Радий Погодин - Рассказы о Ваське Егорове

• Название: Рассказы о Ваське Егорове
• Автор: Радий Погодин
• Жанр: Детская проза

---

"Коридор от раздачи до зала узкий, — рассказывала Анастасия Ивановна Васькиной маме. — Если кто с подносом идет, пережидать приходится — не разойтись. Вот иду я с подносом. Борщи — тарелка на тарелке горой, с пылу. А маляр на корточках стену красит. Я к другой стене прижимаюсь, стараюсь бочком, а он хвать меня за ноги, я чуть поднос-от не выронила. Он мне всякие красивые слова говорит, а сам меня щупает, ноги гладит. А у меня мысль одна, как бы поднос-от не уронить, не ошпарить ему лицо. Жалко же человека. И не знаю, что делать: то ли кричать, то ли еще что? Стыдно, человек в возрасте, а ноги мне гладит. Я и говорю ему строго:

"Товарищ, вы бы не согласились ремонт мне произвести на жилплощади? Я сама, говорю, неумелая, у нас в деревне обои не клеют".

"С полным моим удовольствием, — отвечает. — Адрес ваш будет какой?"

"Адрес я на обратном пути вам сообщу, сейчас у меня борщи стынут".

Он прижался к стенке и смеется, леший.

На обратном пути я хотела его подносом по голове хватить, а он стоит, высокий такой и глаза ласковые.

"Вы, говорит, меня извините. Вы такая красивая, что даже святой угодник Микола не устоял бы у ваших ног".

Как-то Афанасий Никанорович принес в бутылке с притертой пробкой люминесцентный порошок. Порошок в темноте светился голубым огнем.

— Для борьбы с суеверием, — объяснил Афанасий Никанорович. — Настька-то суеверная, темная. Красной косынкой повязывается, а сама — ночь древняя. Вот мы ее и разоблачим. Рисуй черта. — Он дал Ваське квадрат плотного картона размером побольше тетради.

Васька нарисовал черта с высунутым языком. Афанасий Никанорович обвел рисунок по контуру клеем и во клею присыпал порошком. Лишний порошок смахнул на газету. Посмотрел в темноте критически и покрыл по клею же светящимся этим порошком сплошь: язык, рога и глаза. Причем глаза густо, стало быть ярко, а язык и рога реденько, тускловато.

Черт в темноте полыхал.

— Жаль, такого порошка красного нету. Все бы суеверие зараз вывели.

Афанасий Никанорович привязал к картону толстую нитку и приладил черта в уборную под тазик, который висел на противоположной от унитаза стене. Нитку он вывел в коридор. Под кромку тазика подложил два кругляшка, отрезав их от морковки, чтобы щель была. Когда нитку отпускали, картон вылезал из-под тазика — черт оказывался прямо перед глазами сидящего. Афанасий Никанорович все это отрепетировал, весьма радуясь своей выдумке. И Васька радовался. Да и как не радоваться — идея была прогрессивная.

Когда прибежавшая с работы Анастасия Ивановна шмыгнула в уборную, Васька, он был наготове, вывернул на электрощитке пробку. Афанасий Никанорович медленно нитку стравил.

Раздался крик дикий и вздох упавшего на пол омертвевшего тела.

— Ты сейчас в комнату ступай, — велел Афанасий Никанорович. — Я один тут управлюсь... Не ожидал. Такая на вид крепкая.

Васька слышал из комнаты, как Афанасий Никанорович с ворчанием извлекал Анастасию Ивановну из уборной и как она не хотела по коридору идти — падала. И как он отнес её и дверь за собой закрыл. Тогда Васька вышел, вытащил из-под тазика черта и спрятал его у себя в комнате под шкаф.

Анастасия Ивановна очнулась на своей кровати в темноте. Угадав ее пробуждение по заскрипевшим пружинам, Афанасий Никанорович заворчал досадливо:

— Что это света нет? И ты, Настька, на кровати в такой час? И почему дверь в квартиру настежь открытая?

Тут и Васька включился, затопал в коридоре, словно вбежал в квартиру с лестницы, и закричал:

— Что случилось? Почему света нету?

— Да и сам не пойму, — откликнулся Афанасий Никанорович. — Третью пробку вворачиваю — перегорают. Словно нечистая сила их жжет. А ну, попробуй ты, у тебя рука детская — непорочная, черт с тобой вязаться не станет.

Васька пробку ввинтил. И при вспыхнувшем свете увидел Анастасию Ивановну. Она стояла в дверях своей комнаты, бледная, обмякшая, и в глазах ее, сухо блестящих, кристаллизовалось какое-то окончательное решение.

Окончательное решение у нее вышло такое: с Афанасием Никаноровичем порвать навсегда и забыть, потому что он такой человек ветреный, что за любовь к нему ей черт язык показал.

Васькиной маме она объяснила под вой примусов:

— Вот так, Антонина. Рожа мерзкая — светится. И язык вывален, как у пса в жару. Прямо перед моим носом — рукой достать.

Мать подозрительно оглядела Ваську. Васька возмущенно пожал плечами, отчего по всем швам его тесной одежды пошел треск.

Анастасия Ивановна собрала вещички Афанасия Никаноровича, которые он к ней потихоньку перетащил, в основном одежду.

— С богом, Афоня. Наша с тобой жизнь — грех, если мне черт привиделся.

— Настька, одумайся! — кричал Афанасий Никанорович. — Я тебя, дуру, люблю. И никто тебя так не полюбит. А черта мы с Васькой нарисовали для психологии, чтобы дальнейшую борьбу повести с твоею серостью. Васька, неси черта!

Васька полез под шкаф — черта там, естественно, не было: Васька тем чертом уже девчонок пугал и других слабонервных, подводил их к сараю старухи Полонской-Решке, бывшей гадалки. Иногда вместо черта появлялся перед щелястой дверью заспанный Петр Мистик, гадалкин сын, с бледным, как луна в дождь, лицом, взрослый мужик, контуженный в империалистическую войну. Много больных и контуженых толклось в городе с империалистической и с гражданской, после голодного тифа в Поволжье, после пожаров и недородов, ящура и дурного глаза.

Сейчас старуха Полонская-Решке в компании с отставной смешливой монахиней Леокадией стегала на продажу ватные одеяла.

— Пропал черт, — сказал Васька. — Нет черта. Афанасий Никанорович взял чемодан и пошел к дверям.

— Ладно, Анастасия! Но знай, если со мной что случится, ты виноватая будешь. Не простят тебе святые угодники такого коварства. Ой, Анастасия, я все наперед и насквозь вижу. — И он ушел пятясь, как будто уже видел за спиной Анастасии Ивановны черный сатанинский огонь.

А она, напротив, после его ухода была светлая, тихая и ласковая. Ваську называла "слад ты мой", кормила яблочным пирогом и расспрашивала, как же это они черта смастерили.

Однажды, спустя примерно месяц, придя из школы, Васька застал в кухне Афанасия Никаноровича в желтых перчатках и бежевом пушистом шарфе.

— Ключи-то у меня остались. Не отобрала, — сказал Афанасий Никанорович. — Сижу, тебя жду. Будем Настьке наказание делать.

— Я не буду, — сказал Васька. — Хорошая тетка.

— В том-то и дело, что хорошая, была бы плохая, я бы ее, заразу, отринул бы, у меня баб от Стрельны до Сингапура, а то-то и оно, что хорошая, замечательная даже — потому ее жаль. Ей без меня жизни нет. Будем ей делать внушение. Будем ей стенающего покойника показывать, чтобы она меня обратно пустила. Как думаешь — дрогнет? Не дрогнет — в море уйду. Засушила меня суша.

— Зачем вас пускать, у вас своя комната есть, — сказал Васька.

— Пускать в смысле любви.

— А без меня не можете этого стенающего покойника наладить?

— Как же без тебя? Ты же должен мыть ноги. И еще одного надо ассистента, на язык крепкого и непугливого. — Афанасий Никанорович поднял крышку с кастрюли со щами, начерпал в тарелку, не разогревая, со дна — погуще и принялся хлебать. — Когда я здесь утвержусь, мы с тобой по малярному делу зарабатывать будем по вечерам — надо и твоей мамке помочь. Думаешь, ей, сердечной, легко тебя, лоботряса, тянуть? — говорил он с набитым ртом. — Ты вон сколько ешь — по кастрюле щей в день. И каждый раз с говядиной.

Васька понимал, что говорит Афанасий Никанорович про малярный заработок для заманивания его в сомнительное дело, но он уже был согласен, потому что помощник требовался смелый и на язык крепкий — значит, дело рискованное.

— В ассистенты пригласи свою Нинку.

На "свою Нинку" Васька не обижался — все так говорили, словно Нинка была ему сестра, да и он сам ловил себя на словах "вон моя Нинка идет".

— Она же девочка, недоросток, — возразил он. — Клоп.

— Нинка в корень смотрит и любовь видит, хоть и недоросток и клоп. А ты велика фигура, да дура. И все, и все. Беги за Нинкой.

Когда Васька Нинку привел, Афанасий Никанорович спросил:

— Объяснил ей мою ситуацию?

— Она знает. Все в доме знают.

Афанасий Никанорович перчатки снял, и шарф снял, и пальто снял. Он любил тона светлые, и костюм на нем был светлый и джемпер белый с низким мысом, а туфли на нем были светлой замши с коричневым лаком и рубашка шелковая коричневая.

— Умереть, какой вы красивый, — сказала Нинка.

— Не в этом дело сейчас. — Афанасий Никанорович тяжело и грустно вздохнул. — Стенающий покойник делается так... Я стану ближе к окну — занавески задернем. Ты, Васька, передо мной встанешь на расстоянии шага. Я тебе на плечи руки положу, на мои руки ты, Нинка, положишь подушку. Ты, Васька, голову наклонишь и руки вытянешь. На твои руки мы мои штиблеты наденем. Потом ты, Нинка, покроешь все это простыней. Только мою голову, запрокинутую, оставишь открытой и штиблеты. На грудь — свечку. Вот свечка. — Афанасий Никанорович достал свечку церковную, восковую, тоненькую, из буфета и розетку достал оттуда же. Приплавил свечку к розетке. — На грудь покойнику. Свечка мало света дает и тот телом загорожен, так что ноги окажутся неразличимыми. А мы будем тихо, но жутко стенать и покачиваться, как бы в воздухе воспарять. Давайте прорепетируем.