Владимир Набоков - Лаура и ее оригинал

• Название: Лаура и ее оригинал
• Автор: Владимир Набоков
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9985-0657-4

Событие мирового масштаба! Мировая премьера!

В конце ноября 2009 года состоится мировая премьера последнего, до сих пор неизданного, романа «Лаура и ее оригинал» знаменитого русско-американского писателя, одного из классиков литературы ХХ века, Владимира Владимировича Набокова.

Российское издание книги появится после выхода американского и английского изданий, выход которых намечен на 17 ноября 2009 года.

Издательский Дом «Азбука-классика» приобрел исключительные права на публикацию романа в России. Издание осуществляется в рамках соглашения с сыном писателя Дмитрием Владимировичем Набоковым, владельцем международного Фонда наследственного имущества Владимира Набокова (The Estate of Vladimir Nabokov).

Долгое время рукопись неоконченного Владимиром Набоковым произведения хранилась в одной из банковских ячеек в Швейцарии и могла быть уничтожена, именно так автор велел распорядиться ею незадолго до собственной смерти.

И вот теперь, более чем через 30 лет после смерти Владимира Набокова, сын писателя Дмитрий после долгих лет размышлений принял решение опубликовать эту, по его мнению, «блестящую, оригинальную и потенциально революционную» вещь, представляющую собой «самую концентрированную квинтэссенцию творчества» его отца.

Согласно предположениям специалистов по творчеству писателя, новый роман является еще более откровенным, нежели его сенсационный бестселлер «Лолита», принесший ему скандальную славу в 1955 году.

Последняя работа Набокова, а именно 138 каталожных карточек, исписанных рукою автора — лишь набросок так и не оконченного романа, над которым писатель работал в последние годы жизни.

Содержание рукописи держится в строжайшем секрете, однако фрагменты «Лауры и ее оригинала» видел биограф Набокова Брайан Бойд, по чьим словам, «это шедевр технического мастерства, совсем как поздние произведения Шекспира, где тот очень сосредоточенно расширяет границы своего личного метода».

Текст романа «Лаура и ее оригинал» будет издан в двух вариантах:

1. Массовое издание. Формат 70х90/32

В издание входит русский текст романа с указанием на полях номеров карточек, с которых сделан перевод. Также в книгу включены две статьи. В своем предисловии сын писателя Дмитрий Набоков рассказывает, почему он решился на публикацию романа против воли отца. В послесловии переводчик Геннадий Барабтарло пытается объяснить смысл композиции романа, уделяя особое внимание порядку следования карточек, принятому Дмитрием Набоковым и консультантом-литературоведом, порядку, в котором читатель сможет познакомиться с текстом романа.

Тираж: 50 000 экз.

2. <…>

---

[52]

[Четвертая (3)]

мать выведена как вымышленная киноактриса под именем «Майя Уманская».

Как бы то ни было, она вдруг упала на траву лужайки в разгар живописной церемонии. Это событие было увековечено на замечательном снимке, помещенном в «Архиве». На нем Флора запоздало стоит на коленях, пытаясь нащупать отсутствующий пульс матери; на нем можно видеть и мужчину колоссальной тучности и известности, который тогда был еще с Флорой незнаком: он стоит сразу за ней, с обнаженной и склоненной головой, и смотрит на ее ноги, белеющие из-под

[53]

[Четвертая (4)]

черной мантии, и на белокурые волосы под плоской академической четвероуголкой.

ГЛАВА ПЯТАЯ

[54]

[Пятая (1)]

Д-р Филипп Вайльд был блестящий невролог, выдающийся профессор и человек весьма и весьма состоятельный; одного только ему недоставало — привлекательной наружности. Однако непомерная его толщина недолго поражала всякого, кто видел, как он семенит к кафедре на своих несообразно маленьких ножках, и кто слышал, как он с каким-то кудахтаньем откашливается, перед тем как начать очаровывать аудиторию блеском своего интеллекта. До интеллекта Лаура была не большая охотница, но ее завораживали его слава и состояние.

В то лето опять вошли в моду

[55]

[Пятая (2)]

веера — и тем же летом она решила женить на себе знаменитого Филиппа Вайльда, философии доктора. Она только что открыла boutique d'éventails[30] вместе с одной сатгонской студенткой и художником из поляков Равичем, фамилью которого иные произносили как «Роич», а сам он как «Раич»[31]. Веера были черные и лиловые, были оранжево-лучистые, как брызнувшее из-за туч солнце, а были разрисованные китайскими бабочками-парусниками, и их поднимали как пыль, и однажды Вайльд зашел и купил сразу пять штук (она на пальцах показала, что — «пять», раздвинув их,

[56]

[Пятая (3)]

как складки веера), для «двух теток и трех племянниц», коих у него не было и в помине, но это неважно, такая расточительность была ему несвойственна. Робость его удивила и разсмешила Флауру[32].

Ее ожидали сюрпризы менее забавные. Теперь, через три года после их брака, она была по горло сыта и его состоянием, и его славой. В быту он оказался скрягой. В его особняке в Нью-Джерси катастрофически недоставало прислуги. В аризонском имении годами не переменяли обстановки. На вилле на Лазурном берегу не было бассейна для

[57]

[Пятая (4)]

купанья и имелась всего одна ванная.

Всякий раз, что она пыталась исправить такое положение вещей, он издавал какой-то негромкий писк или кряк и его карие глаза вдруг наполнялись слезами.

Ей воображались их путешествия

[58]

[Пятая (5)]

подобием рекламных картинок: длинные, белые, как пудра, пляжи, тропический бриз ерошит ее волосы и пальмовые листья; а он видел в них запрещенную ему снедь, растранжиренное время и чудовищные расходы.

Иван Воган[33]

[59]

[Пятая 1]

Роман «Моя Лаура» был начат вскоре после завершения любовной истории, в нем описанной, кончен в течение года, напечатан три месяца спустя и тотчас же в пух разбит рецензентом одной из главных газет. Книга перенесла это стойко, и под аккомпанемент сдержанно кряхтевших трудолюбивых библиотечных Парок[34], незримо тянувших ее наверх, она вскарабкалась на вершину списка самых ходких книг, а потом начала оттуда сползать, но задержалась на отвесной ледяной стене на полпути

[60]

[Пятая 2]

вниз. Воскресенье шло за воскресеньем[35], и казалось, что «Лаура» каким-то чудом зацепилась за седьмую ступеньку (последнюю из числа заслуживающих внимания) или что, может быть, какой- то безымянный агент, нанятый автором, еженедельно скупает ровно столько экземпляров, сколько нужно, чтобы удержать «Лауру» на этом месте; но вот пришел день, когда выше стоявший скалолаз оступился и сорвался, увлекая за собой и седьмой, и восьмой, и девятый номера, и все они покатились вниз безо всякой надежды вернуться на прежние позиции.

Первое лицо книги — страдающий

[61]

[Пятая 3]

неврозами, неуверенный в себе литератор, который создает образ своей любовницы и тем ее уничтожает. Статически (если можно так выразиться) портрет правдив. Такие устойчивые подробности, как ее манера приоткрывать рот, вытирая полотенцем промежность, или прикрывать глаза, нюхая непахнущую розу, совершенно совпадают с оригиналом […][36]

[…] равно как и сухая проза автора,

[62]

с выполотыми пышными прилагательными.

Филипп Вайльд прочитал «Лауру»,

[63]

где он показан сочувственно, как принято изображать «крупных ученых», и хотя ни одна из его физических черт в книге не упомянута, он выведен там с поразительной, классической отчетливостью под именем Филидора Соваж[37].

[ГЛАВА ШЕСТАЯ?]

«Таймс», 18 дек. 1975

[64]

«Энкефалин, присутствующий в мозгу, производится теперь синтетически». «Он подобен морфию и другим опиатам». Дальнейшие исследования покажут, как и почему «морфий веками используется для утоления боли и дает ощущение эйфории»[38]. (Придумать коммерческое название, напр. цефалопиум; найти термин взамен энкефалина.)

Я учил [вздумал][39] подражать самовластному нейромедиатору, грозному посыльному, с которым я передаю мозгу приказ о самоуничтожении.

[65]

[Д[невник?] 0-]

Самоубийство делается приятным, его соблазнительная пустота […]

[66]

[Д 1]

довольствуется одной строкой […] Учащийся, желающий умереть, должен сперва выучиться проэцировать мысленный образ самого себя на внутреннюю грифельную доску. Поверхность сия, в своем оптимальном, нетронутом виде, имеет глубокий, непроницаемый темно-сливовый (но не черный) оттенок и есть не что иное, как испод наших закрытых век.

Для того чтобы обеспечить максимально ровный фон, нужно тщательно удалять гипнагогические горгульи и энтоптические[40] роенья, которые

[67]

[Д 2]

осаждают зрение, уставшее от чрезмерно долгого разглядывания коллекций монет или насекомых. Чтобы расчистить место, обычно бывает довольно хорошо выспаться и сделать примочку для глаз.

Засим следует мысленный образ. Приготовляясь к опыту над самим собой — долго продвигаясь на ощупь и допуская ошибки, избежать которых эти заметки должны помочь начинающему, — я разсматривал возможность набросать на своей приватной грифельной доске более или менее подробный, относительно узнаваемый автопортрет.

[68]

[Д 3]

В зеркале платяного шкапа я вижу огромную, бесформенную тушу с печальными кабаньими глазками; но я лишен зрительного воображения и совершенно не способен загнать себе под веко Найджела Деллинга[41], не говоря уже о том, чтобы удержать его там хоть какое- то время в определенном телесном виде. Позже я испытывал разнообразные условные изображения: манекен Деллинга, скетч скелета, или может быть воспользоваться литерами моего имени и фамильи? Трижды в них повторяющаяся гласная совпадает в значении с любимым нашим местоимением[42] и

[69]

[Д 4]

таким образом подсказывает изящное решение: одним быстрым движением мелка можно провести посредине поля моего зрения простой вертикальный штрих [|], а кроме того, можно разметить легкими поперечными линиями три части тела: ноги, туловище и голову.

Прошло несколько месяцев с тех пор,

[70]

[Д 5]

как я начал трудиться — не всякий день и не подолгу — над вертикальной чертой, обозначающей мое «я». Скоро я научился мысленным большим пальцем уверенно стирать основание этой линии, на которое приходились мои сдвинутые ступни. Я был еще новичок в деле само-вымарывания и поэтому приписывал ощущение восторженного облегчения от утраты пальцев ног (когда я стирал беленькую ножку с более чем рукоблудным удовольствием) тому обстоятельству, что страдал неимоверно с того времени, что сменил

[71]

[Д 6]

детские мои сандалии на элегантные туфли, в самой лакированной коже которых отражались мука и отрава. И каким наслаждением было ампутировать эти мои крошечные ступни! Да, крошечные, и однако, я всегда желал, щеголеватый толстячок я разэдакий, чтобы они выглядели еще меньше. Носимая днем обувь постоянно жала, постоянно. Я доволакивался до дому со службы, снимал причинявшие мучительную боль франтоватые полуботинки и надевал удобные старые шарканцы. Этот акт милосердия неизменно вызывал у меня сладострастный вздох, который моя жена, если я по

[72]