Сергей Романовский - Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

• Название: Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
• Автор: Сергей Романовский
• Издательство: Издательство Санкт-Петербургского Университета
• Жанр: Культурология
• Год: 2000
• ISBN: 5-288-02723-4

Книга посвящена всестороннему культурологическому и политологическому анализу роли в российском историческом процессе радикальной русской, а также советской и постсоветской интеллигенции. Впервые обосновывается резкая грань между этими тремя понятиями. Автор не ограничивается уже набившим оскомину анализом деструктивного влияния интеллигенции на слом российской, а затем советской государственности, он ставит вопрос шире – интеллигенция, как свободомыслящая социальная группа интеллектуалов, на всех отрезках российской истории находилась в оппозиции к властным структурам, отсюда и взаимное отчуждение интеллигенции и государства, отсюда же и её «отщепенство» в глазах народа российского.

Книга представляет интерес для всех, кто интересуется российской историей и культурой. Она будет полезна как студентам, так и преподавателям всех гуманитарных специальностей российских университетов.

---

Первая в истории России легальная возможность рефор-мирования абсолютизма была упущена.

…После Петра I Россия заметно притормозила в погоне за Европой, а когда страной правила его дочь, типично русская барыня Елизавета Петровна, так и вовсе перестала таращить на нее завистливые глаза. Но перед смертью Елизавета совершила ту же роковую ошибку, что и ее отец: тот принял недальновидный закон о престолонаследии, а она вдобавок еще и неразумно им распорядилась, самолично назначив наследником русского престола своего племянника принца Карла Петра Ульриха, сына Анны Петровны и герцога гольштейн_готторпского Карла Фридриха [241].

Петр III оказался никчемной личностью. Взбалмошный, недалекий, «необразованный голштинец», как назвал его В. О. Ключевский [242], за год своего правления изрядно навредил России: похерил выгодные для страны итоги Семилетней войны, бездумно насаждал нравы прусской военщины; к тому же он стал пьяницей, окружившим себя всякой «сволочью» (так выразилась княгиня Е. Р. Дашкова) [243].

Было ясно – долго на русском престоле ему не удержаться. Хрен, однако, казался не слаще редьки: сам Петр III, хотя и внук Петра Великого, но натура его типично немецкая, царица – так вообще чистокровная немка, да к тому же Петр относился к ней с нескрываемым пренебрежением. Но рассуждать подобным образом Екатерина никому не позволила. Она была достаточно умной, чтобы понять – сам Господь послал ей такого бездарного супруга. Не будь этого гольштинского забулдыги, никогда бы не стать ей единоличной обладательницей богатейшего в мире престола. И она свой звездный час не упустила.

Настал он 28 июня 1762 г. Заговор она организовала умело, ее как бы при этом и не было, она была как бы и не причем. Все опять было сделано руками гвардейцев.

Надо сказать, что перевороты для XVIII века были типичны. И в 1725, и в 1730, и в 1741 гг. их также осуществила гвардия. Но тогда она своим насилием как бы «подправляла» в нужную сторону пресловутый петровский указ о престолонаследии и возводила на трон того, кто был, по ее мнению, более законен. В 1762 г. переворот оказался совсем иного окраса. В России впервые был свергнут вполне законный (легитимный) государь и на его место посажена женщина, не имевшая никаких прав на российский трон [244].

Екатерина, однако, сумела понять одну из главных «осо-бостей» России, резко отличную от всего того, к чему ее приучали с детства, в Германии, – беспрекословно чтить законы. В России же о законах вспоминали только в связи с обстоятельствами. Если они подсказывали выгоды в нарушении закона, то его и нарушали с легким сердцем; если «обстоятельства» требовали вообще забыть о законе, о нем и не вспоминали вовсе. Поэтому Екатерина рассудила здраво, вполне по-российски: пока она будет хороша для своих приближенных и не очень будет досаждать своим подданным, то никто не посмеет напомнить ей, каким образом она заполучила российский престол, никто не попрекнет ее кровью супруга, убитого с ее молчаливого согласия. И она старалась.

Основной своей опорой Екатерина II сделала дворянство [245], умело воспользовавшись законом Петра III от 18 февраля 1762 г. «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». По мере того, как дворянство входило в силу, менялось и отношение к нему со стороны властей. До Петра I все дворянство было обязано нести воинскую службу, ничему не обучаясь специально. Петр, в полном соответствии с просветительским и созидательным духом своих реформ, обязал дворян учиться, не освободив их от военной службы. Петр III пошел еще дальше: он отдал военную службу на усмотрение самих дворян, зато дворянские дети теперь были обязаны учиться «по установленной программе». Большая часть родовитого дворянства, имевшая свои земли, сразу же осела на них и стала заниматься земледелием «по-дворянски», т.е. паразитируя на подневольном труде крепостных.

Вот та почва, которую любезно вспахали предшественники Екатерины. Ей надо было только взрастить урожай. Дворянское лоб-би при дворе умело направило мысль императрицы в нужном направлении. Екатерина как бы сама решила, что теперь главное для государства – это местное самоуправление: пусть дворяне самостоятельно заботятся о всех составляющих жизни на своих территориях – об образовании, местной промышленности и т.д., а не замыкаются в своих вотчинах.

Идея богатая, ничего не скажешь. Но, как водится, она так и осталась только идеей. Никакого реального самоуправления не получилось, а дворянство обрело не права, а привилегии. Само дворянство они, разумеется, вполне устроили, а то, что жизнь в российской глубинке не изменилась к лучшему, екатерининских вельмож не заботило.

Екатерина II суммировала все привилегии дворянского сословия в своей «Грамоте» от 21 апреля 1785 г. В ней дворянству было пожаловано право единовластного землевладения. А крепостное право естественным образом добавило к этому и душевладение.

Подобная мера, как и все, что делалось при Екатерине, оказалась отчетливо декоративной, она продемонстрировала не заботу о процветании России, а эрзац_заботу, ибо основная производительная сила страны – земля – оказалась зависимой не от хозяина, а от пришибеевых крупного калибра, собранных в уникальную российскую конструкцию, именуемую бюрократическо_полицейской машиной. Дворянство при такой «заботе» стало не только развращаться нравственно, но и скудеть экономически, ибо подобный метод ведения земельного хозяйства оказался крайне непроизводителен и «экономически растлителен». Дворянство стало «одиноко в обществе» и «праздно дома» [246].

Столь же декоративной для России оказалась игра императрицы в законность. Едва успев сесть на освобожденный для нее трон в Зимнем дворце Петербурга, Екатерина своим Манифестом 6 июля 1762 г. впервые провозгласила невиданную для самодержавной России новость: она заявила, что самодержавие без ограничительных законов – это большое зло. Россия должна управляться монархом в рамках строгой законности.

Трудно себе представить, чтобы знатные российские вельможи, с молоком матери всосавшие традиции самоправства, с восторгом восприняли подобное подражание Европе. Но Екатерина потрафляла не им, а гвардейской молодежи, которой она была обязана короной. К тому же эта молодежь по большей части не принадлежала к знатным родам, а потому ей помимо благосклонности царицы, которая могла и перемениться, для более прочного общественного положения нужна была законодательная база. Поэтому порыв Екатерины к законности они восприняли с вполне понятным энтузиазмом.

14 декабря 1766 г. Екатерина II издает еще один Манифест, коим созывает комиссию для составления проекта «Соборного уложения». Старое «Уложение», принятое еще в 1649 г. и включавшее довольно полный свод русских законов, давно устарело. Да оно не очень-то и прижилось на русской почве.

Чтобы облегчить работу комиссии, а точнее, чтобы она приняла нужный ей свод законов, Екатерина с 1765 г. усердно трудится над своим «Наказом». В него вошло 526 статей и все они – плод поверхностной компиляции императрицы.

Надо сказать, что законодательный зуд Екатерины II и ее «Наказ» были изощренным издевательством над крепостнической Россией и одновременно миной замедленного действия, заложенной под ее самодержавные устои. Ведь книга Ш. Монтескье «Дух законов», из которой она «одолжила» более 250 статей, стала своеобразной теоретической проработкой французской революции 1789 г., подействовавшей, кстати, на Екатерину, как холодный отрезвляющий душ, но ее «Наказ» уже прочно запал в души радикальной российской интеллигенции, и как только самодержавные вожжи поослабли, его духом не преминула воспользоваться дворянская интеллигенция, вышедшая 14 декабря 1825 г. на Сенатскую площадь Петербурга.

На самом деле, что может лучше усыпить здравый рассудок и, напротив, возбудить расшатанную нетерпеливостью нервную систему российского интеллигента, чем красивые, «правильные» слова о разделении властей, о свободе личности, о свободе слова и т.д.? А все они были сказаны Ш. Монтескье и почти дословно повторены русской императрицей. Она, не стесняясь, говорила, что «обокрала» французского мыслителя [247].

Когда на словах все верно, но эти слова взяты из интеллектуального занебесья и никак поэтому не соотносятся с реальной действительностью, то подобные новации в лучшем случае могут подготовить радикальные умы к революционным потрясениям, что и случилось в России, а в худшем способны полностью взъерошить страну и ввергнуть ее в хаос и беззаконие, на что напоролась Франция.

Трагедия еще и в том, что реальные процессы идут совсем не так, как их прогнозируют теоретики, а то, что станется со страной после их завершения, и вовсе им неведомо. Поэтому противоес-тественно обвинять мысль, глупо пенять философам за их доктрины, но вполне правомерно подивиться недальновидности государственного деятеля, когда он отвлеченные схемы делает основой реальной политики. Такое, как правило, до добра не доводит.