Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

• Название: Донесённое от обиженных
• Автор: Игорь Гергенрёдер
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 1437-045-X

Немало россиян, по данным опросов, желало бы возвращения монархии. О ней охотно и подробно пишут — обходя, впрочем, одно обстоятельство. С 1762 Россией правила германская династия фон Гольштейн-Готторпов, присвоив фамилию вымерших Романовых. Государи-голштинцы явили такую благосклонность к немцам, которая не оставляет сомнений в том, кто были желанные, любимые дети монархии. Почему Ермолов и ответил АлександруI, спросившему, какой он хотел бы награды: «Произведите меня в немцы!» В 1914, в начале Первой мировой войны, из шестнадцати командующих русскими армиями семеро имели немецкие фамилии и один — голландскую. Четверть русского офицерства составляли одни только остзейские (прибалтийские) немцы.

Затрагивая эту тему, автор[1] обращается ко времени Гражданской войны, считая, что её пролог — крах монархии — имел национально-освободительную подоплёку.

---

— Почему — Тосно? Что мне делать в Тосно?

— Катиться оттуда, куда будет угодно! — с холодным безразличием указал фон Траубенберг.

Агент в щегольском костюме, взяв извозчика, проехал с Проклом Петровичем на Московский вокзал. В купе франтоватый господин, усаживаясь, упёр в пол модный дорогой зонт, который, будучи сложенным и помещённым в футляр, выглядел тростью, накрыл рукоятку ладонями и принял непроницаемо-скучающее выражение. Байбарин был вынужден притворяться таким же спокойным. По его требованию, помощник кондуктора принёс ему билет до Москвы. Господин, выходя в Тосно, сказал вместо прощания:

— Советую не задерживаться в Белокаменной. Езжайте домой! В Петербурге, в Москве никогда больше не показывайтесь!

19

Марат показался Юрию в то утро юношески воодушевлённым. Предстояла очная ставка Сотскова с Нюшиным. В столовой НКВД завтракая с приятелем, Житоров возбуждённо глянул ему в глаза:

— Много бы дал, чтобы присутствовать? Но… и ради тебя не могу нарушать.

Вакер вяло кивнул, подумав: «Знай, что непременно блеснёшь, — нарушил бы». Томясь и подгоняя время, он занялся тем, ради чего его сюда направили: материалом для очерков «Дорогами революционного отряда». Вспоминая героизм Житора и его красногвардейцев, требовалось рассказать, какая, благодаря заботам партии и правительства, благословенная колхозная жизнь расцвела в местах, где восемнадцать лет назад беспощадно столкнулись новое и отжившее старое.

* * *

Марат многое связывал с этим днём. От избытка трепетного огня он едва не вскочил из-за стола, когда к нему, в специально предназначенный для допросов кабинет, привели Нюшина.

Видать, в своё время это был казак большого здоровья, «дядя, что надо». Но сейчас Житоров отметил: исхудавшее лицо с землистым оттенком, глаза заморённо запали.

— Пра-а-шу садиться! — проговорил ехидно, натянуто-звенящим от нетерпения голосом.

Казак сел на табуретку, положив тяжёлые руки на колени, тягостно смотря в пол. На остриженном под «нулёвку» черепе белели два шрама: вероятно, следы клинка.

— Расскажите, как вы решили вернуться на родину!

Нюшин не поднял глаз:

— Много раз рассказывал, гражданин начальник. Всё у ваших записано. — Голос захирел в покорности.

— А вы лично мне расскажите. Уж уважьте! — Марат подчёркнуто говорил «вы», играя издевательски-любезной интонацией.

Арестованный сказал с тоской:

— Никому не дай Бог по чужбинам странничать, быть бездомным и для людей чужим. Всяко натерпелся. Конечно, мечтал про родину, думал… А тут ваши послы сагитировали, обещали…

— Дальше пока не будем! — прервал Житоров. — Остановимся на ваших словах, что всегда вы желали на родину. Было?

— А как иначе?

— Тогда почему вы на родине, в станице Изобильной, носа не показали, а хотели затеряться в Ташкенте?

Нюшин не глядел на начальника. Молчал.

— Боялись?! — в крике выразилась высшая степень злорадства.

Пригнув придавленно голову, арестованный стал объяснять:

— Мать умерла ещё в германскую войну, отца убили ваши в девятнадцатом… Два брата были со мной у Дутова — убиты в боях. К кому мне ехать-то в Изобильную?

— У вас сестра имеется, — напомнил Марат; он не сказал, что сестра Савелия и её «кулацкая» семья были отправлены в тридцать первом году к низовьям реки Лены.

Нюшин ответил со старанием передать искренность: сестра, по его предположению, должна быть замужем за советским; зачем же ему, бывшему белогвардейцу, бросать на неё тень своим появлением?

Житоров подпустил в крик бешенство нападения:

— Не вра-а-ть!!! Ты боялся — в Изобильной тебе припомнят эпизод… как ты, вместе с другими, предательски напал на отряд Житора!

Внезапно арестант тоже закричал, и неожиданно громко:

— Не участник я ни сном, ни духом!

Марат едко рассмеялся.

— Сотсков Аристарх повинился, всё нам раскрыл. О тебе — тоже!

Казак был обречённо нем. Наконец медленно, будто в сомнении — говорить или нет, — произнёс:

— Обо мне он может одно сказать: оно вам и так известно. Да, был я у Дутова, воевал с вашими.

Житоров отрицательно помотал головой:

— Нет-нет, не это! Сотсков раскрыл, как ваша банда тайно готовилась напасть на отряд… как ты добивал раненых…

— Не было этого! — теперь Нюшин смотрел противнику в глаза. — Зазря на пушку берёте.

Тот, сидя, с необычайной быстротой пристукивал сапогом по полу.

— Чернуху налил на тебя?! — и как бы изумлённо выпучил глаза. — Значит… — продолжил в остром волнении, словно ухватывая догадку, — сам он был среди напавших? Убивал?! Что же ты молчишь о нём — могилу себе роешь? Чтобы его спасти?

Арестант как-то весь потемнел.

— Зря вы, гражданин начальник. То, что про Сотскова сказали, я про него не знаю!

Марат, жгуче подброшенный порывом, взлетел с места:

— Шаликин!

Лейтенант Шаликин и двое конвоиров ввели в кабинет Сотскова. Тот, сделав два шага, увидел земляка и оцепенело остановился. Нюшин смиренно произнёс:

— Вот, привёл Бог свидеться.

Аристарх ответил опустошённо:

— Здравствуй, Савелий. Помоги нам Бог!

Сотскова толкнули в спину:

— Ну-ну-у!!

На середину кабинета передвинули стоявший у окна небольшой стол. Арестантам было приказано сесть за него друг против друга. У каждого за спиной встал чекист.

Житоров подошёл сбоку к Нюшину, а руку протянул к лицу Сотскова, защемил у того нижнюю губу большим и указательным пальцами. Аристарх не шелохнулся.

— Что же ты мою руку не отведёшь? — Марат улыбался улыбкой неумолимо-лютого вдохновения и, не выпуская губу арестанта, повернув лицо к Нюшину, прошептал одержимо-убеждающе:

— Гляди! Он говорит, ты причастен к гибели отряда.

Сотсков пытался возражать — его тянули и дёргали за губу. Он, не смея с силой схватить, взял обеими руками руку чекиста, однако тренированные железные пальцы не разжимались.

Будто из-под спуда вырвался мучительно-упрекающий голос Нюшина:

— Пустите его, гражданин начальник, пусть он мне в лицо скажет!

— Скажи! Скажи ему! — Житоров, выпустив губу Сотскова, без взмаха ударил его кулаком по носу.

Скрежетнувший болью вскрик, казалось, родился где-то рядом с человеком, что залился кровью помертвело-беззвучно. Кровь бежала из носа, струилась изо рта: нижняя губа полуотодранно отвисала страшным комком. Сплёвывая, не утираясь, Аристарх одеревенело, не двигая ртом, выговорил:

— Нет ни одного мово слова… против тебя, Савелий.

Марат, клоня торс, бросил над столом руку — в правое подглазье Сотскову. Конвоир у того за спиной не дал ему упасть, схватил за уши. Избитый прохрипел Нюшину:

— Показываю лишь правду: в Буранной ты был!

Житоров метнулся к своему столу, рванул дверцу тумбы, выхватил стальную трубку, на которую был натянут резиновый шланг.

— Выручаешь подельника? Заботишься? — плеснул глумливой злобой в окровавленного. — Так пусть будет ему хорошо-оо! — повернулся к Нюшину, сплеча рубнул его трубкой по скуле.

Казак качнулся в сторону и усидел на табуретке. Марат странно, словно собираясь что-то съесть, приоткрыл рот, на побелевших щеках резко выделились розовые пятна. Савелий не пытался прикрыть голову руками — после пятого или шестого удара повалился боком на пол. Житоров самозабвенно наотмашь бил и бил его трубкой…

20

Вечером у начальника не нашлось времени встретиться с Вакером. Тот, втуне призывая сон в номере гостиницы, изнемогал от любопытства. Утром был занят сам, а когда пришёл обедать в столовую НКВД, куда его пустили «как своего», Житоров не показался. За одним столом с гостем обедал оперативник из тех, с кем ездили в колхоз «Изобильный». Вакера неприятно сосало: тот видел, как ему влепили пощёчину. Казалось, чекист посматривает не без презрения.

Юрия развлекло появление давешнего ветхого старца с бидончиком. Чекисты принялись с живостью затейников подтрунивать над ним.

— Ты свою Устинью маленько мнёшь?

Старик, очевидно, не понимая, кивал, покашливал. Молодой типчик сказал ему в ухо:

— А девку потрогал бы?

Кругом захохотали в удовольствии здоровья и силы. Дед бормотал какую-то невнятицу. Раздатчица отрезала ему хлеба, положила сверху шницель. Старик трясущимися руками протянул бидончик, иссечённое морщинами лицо тронулось радостью от слов женщины:

— Сегодня у нас флотский борщ!

Вакер нашёл: в борщ не мешало бы добавить перца — пресноват, что непростительно для учреждения, в чьих стенах его готовили.

Допив какао, он отправился в киоск за газетами. Под ногами позванивал ледок, и следовало скорее ожидать снега, чем дождя. Купив «Правду», «Известия» и пару местных газет, Юрий приметил: от здания НКВД удаляется старческая фигура в шинели. Вакеру, щедро наделённому любознательностью, не захотелось терять деда из поля зрения. Наверно, он живёт где-то поблизости? Однако тот брёл и брёл всё дальше…