М Гайнуллин - Мустай Карим

• Название: Мустай Карим
• Автор: М Гайнуллин
• Жанр: Публицистика

---

Под стать ему в этом и старые приятели - и суровый Кашфулла, и веселый Нурислам, некогда совершенно случайно получивший кличку Враль и с тех пор постаравшийся ее "оправдать": "другим на пользу врал, в утеху лукавил".

Если в первой повести драматическое время коллективизации лишь мимоходом охарактеризовано как "крутой взвар" (куда ни глянешь тяжба, к кому ни зайдешь - спор"), то в "Деревенских адвокатах" оно увидено уже не сквозь романтическую дымку детских воспоминаний, а во всей своей суровой реальности.

Уже на "подступах" к этой теме возникает среди персонажей уполномоченный Кылысбаев, чья фамилия знаменательно происходит от слова "кылыс" - сабля и который, по образному выражению рассказчика, "любил... еду соленую да перченую, да чтоб погорячей". Такие же кылысбаевы слишком часто определяли людские судьбы и в самый разгар пресловутого раскулачивания.

На сей раз "замахнувшейся беде" упрямо и самоотверженно противостоял председатель сельсовета Кашфулла, решительно отказавшийся выполнять "разнарядку": "Негоже нам безвинного виноватить, друга во врага обращать, очаги тушить, людские гнезда разорять".

Этот несомненный "правый уклон" дорого бы обошелся "либералу" и несколько лет спустя, если бы за друга не вступились Курбангали с Нурисламом, на сей раз уже оба окрещенные за это "адвокатами недопеченными".

Когда Кашфулла чуть было не угодил под первый сабельный удар Кылысбаева, он, глядя во время собрания на растерявшихся односельчан, горестно уподобил их ржи, поваленной бурей.

Тогда "рожь" быстро распрямилась и отстояла своего вожака. Позже подобное случалось редко. И сказочно счастливый оборот, который получили разговоры "недопеченных адвокатов" со следователем Урмановым, могут показаться одной из добрых Нурисламовых побасенок, где правда наконец одерживает ту долгожданную победу над злом и напраслиной, на которую в ту пору тщетно уповали миллионы людей, чьи резоны были столь же наивны, но, в сущности, столь же неотразимы, как и у героев повести:

"Кто-то вам голову морочит, товарищ, друг кулушевского народа врагом советского народа быть не может. А по-вашему так и выходит. Один и тот же человек? Брось, агай! Никто этому не поверит... Нас, агай, сажать нельзя... Мы сядем, а работа будет стоять".

Столь же трогательно-простодушная логика возникает и в повести "Помилование", когда приговоренный к расстрелу сержант Любомир Зух втолковывает собеседнику, лейтенанту Байназарову, который назавтра должен будет отдать роковую команду: "Вчерашний суд - это ошибка... Ты сам подумай, лейтенант, я ведь еще даже ни одного фашиста не убил. А убить должен! Я нужен. Я солдат".

И хотя вина Зуха очевидна: он самовольно покинул часть накануне боя, чтобы проститься со своей внезапно обретенной любовью,- его доводы недаром надрывают сердце слушателя, да и все вокруг глухо ощущают несправедливость грядущей казни. Примечательно, что подобный сюжет, подобная фабула мучительно преследовали писателя и возникали уже в некоторых лирических отступлениях повести "Долгоедолгое детство".

Рассказав о свершившемся и о том, что позже в часть приходит запоздалая депеша, отменяющая приговор, автор с горечью замечает, что "правда и справедливость, которых Любомир ждал... проплутали где-то". И с этим упоминанием о непростых путях правды ассоциируется заключающий повесть романтический образ избранницы Любомира:

"А не знающая смерти Мария Тереза все идет, все шагает по белу свету - плачет и смеется, плачет и смеется, смеется и плачет..."

Эта патетическая приподнятость стиля заметно отличает "Помилование" от других повестей Мустая Карима, заставляя "переадресовать" его прозе улыбчивое замечание писателя о красавице, у которой "походок на пять ладов".

И во всех своих произведениях автор всегда выступает убежденным, страстным "адвокатом" гуманности, добра, бережности по отношению к людям, миру, жизни во всей ее трепетной неповторимости.

А. Турков

СВЕТ СОВЕСТИ

В тридцати километрах от Уфы, неподалеку от воспетой С. Т. Аксаковым речки Дёмы, на привольном склоне Девичьей Горы расположен аул Кляш. При въезде на главную улицу - общественный колодец. Деревянный сруб, вал с цепью и ручкой, маленькая крыша, на крыше металлический флажок, а на флажке вырезаны слова: "Здесь источник поэзии Мустая Карима, не испив его, не проходите мимо!"

Колодец был испокон века, но надпись на нем появилась недавно - в день шестидесятилетия замечательного писателя, 20 октября 1979 года. Кляшевские комсомольцы решили таким способом выразить уважение к знаменитому земляку, и надо сказать, что их веселый призыв никого не оставляет равнодушным. И я пил из того источника. Мустай Карим смотрел, как за мной подходили к колодцу люди, в ритуальном настроении наклонялись к воде. Его задумчивое, постоянно сосредоточенное на какой-то внутренней ноте лицо выражало растерянность и смятение. Он смущался своей славы.

Я не хотел бы переносить свое восхищение Мустаем Каримом как человеком на его произведения. Но все же не могу умолчать, что мои мысли о нем всегда просветлены радостью и, больше того, гордостью за ЧЕЛОВЕКА. Гражданской смелостью, отзывчивой натуром, эрудицией, остроумием и тактом он зачаровывает каждого, кто попадает в его общество. Не только дружба, даже знакомство, краткая встреча с ним оставляет в душе след особой человечности и необычайной простоты. А мне посчастливилось видеть, как он, поистине народный писатель, лауреат Государственной премии СССР, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета РСФСР, стеснялся своей известности.

Творчество Мустая Карима, который родился в Клише, с малых лет воспитывался в традициях того башкиро-татарского села, пил из его водных и духовных источников, будто так и просится, чтобы сравнить его с глубинной, целебной, собственно, той кляшевской криницей. Но дело в том, что слово Мустая Карима питается не только струями, пробивающимися из башкирской земли. Отличие его писательского слова от любой (даже самой глубокой) криницы еще и в том, что оно не мелеет в засуху, не мутится при ливнях и грозах и при всех изменениях климата сохраняет чистоту, вкус справедливости, живительную силу.

Вообще любое трафаретное сравнение, способное в известной мере отразить суть того или иного художественного явления, вряд ли пригодно для познания творчества этого писателя уже хотя бы потому, что его путь в литературе - это, кроме всего прочего, отрицание всяческого штампа, борьба с истертыми и банальными образами, лжеистинами, заскорузлыми и унизительными для человека обычаями. Афористичность мышления, отражающая усвоенную школу мудрости философов Востока, сочетается в произведениях Мустая Карима с лучшими традициями европейской литературы. Фундаментальные эстетические основы культур Европы и Азии скрещиваются в его творчестве. Кажется, дело здесь не только в том, что он - выразитель души и творец образа Башкирии, которая географически и исторически принадлежит одновременно двум материкам. Он - советский писатель и как один из многих ощущает счастливую возможность развития феномена многонациональной нашей литературы в направлении взаимопроникновения, синтеза ее европейских и азиатских элементов.

Мустай Карим раскрыл перед советскими читателями и зрителями "духовный опыт своего народа" (Н. Рыленков), показал моральные силы и оригинальные приметы своей нации, мужественную красоту отважных, столетиями воспитываемых на романтических, рыцарских началах башкир. Но, говоря об этом, мы должны помнить, что любовь к родному народу, знание его быта, обычаев, истории, устремлений имеют у Мустая Карима общечеловеческую масштабность. Своеобразие и широкое мироощущение, способность видеть свою землю, будто из космоса, как частицу нашей многоязычной Отчизны и планеты, умение находить свой народ - в народах, человечество - в человеке - в себе - эти черты его как художника особенно четко проявляются в его сегодня уже широко известной автобиографической повести "Долгое-долгое детство".

Н. А. Добролюбов, характеризуя "Детские годы Багрова-внука", писал, что талант автора этой книги, С. Т. Аксакова, отличается "более субъективной наблюдательностью, нежели истинным вниманием к внешнему миру". Действие упомянутого произведения, как известно, разворачивается в тех же местах, что и действие "Долгого-долгого детства", и интересно, что обе повести писались с одной и той же целью - показать становление личности, небо неомраченной дет-ской души, первые тучи на нем и первые молнии благородных тревог". Разумеется, две разные эпохи стоят за этими книгами, но расстояние между писателями определяется не только и не столько временем, сколько их мироощущением. Пытливое и ненасытное внимание к внешнему миру - вот подсказанная Добролюбовым (ведь бессмертные мыслители всегда живут с нами) драгоценная и, возможно, ведущая черта художнического дара Мустая Карима.