изменить. И пытаться не следует, от этого лишь разовьется комплекс фрустрации. Фрустрация — состояние человека, чьи главные стремления и потребности не удовлетворяются. Чак говорит также, что надо бы создать Комитет общественного спасения во главе с царем Соломоном, который взял бы жизнь в свои руки либо создал бы на ее месте совсем другую, где во главе угла была бы надежда. Надежда — это самое важное, когда ты молод, и когда стар тоже, необходимо о ней помнить. Можно все потерять — руки, ноги, зрение, речь, но если сохранилась надежда, ничего не потеряно, можно продолжать.

Я позабавился этим рассуждением, и мне захотелось еще раз посмотреть фильм, где играют братья Маркс, чтобы перезарядить мои батареи, но он уже давно сошел с экрана. Я внушал себе, что мне следует заниматься только всякими поделками по дому, чинить людям отопление, краны, обеспечивать минимальные удобства, браться лишь за то, что в самом деле можно починить, наладить, вместо того чтобы заражаться страхами царя Соломона, не пытаться, как он, благожелательностью изменить непоправимое. Непоправимое — то, из чего нет выхода, что нельзя изменить.

Чак пришел как раз в тот момент, когда я думал о том, не могу ли я выбрать одного человека, желательно женщину, чтобы всецело ею заняться и дать ей все, что в моих силах, вместо того чтобы носиться то туда, то сюда и помогать людям, о существовании которых я до этого и не подозревал. Он бросил на стол учебники и залез на свою койку, которая была над моей, потому что он любил над всем возвышаться. Голова моя находилась между его кроссовками.

— У тебя ноги воняют.

— Это жизнь.

— Дерьмо.

— Что еще стряслось? У тебя такой вид…

— Мадемуазель Кору знаешь? Ну, бывшую певицу? Та, к которой меня так настойчиво посылал месье Соломон.

— Да, ну и что?

— Мне пришлось пригласить ее пойти со мной куда-нибудь вечером.

— Ну знаешь, ты не был обязан это делать.

— Кто-то же должен быть обязан это делать, не то — Северный полюс.

— Северный полюс?

— Без этого — одни айсберги, пустота и сто градусов ниже нуля.

— Это, парень, твоя проблема.

— Так всегда говорят, чтобы оправдать отсутствие интереса. Когда я ей принес цветы, она покраснела, как девчонка. А ей уже давно стукнуло шестьдесят пять, представляешь! Она подумала, что это от меня.

— А было от него?

— От него. Еще одно проявление его легендарной щедрости.

— Этот тип в своем стремлении к всемогуществу не знает меры. Он мнит себя Богом-отцом, это ясно. Хорошо, ты ее пригласил, ну и что?

— Ничего. Только есть одна штука, которая не дошла до меня.

— Интересно! А можно ли узнать, что это за штука, помимо всего остального, что не дошло до тебя?

— Нечего изгаляться в остротах. Их и так чересчур много. А не дошло до меня вот что: и в старости можно рассуждать, как в двадцать лет.

— Мой бедный друг, это не твое открытие, по этому поводу есть даже выражение, что-то вроде словесного клише: молодость сердца. Не понимаю, что же ты читаешь, когда торчишь в своих библиотеках!

— Ты мне осточертел. Ты не из тех, кто мне помог многое понять, надо тебя выслушать и поступить как раз наоборот — тогда можно быть уверенным, что все правильно. Ты со своим карате в виде панацеи вроде верблюда в пустыне без груза, без людей. Я пригласил не мадемуазель Кору, а ее двадцать лет. В каком-то смысле ей все еще двадцать лет. Никто не имеет права вести себя иначе.

Чак пукнул, Тонг вскочил с койки, кинулся к окну, распахнул его и начал орать. Этот тип не перестает меня удивлять: после всего того, что он пережил в Камбодже, он все еще способен возмущаться пуком.

— Зря ты ее пригласил, старик. Это ее обнадежит. А что ты ей скажешь, если она захочет с тобой переспать? Я сжал кулаки.

— Зачем ты это говоришь? Нет, скажи, зачем ты это говоришь? Почему ты вечно все доводишь до абсурда? Мадемуазель Кора в свое время имела большой успех, и ей еще хочется, чтобы к ней относились как к женщине, вот и все. А что до постели, то она об этом уже давно забыла.

— Откуда ты знаешь?

— Может, хватит? Просто я подумал, что ей будет приятно вспомнить себя, ведь когда люди теряют себя из виду, что им остается? Тут Тонг вмешался в наш разговор:

— Не знаю, что остается у вас, на Западе, но мы, когда у нас ничего не остается, ищем спасения в восточной мудрости.

Согласитесь, услышать такое от парня, у которого убили всю семью, в том числе и деда — его прикончили ударами палки по башке, потому что работать он уже был не в силах, — повторяю, услышав такое, можно только смеяться до слез.

Я слез со своей койки и нашел слово «мудрость» в толковом словаре Чака: Мудрость — вдохновенное знание божественных и человеческих понятий. Я прочел это вслух, и мы все посмеялись, даже Тонг. Было и такое определение: совершенное знание того, что доступно человеку. Тоже неплохо. А еще было: мудрое поведение, высшая степень спокойствия, опирающаяся на знание. Давно я так не смеялся, как читая все это. Я даже переписал эти определения для месье Соломона, который нуждался, как никто, в наивысшем спокойствии.

12

Потом я отправился в гимнастический зал на улице Комер и бил там по груше, пока не онемела рука. В такое состояние я прихожу, по мнению Чака, от бессилия или непонимания. Если ему доставляет радость изучать меня, то пожалуйста, я не против. Он говорит, что мои отношения с царем Соломоном — это отношения сына с отсутствующим Отцом и что он никогда не видел парня, который бы так нуждался в готовом платье, как я. Готовое платье — это уже сшитая одежда, которую на себя напяливаешь: семья, папа, мама, Отец небесный, короче, то, что на бирже ценностей называют надежными ценностями, и он считает, что, поскольку я ничем из этого не обладаю, я за неимением лучшего привязался к брючному королю. Все это рассуждение ни к черту не годится хотя бы потому, что месье Соломон шил одежду и назаказ, по размеру, и тогда каждый получал то, что ему в точности подходило. Я видел один из его первых рекламных проспектов, забавы ради он вставил его в рамку и повесил на стену кабинета, когда начал искать пути сделать хоть что-то для человечества. Ему тогда пришла в голову вот какая идея: на этом проспекте было напечатано, что каждый, кто купит шесть пар брюк, получает бесплатно седьмую пару, сшитую по меркам клиента из материи, которую он сам выберет. Я отмечаю это из-за слов Чака о бессилии, чтобы доказать, что всегда можно найти какой-то выход, что-то сделать, что мы вовсе не приговорены сидеть с голыми задницами. Короче, я как бешеный колотил по груше, и это меня разрядило, я перестал терзать себя вопросом, почему все обстоит именно так, а не иначе и почему, когда вы набираете номер, там никто не отвечает. Потом я пошел к тренеру, месье Гальмишу, лицо которого напоминает глазунью. Его молотили по морде больше, чем кого бы то ни было, и когда он мне улыбается, потому что относится ко мне по-дружески, это особенно видно, но все равно в это трудно поверить.