Григорий Фукс - Двое в барабане

• Название: Двое в барабане
• Автор: Григорий Фукс
• Жанр: Русская классическая проза

---

Коммунист Фадеев понимал, что это приказ. Единственный выход из тупика. Все другие пути были перекрыты: оставался этот - на Лысую гору. Фадеев знал текст романа практически наизусть. Он писал его почти два года, точнее, год и девять месяцев, читая свежие страницы самому дорогому человеку - матери.

Теперь он пересказывал их себе. Потом он запишет некоторые свои мысли этих дней: "По-видимому, я увлекся. Я увлекался молодостью, видя в ней настоящее, прошедшее и будущее. И потерял чувство реальности. И получилось объективно так, что чисто лирическое начало заслонило все остальное. Видимо, я выхватил из жизни то, что совпадало с этой лирической структурой и проходит мимо того, что непосредственно не совпадало с ней. Из поля моего зрения ушли факты всенародной борьбы с немецким фашизмом, и вся книга получилась, вследствие этого, не точной, а проще сказать, не верной... Мне надо поработать над книгой еще и еще. А это нечеловечески трудно".

Фадеев не смог переубедить Сталина в своей правоте, но ему удалось проделать это с собой. Он доказывал себе, разрушая стойкие сомнения в судьбе романа: "Если Сталин говорит, что я что-то не сделал, то я должен сделать. Вот "Правда" утверждает, что большевики-подпольщики, методы их работы показаны в романе не только не вполне, но и вопиюще неверно". По мнению Долматовского, Фадеев, загипнотизированный Сталиным, решился на переработку романа. Точнее и вернее высказался сам писатель: "Время трудное, и Сталин знает больше нас с вами".

Но у Фадеева не поднялась рука кромсать роман. Он решил дописать новые главы, перестроить композицию. Писатель понимал, что это будет почти невозможно. Новые люди должны были прийти в книгу, не просто появиться там, а заслонить дорогих его сердцу молодогвардейцев, оттеснить их на второй план.

Фадеев разогревал, настраивал себя на нужный лад, чтобы создать в себе необходимое настроение, "поднять пар" до нужной отметки, стремясь совпасть с эмоциональной температурой уже написанных глав.

В те счастливые для него дни, когда он работал над первым вариантом "Молодой гвардии", он делился с писательницей Лидией Сейфуллиной, соседкой по переделкинской даче: "Пишу "Молодую гвардию", и... мне работается как-то особенно легко. На бумагу ложатся именно те слова, которые не находились. Перед глазами стоят мои герои, я чувствую их, вижу, кажется, что я даже слышу их голоса... Я настолько полон сейчас своими впечатлениями, что ко всему другому абсолютно глух".

Сейфуллина, автор знаменитой "Виринеи", узнав о переделке "Молодой гвардии", переживала не меньше автора: "Как же можно разрывать ткань уже готового произведения, рвать его на куски. Этого не может быть. Нет. Тут какое-то ужасное недоразумение".

Но Фадеев заставил себя взбодриться, напрячь воображение, и создал былинных, монументальных большевиков, руководителей сильного, неуловимого подполья, вроде секретаря Проценко и его бесстрашной жены, мудрого Лютикова, этакого народного генерала, и пр.

Сейфуллина, увидев вновь изданную, разбухшую, потяжелевшую "Молодую гвардию", боялась взять ее в руки. "Я даже не решаюсь открыть книгу. Я боюсь разочароваться вместо былой радости".

О прежней радости трудно было говорить. Потерялось, раздробилось единое эмоциональное впечатление. Книга разбухла на дополнительных десять печатных листов. Новые главы несли информацию, но не волновали. Они все-таки получились из "другого теста", несмотря на искреннее желание автора совместить их с прежними. Живое не монтировалось с неживым. Молодогвардейцы боролись сами по себе, а мудрые коммунисты учили их, как жить.

Фадеев опытной рукой профессионала заштукатурил стенки между новым и прежним текстом. Но он не стал ничего приписывать к делам молодогвардейцев. Поэтому роль коммунистов все равно осталась слабой и малоэффективной с точки зрения результата. Для писателя с самого начала дело заключалось не в цифрах урона, который нанесли его герои фашистам, а в их активном нежелании покориться им.

Сейфуллина, переборов себя, все же перечитала переделанный роман. Как ни горько ей было, говорила друзьям: "Саша проделал труднейшую для художника операцию. А такое огромное нервное напряжение во время работы, наверно, стоит ему не один год жизни".

Фадеев был неспокоен. Временами ему казалось, что книга стала значительней, интересней. Но он с грустью понимал, что роман уже не тот. Вся прелесть "Молодой гвардии" заключалась в том, что при провале партийной организации юноши и девушки, воспитанные партией и советским временем, поднимались на борьбу сами, чувствуя свой долг нутром.

Трудно не согласиться с Евгением Долматовским: "Фадееву был нанесен незаслуженный удар по его романтическому увлечению новым поколением людей, ради которых и за чье будущее шел он под пули в уссурийской тайге, по кронштадтскому льду. Его товарищи были первыми молодогвардейцами гражданской войны.

Заповедные образы своей юности он переодел в одежды молодогвардейцев..."

Сталин остался доволен новой редакцией романа. Да и публичный урок удался. Он не выглядел в своих глазах бездарным Николаем I, который советовал Пушкину переделать "Бориса Годунова" в стиле исторических хроник Вальтера Скотта.

Особо порадовали Сталина несколько новых абзацев, где был обрисован портрет коммуниста Лютикова. Он не раз перечитывал их, оценив творче-скую находку писателя. На банкете по случаю шестидесятилетия вождя Фадеев не сумел произнести оригинальный тост в адрес юбиляра. Теперь в романе он превзошел самого себя.

Приятно было работать с талантливыми людьми.

Конфликт между двумя генеральными секретарями, казалось, окончился миром. Гнев Сталина, напоминавший писателю, по его словам, "обвал в горах", сменился ровным отношением, которое само по себе воспринималось как награда.

Литературные функционеры вновь дружно вознесли писателя на Олимп.

Но след от сталинского урока остался.

Фадеев сделал еще шаг по дороге, описанной Булгаковым в знаменитом романе, "ведущей на запад к Хевронским воротам, за город, к Лысой горе".

Глава XV

УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ

Литературный слог Фадеева вызывал у Сталина особое отношение.

Александр Александрович не умел писать короткими, отрывочными фразами. Когда надо было срочно составить какое-нибудь постановление или резолюцию, он обращался за советом к другим.

В отличие от Сталина, его литературным учителем был Лев Толстой. Фадеев перенял у него ритм, интонацию, добавив свои краски и собственное дыхание.

Сталина Толстой раздражал, хотя он отдавал ему должное. Он различал за его манерой письма умного, самоуверенного барина, не признающего земных авторитетов.

К Фадееву последнее не относилось. Конечно, Фадеев уверенно и умело владел слогом, но Сталину хотелось, чтобы произведения его главного писателя оставались не только идейно выдержаны, но и максимально доступны широким слоям читателей, как его "Краткий курс" или "Вопросы ленинизма".

Сталину давно хотелось по-товарищески, как писателю с писателем обменяться с Фадеевым мнением по данному вопросу. Но он, не признающий никаких авторитетов, испытывал некоторую неловкость.

Одно дело подсказывать, что писать, о чем писать, другое - каким образом этого добиваться.

Такой разговор требовал специальной тщательной подготовки.

К тому же хотелось загладить урок с "Молодой гвардией".

Товарищ Сталин, как прилежный школяр, вооружившись карандашом, засел за книги Фадеева.

Для убедительности он выписал на чистый лист абзац из пятой главы "Молодой гвардии". "То, что поверхностному взгляду отдельного человека, как песчинка вовлеченного в поток отступления и отражающего скорее то, что происходит в душе его, чем то, что совершается вокруг него, могло показаться случайным и бессмысленным, было на самом деле невиданным по масштабу движением огромных масс людей и материальных ценностей, приведенных в действие сложным, организованным, движущимся по воле сотен и тысяч больших и малых людей, государственным механизмом войны".

Сталин перечитал написанное вслух, пару раз набирая воздух, чтобы добраться до точки. Таких абзацев в романе была не одна сотня. Задумавшись на минуту, он переписал ту же фразу в новой, собственной редакции: "То, что поверхностному взгляду отдельного человека могло показаться случайным и бессмысленным, было на самом деле невиданным по масштабу движением огромных масс и материальных ценностей, приведенных в действие государственным механизмом войны".

Сталин пересчитал строчки и, довольный, пригладил усы. Его фраза оказалась ровно в два раза короче фадеевской, но не утеряла ни грана смысла. Он в который раз повторил известное: "...чтоб словам было тесно, а мыслям просторно. На том и стоим".

Учитывая особый, деликатный характер разговора, он не стал звать даже Жданова.

Стол в Кремле накрыл сам. Скромно, по-холостяцки: пара бутылок "Хванч-кары", коньяк, тонко нарезанный лимон, как он любил, бутерброды с лососем, фрукты, минералка из Тбилиси от Лагидзе...