Екатерина Вадимовна Мурашова - Барабашка - это я: Повести

• Название: Барабашка - это я: Повести
• Автор: Екатерина Вадимовна Мурашова
• Жанр: Детская проза
• Год: 1998

«БАРАБАШКА — ЭТО Я»:

Рассердившись, он может устроить пожар без спичек, одним взглядом. И ему это вовсе не нравится… Он испуган своими странными разрушительными способностями. Сбежав из дома и попав в институт в Москве, где изучают аномальные явления, он знакомится с другими «барабашками». И хотя судьбы его новых друзей печальны, страх исчезает…

«ОБРАТНО ОН НЕ ПРИДЕТ»:

Вторая повесть, вошедшая в этот сборник, о бескорыстной дружбе двух мальчишек, сбежавших из детского дома, и девочки из вполне благополучной семьи.

---

Дома я никогда не рассказываю про этих людей, да и про саму «полосу» тоже, потому что думаю так: если мама и бабушка узнают про все, что я вижу в «полосе», то они, наверное, запретят мне гулять там. А куда я тогда пойду? С кем?

В «полосе» здорово играть. Но не в резиночку или классики. В ней хорошо играть в «представления». Можно представить себя абсолютно кем угодно и где угодно. В «полосе» всегда найдется подходящий утолок.

Иногда, когда я ничего не представляю и гуляю в «полосе» сама по себе, мне страшно хочется куда-нибудь уехать. Мимо плывут огромные электровозы и тащат куда-то вереницы вагонов. Из-за белых занавесок рассеянно смотрят люди. Я их вижу, а они меня — нет. Все они едут куда-то далеко, в другие края, и думают о чем-то своем. Странно: мне трудно поверить в то, что эти спокойные, даже какие-то замедленные люди за окнами — те же самые, которые только что на вокзале так истошно кричали, бежали куда-то, суетились, тащили узлы и ящики. Как странно они меняются… Интересно, какой стала бы я, если бы так же, как и они, села в поезд и поехала куда-нибудь далеко-далеко?

В «полосе» я уже три раза каталась на поездах. Два раза совсем по чуть-чуть, проехала минуточку на подножке и соскочила, а один раз уехала так далеко, что потом почти три часа шла обратно по рельсам, чтобы не заблудиться. Я вовсе не хотела так далеко заезжать, просто поезд вдруг пошел очень быстро и я боялась спрыгнуть.

Дома мне тогда здорово попало за то, что поздно вернулась, хотя я, конечно, ничего не рассказывала о своем приключении и соврала, что заигралась в соседнем дворе в резинку. Но я совсем не жалею, что уехала, потому что когда стоишь на площадке, тебя обдувает ветерок и впереди неизвестно что — это так страшно и так здорово, что дух захватывает. И еще, когда я в тот раз искала какой-нибудь состав, чтобы доехать на нем до дома, то вдруг в одном из вагонов увидела приоткрытую дверь, и из нее в щелку шел такой живой-живой запах, и что-то там шевелилось и хрумкало. Я повисла на ручке и даже чуть-чуть покачалась на ней. Дверь еще немного отъехала в сторону, и оттуда показалась настоящая лошадиная голова с черной челкой и лиловыми глазами. Я влезла на подножку, заглянула внутрь и увидела, что весь вагон заполнен разноцветными конями. Такими красивыми и живыми, что прямо умереть можно.

Лошадь, которая была ближе всех ко мне, фыркала, дышала мне в шею и трогала меня теплыми, щекотными губами. Я вспомнила, что у меня в кармане лежит кусок булочки из школьного буфета, и предложила ей. Она осторожно взяла его с моей ладони, а все остальные лошади зафыркали и стали тянуть ко мне головы. Тогда я спрыгнула с подножки и стала рвать растущую между путями жухлую осеннюю траву, одуванчики, клевер, подорожник и что там еще было и все это кидать внутрь вагона. Потом осмелела, с охапками травы пролезала под доски, сдерживающие лошадей, и ходила между ними. Лошади хрустели травой, трогали меня головами, прислонялись теплыми боками. Я даже подумала, не остаться ли мне с ними жить, но потом вспомнила, что мама с бабушкой будут волноваться, если я не вернусь домой до темноты, а до дома еще так далеко… Я попрощалась с конями, они кивали мне и постукивали копытами… И всю ночь мне снился их живой и теплый запах, смешанный с запахом мазута и осенних одуванчиков…

* * *

Обычно я выхожу гулять сразу после школы, а часам к шести возвращаюсь домой и делаю что-нибудь из уроков. «Что-нибудь» — потому что еще в четвертом классе я поняла, что сделать все уроки совершенно невозможно. Странно, как этого не понимают учителя. А может быть, и понимают, но просто «делают вид», что не понимают? Мы притворяемся перед ними, что готовим все уроки, а они перед нами — как будто думают, что это возможно и даже необходимо. Забавно, правда?

В тот день нам было задано сочинение, и я решила сначала написать черновик, а потом уже идти гулять. Писать сочинения я в общем-то люблю. Особенно любила в старой школе и всегда получала за них пятерки. В новой школе у меня по литературе твердая четверка. Не потому, конечно, что я поглупела или стала писать с ошибками, просто здесь другая учительница и я никак не хочу к ней приспособиться. «Приспособиться» — это так говорит моя мама. Когда я переходила в другую школу, она сказала, что мне придется приспосабливаться не только к одноклассникам, но и к учителям. Я сказала, что насчет одноклассников я все понимаю, потому что у них свои порядки, свои дружбы и так далее, а вот что касается учителей, то я, кажется, не разведчик в тылу врага, чтобы мне к ним приспосабливаться. Что знаю, то знаю, как училась, так и буду учиться. Мама на это возразила, что у меня юношеский максимализм и понимать надо, что все люди разные. Я ответила, что я это очень даже понимаю, но теорема Пифагора все-таки всегда теорема Пифагора, и я, честно говоря, не вижу, как ее можно приспособить к тому, что все люди разные. После этого мама махнула рукой и сказала, что со мной невозможно разговаривать.

В новой школе у меня получились вполне хорошие отношения со всеми учителями (впрочем, и в старой тоже так было), и с литераторшей Надеждой Максимовной тоже, только вот «приспособиться» к ней у меня никак не получается.

На уроках она постоянно, как припев в песне, повторяет: «Я хочу, чтобы вы думали головой; я хочу, чтобы вы думали головой», — как будто думать можно чем-нибудь еще. Но это не важно. Важно то, что когда она задает какой-нибудь вопрос, у нее уже есть на него готовый ответ, и она ждет, когда кто-нибудь этот ответ скажет. Если кто-нибудь поднимает руку, но говорит не то, что она ждет, Надежда Максимовна рассеянно кивает и бормочет: «Ну да, ну да… Ты так думаешь?.. Ну да, ну да… Кто еще хочет ответить?» А когда наконец прозвучит тот самый, верный, по ее мнению, ответ, она прямо-таки расцветает и радостно возглашает: «Ну вот, видишь, подумал и ответил. Все слышали? Запомните накрепко и не ленитесь думать головой. Молодец, садись». — И тут же ставит угадавшему пятерку в журнал. Всем остальным отвечавшим она ставит четверки. В общем-то угадать, что именно она ждет, нетрудно. Надо только внимательно прочитать параграф в учебнике, ну и некоторое время понаблюдать за Надеждой Максимовной. Я могла бы угадывать, но мне почему-то не хочется. В общем-то между четверкой и пятеркой не такая уж большая разница. Как-то я рассказала про все это маме, она улыбнулась и спросила:

— А если бы ваша Надежда Максимовна за несовпадение ставила не четверки, а двойки, тогда что бы ты делала?

Я подумала и честно ответила:

— Тогда бы, наверное, угадывала.

Тут мама рассмеялась и сказала, что я никогда не умру на баррикадах, а бабушка из своего кресла добавила почему-то очень сердито:

— Надеюсь, что жизнь не предоставит ей такой возможности.

В старой школе учительница литературы Валентина Дмитриевна никогда не призывала нас думать. Но как-то само собой получалось, что на уроках мы спорили и даже ругались, отстаивая свое мнение, а она только сидела слушала и изредка говорила несколько слов своим тихим голосом. В конце урока Валентина Дмитриевна объясняла, что все мы по-своему правы и в том-то и состоит прелесть литературы, что она позволяет посмотреть на жизнь с разных точек зрения.

Интересно, что в моем теперешнем классе все совершенно уверены, что в литературе, так же, как в математике или в географии, на каждый вопрос есть лишь один правильный ответ, и этот ответ написан в учебнике или спрятан в голове у Надежды Максимовны. Только Ира Смирнова, мне кажется, думает иначе. Но она читает на всех уроках, и на всех переменах, и даже по дороге домой, так что говорить ей, получается, совершенно некогда. За год я слышала ее голос всего несколько раз. По литературе у нее тоже твердая четверка.

Черновик я написала, как мне показалось, довольно быстро, но когда я посмотрела на часы, оказалось, что уже почти семь. Осторожно, чтобы не привлекать внимания бабушки, я накинула куртку, влезла в старые туфли (в «полосе» всегда грязно) и выскользнула за дверь.

Вечернее солнце сияло, и вся «полоса» была полосатой от теней. Тени были длинные и разноцветные. Встречались густо-синие, черные, фиолетовые, жутко-багровые, коричневые. Туалет, выстроенный из непрозрачных стеклянных кирпичей, отбрасывал тень совсем уж странную, переливающуюся всеми красками.

Мне захотелось посмотреть, какую тень отбрасывает бутылочная гора, и я отправилась к ней. Обычно я ходила туда через «парк», в котором под тенью старых лип буйно разрослись кусты черной смородины, но в сумерках он показался мне неприятно темным, и я решила идти другой дорогой — вдоль путей, мимо длинных, полуразвалившихся складов-сараев.

Сквозь щели в стенах сараев, наискосок, через углы пробивались лучи заходящего солнца, и поэтому тени от них тоже были не сплошными, а полосатыми. Вдруг одна тень на моих глазах раздвоилась.

Я остановилась и вгляделась в эту раздвоившуюся тень. Одна тень была настоящая, а другая оказалась мальчишкой, худым и черным. Он смотрел на меня черными глазами, и карманы его грязной куртки оттопыривались. Наверное, он прятал там кулаки. По виду мальчишка был мой ровесник и ростом приблизительно с меня, только очень худой и щуплый. Вообще-то мне трудно знакомиться с незнакомыми людьми, но тут мы стояли напротив, разглядывали друг друга, и не заговорить было бы прямо неудобно. Когда я об этом подумала, то совсем уж было собралась заговорить, но мальчишка опередил меня.