Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти

• Название: Бардадым – король черной масти
• Автор: Юрий Гончаров
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Детектив
• Год: 1967

Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.

«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова. Ермолай, сразу признавший свои сапоги на нем, кинулся было их отнимать, остервенело закричал на человека, велел разуваться, но Жорка не дал, сказав, что все это разберет милиция, а пока ничего трогать нельзя, не положено.

Пойманного привели к сельсовету и там посадили на бревна, предназначавшиеся для ремонта крыльца и привезенные еще весной, так что теперь сквозь них росла трава и лопухи и кора была ободрана от долгого людского сидения. Топор, завернутый в газету, Жорка держал в руках и не отдавал никому до прихода милиции.

Весть о поимке убийцы разнеслась с быстротой невероятной, и всё новые и новые люди, бросая дела, бежали к сельсовету поглядеть на дикого мужика. С минуты на минуту ожидали Максима Петровича и Евстратова, а пока что стояли и дивились: что же это за человек и какими путями попал он в Садовое. Ему пытались задавать вопросы, но он, видимо привыкший к одиночеству, ошалел от многолюдства, сидел молча, и только слабая, не то застенчивая, не то идиотская улыбка временами, запутавшись во всклокоченной бороде, мелькала на его припухшем, по-детски округлом лице. …»

---

Столько боли было в словах старого художника, так живо передавалась эта боль и такое зло вызывала она на ретивых, бесшабашных, бездумных «преобразователей», которым ничего не стоит смахнуть с лица земли уникальный храм или дворец и построить на этом месте складское помещение, или превратить старинное кладбище в танцевальную площадку, что Костя скрипнул зубами. Не первую такую статью находил Костя в печати за последнее время. Хорошо хоть, что стали их публиковать. Может, кое-кого это одернет, заставит задуматься, опустить занесенную на очередную реликвию руку. Ведь это же просто непостижимо – этот разгул бессмысленного варварства, с тупым, методичным усердием уничтожающий то, что составляет национальную гордость и должно быть окружено всеобщим почитанием и всеобщей любовной заботой. Откуда оно, это варварство, где его корни? Названия каких только городов и мест не мелькают в тревожных статьях и заметках защитников исторического наследия! Кроме больше всех пострадавшей и понесшей наибольшие потери Москвы – Владимир, Углич, Ярославль, Соловецкие острова, толстовская Ясная Поляна, пушкинское Михайловское… Список длинный, если не бесконечный, к нему можно присоединять все новые и новые имена и факты…

Да вот взять хотя бы город, в котором Костя родился, вырос, живет. Он не упоминается в газетных статьях. А стоило бы! Город тоже славен прошлым. Занимающие не последнее место в государственной истории события тоже оставили в нем след, в нем тоже было немало древних построек, составлявших гордость и приметы города и дававших ему особые, отличительные от других российских городов, черты.

А что сейчас в нем осталось? Верно, война жестоко обошлась с городом, повредила многие его улицы, здания. Но ведь не война уничтожила старинные каменные фигурные столбы с древним гербом города, с высеченной в камне надписью, сколько душ мужского и женского пола в нем проживает, когда-то, лет, наверное, двести назад поставленные на его окраине и обозначавшие городской предел. Столбы мешали трамвайным рельсам, и трамвайщики не нашли ничего лучше, как убрать их совсем. А кто-то, даже не понимая, чего лишается город, и даже, вероятно, нимало не задумавшись над этим, благословил сей труд… Останься же столбы нетронутыми – сейчас они нагляднее любых иллюстрации и диаграмм, любых трибунных патетических слов говорили бы всем и каждому, и горожанам, и впервые приехавшим людям, как вырос, расширился город и как он украсился, каким стал он промышленным, кипучим многообразной жизнью, деятельностью – по сравнению с тем маленьким, тихим, полусонно-провинциальным, каким когда-то он был.

Не война, а нерадение, небрежность привели в такой запущенный, жалкий вид пятиглавую Успенскую церковь, одну из немногих, что вообще-то уцелели в городе, построенную еще в допетровские времена и повторявшую своими скромными, традиционными, изумительно гармоничными формами творения зодчих Суздаля и Ростова Великого, а через них – и древнего Новгорода, и древнего Киева, прародителей русских городов и вообще всей русской земли…

Под буграми, на которых раскинулся город, вдоль обмелевшей, захламленной, замусоренной реки – белеющие песчаными наносами, тоже замусоренные и захламленные пустыри. На них в летнюю пору – только чахлая травка кое-где, да еще можно увидеть пасущихся коз и гусей, принадлежащих жителям окраинных домов. Здесь даже надписи никакой нет, знака никакого, – а ведь именно тут, на этом месте, сейчас таком одичалом и неприглядном, строился Петром первый российский флот. Здесь-то, с ударами плотницких топоров, вытесывавших из дубовых бревен корабельные шпангоуты, и зарождалось могущество российской державы, ее новая и великая судьба – после долгих веков рабства, спячки и прозябания. Здесь, подхваченные резвым весенним ветром, впервые заполоскались на реях стопушечных петровских фрегатов раздвоенные на концах вымпелы и сине-белые боевые флаги, пред которыми скоро пришлось испытать страх и фортам Азова, и турецким, и шведским берегам…

Однажды, этой весною, разыскивая дом товарища, чтобы забрать у него конспекты лекций, Костя случайно забрел на край одного из приречных бугров, взглянул окрест – да так надолго и остался стоять… За серовато-оливковою лентою реки свежо и сочно зеленели луга с болотцами в каемке травяных и камышовых зарослей. Еще дальше, за поймой, на возвышенной плоской равнине, которая когда-то звалась ногайской стороной и была дикой степью с бродящими по ней ордами воинственных кочевников, не раз подступавшими под эти бугры, под стены бревенчатой крепости, одиноко и героично загораживавшей путь в русские – рязанские и московские – земли, сквозь туманный весенний воздух серели бетонные громады нового, недавно возникшего городского района. Это была красивая панорама, но Костю тогда больше заинтересовало другое – лежавший под буграми пустынный речной берег с фигурками рыболовов, приткнувшимися кое-где на мысках, возле вбитых колов и полузатопленных лодчонок, с проросшей травой красниною от кирпичного щебня на том месте, где до самой войны несокрушимо и прочно стоял построенный Петром цейхгауз, а в войну был разбомблен и разрушен, и потом растащен до последнего кирпичика жителями – на подправку своих пострадавших от военных действий жилищ.

Косте вспомнилось, как он размечтался тогда, – неизвестно даже почему. Вероятно, картина, которую он созерцал, располагала к этому сама собою. «Ну ладно, – думал он, стоя на обрыве, – не сберегли, не сохранили цейхгауз и все другое, что здесь было построено и оставлено Петром. Дух разрушения, черт побери, так же силен, как и дух созидания, а иногда даже одолевает, берет верх. Но почему бы не воссоздать хотя бы часть того, что тут было, вновь – по сохранившимся чертежам, гравюрам, рисункам, описаниям в старых книгах? Вернуть городу то, что неотъемлемо принадлежит его истории, не забыто и посейчас. Сомкнувшись с деяниями нового времени, как бы это великолепно украсило его, какой бы придало ему колорит! Вот там бы, – Костя мысленно увидел это со твоего бугра. – там бы поставить адмиралтейство, в том самом виде, в каком оно когда-то стояло: бревенчатое, с башенкою в центре, с золоченым шпилем на башенке и адмиралтейским флагом, – как зарисовал это иностранный путешественник господин Корнелиус де-Бруин, вот с этого самого, может быть, бугра, с которого смотрит Костя. А вон там бы, в некотором отдалении друг от друга, поставить бы на старые их места дворцы – самого Петра, его верного помощника во всех начинаниях Меншикова, первого российского «адмиралтейца» Апраксина… Тоже бревенчато-деревянные, в затейливой резьбе, которую так искусно могли творить мужицкие топоры, одинаково гожие на любую работу. Раскидать бы по берегу бревна в ворохах щепы, да с воткнутыми в иные остроотточенными топорами – будто мастеровой люд только-только отнял от топорищ мозолистые ладони, удалившись на краткий отдых к котлам с чечевичной похлебкой… А у самой воды соорудить из таких же бревен две-три верфи с кораблями на них, – чтоб один был едва-едва начатым: килевой брус с круто загнутым на конце форштевнем, с голо, точно ребра скелета, горчащими шпангоутами, другой – в середке работы, а третий – совсем уже готовый, с мачтами и реями, с пушечными дулами, черно и грозно глядящими по бортам в открытые люки… И тут же, на берегу, как было тогда – примитивные, из дерева, лебедки, кузнечные горны под прокопченными берестяными навесами, бунты смоляных канатов, бочки с вонючим салом для смазки пушечных лафетов, сами пушки, как бы приготовленные к погрузке на корабли, горками наваленные возле них ядра с меловыми цифрами, означающими вес…

Со всех концов страны, да что страны – из-за границ поехали бы смотреть на такое чудесное зрелище! Дорого обойдется? Так ли уж дорого! Да туристы из своих карманов в год-два с лихвой покрыли бы все издержки. Ведь и сейчас приезжают, и даже иностранцы: старый русский город, такая история, такая слава в прошлом!»

– Тебе бы к нам на комбинат! – на весь салон гремел горбоносый. Энергия его не иссякла, даже как будто прибавилась; он и приятель его в бордовой тенниске продолжали спорить, но уже, кажется, о другом, не о разводах. Новая сигарета свешивалась у горбоносого с нижней губы.

– В технике ты – сила, башка у тебя по этой части золотая, ты бы в гору знаешь как попер! Гарантию даю – через пару лет тебя бы уже на цех начальствовать поставили… Ну, чего ты сидишь в этой своей дыре? Чего ты там нашел хорошего? Заводишко ваш карликовый…

– Полная квартира… – вздыхая, с сумрачным лицом, на котором разожженные горбоносым страсти боролись с сомнениями, повторял толстый малый в тенниске, ерзая в кресле. – Разве такую мне у вас дадут? Три комнаты…

Народ в салон все подваливал. Сдвинув два столика, собрав на них чуть не все салонные пепельницы, шумная компания картежников развернула веера игральных карт. Совсем рядом с Костей, придвигая к столу кресла и стулья, усаживались, готовясь начать сражение, доминошники…