Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти

• Название: Бардадым – король черной масти
• Автор: Юрий Гончаров
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Детектив
• Год: 1967

Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.

«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова. Ермолай, сразу признавший свои сапоги на нем, кинулся было их отнимать, остервенело закричал на человека, велел разуваться, но Жорка не дал, сказав, что все это разберет милиция, а пока ничего трогать нельзя, не положено.

Пойманного привели к сельсовету и там посадили на бревна, предназначавшиеся для ремонта крыльца и привезенные еще весной, так что теперь сквозь них росла трава и лопухи и кора была ободрана от долгого людского сидения. Топор, завернутый в газету, Жорка держал в руках и не отдавал никому до прихода милиции.

Весть о поимке убийцы разнеслась с быстротой невероятной, и всё новые и новые люди, бросая дела, бежали к сельсовету поглядеть на дикого мужика. С минуты на минуту ожидали Максима Петровича и Евстратова, а пока что стояли и дивились: что же это за человек и какими путями попал он в Садовое. Ему пытались задавать вопросы, но он, видимо привыкший к одиночеству, ошалел от многолюдства, сидел молча, и только слабая, не то застенчивая, не то идиотская улыбка временами, запутавшись во всклокоченной бороде, мелькала на его припухшем, по-детски округлом лице. …»

---

Муратов, хотя и бодрился, заставлял себя быть энергичным, напористым, кажется, тоже, как и Щетинин, понимал, что следствие зашло в тупик, топчется на месте…

Однако ему было легче, чем Щетинину. Муратов занимался делом лишь в порядке шефства, контроля, помощи, а ответственность за следствие нес Щетинин, и эта ответственность лежала персонально на нем, и лежала не просто, а тяжким грузом…

В паху у Щетинина глухо, исподволь ныла тупая боль. Проснулся старый его недуг – грыжа, из-за которой, собственно, он и попал в работники уголовного розыска двадцать с лишним лет назад. Медкомиссия военкомата не сочла возможным направить его на фронт в действующую часть, оставила в тылу. «Будете выполнять работу, которая тоже важна и необходима для страны», – сказали Щетинину. Когда война кончилась, он сделал было попытку вернуться в город, к прежней своей профессии – настройщика музыкальных инструментов. Но от старого своего дела он уже поотвык, потерял к нему интерес, а в новое втянулся, обмялся в нем, и шло оно у него неплохо – начальство хвалило, ставило в пример… Жилось в послевоенные годы нелегко, особенно в городе, пострадавшем от военных действий, в районе же с продуктами было легче; к тому же Щетинин успел обжиться, благоустроиться: купил старый дом, отремонтировал его, развел сад, пчел…

Дело в разбухшей рыжей папке, что перелистывал Муратов, поначалу казалось простым и легким. И следователь областной прокуратуры, и оперативные работники, прибывшие из области на подмогу районному угро в связи с происшествием в Садовом, были уверены, что не пройдет и трех-четырех дней, как все будет распутано и кончено. И не такие дела удавалось распутывать и приводить в кратчайшие сроки к полной ясности. Однако прошло и три, и четыре дня, а там и полмесяца, месяц, а происшествие не только не обретало ясности, но, наоборот, по мере того как оказывались несостоятельными первоначальные догадки, становилось все более непонятным, загадочным и темным. Как водится в подобных случаях, рвение в участниках расследования постепенно стало угасать. В начале второго месяца, так ни до чего и не докопавшись, уехали назад оперативники из области, заявив, что раз за дело ответственна прежде всего районная милиция, пусть она его и завершает. Оставшаяся группа растаяла еще быстрее, другие, новые происшествия отвлекали людей, и в конце концов дело, с которым не мог сладить целый отряд опытного, умелого народа, лишь формально осталось за областной прокуратурой, а в действительности повисло на одном Максиме Петровиче Щетинине да на его помощнике, прикрепленном к нему студенте-практиканте юридического факультета Косте Поперечном…

Ох, как был недоволен Максим Петрович тем, что садовское дело закрепили за ним! Известно, что получается с такими безнадежными делами! Они так и остаются нераскрытыми, но следователя бесконечно теребят, поминают на всех совещаниях – и в районе, и в области, страдает служебная репутация… Нераскрытое дело! Да еще какое! А что он может? Он, Максим Петрович Щетинин, не волшебник, не ясновидящий, самый обыкновенный нормальный человек. Некрепкого здоровья, в том возрасте, когда уже в тягость ночевки вне дома, тряская езда в грузовиках, на подводах, на мотоцикле… Скорей бы уж в отставку, на пенсию… Возился бы с пчелами, садом, удил бы рыбу, а вечером пил бы с женою чай – со своим медом, со своим вареньем…

Муратов держал в руках паспортную книжку, приложенную к делу в особом конвертике. Щетинин знал – сейчас Муратов вздохнет и скажет: «Жаль, нестарый еще был мужик!»

Муратов вздохнул и сказал:

– Во, как бывает! Жаль… И лет ему еще совсем немного было… Бедолага! Приехал в гости, а угодил под топор.. Артамонов Серафим Ильич, – прочитал он, как читал до этого не один раз, разглядывая паспорт. – Год рождения тысяча девятьсот одиннадцатый… Так родственники и не отыскались?

– Нет, – покачал Щетинин головой, – совершенно одинокий человек. Жена умерла пять лет назад, детей не было, последние полгода жил в Ялте, снимал комнату в частном доме…

– Знаю, знаю… вот прописка. Вот что, – сказал Муратов деловито, откладывая паспорт, уже больше его не интересовавший. – Я и раньше тебе говорил – надо в Садовом, через жителей. Уверен, голову на плаху кладу, – местные знают больше, чем официально показывают… Это ведь не город, где за угол свернул и – всё, затерялся, ищи-свищи!.. Не может этого быть, чтобы ни один глаз не видел, ни одно ухо не слыхало, ни один нос не почуял. Просто боятся говорить, отместки боятся. Та бабка – как ее? Ганя, что ли? – что напротив Изваловых живет, наверняка кое-что знает. Помнишь, как она затряслась, побелела аж вся, когда ей допрос устроили? Помнишь, как она крестилась, слова вымолвить не могла и все путала, путала? Показала, что в девять уже спать легла, а часов у ней нету, откуда она могла время знать? То не слыхала ничего среди ночи, а то будто все же слышала, как у Изваловых собака брехала…

– Понятно, отчего перепугалась, – ответил Щетинин вяло, снова притягивая к себе «Огонек» и тут же отодвигая его еще дальше, чем он лежал. – А другие на допросах не пугались? Не путали? Кому приятно… Деревня в общем тихая, никаких особо громких происшествий – и вдруг такое событие! Милиция, всякое начальство понаехало, – шутка? Бабка неграмотная, отродясь под следствием не была, а тут – на́ тебе: и слова ее записывают, и с толку нарочно сбивают… Перепугаешься!

– Все это так, все это так… Но надо, брат, надо среди людей послушать… глас народа, так сказать… Парень этот твой, как его? Продольный? Где сейчас, что делает?

– Поперечный, – поправил Щетинин. – Это его наши ребята так нарочно, за рост. Два метра без малого. В Садовом он, уже вторую неделю. Именно с этим заданием…

– Ну, что он собрал?

– Да ничего пока. Было бы что интересное – прискакал бы, он парень шустрый.

– Смешной он какой-то… Рукастый, идет – ногами загребает…

– Это ничего. Зато башка варит. Культурный. Журналы читает. Про все может рассказать – и про снежного человека, и как дельфины меж собой разговаривают… башка!

– Скажи, пожалуйста, какой эрудит! – чуть усмешливо сказал Муратов, ерзая в кресле и расстегивая под галстуком воротничок форменной рубашки: духота допекла-таки и его. – Значит, он все же есть, снежный человек? Вот бы с кем я сейчас местом поменялся! И что это лето такое знойное? Скажи, ведь и ночью спасения нету, ворочаешься, простыня липкая, словно в клею, голова пухнет… Прошу-прошу жену – сделай, пожалуйста, квасу, сделай окрошку, а ей, видишь ли, лень возиться, наварила неделю назад вот такую кастрюлищу борща, и каждый божий день – борщ, борщ! А он мне в глотку не лезет – жирный, мясной… Смотреть на него не могу! У тебя, я знаю, жена мастерица… небось сегодня – окрошка?

– Окрошка, – сознался Щетинин, не удержав улыбки, и с удовольствием представил, как придет сейчас домой, обмоется во дворе под душем, а потом на обвитой зеленью веранде с влажным от поливки дощатым полом станет хлебать молочно-белую от сметаны, алеющую кружочками редиски окрошку из выдержанного в погребе кваса и такую холодную, что тарелка даже покроется по ободку и снаружи мельчайшими бисеринками влаги…

Глава вторая

Бумаги, заключенные в рыжую канцелярскую папку, аккуратно подшитые, пронумерованные, расположенные в определенном порядке и именующиеся «Делом № 127», рассказывали о следующем.

В ночь с восьмого на девятое мая текущего года в селе Садовом ударом топора был убит учитель местной школы Валерьян Александрович Извалов, 51 года, участник Отечественной войны, член КПСС с 1942 года, член партийной организации расположенного в Садовом совхоза, член территориальной комиссии народного контроля. Он был убит во сне, на веранде своего дома, и не один: под топор убийцы попал и его старый друг по военному училищу и фронту, Серафим Ильич Артамонов, 55 лет, которого Извалов долгое время считал погибшим на войне и про которого лишь совсем недавно узнал из газетной заметки, случайно попавшей на глаза, что он жив и успешно трудится в одном из отдаленных районов страны, несмотря на слабое здоровье, подорванное ранениями, долгим пребыванием в немецком плену и в партизанском отряде в болотистых лесах Белоруссии. Друзья списались, условились вместе отметить День Победы, и Артамонов приехал к Извалову в Садовое как раз накануне – в конце дня восьмого мая.

Первым, кто обнаружил преступление, была соседка Изваловых – бабка Ганя, проживающая в маленькой хибарке-мазанке напротив дома учителя. В седьмом часу утра она пошла к Изваловым попросить спичек для растопки печи, как случалось ей не раз ходить и прежде с такою же или какой-либо иной нуждой. Калитка во двор к Изваловым была не заперта, дверь в сени – тоже. Бабка Ганя переступила порог, окликнула хозяев. Так как ей никто не отозвался, она сделала еще несколько шагов в глубь дома – и через полминуты, помертвевшая от страха, трясущаяся, выскочила на улицу и стала сзывать соседей.