Джудит Росснер - Стремглав к обрыву

• Название: Стремглав к обрыву
• Автор: Джудит Росснер
• Издательство: Терра
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00818-4

Американок Эммелину и Руфь, героинь романов «Эммелина» и «Стремглав к обрыву», разделяет почти столетие, однако судьбы их во многом схожи. Бедность, несчастная любовь, стремление встать на ноги… Эммелина, пережив все самое страшное, что может выпасть на долю женщины, умирает в полном одиночестве.

Руфь получает возможность вернуть свою первую и единственную любовь, однако жизненные обстоятельства оказываются сильнее.

Читателя ожидает встреча с нешуточными страстями, и это значит, что книга никого не оставит равнодушным.

---

Он показал глазами на комнату родителей.

– Что, опять?

Он кивнул.

– Из-за чего?

– Неважно. Такая глупость, что и говорить не стоит.

– Не сомневаюсь. Но все-таки расскажи.

Он отодвинулся от стола вместе со стулом и качнулся назад, к стене.

– У меня сегодня в школе был разговор с нашим идиотом-куратором. Я рассказывал об этом маме. Отец читал. Я не думал, что он слушает, иначе и говорить бы не стал. Ты ведь знаешь, я никогда…

– Знаю-знаю. Дальше.

– А что дальше? Ни с того ни с сего он вдруг влез в разговор и стал на меня орать. Ну, сама знаешь, старая песня про…

Он замолчал, потому что вошла мать. Она уже не плакала, но глаза у нее были красные и припухшие, хотя держалась она так, словно ничего не произошло, в отличие от миссис Ландау, которая после каждой ссоры с Дэвидом напускала на себя вид великомученицы. Мать подала нам ужин – рагу с ржаным хлебом, – потом села к столу и принялась за штопку. Она не собиралась вмешиваться в разговор; она всего лишь, справедливости ради, хотела, чтобы точка зрения отца тоже стала известна.

– Продолжай, Мартин, – сказала она. – Мне ведь все слышно из спальни, и выходит, будто я подслушиваю.

Он покраснел.

– Так зачем тебя вызывал куратор? – спросила я его.

– Да ни за чем. Обычная бодяга в конце года: «Вы уже решили, какую выберете специализацию? Судя по вашим оценкам, если я не ошибаюсь… Может, вам нужна помощь, чтобы определить сферу ваших основных интересов?» Ну что, не чушь?

– Что ты ему ответил?

– Предположим, сказал, что пока не знаю и вообще мне некуда торопиться.

– Достойный ответ!

– Не умничай! – раздраженно бросил он. – Ты же прекрасно понимаешь, что я не мог ему так ответить. Просто сказал, что у меня разносторонние интересы и мне не хочется ограничиваться какой-то одной областью. – Он со злостью набросился на рагу, словно это был идиот-куратор.

– Зачем надо было заводить при отце этот разговор?

– Во-первых, – сердито заметил он, – я разговаривал не с ним и понятия не имел, что он слушает.

– Ты мог заметить, что он слушает, – негромко вставила мать.

– Во-вторых, – продолжал Мартин, не обращая на нее внимания, – беседа с куратором на этом не закончилась. Он сам сказал мне, что необязательно ограничиваться чем-то одним, если я этого не хочу. Он сказал, что, если я получу приличные оценки и прослушаю курсы, подходящие для любого диплома, необязательно выбирать конкретную специальность сейчас. Только это я и хотел сказать – вы же с ума сходите из-за того, что я не знаю, чего хочу.

Мать посмотрела на него:

– Но ты этого не сказал.

– Да он же не дал мне сказать! Как только услышал, что я ответил этому типу, вскочил, швырнул книгу и стал орать на меня. Можно подумать, я собираюсь грабить банки! Или намерен стать жиголо, или Бог знает что еще!

– Но ты же ничего этого не сказал. Как же отец мог догадаться? – спросила мать.

– Черт возьми, действительно, как? – ответил Мартин. – Он вообще ни о чем не догадывается и никого не слушает. По крайней мере меня.

– Ты не прав, – сказала мать.

Но он был прав, и мы все это знали: и она, со своей убежденностью в том, что, хотя, с ее точки зрения, Мартин не бездельник, отец все же умнее и, стало быть, имеет основания так думать; и Мартин, с его бессильным гневом, из-за которого он с каждым днем все больше замыкался в себе, как в раковине, что только усиливало его ярость, когда он в очередной раз взрывался; и я, со своим беспомощным пониманием того, что отец в большинстве случаев не прав, и растущим недовольством собой, потому что, несмотря на это, любила его ничуть не меньше.

– Отцу одно надо, чтобы Мартин понял, кем он хочет стать, – обратилась ко мне мать.

– Ради Бога, мама, ему же всего восемнадцать лет, – раздраженно возразила я.

– Дэвиду Ландау было десять, когда он решил, что станет юристом, – с горечью передразнил отца Мартин.

– Но это действительно так, – сказала мать.

– Ну и что? – стараясь говорить спокойно, спросила я. – Кому-то нужно для этого больше времени, кому-то меньше. Мартин ведь не какой-нибудь лоботряс, который целыми днями торчит у витрин со сладостями.

– Все равно, – помолчав, ответила мать, – надо понимать, что отец беспокоится. Тут его не в чем упрекнуть.

Мартин выскочил из кухни. Мы остались вдвоем и еще немного поговорили на эту тему почти без эмоций: мы никогда не ссорились, хотя меня не раз охватывало отчаяние от граничащего со слабоумием тупого обожания, с которым она относилась к отцу, но я старалась этого не показывать. Два упорных законника, оба со стороны защиты, ведущих вежливый спор в судебном заседании, которое никак не может вынести окончательное решение. Я пыталась ненавязчиво закрыть тему, когда раздался стук в дверь, затем вошел Дэвид и, обнаружив, что я еще не готова, сделал недовольную мину. Но, увидев, в каком настроении мы обе сидим за столом, тут же перестал изображать недовольство.

Мы взяли Мартина с собой в кино. Дэвид пригласил его, а я заплатила за билет, потому что по бесплатному пропуску могли пройти только двое. Денег у Мартина никогда не было. Он несколько раз пытался найти вечернюю работу, но безуспешно, а отец, согласившись выдавать ему небольшую сумму на карманные расходы, как правило, об этом забывал. Мы смотрели фильм с Джоном Гарфилдом, идолом домашних хозяек. Очень красивая девушка, мерзкий злодей – все как положено; на следующий фильм с Дороти Мак-Гуайр в главной роли мы не остались, поскольку Мартин должен был вернуться домой и лечь спать до возвращения отца.

Мартин трогательно благодарил нас за подобные вылазки. Не стоило благодарности: во-первых, мы оба любили его, во-вторых, его присутствие было нам на руку. Часто один из нас приглашал Мартина, чтобы подразнить другого: это стало частью глупой игры, в которой очки набирал тот, кто лишал другого удовольствия, даже если сам терял не меньше. Так что в тот вечер я сидела между ними в кино и делала вид, что не замечаю руки Дэвида, лежащей на спинке моего кресла. Потом мы зашли в кафе выпить кофе. Мартин был по-прежнему очень спокоен – такое взвинченное спокойствие, которое ни на минуту не позволяло нам забыть о происшедшем, хотел он этого или нет. Дэвид сделал попытку вывести его из уныния, заговорив о спорте – единственном, что могло расшевелить моего брата. Упомянул команду пловцов, в которую Мартин уже входил, и университетскую сборную по баскетболу, в которую тот надеялся войти в будущем году. В конце концов настроение Мартина улучшилось, но совсем не из-за того, что сказали Дэвид или я.

Девушка по имени Вивиан Мандель, в которую он был когда-то недолго, но безумно (очень характерно для него) влюблен, подошла к нашему столику, представила своего спутника и тут же, забыв о нем, принялась флиртовать с Мартином. Брат держался холодно и отстраненно, как только он один умел держаться с девушкой, если она его больше не интересовала. Но минуты через две-три после их ухода, когда мы вышли на улицу, его словно подменили. Он рассказал пару сальных анекдотов, слышанных в школе, посмеялся сначала над ними, потом над нами, поскольку нам было не смешно, а потом принялся насвистывать, поминутно спрашивая, не можем ли мы идти немного быстрее. Мы подошли к дому почти в одиннадцать. Дэвид спросил, не устала ли я. Я покачала головой, потому что это тоже входило в условия игры и, кроме того, я действительно не чувствовала такой усталости, как несколько часов назад. Мартин попрощался и отправился наверх, громко топая по ступенькам, как будто была не ночь, а день. Мы на всякий случай подождали немного: хотели удостовериться, что наверху все обошлось, затем пошли назад по Второй авеню, снова пересекли 14-ю улицу и направились к Хералд-сквер. Оба длинноногие и заядлые ходоки, мы не желали признаться друг другу, что устали, и продолжали молча идти, то держась за руки, то порознь, то в обнимку, пока не достигли 57-й улицы, а потом направились в сторону Центрального парка, с безразличием нищих глазея на редких счастливцев, подъезжавших к ночным клубам в дорогих автомобилях. В парке мы, вконец измученные ходьбой, опустились на землю под большим темным деревом. Если вокруг и был кто-нибудь, мы никого и ничего не слышали, кроме шума машин, проносившихся по Парк-драйв, и стрекотания кузнечиков в траве.

– Не понимаю, за каким чертом ты меня сюда притащила, – сказал Дэвид, обнимая меня и притягивая к себе, чтобы мы оба могли опереться на толстый шершавый ствол дерева.

– Бедняжка Дэвид! Вечно над ним издеваются!

– У меня нет денег даже на трамвай.

– Ничего, у меня есть. Он рассмеялся.

– Почему тебе вечно не дают покоя мои жалкие доллары?

– Сам не знаю. А сколько у тебя?

– Не помню, – ответила я, хотя помнила – с точностью до пенни. – Доллара три-четыре.

– Прекрасно. Хватит на такси.

– Конечно, – согласилась я нарочито небрежно, потому что он хотел меня разозлить, и это ему удалось. Я уже истратила больше, чем предполагала, из тех одиннадцати долларов, что откладывала из недельного жалованья на одежду и мелкие расходы. (Из двадцати одного доллара жалованья пять я отдавала матери, а пять переводила на счет в банк.)