Андрей Серба - Тихий городок

• Название: Тихий городок
• Автор: Андрей Серба
• Издательство: Издательство ДОСААФ СССР
• Жанр: О войне
• Год: 1989

Сборник включает остросюжетные повести «Секретные имперские дела» Е. Федоровского, «Взрыв на рассвете» и «Тихий городок» А. Сербы, «Бумеранг» С. Демкина. Герои произведений — люди разных военных профессий. Это и казаки-пластуны, предотвращающие вместе с контрразведкой создание гитлеровцами агентурной антисоветской сети, и разведчики, сумевшие значительно оттянуть сроки создания фаустпатронов, и чекисты, содействовавшие срыву плана превратить Турцию в открытого союзника фашистской Германки. Всех их объединяет верность долгу перед Родиной, высокий профессионализм, мужество и героизм.

---

— Не рановато ответил?

Серенко внимательно посмотрел на замполита. Растягивая слова, чуть ли не по слогам сказал:

— Думаю, что нет. Мятежники всего в нескольких километрах от Красных Скал. И если мы не закупорим быстро тамошние горные проходы, они уйдут к Хлобучу. Это поставит крест на мирных переговорах, которые народное правительство ведет со здешними аковцами. То, что мятежники найдут убежище в бригаде Хлобуча — с согласия ее командования или вопреки ему, — автоматически поставит бригаду в ряды врагов новой власти. Значит, и наших… А моя обязанность — не позволить спровоцировать конфликт между бригадой Хлобуча и Красной Армией. Для этого мятежники не должны дойти до расположения бригады.

Замполит подошел к Серенко, положил ему на плечи ладони, с силой усадил в кресло. Придвинул к креслу стоявший у стены стул, сел на него, наклонился, заглянул в лицо майора.

— Виктор, я у тебя в батальоне уже полгода. По-моему, мы всегда понимали друг друга и находили общий язык. Причем в любых ситуациях, а они иногда бывали ой какие! Почему сейчас не хочешь быть со мной откровенным?

— Не понял.

— Нет, понял, — жестко сказал замполит. — А не понял, сейчас растолкую. Зачем ты начал распространяться о мятежниках и Хлобуче? Ведь я имел в виду совсем другое. Именно, твоё положение как коменданта. А ты ушел от ответа.

— И ты решил сделать это вместо меня?

— Я хочу взглянуть правде в лицо. Зачем валяешь дурака и лезешь под трибунал? Скажи, кто такой Ковальский? Умнейший мужик! Он что, не знает отданного тебе приказа: без распоряжения свыше не совать свой комендантский нос в польские дела? Знает не хуже твоего! Так какого черта он зовет тебя содействовать разжиганию нового очага гражданской войны? Не догадывается, что ты имеешь право помочь ему только с разрешения своего начальства?

Серенко расстегнул верхние пуговицы бешмета, провел рукой по шее и груди.

— За то, что говоришь правду в глаза, я тебя уважаю, Петро. Да и нам есть смысл потолковать начистоту. Ковальский сказал, что звонил моему начальству и ему ответили, что «сначала разберутся в обстановке, а потом примут надлежащие меры». Но когда там разберутся в обстановке, когда примут меры? Когда эти меры никому нужны не будут. И Ковальский обратился ко мне как к своей последней надежде… как к боевому товарищу, который должен его понять. Сама жизнь заставила Ковальского увидеть близкого и верного союзника Польши именно в Красной Армии, в нас с тобой, Петро. И я не откажусь помочь ему в нашем общем деле лишь потому, что этого не позволяет какая-то бумажка-инструкция.

— Это не бумажка, а приказ, который тебе следует выполнять.

— Знаю это. Однако краем уха наслышан о том, что дисциплина в Красной Армии, а сюда входит и дисциплина исполнения приказов, сознательная. Сознательная… Повторяю — сознательная, когда приказ, человеческая совесть и партийный долг слиты воедино.

— Красиво звучит, Виктор. Человеческая совесть, партийный долг, — передразнил коменданта замполит. — Это говоришь ты, потомственный казак, прирожденная военная косточка, кадровый офицер. Тебе ли объяснять, что на войне один бог, один закон, один ключ к победе — дисциплина. А дисциплина — это прежде всего исполнение приказов.

— А я, кстати, никогда не нарушал дисциплины. И совесть моя всегда требовала того же, что и мой солдатский долг. А сейчас долг обязывает меня оказать помощь полковнику Ковальскому, своему боевому товарищу.

— Не путай грешное с праведным. Сегодня ты не просто командир батальона, а в какой-то мере политик. А политика — это осторожность и еще раз осторожность, особенно в той неразберихе, что творится в Польше.

— Значит, я, комендант, в какой-то мере политик. А в полной мере политик это, конечно, ты — мой замполит. Пусть будет так. Вот и растолкуй мне, как должен я, советский военный комендант, отнестись к тому, что на территории моей комендатуры расстреливают советских офицеров? Сидеть, все видеть и ждать приказов свыше?

— Офицеры-инструкторы находятся на войне. Конечно, этих ребят очень жаль, но нельзя из-за смерти двух офицеров вызывать политические осложнения.

— Не криви душой, Петро. Сложи офицеры головы на фронте — это одно дело. Но они не просто погибли, а были расстреляны, и не швабами, а поляками, за освобождение которых от фашистской нечисти проливали свою кровь. Я знал обоих: и капитана Дмитро Иванченко и лейтенанта Игоря Фролова. Боевые заслуженные офицеры! И эти люди расстреляны аковцами как офицеры армии, якобы оккупировавшей Польшу! Ты только вникни в эти слова! Да неужели я буду смотреть на подобные вещи сквозь пальцы, ждать указаний!

Речь майора прервал телефонный звонок.

— Комендант Серенко.

С минуту майор молча слушал невидимого собеседника, затем отрывисто и зло стал бросать в трубку:

— Дежурную сотню в ружье! Немедленно усилить людьми все патрули и КПП! Повысить бдительность! Отвечать огнем на огонь! Во всех случаях неповиновения органам советской военной администрации или польским законным властям быстро и решительно наводить порядок! Всё! Исполнять!

— Опять какое-то ЧП? — встревоженно спросил замполит, когда Серенко швырнул трубку на рычаг.

— В районе станционной водокачки неизвестными обстреляны из пулемета и автоматов солдаты железнодорожной бригады. Четверо убиты, семеро ранены. Одновременно совершено нападение на контрольно-пропускной пункт у северного въезда в город. Один казак убит, двое ранены. Ответным огнем уничтожено трое нападавших, их трупы остались на месте перестрелки. Все убитые в форме жовнежей Войска Польского, в качестве трофеев при них взято три автомата ППС.

— Тебе не кажется, что убитых у КПП могли специально оставить на месте нападения? Уж больно кому-то хочется любой ценой, не мытьем, так катаньем, втянуть нас в польские междоусобицы. А затем на весь мир раструбить, что советские войска уничтожают польских патриотов и силой оружия насаждают в Польше социализм. Но мы не должны поддаться на эту провокацию.

Серенко порывисто вскочил с кресла, несколько раз быстро прошелся взад-вперед по кабинету. Остановился перед собеседником.

— Учишь меня политграмоте, замполит? Полезное дело. Только ты выпустил из виду, что мы пришли на помощь братьям по классу. Так где же наша помощь?

Снова зазвонил телефон, и майор торопливо снял трубку.

— Комендант Серенко.

На этот раз он слушал собеседника и повторял вслух его слова.

— В аковскую бригаду направляется сто шестьдесят — сто восемьдесят мятежников. Кратчайший путь в бригаду им надежно перекрыт. Теперь они могут попасть к аковцам лишь через горные проходы в Красных Скалах… Все ясно, друже. Выступаю на помощь немедленно.

— Значит, решил все-таки наломать дров? — поинтересовался замполит, когда майор опустил трубку.

— Угадал, капитан. Поскольку я комендант, а не хрен с бубенчиками, то намерен полностью использовать предоставленную мне Военным советом фронта власть. Военным советом, а не всякими там инструкциями и циркулярами.

Капитан поднялся со стула, оперся ладонями на крышку стола, наклонился к Серенко.

— Хочешь показать свою смелость и принципиальность, комбат? Не выйдет! Ничего, кроме глупости, ты своим поступком не покажешь, потому что хочешь лбом прошибить каменную стену. Ты хоть понимаешь, против чего идешь? Против линии, спущенной сверху!

— Бог не выдаст, свинья не съест. Видел и вещи пострашнее твоей линии.

— Нет, комбат, не видел. Думаешь, если оставил за спиной три года войны, так ничего страшнее этого уже быть не может? Ошибаешься и крепко! Погибнуть геройски в бою от врага — это одно, а подохнуть от своих, оплеванному до этого с головы до ног, — это другое. Не встречался с таким? Значит, покуда бог миловал. А мне пришлось. Послушай для интереса, как я впервые с ней познакомился… с линией, что сверху спускают.

Приключилось это в тридцатом, в разгар коллективизации. Был я в ту пору в своей станице комсомольским вожаком, и собрали всех нас, партийный и комсомольский актив, в райцентре. Речь перед нами держал особоуполномоченный по коллективизации из самого Краснодара. Долго говорили, с огоньком и в красках, с надрывом и пафосом, а свелось все к двум лозунгам: «Даешь полную коллективизацию!» и «Поголовно уничтожим кулачество как класс!» А наш секретарь райкома возьми да и выступи со своими взглядами. Дескать, в стране уже тринадцать лет Советская власть и эксплуатации чужого труда положен конец. А потому прежде чем зажиточных казаков огульно зачислять в недруги Советской власти, надобно сначала хорошенько с каждым разобраться.

…Разобрались с самим секретарем. Уже через день катил он под конвоем в края, куда и Хабаров с Поярковым не хаживали. А вместе с ним те, кто его на районном активе поддержал. Катили как враги народа, фракционеры, скрытая «контра» и еще с целым развесистым букетом ярлыков. Две войны человек прошел, кочубеевец, краснознаменец, в двадцать первом банды в плавнях уничтожал, а против «линии свыше» слаб оказался… С той поры я этой «линии свыше» пуще, чем черт ладана, страшусь. Смотри, комбат, не раздели судьбу того секретаря райкома. Предупреждаю от чистого сердца, как товарища.