Роберт Грейвз - Я, Клавдий

• Название: Я, Клавдий
• Автор: Роберт Грейвз
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: ISBN 5-300-01756-6

Роберт Грейвз (1895-1985) - крупнейший английский прозаик и лирический поэт, знаток античности, творчество которого популярно во всем мире.

В первый том Собрания сочинений входит знаменитый роман "Я, Клавдий", в котором рассказывается о римском императоре Клавдии и его предшественниках. Автор с большим мастерством воссоздал события одного из наиболее драматических периодов римской истории (I в. до н. э. - I в. н. э.).

---

- А Меркурий всего лишь украл несколько быков, - сказал я, - да бренчал на лире. Тут и сравнивать нечего.

- Больше того, в восемь лет я убил отца. Даже Юпитер не смог этого сделать. Он только изгнал старикашку.

Я принял его слова за тот же бред наяву, но спросил деловым тоном:

- Убил отца? Почему?

- Он мне мешал. Хотел, чтобы я ему повиновался. Я, юный бог! Представляешь?! Вот я и запугал его до смерти. Я потихоньку натаскал всякой падали в наш дом в Антиохии и засунул под пол. И рисовал заклинания на стенах. И спрятал у себя в комнате петуха, чтобы отправить отца на тот свет. И я украл у него Гекату. Погляди, вот она! Я всегда держу ее под подушкой.

Калигула поднял вверх зеленый яшмовый талисман.

У меня сердце облилось кровью, когда я узнал его. С ужасом в голосе я сказал:

- Так, значит, это был ты? И в запертую комнату через оконце залез тоже ты и сделал все те надписи?

Калигула гордо кивнул и продолжал болтать:

- Я убил не только родного отца, но и приемного - Тиберия. И если Юпитер сожительствовал только с одной своей сестрой, Юноной, то я спал со всеми своими сестрами. Мартина сказала, что мне следует так поступить, если я хочу быть таким, как Юпитер.

- Значит, ты хорошо знал Мартину?

- Еще бы. Когда родители были в Египте, я навещал ее каждый вечер. Она была очень умная женщина. Я тебе еще одно скажу. Друзилла тоже богиня. Я возвещу об этом тогда же, когда и о себе. Как я люблю Друзиллу! Почти так же, как она любит меня.

- Могу я спросить, каковы твои священные намерения? Твоя метаморфоза, без сомнения, глубоко потрясет Рим.

- Разумеется. Прежде всего я нагоню на всех священный трепет. Я больше не позволю, чтобы мной командовали суматошные старики. Я им покажу… Ты ведь помнишь свою бабку Ливию? Ну и смех. Она почему-то вообразила, будто предвечный бог, пришествие которого предсказывают на Востоке уже тысячу лет, не кто иной, как она. Я думаю, ее сбил с толку Фрасилл, вот она и поверила, что речь идет о ней. Фрасилл никогда не лгал, но любил вводить в заблуждение. Понимаешь, Ливия знала предсказание лишь в общих чертах. Божество это должно быть мужчиной, а не женщиной, и место его рождения не Рим, хотя оно и будет править Римом (я родился в Антии), и, хотя появится оно в мирные времена (как я), ему суждено стать причиной бесчисленных войн после смерти. Умрет этот бог молодым, народ сперва будет любить его, потом - ненавидеть: конец его будет печальным, все от него отвернутся. "Слуги будут пить его кровь". А после смерти он станет править всеми богами мира, даже в неведомых нам сейчас странах. Кто же это, если не я? Мартина говорила, будто на Ближнем Востоке за последнее время было много чудес, которые не оставляют сомнений в том, что бог этот наконец родился. Особенно волнуются евреи. Они почему-то считают, что это касается их больше всех. Я думаю, причина в том, что я однажды посетил вместе с отцом Иерусалим и впервые проявил там свою божественную суть.

Калигула приостановился.

- Мне бы очень хотелось об этом узнать, - сказал я.

- О, ничего особенного. Просто шутки ради я зашел в один дом, где их священнослужители и богословы обсуждали теологические вопросы, и неожиданно закричал: "Вы - куча старых обманщиков! Вы ничего в этом всем не смыслите". Это их как громом поразило, и один седобородный старик сказал: "О Дитя, кто ты? Тот, кого нам предвещали?" "Да", - смело ответил я. Он сказал, рыдая от восторга: "Тогда учи нас!" Я ответил: "Вот еще! Это ниже моего достоинства", - и выбежал из дома. Видел бы ты их лица! Нет, Ливия была по-своему умная и ловкая женщина - Улисс в юбке, как я однажды назвал ее прямо в лицо, - и когда-нибудь я, возможно, и обожествлю ее, но это не к спеху. Важной богини из нее не получится. Возможно, я сделаю ее покровительницей счетоводов и бухгалтеров - у нее были большие способности по этой части. А заодно подкину ей отравителей, вот же Меркурий - покровитель не только купцов и путешественников, но и воров.

- Это вполне справедливо, - сказал я. - Но больше всего меня сейчас волнует другое: кому мне поклоняться? Какое имя ты примешь? Можно ли, например, называть тебя Юпитер? Или ты еще более велик, чем он?

Калигула:

- О, конечно, более велик, но пока мое имя останется в тайне. Хотя, пожалуй, я думаю, на какое-то время я стану зваться Юпитером - Латинским Юпитером, чтобы меня не путали с этим греческим старикашкой Зевсом. С ним мне придется выяснить отношения в самое ближайшее время. Слишком долго он гнул свою линию!

Я спросил:

- Как получилось, что твой отец не был божеством? Я еще не слышал о боге, не имеющим божественного отца.

- Очень просто. Моим отцом был Август. Божественный Август.

- Но ведь он тебя не усыновлял, не так ли? Он усыновил твоих старших братьев, а ты должен был продолжать род своего отца.

- Я не говорю, что он был моим приемным отцом. Я имею в виду, что я его родной сын, родившийся от его кровосмесительной связи с Юлией. Это единственно возможное решение вопроса. Иначе и быть не могло. Не Агриппина же моя мать. Думать так просто нелепо. Ее отец был никто.

Я не был настолько глуп, чтобы указывать на то, что, раз Германик ему не отец, его сестры, следовательно, ему не сестры, а племянницы. Я потакал ему, как советовала Друзилла.

- Это самый великий день моей жизни, - сказал я. - Разреши мне удалиться и принести тебе жертвоприношение. Я совсем обессилел. Твое божественное дыхание слишком пряно для моих ноздрей. Я чуть не теряю сознание.

В комнате было ужасно душно. С первого дня, что он слег в постель, Калигула не разрешал открывать окна.

Калигула:

- Иди с миром. Я хотел тебя убить, но теперь раздумал. Передай "разведчикам", что я - бог и что у меня светится лицо, но больше ничего не говори. Насчет всего остального, что ты от меня узнал, я налагаю на твои уста печать священного молчания.

Я снова распростерся ниц и, пятясь, ползком удалился. В коридоре меня остановил Ганимед и спросил, какие новости. Я сказал:

- Он только что сделался богом, и очень важным, по его словам. У него светится лицо.

- Плохие новости для нас, простых смертных, - воскликнул Ганимед. - Но все к тому шло. Спасибо, приму это к сведению и передам другим. А Друзилла знает? Нет? Тогда я ей тоже скажу.

- И сообщи ей, что она стала богиней, - попросил я, - на случай, если она сама этого не заметила.

Я вернулся к себе в комнату и подумал: "Все, что ни случается, - к лучшему. Люди скоро поймут, что Калигула безумен, и его упрячут под замок. У нас не осталось ни одного совершеннолетнего потомка Августа, который мог бы стать императором, кроме Гемелла, а Гемелл не завоевал популярности и не обладает сильным характером. Возродится республика. Тесть Калигулы - самый подходящий человек, чтобы ее провозгласить. Никто не пользуется таким большим влиянием в сенате. Я буду его поддерживать. Если бы только мы могли избавиться от Макрона и поставить на его место приличного командира, все было бы просто. Гвардейцы - самое большое препятствие на нашем пути. Они знают, что республиканский сенат не потерпел бы, чтобы они получали в дар по сто пятьдесят золотых на душу. Да, когда Сеяну пришло в голову образовать из гвардейцев нечто вроде личной армии дяди Тиберия, это привело империю к восточному абсолютизму. Нам следует уничтожить лагерь и расквартировать гвардейцев, как прежде, по частным домам".

Но - поверите ли? - божественность Калигулы ни у кого не вызвала сомнений. Какое-то время он довольствовался тем, что известие об этом распространялось лишь в частном кругу, и официально все еще считался смертным. Если бы каждый простирался при виде его ниц, это испортило бы его развлечения с "разведчиками" и лишило бы множества удовольствий. Но в течение десяти дней после выздоровления, встреченного всеобщей радостью, Калигула воздал себе все людские почести, какие были оказаны Августу за всю его жизнь, и еще парочку в придачу. Он был Цезарь Добрый, Цезарь - Отец Армий, Милостивый и Могущественный Цезарь и даже Отец отчизны - титул, от которого Тиберий твердо отказывался до конца своих дней.

Первой жертвой террора оказался Гемелл. Калигула послал за одним из полковников гвардии и сказал ему:

- Немедленно убей этого предателя, моего сына.

Полковник пошел в комнату Гемелла и отрубил мечом ему голову.

Следующей жертвой стал тесть Калигулы. Он был из рода Силанов; Калигула женился на его дочери Юнии, но она умерла родами за год до того, как он стал императором. Силан отличался от своих собратьев-сенаторов тем, что был единственным среди них, кого Тиберий никогда не подозревал в измене, и заявлял, что его судебные решения обжалованию не подлежат. Теперь Калигула отправил ему письмо: "К завтрашнему утру ты должен умереть". Несчастный человек попрощался с семьей и перерезал себе горло. Калигула объяснил в письме к сенату, что Гемелл умер смертью предателя: во время его, Калигулы, недавней опасной болезни мальчишка ни разу не молился о его здоровье и старался снискать расположение его телохранителей. К тому же всякий раз, как его приглашали во дворец к обеду, он принимал противоядие, боясь, что его отравят, он весь пропах этими снадобьями. "Но разве есть противоядие против цезаря?" Его тесть, писал далее Калигула, также изменник: он отказался выйти с ним вместе в море в тот день, когда он отплыл на Пандатерию и Понцу, чтобы забрать останки матери и брата; он остался на берегу в надежде узурпировать власть, если буря потопит корабль. И сенат принял эти объяснения. На самом же деле Силан так плохо переносил качку, что чуть не умирал от морской болезни всякий раз, как садился на корабль, даже в тихую погоду, и Калигула сам милостиво отверг предложение Силана сопровождать его во время той поездки. А Гемелл страдал от упорного кашля, и от него пахло лекарством, которое он принимал, чтобы смягчить горло и не мешать застольной беседе.