Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

• Название: Арахно. В коконе смерти
• Автор: Олег Овчинников
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-91064-012-7

Психологический триллер о двух противоречивых состояниях человеческой души: АРАХНОфилии и АРАХНОфобии, что означает, соответственно, любовь к паукам и страх перед пауками. А что вы чувствуете, когда видите этих созданий? Ужас, отвращение или, может быть, нежность и умиление? Возможно, в светлой уютной квартире крохотный паучок, забившийся в щель в подоконнике, и способен вызвать добрые чувства, но огромная, невидимая во тьме, а потому всемогущая тварь, обитающая в глубокой пещере, – никогда.

И горе тому, кто оказался с этой тварью наедине!

---

– Куда попало? Ты слышишь? Куда тебе попало? – прямо в лицо орал Тошка, тряся ее как раз за выбитое плечо.

Она проскулила в ответ что-то жалобно-невнятное и попыталась отстраниться.

– Давай сюда! – он втолкнул ее, ничего не соображающую, в какую-то треугольную нишу на стыке стены и пола, скомандовал: – Жди здесь. Я мигом, только вещи… – и походкой уже не космонавта, но лунохода уполз-укатил куда-то на четвереньках, обеими руками, толкая перед собой увесистую глыбу рюкзака.

Вернулся Тошка действительно почти сразу же, налегке, но нескольких секунд его отсутствия хватило, чтобы коренным образом изменить всю дальнейшую жизнь Али или, выражаясь литературным языком, переломить.

Земля содрогнулась в последнем пароксизме – камни, булыжники и целые куски стены просыпались на Алю уже не дождем, а водопадом – и успокоилась. Сразу стало неестественно тихо. Где-то вдалеке, в других ответвлениях и переходах что-то еще долго рушилось и перекатывалось, но то место, где осталась погребенная заживо Аля, как будто накрыло стеклянным колпаком тишины. Только шепот осыпающихся песчинок, только гул в голове и далекое испуганное:

– Алька! Алюнь, ты где?

Где она? Аля не могла ответить. Потому что не знала и потому что не могла пошевелить вдавленным в грудь подбородком, чтобы произнести хоть слово. В последний момент перед обрушением она успела пригнуть голову, закрыть лицо ладонями, а из локтей и коленей сделать домик для живота, так что большинство ударов пришлось по пальцам рук, по ногам и по пластиковым бокам каски. Аля ощущала давление на неловко подогнутую ногу, на плечи, что-то острое упиралось в шею сзади. Не видя ничего вокруг, даже прижатых к лицу ладоней, Аля лишь приблизительно представляла себе положение, в котором оказалась. Сидит она или лежит, засыпало ее целиком или только по плечи? Судя по тому, с каким искажением доносится до нее Тошкин голос, скорее всего, целиком.

– Аленька-а-а!

Какой глупый. Он ведь сам учил ее никогда не кричать в местах, где есть опасность обвала или схода снежной лавины. Или все, чего следовало опасаться, уже случилось?

Странно, но ей совсем не было больно. Хотя, по идее, должно бы, вон сколько камней нападало со всех сторон, целый курган. Однако же не болело ничего, даже левое плечо, которое еще недавно вопило так, что Аля опасалась стереть зубы в порошок. В зубной, ха-ха, порошок. Как будто боль закончилась вместе с грохотом и камнепадом. Кто-то нажал на кнопку, как в радиоприемнике, и боль утихла. Или переключилась на другую волну. Или просто превысила некую максимально допустимую для живого человека норму, и в Алином организме сработали какие-то внутренние предохранители, понижающие чувствительность нервных окончаний. А может… она больше не является живым человеком?

Да нет, глупости, ведь все остальное она по-прежнему чувствует. Вот щека уперлась во что-то шершавое. Вот песчинки с воротника щекотно стекли за шиворот. Вот мужнины сапоги тяжело прохрустели совсем рядом, его руки дотронулись до ее пальцев, прикоснулись к жилке на шее.

– Аля?! – севшим от потрясения голосом позвал Тошка, и начался медлительный процесс эксгумации.

Толчки больше не возобновлялись. Строго говоря, едва ли уместно говорить о них во множественном числе: что бы там ни показалось Але, объективно имел место всего один толчок, растянувшийся во времени секунд на двадцать пять – тридцать. Всего каких-то полминуты, за которые можно поджарить обе стороны блина на хорошо прогретой сковороде или заработать высшую степень инвалидности.

Хуже всего, что она не сразу потеряла сознание. Сидела, смаргивала с ресниц теплую кровь – осколками налобника ей рассекло бровь – и молча наблюдала, как суетится над ней муж. Видела его бестолковые метания, сочувственно кивала, когда он враскачку убирал с ее ноги огромный валун, равнодушно слушала беспомощную ругань. Еще бы ему не растеряться, думала Аля, наверняка ни о чем подобном не написано ни в одной из его замечательных книг.

Валун в конце концов сдался, откатился в сторону, и тогда Аля, бегло осмотрев себя, встала – попыталась встать – и в первый момент только удивилась, когда ее правая нога неожиданно подогнулась и сложилась уродливой гармошкой так легко, словно была вылеплена из пластилина. Что-то хрустнуло внутри, возможно, не выдержавшие такого напряжения предохранители. Шок первых минут прошел, и стало ужасно.

Потому что вслед за шоком пришла боль, и Аля, привыкшая объяснять первоклашкам различие между заглавными и прописными буквами, для описания собственных ощущений обошлась бы одними заглавными. Вот так: БОЛЬ!

Было так больно, что Аля почти не сомневалась, что сейчас умрет. Вот-вот, через несколько секунд максимум. Но перед глазами, вопреки расхожему представлению, отчего-то проносились не сцены из прожитой жизни, а лица ее гавриков из четвертого «А», с которыми она с таким сожалением распрощалась в мае. Четыре года первичного образования, когда она была их классной руководительницей, пролетели незаметно. Она много чему научила их за это время: рисовать в прописях галочки, собирать из них буквы, считать сначала до десяти, а потом и до тысячи, складывать без обмана и без жадности делить. Не научила только, как пишется слово «землетрясение». Заковыристое слово, с двумя корнями: «земля» и «трясти», четвероклашкам такое не по зубам. Интересно, – проникла в голову странная мысль и уже не давала покоя, кружила внутри черепа назойливой пчелой, не позволяя мозгу провалиться в заслуженное беспамятство, – многие ли из гавриков напишут «землетрясение» без ошибки? Наверное, процентов двадцать, вряд ли больше. Остальные, скорее всего, запутаются в разнообразии вариантов: «землетресение», «землятресение», «землятрясение»… И только Леша Самсонов уверенно напишет «зимлитрисенье».

«Садись, Самсонов, тебе кол», – подумала Аля и наконец потеряла сознание.

Глава шестая. Толик Голицын

«В ночном.

– Эй, которые тут против белых? – обнаружил себя Семен и тенью метнулся на темную сторону, на ходу бросив напарнику: – Чего отстал? Мандибулами щелкаешь?

На мандибулы Петька обиделся – что он, цикада что ли? – и нагнал Семена уже в подходящем настроении. „Найду, кто виноват – вмажу, не разбираясь. С ноги", – мрачно пообещал он. Осталось решить, с какой.

После окрика Семена всякая возня в темном тоннеле, похожем на неосвещенную подворотню или на дупло, устроенное белкой в кроне голубой ели, стихла. Теперь Петька двигался, ориентируясь исключительно на громкое, с присвистом, дыхание Семена. Стажер с трехмесячным стажем, он до сих пор не научился видеть в темноте. Ступать старался негромко, с носка на пятку, как учили инструктора, хотя теперь-то какой смысл прятаться?

У самого входа Петька чуть не врезался в сгорбленную спину Семена.

– Чего? – шепотом спросил он.

– Погоди, дух переведу, – попросил старший товарищ и негромко выругался: – Темнотища, так ее, туда ее! Собственного клюва не видать. Постой, еще чуток… – он громко вдохнул и выдохнул. – Все, кажись, отпустило. Айда!

Внутри и впрямь было не разглядеть ни зги, ни лузги. „Темно, как в… – подумал Петька, – как, собственно, и положено – в дупле-то".

– Ну, и чего тут у нас? – рассерженным шмелем пробасил Семен, и эхо его голоса отрикошетило от высокого свода. – Маленьких обижаем?

Привычный к ночным дежурствам, он первым вник в обстановку. Нападающих оказалось двое. Жертва – одна. Прижатая к стене пигалица в коротеньком белом плащике-двукрылке. Натуральная ночная бабочка. Семен поморщился. Этот контингент гостей столицы он не любил. Самки безголовые: сперва крутят яйцекладами направо-налево, а как влипнут, аки муха во клей – выручай тогда, дядя Сема, выпутывай!

– Мальчики, помогите, – донесся из темноты приглушенный всхлип.

По округлому „г" в слове „помогите" Петька опознал в пигалице, которая виделась ему неясным бледным пятном на черном фоне, свою землячку с ближнего забугорья и тоже поморщился. Больно уж мало приятных воспоминаний осталось от того времени, когда его звали не Петька, а Петро. Нищета, тоска, беспросветность. Если б не вовремя разбитая о голову бутылка – дело было на день Десантника – небось, спился бы уже, как отец со старшим братом. Он и бил-то больше от отчаяния, думал: треснет башка хитиновая, отмучаюсь – а вышло вон как. Заметил молодой полковник из Москвы, похвалил шутливо, мол, такие головы нам нужны, вызвал к себе в Белокаменную.

Вот только многовато что-то черноты оказалось в Белокаменной. Понаползли, поналетели, как комарье из всех щелей. Чего им в своих сочах не сиделось с Минводами? Зачем с термитников спустились? Эти два жучины усатые, черномордые – одни глаза в потемках блестят – тоже, по всему судя, залетные. Только их забугорье подальше будет и поюжнее.

Должно быть, нападавшие уловили тонкий нюанс в настроении защитников. Проще говоря, почувствовали, что впрягаться за дурочку-однодневку нет ни у кого ни резона, ни особого желания, и решили договориться по-доброму.