Валерий Казаков - Тень гоблина

• Название: Тень гоблина
• Автор: Валерий Казаков
• Жанр: Политический детектив

Политический роман — жанр особый, словно бы «пограничный» между реализмом и фантасмагорией. Думается, не случайно произведения, тяготеющие к этому жанру (ибо собственно жанровые рамки весьма расплывчаты и практически не встречаются в «шаблонном» виде), как правило, оказываются антиутопиями или мрачными прогнозами, либо же грешат чрезмерной публицистичностью, за которой теряется художественная составляющая. Благодаря экзотичности данного жанра, наверное, он представлен в отечественной литературе не столь многими романами. Малые формы, даже повести, здесь неуместны. В этом жанре творили в советском прошлом Савва Дангулов, Юлиан Семенов, а сегодня к нему можно отнести, со многими натяжками, ряд романов Юлии Латыниной и Виктора Суворова, плюс еще несколько менее известных имен и книжных заглавий. В отличие от прочих «ниш» отечественной литературы, здесь еще есть вакантные места для романистов. Однако стать автором политических романов объективно трудно — как минимум, это амплуа подразумевает не шапочное, а близкое знакомство с изнанкой того огромного и пестрого целого, что непосвященные называют «большой политикой»…

Прозаик и публицист Валерий Казаков — как раз из таких людей. За плечами у него военно-журналистская карьера, Афганистан и более 10 лет государственной службы в структурах, одни названия коих вызывают опасливый холодок меж лопаток: Совет Безопасности РФ, Администрация Президента РФ, помощник полномочного представителя Президента РФ в Сибирском федеральном округе. Все время своей службы Валерий Казаков занимался не только государственными делами, но и литературным творчеством. Итог его закономерен — он автор семи прозаико-публицистических книг, сборника стихов и нескольких циклов рассказов.

И вот издательство «Вагриус Плюс» подарило читателям новый роман Валерия Казакова «Тень гоблина». Книгу эту можно назвать дилогией, так как она состоит из двух вполне самостоятельных частей, объединенных общим главным героем: «Межлизень» и «Тень гоблина». Резкий, точно оборванный, финал второй «книги в книге» дает намек на продолжение повествования, суть которого в аннотации выражена так: «…сложный и порой жестокий мир современных мужчин. Это мир переживаний и предательства, мир одиночества и молитвы, мир чиновничьих интриг и простых человеческих слабостей…»

Понятно, что имеются в виду не абы какие «современные мужчины», а самый что ни на есть цвет нации, люди, облеченные высокими полномочиями в силу запредельных должностей, на которых они оказались, кто — по собственному горячему желанию, кто — по стечению благоприятных обстоятельств, кто — долгим путем, состоящим из интриг, проб и ошибок… Аксиома, что и на самом верху ничто человеческое людям не чуждо. Но человеческий фактор вторгается в большую политику, и последствия этого бывают непредсказуемы… Таков основной лейтмотив любого — не только авторства Валерия Казакова — политического романа. Если только речь идет о художественном произведении, позволяющем делать допущения. Если же полностью отринуть авторские фантазии, останется сухое историческое исследование или докладная записка о перспективах некоего мероприятия с грифом «Совершенно секретно» и кодом доступа для тех, кто олицетворяет собой государство… Валерий Казаков успешно справился с допущениями, превратив политические игры в увлекательный роман. Правда, в этом же поле располагается и единственный нюанс, на который можно попенять автору…

Мне, как читателю, показалось, что Валерий Казаков несколько навредил своему роману, предварив его сакраментальной фразой: «Все персонажи и события, описанные в романе, вымышлены, а совпадения имен и фамилий случайны и являются плодом фантазии автора». Однозначно, что эта приписка необходима в целях личной безопасности писателя, чья фантазия парит на высоте, куда смотреть больно… При ее наличии если кому-то из читателей показались слишком прозрачными совпадения имен героев, названий структур и географических точек — это просто показалось! Исключение, впрочем, составляет главный герой, чье имя вызывает, скорее, аллюзию ко временам Ивана Грозного: Малюта Скураш. И который, подобно главному герою произведений большинства исторических романистов, согласно расстановке сил, заданной еще отцом исторического жанра Вальтером Скоттом, находится между несколькими враждующими лагерями и ломает голову, как ему сохранить не только карьеру, но и саму жизнь… Ибо в большой политике неуютно, как на канате над пропастью. Да еще и зловещая тень гоблина добавляет черноты происходящему — некая сила зла, давшая название роману, присутствует в нем далеко не на первом плане, как и положено негативной инфернальности, но источаемый ею мрак пронизывает все вокруг.

Однако если бы не предупреждение о фантазийности происходящего в романе, его сила воздействия на читателя, да и на правящую прослойку могла бы быть более «убойной». Ибо тогда смысл книги «Тень гоблина» был бы — не надо считать народ тупой массой, все политические игры расшифрованы, все интриги в верхах понятны. Мы знаем, какими путями вы добиваетесь своих мест, своей мощи, своей значимости! Нам ведомо, что у каждого из вас есть «Кощеева смерть» в скорлупе яйца… Крепче художественной силы правды еще ничего не изобретено в литературе.

А если извлечь этот момент, останется весьма типичная для российской актуальности и весьма мрачная фантасмагория. И к ней нужно искать другие ключи понимания и постижения чисто читательского удовольствия. Скажем, веру в то, что нынешние тяжелые времена пройдут, и методы политических технологий изменятся к лучшему, а то и вовсе станут не нужны — ведь нет тьмы более совершенной, чем темнота перед рассветом. Недаром же последняя фраза романа начинается очень красиво: «Летящее в бездну время замедлило свое падение и насторожилось в предчувствии перемен…»

И мы по-прежнему, как завещано всем живым, ждем перемен.

Елена САФРОНОВА

---

— Для многих, и не только в армии, Плавский − это какая-то надежда на будущее. Так что подобная легкомысленность недопустима вдвойне. Надеюсь, вы как человек военный это понимаете?

— Много я чего понимаю, но принимать решения будет Секретарь, а на нашу долю, как всегда, выпадет почётная обязанность претворить их в жизнь или уже, на худой конец, устроить так, чтобы волки были сыты и овцы целы. Пойдёмте к Ивану Павловичу, пока он в зал не вернулся.

Плавский, уединившись в соседнем кабинете, разговаривал по мобильному телефону. Сергеев, успевший переодеться в камуфляж, демонстративно загородив собой дверь, о чём-то шептался со своими подчинёнными.

— Александр Леонидович, извини, что прерываю вашу беседу, — на ходу начал Скураш, — срочно нужен «доступ к телу». Хотя, судя по твоей боевой раскраске, ты должен быть в курсе дела. Это правда?

— Что?

— Не делай умное лицо, ты же офицер! Кто уговорил шефа ехать с Исмаиловыми?

— Малюта Максимович, вы бы потише говорили, — оглядываясь по сторонам, зашептал Александр, — мне и так головной боли хватает. Никто его не уговаривал, он сам меня с Евламповым битый час убеждал, что это самый безопасный путь.

— Значит, мы с вами опоздали. Обидно, — обернувшись к разведчику, развёл руками Малюта, — шеф принял решение, убедил наиболее продвинутых адреналинщиков, и чёрта с два их теперь удастся вернуть на путь истинный. Хотя попробовать бы надо. С кем у него разговор? Может, нам зайти?

— Я бы не советовал. Аслан Масхадов уже третий раз звонит.

— Интересно, а этому чёрту что надо?

Дверь резко распахнулась, Плавский раздражённо сунул телефон в руки охраннику и, смерив подчинённых колючим взглядом, выдавил из себя вместе с клубами табачного дыма:

— Чтобы через сорок минут все были в единой форме одежды, — и, останавливая двинувшегося к нему Малюту, предупредительно подняв руку, готовым зарычать голосом добавил: — Никаких возражений и пререканий. Выполняйте приказ.

Неожиданно выглянувшее солнце придурковато щурилось в нешироких промоинах облаков. Осмелевшие, уже слегка тронутые осенними красками листья беззастенчиво стряхивали с себя холодные капли прямо на головы беспечных прохожих, явно поспешивших избавиться от надоевших зонтов и капюшонов. Приморский город жил своей обычной жизнью.

Когда-то давно, в последние годы выдыхающегося Горбачёва, Скураш часто приезжал сюда и неплохо знал местные традиции и нравы. Уже тогда за кажущимся спокойствием и незыблемостью традиций всё чётче вырисовывалась тень национального отчуждения и религиозной нетерпимости. Постепенно в ещё существующем Советском Союзе сужались зоны русского влияния. Малюта до сих пор помнил один случайно подслушанный ночной разговор. Его и говорящих разделяла густая, ломкая стена живой изгороди и непроницаемая, вязкая мгла южной ночи. Люди шли по соседней аллее и остановились прикурить. В темноте любой, даже самый маленький огонёк кажется чуть ли не ослепительной вспышкой.

— Послушай, Мамед, — полушёпотом, взволнованно, как показалось Малюте, пытался возражать один из собеседников, судя по окающему выговору, выходец из центральных областей России, — ты же не умеешь, а главное, не знаешь, как это делать…

— Вадим Сергеевич, дорогой, я что сам этого хочу, а? Ну, ты посуди, если не я займу твоё директорское кресло, его всё равно займут наши, только вот, кто это будет, ни тебе, ни мне не известно. Так на кой чёрт упускать такой шанс?

— Да обидно же! Я что не родной в этих местах? Завод с нуля поднимал…

— Никто у тебя твоих заслуг не отнимает. Почёт и уважение тебе от горцев, а вот управлять ты дальше не можешь. Все управленческие места решено передать национальным кадрам. Да и Аллах с ним, с этим директорским стулом. Мы с тобой уже сколько времени дружим? Детей поженили. Дальше, я боюсь, дурнее будет, разговоры разные ходят. Говорят, что квартиры в центре Махачкалы надо у ненаших отобрать и передать своим. Говорят, уже и списки составляют. Боюсь, скоро вообще тебе с семьёй уехать придётся от греха подальше…

Задымив сигаретами, они разошлись не прощаясь.

«Что за бред, — подумал Скураш — Какие списки, какие выселения? Кто разрешит?»

Прошло всего четыре года, и в девяносто втором выселяли уже без всяких списков. Просто стучали ночью в дверь и давали время на сборы. Не уедешь − пеняй на себя, поплатишься здоровьем своим и семьи.

С того лета Махачкала мало чем изменилась, хотя запустение и обшарпанность фасадов достигли той критической черты, которая не дает размыться общепринятым понятиям цивилизации. Зато среди всеобщего разора то там, то сям высились краснокирпичные громады новых особняков.

Переодевшись у разведчиков и вооружившись «стечкиным», Малюта не торопясь шагал за провожатым к дому братьев Исмаиловых. Глядя на малиноворылые фасады аляповатых вилл «новых дагестанцев», он пытался разгадать тайну красного кирпича. Почему при наличии сотни иных, более практичных и современных строительных материалов у новых хозяев России в неизменном почёте остаётся именно красный кирпич? И вдруг его осенило: «Да они же под Кремль косят! Пусть даже неосознанно, но в большинстве своём это явное подражание символу власти и вседозволенности, освещённому веками. У иных даже заборы выложены с зубцами…»

— Малюта Максимович, — окликнул его из притормозившего «ленд-крузера» «Сашка Советский Союз», — садитесь, подвезу, а заодно кое-что обсудим.

Малюта с удовольствием променял полупустую улицу с недружелюбными взглядами случайных прохожих на комфортное сиденье автомобиля. Но поговорить не удалось, так как сопровождающий вслед за Малютой тоже нырнул в салон.

Доехали быстро. Дом Исмаиловых более походил на средневековый замок в мавританском стиле, чем на скромное жилище народного избранника.

«И этот краснокирпичный, — отметил про себя Скураш, — Господи, до чего же им всем хочется в небожители! — но тут же сам себя осадил: — А тебе разве не хочется? Молчал бы уж лучше».

К дому то и дело подъезжали машины, подходили люди, некоторые, из них не таясь несли в руках автоматы или кое-как прикрытые тряпьём пулемёты. Пистолеты, насколько успел заметить Малюта, были почти у всех.

— Оружия здесь что грязи, — словно угадывая его мысли, вполголоса произнёс пресс-секретарь Плавского. — Вообще, мне кажется, оружие и его бесконтрольное хождение − одна из самых больших наших бед в будущем. Если бы забугорные радетели демократии узнали подлинное состояние дел по бесхозному оружию, я представляю, какой бы крик поднялся!

— Бросьте, Александр, всё они прекрасно знают. Но знание вопроса и его политическое решение − две порой абсолютно противоположные вещи. Я иной раз смотрю на нашу действительность и, поверьте, оторопь берёт. Мы ведь со своей национальной исключительностью уже на протяжении почти двух веков представляем самую реальную угрозу существованию всего человечества. Может, звучит не совсем патриотично, но это так. Я бы вообще, послал бы на хрен всю эту любовь к отеческим гробам и дымам родного пепелища и бросился в объятия русоборцев, если бы увидел в их глазах хотя бы искорку сочувствия и искренности. Но, увы, пусты и равнодушны их очи, так что, боюсь, скоро у нас, кроме этих самых перманентных пепелищ, больше ничего и не останется.

— Малюта Максимович, что-то вы не ко времени затеяли эту тему, а может, напротив, и в самый раз. Ведь у нас уже давно повелось: как война на пороге, так мы сейчас же начинаем длинное и, главное, как правило, бесплодное самокопание: кто мы? что мы? как спасти мир? кто прав, кто виноват?..

— Внимание! — завопил, наверное, от переполняющей его гордости выскочивший на крыльцо абориген. — Кто едет на секретный апираций − остаться тут! — он повелительно ткнул перед собой пальцем. — Асталный идут по домам, когда нада − пазавут!

— Давайте-ка подойдём ближе, Малюта Максимович, а то, как бы в «асталный» не угодить.

Из города выбирались медленно. На Кавказе, как и в деревне, сохранить в тайне свои замыслы также трудно, как и наносить дырявым вёдрам воды. Караван из пятнадцати ощетинившихся оружием джипов едва продвигался по запруженным машинами и народом улицам. Всё это скопление людей и техники гудело, гортанно орало, замысловато жестикулировало, махало платками, желало удачной поездки, а в остальном − просто глазело. И эти многолюдные проводы ничего хорошего не предвещали.

8.

Стемнело по-осеннему быстро. Машины, захлебываясь светом собственных фар, буравили плотный, как намокшая чёрная вата, мрак безлунной ночи.

Малюта попытался представить себе со стороны их колонну, получалась длинная, светящаяся полоса с размытыми скоростью, тёмными пятнами машин. Ничего воинственного, угрожающего ни в этой пульсирующей бледной полоске, ни в пытающейся её поглотить темноте не было. Ровно гудел мотор, мирно лил свой зеленоватый свет щиток приборов, в салоне молчали и курили.