Эммануил Казакевич - Дом на площади

• Название: Дом на площади
• Автор: Эммануил Казакевич
• Жанр: Биографии и Мемуары

Вторая часть дилогии (продолжение «Весны на Одере»). Главный автобиографический герой - майор Лубенцов: начальник дивизионной разведки в первом романе и комендант немецкого городка – во втором, где рассказ о буднях советской комендатуры в послевоенной провинциальной Германии, о смятении и неуверенных надеждах простого немца перемежается острыми и гневными главами, повествующими, в русле разоблачительной прозы «оттепели», о массовом психозе подозрительности и взаимодоносительства.

---

Бургомистры лично отвечали за любой случай падежа скота.

Вместе с немецкими ветеринарными врачами и зоотехниками Лубенцов обследовал стада и пастбища. Ему даже стали сниться коровы и лошади, телята и ягнята. Теперь он во время своих разъездов останавливал машину не только тогда, когда видел людей, с которыми ему было интересно или полезно поговорить, а и тогда, когда замечал табун лошадей, стадо коров или овец. Он спрыгивал с машины, беседовал с пастухами, расспрашивал их и, когда появлялся в деревне, удивлял крестьян своим непонятным для них точным знанием положения дел в скотском поголовье. Крестьянки в шутку говорили, что комендант дружит с горными человечками, гномами, в которых немножко верили жители горных сел.

Массовый падеж скота прекратился. Однако то и дело то здесь, то там происходили случаи, похожие на диверсионные акты. Вместе с Касаткиным, Меньшовым и Иостом Лубенцов завел специальную карту-схему, где отмечал эти случаи, и вскоре перед ними вырисовалась вполне ясная картина. Флажки понемногу опоясали равнинную часть района, потом медленно поднялись в гору, потом исчезли на время и вскоре снова появились на территории «крайса» значительно южнее. Однажды он показал генералу Куприянову эту схему.

Выслушав Лубенцова, Куприянов заметил, что в других местах провинции такие случаи вовсе не происходят в определенной последовательности и вовсе не похожи на некий извилистый путь людей, переходящих с места на место. Однако генерал дал распоряжение контрразведке учесть данные Лубенцова и принять немедленные меры.

Так началась охота на Бюрке, в которой участвовала и немецкая полиция.

Несмотря на то что Бюрке оказался неуловимым, Лубенцов вскоре уже имел о нем довольно верные и подробные сведения. Было ясно, что в этих районах действовал какой-то умелый диверсант, которого условно назвали "генералом Вервольфа".

Так как в связи с событиями обо всех «чужаках» бургомистры, члены комитетов крестьянской взаимопомощи и просто граждане-добровольцы немедленно доносили в комендатуру или в полицию, то вскоре у Лубенцова появились данные о некоем высоком, чуть сутулом, краснолицем человеке, которого видели поблизости от тех мест, где совершались диверсии. Один горный мастер, работавший на медных рудниках, видел этого человека спящим возле водопада. Две крестьянские девочки, которые несли обед своему отцу-пастуху, были испуганы появлением в расщелинах скал человека с красным лицом. Человека, весьма похожего на него, встретила Марта Ланггейнрих, жена бургомистра, поздно вечером за селом. Он был не один. С ним рядом шагали еще двое неизвестных Марте людей.

Однако все это было весьма неопределенно. Более точные сведения Лубенцов получил несколько позднее в связи с совсем другим делом.

В это время уже начали работать некоторые школы, и об одной из этих школ в комендатуру поступили тревожные известия.

Преподававший в младших классах учитель Генике, по этим сведениям, ведет во время занятий агитацию против земельной реформы и вообще против мероприятий Советской Военной Администрации в Германии.

Лубенцов вместе с Яворским отправился в горную деревню, где находилась школа. Они заехали к бургомистру, поговорили с ним о том о сем, потом спросили, как идут дела в школе. Бургомистр признался, что не знает, так как занят другими делами, а школой руководят органы просвещения, районные и окружные. Лубенцов слегка пожурил его за это равнодушие к своей школе и предложил ему пойти туда.

Они пришли в школу уже к концу занятий. Директор встретил их приветливо — это был знакомый Лубенцову честный и неглупый человек, кандидат партии. Яворский стал расспрашивать его насчет учебного процесса. Потом он спросил у директора, доволен ли тот своими учителями, достаточно ли они квалифицированы и лояльны. Директор сказал, что у него нет никаких жалоб на учителей.

В это время в комнату вошел один учитель — низенький, щуплый, с бледным высокомерным лицом.

"Это он", — подумал Лубенцов и ошибся. Учитель представился. Его фамилия была Корнелиус. Он преподавал математику и физику в старших классах.

По просьбе коменданта директор собрал всех учителей. К некоторому удивлению Лубенцова, Генике оказался полным мужчиной добродушного вида, разговорчивым и чуть самодовольным.

Яворский стал расспрашивать учителей, в чем они нуждаются, как у них идет дело, довольны ли они новыми учебниками. Он сказал им, что комендант интересуется, насколько их нынешняя работа соответствует решениям Конференции великих держав в Потсдаме, достаточно ли наглядно они объясняют детям задачи, стоящие перед германским народом, насущную необходимость для немцев внедрения демократических традиций и ненависти к нацизму, приведшему Германию на край гибели.

Учителя мялись и ничего особенного не ответили на этот прямо поставленный вопрос. Только один Генике с юмористическим видом пожал плечами, развел руками и сказал, что они делают то, что в их силах.

Лубенцов вмешался в разговор:

— Ну вот хотя бы вы, господин Генике. Как вы строите свои уроки? Иллюстрируете ли вы то, что преподаете, фактами из современной жизни? Скажем конкретно — рассказываете ли вы детям о земельной реформе?

Генике чуть помедлил с ответом, словно вспоминая. Он пристально смотрел выпуклыми глазами на коменданта. Может быть, он пытался проникнуть в его мысли, узнать, случаен ли этот вопрос или за ним что-то кроется. Лицо коменданта было непроницаемо. Он смотрел на Генике с интересом.

— Как правило, я этого не делаю, — ответил Генике. — Это не всегда целесообразно с педагогической точки зрения.

— Как правило, вы этого не делаете, — сказал Лубенцов. — А в виде исключения?

Его настойчивость становилась подозрительной, и все притихли. Так как Генике ничего не отвечал, Лубенцов продолжал, обращаясь уже ко всем:

— Вот господин Генике считает, что поддерживать мероприятия демократических партий и директивы Советской Администрации непедагогично. Но, господин Генике, — обратился он вновь к учителю, — не кажется ли вам, что с точки зрения детей довольно странно, что их учитель, воспитатель, человек, которому они должны доверять и с которым они делятся своими чувствами и переживаниями, подчеркнуто обходит все актуальные вопросы современности? Как правило, обходит. Не покажется ли детям, что учитель, воспитатель потому обходит эти вопросы, что он не разделяет взглядов демократических партий и Военной Администрации на те проблемы, которые сейчас стоят в Германии и о которых даже дети знают? А вы, господин Генике, не думаете, что в преподавании аполитичность, отсутствие политики — тоже политика?

— Да, пожалуй… Пожалуй, — с выражением раздумья произнес Генике. Это действительно может быть так истолковано детьми.

Лубенцова больше всего возмутило именно это показное раздумье. Несмотря на свой большой опыт разговора с различными людьми, из которых многие никак не могли назваться друзьями и единомышленниками, Лубенцов, пожалуй, впервые сталкивался с такой поразительной лживостью. Но сам Генике уже не так интересовал его, как все остальные учителя. Он с немым вопросом переводил глаза с одного на другого — с седовласого старика на молодую женщину, с нее на худощавого математика и с него на директора — и с чувством, похожим на отчаяние, спрашивал их, — конечно, про себя: "Неужели вы все знали о нем, знали и молчали? Неужели вы отличаетесь от него только большей осторожностью? Неужели и о вас возможно такое же донесение, но его поймали, а вас нет? Если вы узнаете о нем — проявите ли вы отвращение и вражду к нему, а если проявите, то будут ли они, отвращение и вражда, искренни? Можно ли доверить вам воспитание юного поколения немцев, таких немцев, для которых чужие народы не будут предметом вражды, ненависти и презрения?"

И, может быть, для того чтобы выяснить для себя эти вопросы, он тут же, не откладывая дела, без обиняков спросил Генике, как бы он отнесся к такому учителю, который не только избегает говорить детям о важнейших вопросах современной жизни, но прямо высказывается против принимаемых мер по оздоровлению немецкого жизненного уклада. То есть если учитель говорит детям, что их родители не должны брать землю, принадлежащую помещикам; говорит детям переселенцев, что получение этими переселенцами земли кража; наконец, стращает детей наказанием на этом и том свете?

Было не смешно, а страшно смотреть, как менялся весь облик Генике в продолжение одной минуты. Ни для него, ни для остальных учителей уже не было сомнений в том, что комендант не случайно обращается к нему и не случайно начал именно с ним разговор.

— Вы молчите? — спросил Лубенцов, глядя на трясущиеся щеки учителя. Я вынужден вам разъяснить, что такого человека мы рассматриваем как ярого противника советской оккупационной политики и как врага немецкого народа.