Николай Науменко - Фантастика 2009: Выпуск 2. Змеи Хроноса

• Название: Фантастика 2009: Выпуск 2. Змеи Хроноса
• Автор: Николай Науменко
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-061358-8, 978-5-403-01896-8

Поклонники отечественной фантастики!

Перед вами – очередной сборник популярного альманаха «Фантастика», с неизменным успехом выходящего уже девять лет!

В этот сборник вошли не только новые произведения Сергея Лукьяненко и Василия Головачева, Павла Амнуэля, Виктора Ночкина, Алексея Корепанова, Юлии Остапенко и других мастеров жанра, но и потрясающая, ироничная публицистика Евгения Лукина и рассказы молодых талантливых писателей-фантастов, еще только обретающих популярность и славу.

---

– Ты не хочешь в школу? – спросила Ира, извлекая сына из-за моей спины.

– Нет, – твердо отозвался он.

– Лучше ему быть дома, – тусклым голосом проговорил Учитель. – Может понадобиться.

– Хорошо, – сдалась Ира. – Все равно, Игорек, пора тебе уже спать: одиннадцатый час. Тебя Галя искала уже три раза, – обратилась Ира ко мне. – Я сказала ей, что ты успокаиваешь Игоря.

– Да, – сказал я, – он успокоился.

– Галя ждет, не ложится, – продолжала Ира.

Она хотела меня выпроводить? Мне нужно было сказать ей несколько слов – так, чтобы не слышал Игорь. И чтобы – тем более – не услышал Учитель. Я не мог уйти. Впрочем, похоже было, что следователь и не собирался меня отпускать. Он отпил еще глоток и сказал:

– Матвей, идите сюда.

Ира обняла сына и скрылась с ним в его комнате, закрыв дверь. Я очень надеялся, что она уложит Игоря спать, и этим их сегодняшний контакт ограничится. Я очень наделся, что Ира вообще ничего не поняла в сложных взаимоотношениях отца и сына, и в том, что думал и что хотел сказать Игорь. И имя Инги не должно было упоминаться ни в их разговорах, ни в наших – ни в каких. Я прислушался, из детской не доносилось ни звука, Анна Наумовна, стоявшая рядом со мной, тяжело вздохнула и спросила так тихо, что я с трудом понял, что она хотела сказать:

– Тебе налить чаю, Матвей?

– Спасибо, Анна Наумовна, – сказал я. – Вы устали, ложитесь, пожалуйста, если что, я сам себе налью.

– Ты очень вежливый мальчик, Мотя, – улыбнулась она одними губами. – Скажи лучше: вы плохо выглядите, вам нужно принять лекарство и проверить давление.

– Давайте я вам померю…

– Спасибо, Мотя, я уже все сделала.

– Наверно, вам действительно лучше лечь, – невыразительным голосом произнес Учитель. – А мы с Матвеем еще поговорим немного. Мы будем говорить тихо и вас не побеспокоим.

Анна Наумовна скользнула по следователю взглядом, коснулась ладонью моей щеки (она часто так делала, когда я уходил, а иногда и когда приходил тоже – это стало ритуалом, я привык, а Учитель посмотрел удивленно и приподнял брови) и ушла к себе, оставив дверь чуть приоткрытой – то ли хотела слышать наши голоса, то ли боялась остаться одной в четырех стенах и ночной темноте.

Я прошел на кухню, налил себе чаю из начавшего уже остывать чайника, положил три ложки сахара, нарезал лимон, делал все медленно, говорить с Учителем мне не хотелось, я должен был сначала подумать о том, что услышал от Игоря, уточнить собственные выводы, нужно было подобрать такие слова, чтобы и от правды не слишком отклониться, и мальчика оградить от лишнего интереса полиции, и Ире не дать понять, что случилось на самом деле… на самом деле?

За несколько минут мне так и не удалось придумать ничего путного, и я вернулся с чашкой в гостиную, сел напротив Учителя, вертевшего в пальцах авторучку, и сказал:

– Наверно, вы ждете, чтобы я признался.

Следователь положил ручку на стол.

– Если вы признаетесь в том, что убили Гринберга, – сказал он все тем же тусклым голосом, – то я попрошу вас объяснить, как вы подменили ножи, и почему женщины и ребенок вашего признания не подтверждают, и куда вы дели орудие убийства, хотя из квартиры не выходили. Вы сможете это описать так, чтобы не было противоречий?

– Нет, – сказал я.

– Признание само по себе не является доказательством, – вздохнул Учитель. – Мне столько людей признавались… а потом дело разваливалось… Однажды даже до суда дошло, а там… Нет, я, знаете ли, давно перестал верить признаниям. Если человека припрешь к стенке, если ему некуда деться, потому что все ясно… пора ставить точку… тогда да, этой точкой становится признание обвиняемого. Я ясно выражаюсь?

– Куда яснее, – пробормотал я.

– Значит…

– Признания не будет. Я не убивал Алика. Ира тоже его не убивала. Анна Наумовна – подавно. Никто его не убивал.

Это было правдой. Никто Алика не убил – в нашей реальности.

– Вы не назвали сына, – напомнил следователь.

– Это как бы само собой понятно, разве нет?

– Странно, что вы употребили «как бы», – проговорил Учитель. – Это не из вашего обычного лексикона.

– Да? – Я попытался улыбнуться. – Вы успели изучить мой обычный лексикон?

Учитель скользнул по мне взглядом и уставился на свою уже пустую чашку. Я хотел было спросить, не налить ли ему еще чаю, но промолчал.

– Знаете, – сказал Учитель, – когда-то, до репатриации, я окончил психологический факультет Московского университета. Но чистая психология меня не очень привлекала, а распределения в вузах к тому времени уже отменили, и я записался на курсы переводчиков. Это было в конце восьмидесятых…

– Да? – вежливо сказал я. К чему он все это рассказывал? Решил отвлечь мое внимание? От чего?

– А потом, – продолжал следователь, – уже здесь, в Израиле, записался еще на курс журналистики, это был девяносто первый год… Вы приехали позже.

– В девяносто седьмом, – кивнул я.

– Вместе с Гринбергами?

– С разницей в несколько месяцев.

– Собственно, к чему это… Я хочу сказать, что научился разбираться… не столько, может, в деталях и уликах, сколько в характерах и словах, сказанных – и, довольно часто, в том, что не сказано. Понимаете?

Я молчал.

– Вот вы сказали «как бы». Мелочь, как будто, но ни вчера вечером, ни сегодня вы ни разу не вставили в свою речь слов-паразитов, я это заметил. Никаких «значит», «так сказать», этого новомодного «как бы»… Это не ваше. Значит…

– Ничего это не значит, – сердито сказал я.

– Значит, – продолжал Учитель, будто не слышал моей реплики, – вы имели в виду что-то конкретное, употребив это выражение. «Как бы само собой понятно». Не просто понятно, а как бы. Не на самом деле, а якобы.

– Послушайте, – сказал я, – к чему вы клоните?

– И еще, – так и не расслышал меня Учитель, – когда вы недавно разговаривали с ребенком в его комнате… Вы тихо говорили, да, но пару раз повышали голос, и я услышал такие слова: «Ты не должен об этом думать», «ты, только в другом мире»… И еще: «Ты ничего не сделал».

Как он мог это слышать? Я не повышал голоса, во всяком случае, не настолько, чтобы мои слова можно было услышать из гостиной, да еще сидя за этим столом на расстоянии двух метров от двери.

– У меня очень хороший слух, – заметив мое недоумение, сказал Учитель. – Вы не кричали, да, и здесь тоже было не очень тихо, но… Не верите? Хотите, отойдите в тот угол, повернитесь ко мне спиной и скажите что-нибудь – не шепотом, но и не громко, так, чтобы, по вашему мнению, я не смог бы услышать.

– Зачем мне…

– Прошу вас. Мы же разговариваем, и вы должны доверять мне, как я хочу доверять вам.

– Ну-ну, – сказал я, встал, отошел к входной двери, повернулся к следователю спиной и пробормотал себе под нос: – Нашему теляти да волка поймати…

Почему эту фразу? Не знаю, пришло в голову и к тому же догадаться действительно было трудно: слова, которыми я в обычной жизни не пользовался, и к тому же намек…

– Эту поговорку, – сказал за моей спиной Учитель, – вы в школе выучили? Про теленка и волка?

Однако! Действительно отменный слух оказался у блюстителя закона! Может, он и вправду слышал каждое слово, сказанное Игорем и мной? И что понял? Вечная проблема с хорошо слышащими и подслушивающими: главное ведь не слова расслышать, а правильно понять смысл. Год назад я случайно услышал на факультете разговор двух студентов, из которого ясно было, что они задумали убийство преподавателя по фамилии Цидон, типа на самом деле пренеприятнейшего, которому и я в соответствующем настроении подсыпал бы соли в кофе. Но убивать?.. Полдня я раздумывал над тем, что делать: сообщить о своих подозрениях в полицию или декану, а может, сначала объяснить потенциальным преступникам, что человеческая жизнь – качество величайшей ценности? И ведь ни на секунду не возникло у меня мысли, что я понял разговор неправильно, все слова были сказаны, и даже дата покушения обозначена – «в день, когда он поедет в Реховот». Конечно, я неправильно понял разговор. Мне стало это ясно на следующее утро, когда эти двое при всех подвалили к Цидону перед началом лекции и начали поздравлять с днем рождения. Каждое сказанное во вчерашнем разговоре слово приобрело новый – правильный! – смысл, и я, устыдившись своих подозрений, поспешил тоже принять участие во всеобщем веселье, хотя думал совершенно о другом.

– Нет, – сказал я, вернувшись к столу, – не в школе. Честно говоря, я не помню, когда услышал эту поговорку.

– Подсознание, – пробормотал Учитель, – обычно выдает такие перлы… Извините, Матвей, вы действительно думали, что я никогда не разберусь в этом деле?

Я молчал. Я действительно так думал.

– За мной числится пара десятков нераскрытых дел, – продолжал следователь. То ли мне показалось, то ли его голос звучал сейчас немного более благожелательно? – Не потому, что они такие уж сложные… убийства в Израиле простые, как и везде, впрочем… Только нудные очень – сотни допросов, тысячи сопоставлений: кто, с кем, куда… Почти сразу вычисляешь: убил такой-то. Но поди докажи. Улик нет, свидетели путают и врут. А парень пускается в бега, меняет документы… Но здесь-то совсем другое, правда? В этом деле одно из двух: или верить всему, что видишь и слышишь, или не верить ничему и никому и считать, что улики подстроены, а свидетели стоят друг за друга горой, договорившись врать так искусно, что, вопреки логике, не сфальшивили ни разу…