Григорий Фукс - Двое в барабане

• Название: Двое в барабане
• Автор: Григорий Фукс
• Жанр: Русская классическая проза

---

Александр Александрович, преследуя определенную цель, не побоялся наделить Мечика положительными, в известном смысле, чертами. Херувим получился, а не человек.

С точки зрения никогда не забываемых товарищем Сталиным библейских заповедей, Мечик соответствовал всем десяти.

На первый взгляд, куда до него остальным немытым, нечесаным бойцам, в том числе и партизану Морозке, которого автор библейскими качествами обделил.

Но писателю Фадееву удалось развернуть материал романа так, что библейские качества Мечика оказались на поверку пшиком в горниле революционной борьбы. Сталин был абсолютно согласен с комментариями автора, полезными для читающей публики. "Эти качества остаются у Мечика внешними, они прикрывают его внутренний эгоизм, отсутствие преданности делу рабочего класса, его сугубо мелкий индивидуализм.

В результате революционной проверки оказалось, что грубый, нечестный, склонный к воровству и выпивке, малограмотный Морозка является человеческим типом более высоким, чем Мечик, ибо стремления его выше".

Лучше не скажешь. Честно, прямо, безо всяких заумных фиглей-миглей. Сталин сам предпочитал брать быка за рога, а не ходить вокруг да около.

В той же статье товарищ Фадеев без колебаний раскрывает коммунистические карты: "Нет отвлеченной, "общечеловеческой морали"... Неморально все то, что нарушает интересы рабочего класса". Впоследствии, к удовольствию товарища Сталина, Александр Александрович расширил и уточнил свою классовую позицию, написав литературоведу А. Бушмину: "Старый гуманизм говорил: "Мне все равно, чем ты занимаешься, мне важно, что ты за человек". Социалистический гуманизм требует: "Если ты ничем не занимаешься и ничего не делаешь, я не признаю в тебе человека, как бы ты ни был умен и добр"".

"Каков орел", - отметил Сталин юношескую прямоту писателя и даже позавидовал его смелости.

Накануне войны Фадеев отвечал любознательному нижегородскому школьнику на вопрос: "Кем был бы Мечик в наши дни?" Фадеев терпеливо разъяснил: "Мечик примкнул к революционному движению по мотивам личным, индивидуалистическим, скрытно-карьеристским..."

Сталин объяснение школьнику одобрил, но, как объективный для самого себя читатель, не мог не отметить некоторую натяжку в ответе.

Карьерной жилки он у Мечика не нашел. Если она и была, как указывал писатель, скрытой, то и от самого автора тоже. Не к теще на блины явился в отряд этот Мечик, а под японские пули, накануне разгрома.

А вывод в письме Фадеев подвел объективно: "Мечик принадлежит к худшей разновидности интеллигенции, той ее разновидности, которая плохо поддается переделке, потому что сочетает крайний индивидуализм, ячество с дряблой волей".

Откровенно говоря, товарищ Сталин встречал таких Мечиков даже в ленинском ЦК.

Что касается вопроса об интеллигенции, то он всегда оставался непростой проблемой для партии. Спецы всех видов были необходимы стране, но если б они занимались только своим непосредственным делом, а не лезли в чужие. Мечик относился именно к такой категории путаников, сующих нос куда не следует, и в мыслях, и в поступках. Таким, как он, никогда не понять, что значит революционная необходимость.

Суммируя факты, Сталин без малейших колебаний мог утверждать: писатель Фадеев, в отличие от малограмотного шахтера Морозки, понимал, что враг, мешающий ему идти верной и правильной дорогой, по которой шли такие люди, как Левинсон, Метелица, Бакланов, что этот враг сидел в нем самом и состоял из тех бесполезных для революционной борьбы свойств и качеств, которыми он наделил Мечика!

"Ахиллесова пята"

Сталин никогда не занимался самокопанием, но свои сильные и слабые стороны изучил. При чтении "Разгрома" у него ни на секунду не возникала мысль сравнивать себя с Мечиком, как это пришло в голову Левинсону. У него никогда не было ничего общего с Мечиком. Ему не надо было убеждать себя, как Левинсону: "Нет, все-таки я был крепкий парень, я был много крепче его. Я не только много хотел, я многое мог". Цитата была верная, но без "все-таки" и прочих экивоков.

Кроме того, Сталин не любил сравнений ни с кем, тем более - с такой фигурой, как этот рыжий еврей, будь он даже главным персонажем известной книги.

Придя в революцию, Александр Александрович верно разглядел "ахиллесову пяту" в характере очень многих партийцев. А главное - указал верный путь их перековки.

Первоочередной задачей поставил избавление от мещанского чувства жалости к врагам и самому себе.

Товарищ Сталин, задумавшись, поправил себя, определив очередность в обратном порядке: сначала долой жалость к себе, а потом - к врагам. Такой последовательности придерживался и автор.

"То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть..."?

Или: "Дело прочно, когда под ним струится кровь..."

Исследуя "Разгром", товарищ Сталин не упустил ни одного факта мягкотелости Мечика и его сочувствия "обиженным революцией": бесполезному дезертиру Пике, умирающему партизану Фролову, хозяину реквизированной свиньи, расстрелянному кулаку, убитой лошади и даже "завядшим листьям".

Он оценил упоминание Фадеевым этих "листьев", понимая, что тот вступил в полемику с русским буржуазным философом Розановым - автором упаднического опуса "Опавшие листья". Одна цитата оттуда: "Я не хочу истины, я хочу покоя" - ставила Розанова и Мечика на одну доску.

Этими "листьями" писатель зримо подчеркивал полную непригодность мечиков делу революции.

Какой могла быть жалость, когда вырезают пятиконечные звезды на спине молодого бойца-дальневосточника Бонивура, сжигают в паровозной топке главкома Лазо.

Правда, Сталин так до конца и не сумел разобраться, как военспец такого ранга, единственный за гражданскую войну, угодил в руки японцев. Но это была не тема романа.

А если уж говорить об упреках автору, то лишь в недостатке бдительности, проявленной никудышным, по большому счету, командиром отряда Левинсоном.

Грамотный руководитель, имеющий маломальский военный опыт, при любой ситуации не назначил бы дозорным такого нытика, как Мечик, тем более первым дозорным.

За такой промах Левинсон был достоин трибунала. О подобных деятелях Сталин говорил еще в свою бытность в Закавказье: "Или дурак, или подлец".

Конечно, он прекрасно понимал позицию Фадеева. То, что было ошибкой с военной точки зрения, оправдывалось художественной задачей писателя.

Товарищу Фадееву пришлось приписать существенную промашку уважаемому им руководителю, чтобы завершить разгром Мечика, пригвоздив к позорному столбу.

Писатель Фадеев не первый корректировал правду жизни в пользу художественного вымысла. Цель вполне оправдывала средства.

Отдавая должное многим страницам романа, Сталин высоко оценил придуманный писателем финал. Не последний абзац, как бы приоткрывающий перед уцелевшими бойцами перспективу светлого будущего, а строчки, касающиеся Мечика.

Сталину было известно, что, работая над "Разгромом", Фадеев сначала предполагал дать Мечику застрелиться. Но потом справедливо решил, что тот не заслуживает такого конца.

В окончательной редакции романа Мечик, достав наган, испытывает ужас и, как точно указывает Александр Александрович, "чувствует, что никогда не убьет, не сможет убить себя, потому что больше всего на свете он любил все-таки самого себя - свои страдания, свои поступки, даже самые отвратительные из них".

Сталин припомнил споры с писателем Фадеевым о субъективном и объективном в литературе. В "Разгроме" эти теоретические понятия обрели конкретный смысл. Субъективно, автор сохранил Мечику жизнь, чтобы лишить его ореола мученика.

А объективно, оставив в живых, призывал партийцев и беспартийных к постоянной бдительности, беспощадной схватке с затаившимися в душах врагами. Как говорится в народе: "Бей своих, чтоб чужие боялись".

Хотя Сталин знал, откуда появилось имя Мечик, ему нравилось пусть случайное, но точное попадание в цель. Мечик напоминал слово "меченый", то есть человек с особой отметиной, которого легко распознать среди других и в себе. Дезертир и предатель не мог безнаказанно раствориться в гуще масс. Его приметы и особенности были подробно и тщательно указаны писателем.

Теперь никого не должны были обмануть так называемые библейские добродетели, которыми мечики прикрывались, как фиговым листком, их изворотливый ум, образованность, честность, храбрость, буржуазная порядочность, бесклассовое чувство жалости и милосердия.

Счастливая находка

Как рачительный хозяин, Сталин стремился извлечь практическую пользу из прочитанного. Его внимание особенно привлекло искреннее и глубокое осознание Александром Александровичем своих юношеских недостатков и слабостей. Писатель истово замаливал грехи молодости, "не щадя лба своего". Подобное покаяние, атеистическое по содержанию, но религиозное по характеру, натолкнуло Сталина на любопытную мысль.