Радий Погодин - ПРИБЛИЖЕНИЕ К ВЕЛИКОЙ КАРТИНЕ

• Название: ПРИБЛИЖЕНИЕ К ВЕЛИКОЙ КАРТИНЕ
• Автор: Радий Погодин
• Жанр: Классическая проза

---

— Так почему же, — спрашиваю, — у вас, семиклассники, честь на шестой месте?

— Мы подумаем, — говорят, — наверное мы тут что-то расчленили... Или не так собрали камни...

Пусть думают, может, и придумают что-нибудь путное. На них надежда.

Скажу только, что и отношение к ценностям должно стать ценностью само по себе, причём ценностью высокой, тогда первая — первичная ценность становится святыней, как, скажем, христианские заповеди. Святыней может стать и честь как отношение к качеству нашего труда. Мне, сознаюсь откровенно, даже не понять, почему слова "честь" и "качество" не одного корня, ведь и по созвучию, и по ассоциации они так близки.

В Академии Филипс Андовер нас провели в здание, где занимаются искусством. Изобразительным. Для музыки и скажем, театра в Академии, наверное, есть другие специальные здания.

Студии с мольбертами, как в художественных училищах. Фотолаборатории. Компьютерные классы, где учащиеся могут выражать себя при помощи электроники. Материал искусства педагогов не волнует: акварель, масло, карандаш, электронно-лучевая трубка — важен результат.

Мы окружили девочку в рекреации. Она работала на какой-то фотомашине. У неё был собран коллаж, но, по её замыслу, не хватало Эйфелевой башни, деформированной в ширину. Вот она и растягивала на машине Эйфелеву башню. Наши художники помогли ей добиться нужных пропорций. И она принялась впечатывать башню в коллаж. Как у нас говорят комсомольцы — работала с огоньком. Подарила нам по коллажу.

Юноши в некой стеклянной выгородке готовили телевизионную передачу. Посмотрел на нас затуманенными глазами — полное погружение. Думаю, они и не поняли, кто мы, а может, и не заметили. На полу лежали японские и других цивилизованных стран телекамеры. И никакие разнузданные пэтэушники не грозили их стибрить.

Занятия уже закончились. Здание было пустынным.

В небольшом кинозальчике-киноклассе нам показали учебный фильм, который, по мнению преподавателей, довольно полно говорил о направлении преподавания. Это был фильм о перерастании форм кубизма в посткубизм и далее — в абстракцию. Фильм был снабжен интересной, толковой лекцией. Я позавидовал. Конечно, в задачу школы не входит воспитание художника — но только капиталиста. И вот, чтобы капиталист не обмишурился где-нибудь среди полотен, его проводили по лабиринтам и закоулкам эстетики, я так подумал. Но все же почувствовал какую-то фальшь мысли.

— Для моды, — сказала одна из наших многомудрых дам-профессорш. — Сейчас во всем мире мода правит бал.

Когда мы вели свои разговоры в лесном студенческом отеле под городком Мидлбери, нам показали пленку, отснятую в ленинградской художественной школе. Автор сюжета, американский преподаватель эстетики, доказывал, что воспитание искусством у нас поставлено лучше, оно полнее раскрывает талант и выводит его с интуитивного уровня на уровень осмысления мира через законы искусства. И уже наглядевшись на американских раскрепощенных ребят, мы вдруг с упавшим сердцем увидели наших топочущих тяжелыми башмаками школьников в форме и обязательных красных галстуках. При виде камеры и иностранцев ребята сбились в плотное оборонительное подразделение, набычились и, подталкивая друг друга, запихались в какую-то дверь.

После учебного фильма нас повели на улицу, сказали — в школьный музей. В парке стояли скульптуры. Трава была свежая, её, наверное, поливали. Настроение у нас поднялось — в музее непременно висят работы учащихся, а тут уж мы не промажем, наши ребята хоть и в серых штанах, рисуют — дай Бог другим. Но подвели нас к зданию с классическим портиком, мраморными колоннами, тяжелыми бесшумными дверями: дуб, медь, стекло. Сказали, что вон он, школьный музей. Что собрание музея насчитывает несколько тысяч живописных полотен, листов графики, а также скульптуру.

— А на фига? — спросил я, наверное заикаясь.

Директор музея седовласый профессор, посмотрел на меня как на павиана.

— Человек должен развиваться в атмосфере и хроносфере искусства чтобы не терять лицо перед шедеврами и прозрениями гениев.

— Под словом "человек" этот профессор, конечно, подразумевал акулу капитала. — Искусство — провидческий путь, гороскоп человечества...

Я шаркнул ногой, мне очень понравилось про гороскоп.

Да, это был музей, со светлыми залами, увешанными хорошей живописью. С запасником, где все как надо, на шарнирах и на колёсиках. С выставкой советских художников-нонконформистов, центральными полотнами которой были работы Целкова и Шемякина. Одно полотно Целкова висело в кабинете директора. Я спросил, почему оно тут. И он на минутку утратив свою монументальность, сказал:

— Дети есть дети. Это полотно задевает их достоинство.

На полотне был изображен человек, который заглатывал канат и испражнялся тем же канатом.

Именно после этого мы пошли на банкет с яствами, дружелюбием и непониманием, зачем нужен букварь. Спиридон Вангели, молдавский писатель написал букварь для народа, а американцы не поняли сути, они сказали: "В каждой семье свой букварь. У школы другие задачи".

Потом мы пошли в протестантский храм на концерт. Думаю, в Филипс Академии имеется и концертный зал, и театр, и, наверное, два театра...

Слушая "Весну священную" я, как говорят, констатировал, что созданный во мне ещё в школе образ капиталиста сильно смахивает на дарвинскую обезьяну. Да и была ли она, обезьяна? А фразу "В каждой семье свой букварь" я понял, можно сказать, только сейчас, когда у нас начались волнения на национальной почве — выбор букваря оказался делом семейным, — в школу ребёнок обязан приходить, умея читать на том языке, какой для него выбрали родители. И по сути, это последний, если не единственный сейчас родительский выбор.

Где-то в парке свеже-зелёном был месяц май, распластались открытые стадионы, к ним подступали спортивные залы, плавательные и для художественного ныряния бассейны. Я их не видел, но как бы видел, глядя на ребят, пришедших послушать концерт. Половину зала занимали школьники среднего возраста. На задних скамьях не густо сидели юноши. Будущие капитаны мировой экономики сдержанно озорничали.

Слова "нет" и "нельзя" для них привычные слова, но никто не разрушал созданного ими в детстве хрустального мира, где нужно быть добрым. Никто не заставлял их вытрясти из головы гномов, колдунов и троллей как выдумки антинаучной ереси. Никто не говорил им, что Бога нет. Никто не говорил им, что английская королева, а заодно с ней и голландская и датская — дуры. Никто не объяснял им, что вчерашний день был ошибочен и преступен. В их библиотеках Маркс и Ницше стоят, наверное, на одной полке.

Всё, что мы увидели в Филипс Академии, я понял как создание сверхпрочной оболочки для защиты того детского хрустального мира.

Филипс Академия воспитывает высокопробного, без трещинки, капиталиста с младых ногтей. Кого воспитывают наши школы?

Кого? Без трещинки...

И какие школы хотя бы в схеме, мы можем попробовать как образец для наших коммунальных школ или училищ — конечно, Академия Филипс Андовер нам ни указ. И ни к чему.

Заводы и научно-производственные объединения сейчас хотят подтащить старшие классы к себе, чтобы из них отбирать технически одаренных ребят. Пусть.

Я же говорю о школе как о духовном принципе. Что в основе?

Сдаётся мне, что ответ на этот вопрос, по крайней мере достаточный для меня, я получил в "Яблоневой долине".

Люди прожили на космической станции год и не сошли с ума — это наполняет нас надеждой. Но то, что школьники могут изо дня в день учиться в классах без стен и не мешать друг другу, — звучит, по меньшей мере, как анекдот из пионерской жизни.

Но "Яблоневая долина" именно та школа, из-за которой можно слетать в Америку, — школа без стен.

Ее придумал и спроектировал учёный-педагог Джеймс Ф. Басен. Он же убедил власти штата Миннесота и финансовых воротил дать ему деньги на строительство. И построил ее. И сейчас он в ней директор. В городе Миннеаполисе.

По архитектуре школа представляет собой друзу тесно связанных разноформатных объёмов, выполненных из красного кирпича. Красная скала на зеленой поляне. Вокруг школы парк, даже с сосновым лесом. Сосны подступают к ней вплотную.

Мы пришли в эту школу как снобы — мы уже столько видели. И что ещё возможно после Филипс Академии — может хрустальные люстры в сортирах и столовое серебро?

Но школа была с типовой мебелью — сине-белой.

Четыре спортивных зала. Свой театр — настоящий, похожий на ленинградский ТЮЗ, только меньших размеров и с мягкими синими креслами в зрительном зале. Я сказал Джеймсу Ф. Басену, что в нашем ТЮЗе сплошные скамьи — они якобы способствуют динамическому диалогу, то есть локтевому обмену мнениями, что тоже важно. Он задумался и ответил: