Меликсетов - История Китая

• Название: История Китая
• Автор: Меликсетов
• Жанр: История

ИСТОРИЯ КИТАЯ

---

и процветающей Поднебесной, которая была едва ли не важней­шим элементом высокочтимой китайской традиции. Неудивитель­но поэтому, что сам У-ди потратил немало усилий для того, чтобы не просто возродить влияние конфуцианства в империи (этот про­цесс давно и успешно шел после крушения Цинь и без его уси­лий), но воссоздать новое, имперское, или, как его иногда на­зывают, ханьское, конфуцианство. Принципиальное отличие им­перского конфуцианства было не столько в доктрине, которая осталась практически неизменной, сколько в новом подходе к заново сложившимся реалиям, в новом отношении к изменив­шемуся со времен Конфуция миру. Или, иначе говоря, в боль­шей его терпимости к иным доктринам, тем более повержен­ным, не выдержавшим испытание историей. И дело здесь не только в синтезе как идее, которая давно уже, веками пробивала себе дорогу. Гораздо важнее был тот самый принцип практической пользы, прагматического восприятия мира, который сложился в Китае во многом под влиянием все того же конфуцианства.
У-ди хотел, чтобы новая официальная имперская идеология впитала в себя все то полезное, что помогло стране и ему лично, всей династии Хань наладить управление империей и опираться при этом на народ, воспитанный на идеалах и традиции, но в то же время уважающий силу и подчиняющийся власти. В первую очередь это означало сближение доханьского конфуцианства с легизмом, точнее, с теми элементами легизма, которые вполне могли сосуществовать с конфуцианством и даже подкрепить его порой основанные на благих пожеланиях постулаты. Ведь и кон­фуцианцы, и легисты считали, что управлять Поднебесной долж­ны государь с его министрами и чиновниками, что народ дол­жен уважать власть и подчиняться ее представителям и что все это в конечном счете способствует благу и процветанию, миру и счастью подданных. Стоит вспомнить, что примерно таким язы­ком говорил и Цинь Ши-хуан в его стелах. Разница же между доктринами и особенно их реализацией была в том, какими ме­тодами следует достигать поставленных целей. Конфуцианцы де­лали упор на самосознание и самоусовершенствование людей, на воспитание в них гуманности, добродетели, чувства долга и уважения к старшим. Легисты — на запугивание, подчинение и суровые наказания за неповиновение. В этой ситуации умелое со­четание конфуцианского пряника с легистским кнутом могло дать и реально дало весьма позитивные результаты. Но это было еще далеко не все.
У-ди собрал около себя около ста выдающихся ученых– боши (боши — почетное ученое звание, своего рода профессора), которым время от времени, как о том повествуется в 56-й главе

130

династийной истории Хань-шу, задавал важные для него вопро­сы о том, как следует управлять империей, по каким критериям подбирать помощников и чиновников, как интерпретировать древнюю мудрость применительно к задачам сегодняшнего дня и т.п. Насколько явствует из текста главы, наиболее; умные и точ­ные ответы на поставленные вопросы давал старший современ­ник У-ди, выдающийся конфуцианец ханьского времени Дун Чжун-шу.
Дун Чжун-шу был не просто великолепным знатоком и рев­ностным адептом учения Конфуция, на изречения которого он постоянно ссылался и чью хронику «Чуньцю» сделал основой собственного сочинения «Чуньцю фаньлу». Исторической заслу­гой этого выдающегося мыслителя было то, что он сумел вплес­ти в ткань конфуцианства возникшие и вошедшие в обиход, об­ретшие популярность и признание новые неконфуцианские идеи, будь то связанные с именем Цзоу Яна концепции об инь—ян и у-син, некоторые идеи Мо-цзы (например, о небесных знамени­ях) или даосов с их категорией ци и иными элементами космо­гонии в древнеиндийском стиле, т.е. с немалой Долей мистики. Именно в этой внешне весьма эклектической идейно-философс­ко-религиозной доктрине и нашел свое завершение тот синтез, о котором уже не раз упоминалось.
Заслуживает внимания то обстоятельство, что этот синтез был ненавязчив, он лишь вплетался узорами в конфуцианскую ткань; что конфуцианство было основой учения Дуна, которое и легло затем в фундамент государственной официальной идеологии ки­тайской империи и получило название ханьского конфуцианства. Интересно заметить, что именно у Дуна впервые прозвучала идея о том, что сам Конфуций обладал всеми достоинствами для того, чтобы Небо в свое время обратило на него внимание и вручило ему Великий Мандат на управление Поднебесной. Хотя этого, как известно, не случилось, о чем в свое время скорбел и сам Конфуций, такого рода допущение лишь возвеличивало велико­го мудреца в глазах поколений.
Нельзя сказать, что после нововведений Дун Чжун-шу в ки­тайской империи больше не было споров, затрагивающих прио­ритет конфуцианства. Они проявили себя, например, в ходе ожив­ленной дискуссии по поводу государственных монополий, состо­явшейся в 81 г. до н.э. при преемнике У-ди императоре Чжао-ди и зафиксированной чуть позже Хуань Куанем в трактате «Янь те лунь» (Спор о соли и железе). Борьба вокруг того, оставить мо­нополии или упразднить, вылилась в открытый спор между теми, кто склонялся в пользу легистских методов управления (государ­ственные монополии), и конфуцианцами, считавшими, что не

131
5*

сила государства, а добродетели государя должны привлекать лю­дей. Здесь важна даже не дискуссия сама по себе (хотя она и весь­ма, интересна, ибо уделила много внимания аргументации сто­рон), сколько то, что в конечном счете спор между представите­лями разных подходов к управлению империей внес свой весомый вклад в создание той самой гигантской иерархической системы централизованной бюрократической администрации, которая в ее идеальной форме была предложена конфуцианцами еще в трактате «Чжоули». Разумеется, теперь схема «Чжоули», обога­щенная заимствованными у легистов хорошо разработанными институтами управления, перестала быть идеальной конструк­цией, а, напротив, обрела плоть и кровь, превратилась в реаль­ность. Собственно с обретением этой реальности имперский Ки­тай и стал тем государством, которым он продолжал быть, с незначительными идейными и институциональными изменени­ями, вплоть до XX в.
Таким образом, древнекитайский период становления основ цивилизации и государственности, создания зрелого и достаточно совершенного в основных своих параметрах аппарата админист­рации централизованного государства пришел к своему логичес­кому завершению. В ханьском Китае времен У-ди конфуцианско-легистский аппарат власти с его вышколенными чиновниками, тщательно отбиравшимися перед назначением на должность из числа хорошо зарекомендовавших себя знатоков официальной конфуцианской доктрины, стал итогом длительного процесса синтеза идей и эволюции политических и социальных институ­тов. Необходимый элемент принуждения в рамках имперской ад­министрации гармонично сочетался с традиционным патерна­лизмом, а веками воспитывавшаяся социальная дисциплина ори­ентированных на почтение к старшим подданных подкреплялась конфуцианским духом соперничества и самоусовершенствования, который в условиях имперского Китая всегда был двигателем, позволявшим огромной административной машине не застоять­ся, не заржаветь. И хотя после У-ди ханьский Китай вступил в полосу затяжного кризиса (вообще последующая история страны развивалась циклами, от расцвета и стабильности к кризису и упадку, а затем к очередному расцвету), заложенных традицией, преимущественно конфуцианством, потенций вполне хватило для того, чтобы китайская цивилизация и государственность сохра­нили свою жизнеспособность.

132

3. ДИНАСТИЯ XAHB ПОСЛЕ У-ДИ. РЕФОРМЫ ВАН МАНА
После смерти У-ди ханьский Китай, как упоминалось, всту­пил в длительный период стагнации, а затем кризиса. Если в годы сильной централизованной власти в функции специально назна­чавшихся инспекторов (тех же цензоров-прокуроров, которые существовали при династии Цинь) входило, помимо прочего, следить за тем, чтобы «земли и дома местных могущественных семей не превышали» установленной нормы, а правители на ме­стах «справедливо вершили суд и не притесняли народ», то с развалом эффективной власти центра ситуация резко изменилась. Слабые и безвольные преемники У-ди оказались не в состоянии контролировать власть на местах. Более того, слабостью ханьской империи была недостаточная степень институционализации именно низшего звена администрации. Еще не установилась твер­дая и апробированная практика подготовки и умелого использо­вания кадров чиновников этого самого массового низового уров­ня. Кроме того, слабости неустоявшейся системы комплектова­ния чиновников способствовало ожесточенное соперничество местной элиты с формирующимся имперским бюрократическим аппаратом.
Дело в том, что за вторую половину I тыс. до н.э. существенно изменился характер древнекитайской деревни-общины. Если до того деревня-община представляла собой совокупность пример­но одинаковых по степени зажиточности дворов, а имуществен­ная разница между ними, коль скоро она становилась заметной, гасилась за счет спорадического перераспределения общинной земли, то с развитием процесса приватизации и товарно-денеж­ных отношений неравенство, пусть не сразу, стало заметным и в деревне. Особенно социальное и имущественное неравенство стало проявлять себя именно в ханьское время, когда жесткие стандар­ты легизма, сурово ограничивающие частного собственника, были существенно ослаблены и очень многое зависело от того, сколь эффективно осуществляют контроль над страной государствен­ный аппарат, имперская власть центра.
Пока власть, особенно при У-ди, была сильна, равенство в деревне искусственно поддерживалось (за чем и обязаны были, как о том только что упоминалось, следить специальные инс­пектора). Но как только власть начала слабеть, центробежные силы на местах все активнее стали проявлять свои возможности. В де­ревнях возникали крепкие хозяйства, которые быстро богатели и прибирали к рукам все новые и новые земли, превращая их вче­рашних обладателей в арендаторов и наемников. Возникавшие на этой экономической основе так называемые «сильные дома» (в

133

текстах они именовались различными терминами) делили между собой (порой в ходе жестокого соперничества) власть и влияние. Обездоленные крестьяне нередко должны были покидать свои родные места и уходить на новые, где они оказывались в поло­жении зависимых клиентов (кэ, букв. — «гость») от все тех же деревенских богатеев. Вынужденные в условиях неэффективной власти центра сами заботиться о своем благополучии, сильные дома обрастали набранной из неимущих и пришлых людей до­машней стражей (буцюй), которая в критической ситуации могла выступать как вполне боеспособное воинское формирование.
Ворочая многими миллионами, а то и десятками миллионов монет, о чем часто упоминается в источниках, сильные дома не только становились общепризнанной и имеющей реальную власть элитой империи, но и обретали возможности для влияния на аппарат администрации. Более того, аппарат администрации на уровне уезда и округа в основном комплектовался именно из представителей этих сильных домов и уж во всяком случае силь­но зависел от их «общего мнения».
Почему сильные дома в период упадка империи оказались в ханьской деревне столь влиятельной силой? Дело в том, что по­мимо чисто экономических факторов (обогащение деревенского меньшинства в условиях товарного хозяйства) мощи богатых кла­нов в сельской общине активно способствовали и некоторые дру­гие. Во-первых, как только стало возможным правдами и неправ­дами приобретать общинные земли, все получавшие высокие оклады чиновники и обогатившиеся за счет рыночных операций собственники начали стараться вкладывать свои доходы именно в землю, что было не столь прибыльным, сколь престижным и надежным. Это, естественно, способствовало практическому слия­нию деревенской элиты со всеми сильными мира сего, и прежде всего с влиятельной элитой чиновников. Во-вторых, важную роль играло ослабление власти как таковой.
В условиях эффективной власти центра любой причастный к власти был прежде всего чиновником и лишь во вторую очередь — собственником. Тот краеугольный постулат, что власть порожда­ет и сохраняет свою собственность и что собственность власть имущего опосредована именно его причастностью к аппарату администрации, был понятен всем, ибо восходил к древнему принципу власти-собственности. Но коль скоро наступал кризис власти и казна соответственно пустела, а интересы чиновника оказывались существенно затронутыми, ситуация изменялась. Чиновники, с одной стороны, начинали более жестко давить на и без того стонавшую от ударов кризиса деревню, что вело к разорению крестьян и углублению кризиса, а с другой — они все

134

больше ощущали интересы собственников как свои и даже (в из­менившейся ситуации) как первостепенные.
Сплетение интересов деревенской имущественной элиты и аппарата администрации на местах в свою очередь резко усугубля­ло экономический кризис, что влекло за собой дальнейшее ослаб­ление и политическую децентрализацию государства. Именно этот процесс и наблюдался в конце первой династии Хань. Он проявлялся прежде всего в ощутимом уменьшении роли государ­ственного администрирующего начала в стране, а также в том, что функции власти фактически оказывались в руках сильных домов с их обширными землями, денежными ресурсами, обиль­ной клиентеллой и к тому же с претензиями на высокий нрав­ственный потенциал, аристократизм духа и высокие конфуциан­ские стандарты.
Восприняв в качестве социально-нравственной основы кон­фуцианский идеал благородного мужа (цзюнь-цзы) и стремясь своим образом жизни продемонстрировать высшие нормативы бытия воспетого в конфуцианских трактатах типа «Или» слоя аристократов-чиновников ши, представители деревенской элиты (все те же сильные дома) именно себя считали охранителями добродетельных устоев рушащейся под ударами кризиса империи. Именно себя они все чаще именовали «надеждой народа» и «достойными мужами», обладающими нравственной чистотой ис­тинных ши. Стремясь сохранить за собой право на выражение «общего мнения» и выступления с позиций «чистой критики», сильные дома ревниво следили друг за другом, что объективно способствовало сохранению и культивированию в их среде высо­кого стандарта конфуцианской нормы, более того, — формиро­ванию своеобразного аристократизма духа. Аристократизм этот отличался от соответствующего стандарта феодальной структуры Чуньцю тем, что опирался не столько на реалии социально-поли­тических прерогатив наследственной знати, сколько на высокую репутацию, на создание и сохранение конфуцианского «лица». «Потерять лицо», т.е. лишиться репутации, было для ревностного конфуцианца непереносимым ударом, вынести который мог да­леко не каждый из них.
Разумеется, все эти черты и важнейшие характерные призна­ки элиты формировались в ханьском Китае постепенно, оттачи­ваясь веками. Но именно они означали, что идеи и замыслы У-ди и Дун Чжуншу, положенные в фундамент послециньской импе­рии, начали обрастать традициями. Теми самыми конфуциански­ми традициями, которым суждено было сохраниться в веках и оказывать свое влияние на Китай вплоть до наших дней. И следу­ет особо подчеркнуть, что с наибольшей силой и эффективностью

135

эти традиции реализовывали себя лишь в условиях сильной влас­ти центра, тогда как при ослаблении этой власти они только со­хранялись, причем прежде всего и главным образом именно на низовом уровне, на уровне все той же местной элиты.
Результатом подобного рода тенденции оказывались и рефор­мы, к которым обычно прибегали властители китайской импе­рии в периоды ослабления их власти, стагнации и тем более кри­зисов. Смысл всех известных специалистам реформ в истории империи сводился к тому, чтобы с помощью традиционных кон­фуцианских рекомендаций и соответствующих механизмов вос­становить утраченный обществом порядок и тем самым активно противостоять деструкции и хаосу. Первая из такого рода реформ связана с именем известного ханьского правителя Ван Мана.
Вообще-то попытка реформ, направленных преимущественно на обуздание аппетитов богатых сильных домов, была сделана еще в годы правления Ай-ди (6—1 гг. до н.э.), но успеха не имела. Вскоре после этой неудачи власть в стране захватил Ван Ман, тесть императора Пин-ди (1—5 гг.) и регент при малолетнем его сыне. В 8 г. он низложил малолетнего императора Ин-ди и про­возгласил себя основателем новой династии Синь. Став импера­тором и проявив себя ревностным конфуцианцем, ярым сторон­ником традиций, Ван Ман приступил к реформам, являвшим собой причудливую смесь идеализированных конструкций с ре­альными и даже суровыми мерами, направленными на подрыв всесилия самовластной элиты на местах. Первой и главной зада­чей нового императора было укрепление государственной власти и всей тесно связанной с ней системы централизованной редис-трибуции.
Именно с этой целью Ван Ман объявил все земли в империи государственными и строго запретил их куплю-продажу. Конфис­кованные таким образом владения сильных домов предназнача­лись для распределения между всеми теми частнозависимыми, кто не имел своей земли и находился на положении арендато­ров, клиентов, а то и просто рабов в домохозяйствах могуще­ственных деревенских кланов. В качестве нормативного принципа для распределения была избрана схема Мэн-цзы о цзин-тянь, причем утопичность ее нимало не смутила реформатора, для ко­торого самым важным были не строго поделенные на четкие квад­раты по 100 му (ок. 7 га) поля, но сам принцип, заложенный в этой схеме. Принцип же исходил из того, что есть только два вида земельного владения — крестьянский и государственный, и, таким образом, во взаимоотношениях между земледельцем и казной нет места никаким посредникам, вчерашним богачам-соб­ственникам.

136

Кроме реформ в сфере земельных отношений Ван Ман издал специальный указ о ликвидации частного рабства, запрете купли и продажи людей. Все рабы автоматически приобретали статус зависимых и соответственно оказывались под определенным по­кровительством со стороны государства, что тоже явилось силь­нейшим ударом прежде всего по сильным домам и их хозяйствам. Рабами — в соответствии с древней традицией — оставались лишь преступники, причем количество рабов этой категории при Ван Мане резко возросло за счет суровых наказаний всех тех, кто нарушал новые законы либо активно им противодействовал. Спе­циальными указами Ван Ман ввел потерявшие было уже силу государственные мбнополии на вино, соль, железо и даже кре­дит. В стране были пущены в оборот монеты нового типа, отлив­ка которых также стала монополией государства.
Реформы встретили отчаянное сопротивление тех, кто по ука­зам императора лишался едва ли не всего своего имущества, всех поколениями накопленных богатств. Стремясь подавить недоволь­ство, реформатор не стеснялся прибегать к репрессиям, опира­ясь при этом, что важно подчеркнуть, на аппарат администра­ции. Используя новые порядки; аппарат администрации извле­кал из экспроприации чужих богатств немалые выгоды для себя. А так как для проведения реформ в жизнь и для укрепления ап­парата власти в столь трудной для империи обстановке требова­лись немалые расходы, то Ван Ману пришлось пойти и на неко­торые непопулярные меры — он увеличил налоги и ввел ряд новых поборов и повинностей с различных категорий населения. Это последнее, видимо, сыграло едва ли не решающую роль в росте недовольства реформами.
Оценивая реформы в целом, необходимо заметить, что в прин­ципе они были достаточно продуманными и при умелом прове­дении их в жизнь вполне могли бы вывести страну из состояния кризиса. Правда, в любом случае это обошлось бы стране доста­точно дорого. Но легкими и безболезненными реформы, да еще в момент тяжелого кризиса, едва ли бывают вообще. Поэтому нельзя считать, что Ван Ман действовал неумело и потому проиграл. Решающую роль в его судьбе, как и в судьбах империи, сыграло иное: в 11 г. своенравная Хуанхэ изменила свое русло, что приве­ло к гибели сотен тысяч людей, затоплению полей, разрушению городов и поселков.
Хуанхэ на протяжении нескольких тысяч лет письменно фик­сированной китайской истории неоднократно меняла свое рус­ло, что было связано с обилием ила (лесса), который несла в своих водах эта не случайно названная Желтой река. Обычно за ее водами внимательно следили чиновники, отвечавшие за

137

очистку русла и возведение дамб. Но в годы стагнации и кризиса, в моменты деструкции и ослабления власти ослабевала и эта важ­ная функция китайской администрации. За реками переставали, не могли тщательно следить. И возмездие не заставляло себя ждать. А если принять во внимание, что для воспитывавшегося в рам­ках определенной традиции населения, включая и самого Ван Мана, прорыв Хуанхэ и связанные с этим великие бедствия од­нозначно свидетельствовали о том, что Небо недовольно поло­жением дел в Поднебесной и предупреждает о своем недоволь­стве именно такого рода глобальными катаклизмами, то не при­ходится спорить о выводах, которые всеми были сделаны после смены русла Хуанхэ: великое Небо против реформ Ван Мана.
Осознав это, император вынужден был не только открыто покаяться, но и отменить значительную часть своих указов. Тако­го рода вынужденная акция сыграла роковую роль. Противники реформ возликовали, ситуация в стране вновь решительно изме­нилась, что в очередной раз породило хаос и разброд. Кризис стал углубляться, недовольные и обездоленные вновь взялись за оружие, в стране начались восстания. В результате этих многочис­ленных восстаний, наиболее заметную роль среди которых сыг­рали восстания так называемых «краснобровых» (принадлежав­шие к этому движению бойцы красили брови в красный цвет, дабы отличаться от остальных), армии империи теряли почву под ногами и отступали к столице. В 23 г. Чанань пала, а Ван Ман был убит. Вскоре после этого в ходе выяснения отношений между по­встанцами различных движений верх взяли краснобровые. Но это был их последний успех. Воспользовавшись междоусобицами меж­ду главарями повстанцев, ханьские генералы одержали победу над краснобровыми и выдвинули в качестве нового императора одного из представителей дома Хань — Лю Сю.

4. ВТОРАЯ ДИНАСТИЯ ХАНЬ (25-220)
Став императором и приняв имя Гуан У-ди, новый правитель все той же династии Хань фактически продолжил начатые не­удачливым Ван Маном преобразования, направленные на укреп­ление власти государства и ослабление позиций сильных домов, властной элиты на местах. Главной своей заботой Гуан У-ди счел необходимость дать всем земледельцам поля и предоставить им возможность прокормить самих себя, уделив казне скромную долю, официально сниженную вначале до 1/30 урожая. Для того, чтобы каждый пахарь получил свое поле, была роздана практи­чески вся земля, оказавшаяся в руках государства после реформ

138

Ван Мана, включая существенную часть полей тех сильных до­мов, которые сопротивлялись реформам и чьи земли были кон­фискованы. Параллельно с этим чиновники новой династии про­водили энергичные меры по приведению в порядок ирригацион­ной системы страны, изрядно пострадавшей в годы кризиса и восстаний. Были освобождены от рабского состояния преступни­ки-каторжники и большинство частных рабов, которым тоже б^хли предоставлены земельные наделы.
Все эти меры сыграли свою позитивную роль, и за короткий срок вторая династия Хань вывела страну из состояния тяжелого кризиса и обеспечила ей основу для процветания, проявившего себя в различных сферах — в области агротехники (например, распространение грядковой системы и пахоты на волах, приме­нение новой системы земледелия), ирригации, торговли (в том числе по Великому шелковому пути) и, наконец, внешней по­литики (войны с гуннами, освоение далеких южных земель и т.п.). Немалые успехи были достигнуты и в сфере науки и культуры — расцвет математики (трактат «Математика в девяти главах», по­дытоживающий все знания древних китайцев в области опера­ции с числами, в том числе и отрицательными, а также начал геометрии и алгебры), создание едва ли не первого в мире сейс­мографа, достижения в области градостроительства и архитекту­ры, включая умение строить здания в несколько этажей, или та­кое важное нововведение для страны, уважающей письменный текст, как изобретение бумаги.
Словом, серия реформ, умело проведенная в жизнь первым императором второй ханьской династии Гуан У-ди (25—27) и его преемниками, особенно Мин-ди (58—75), дала свои результаты и способствовала стабилизации империи, расцвету ее производ­ства и культуры, успехам как внутренней, так и особенно внеш­ней политики. Достаточно упомянуть об успешных походах зна­менитого китайского полководца и дипломата Бань Чао, кото­рый в 70-х гг. I в. сумел с небольшим отрядом подчинить ханьскому Китаю значительную часть мелких государственных образований, расположенных вдоль туркестанской части Великого шелкового пути (китайцы именовали эти земли термином «Си-юй» — За­падный край), что не только способствовало торговле с зарубеж­ными странами, но и заметно укрепляло позиции империи в ее противостоянии гуннам (сюнну).
Итак, желанная стабильность наконец-то пришла к исстрадав­шейся стране. Наступило время если и не утопических Гармонии и Порядка, то во всяком случае спокойствия и довольства. Однако это продолжалось не слишком долго. Уже на рубеже I—II вв. ситуа­ция в империи начала ухудшаться. Для того, чтобы разобраться в

139

причинах этого (вспомним, что нечто похожее произошло и с первой ханьской династией после У-ди; аналогичные процессы были характерны также практически для всех последующих ди­настий имперского Китая), необходимо рассмотреть особеннос­ти китайского династийного цикла, проявившие себя весьма на­глядно с первой же имперской династии — Хань.
Циклы, о которых идет речь, обычно начинались и заверша­лись в обстановке тяжелых экономических кризисов, социальных неурядиц и политической дестабилизации, что внешне проявля­лось чаще всего в форме восстаний неимущих и обездоленных. Независимо от того, заканчивался кризис победой восставших либо их поражением — в любом случае приходившая на смену рухнувшей новая династия (даже если это были вторгшиеся с севера иностранцы) начинала свое правление с реформ. Меха­низм цикла, начинавшегося с реформ и завершавшегося очеред­ным кризисом, при всей своей стандартности всегда был в об­щем-то достаточно сложным, ибо свое влияние на него оказыва­ли самые разные факторы, сила и воздействие которых отнюдь не были одинаковыми. Поэтому каждый цикл имел свои особен­ности и различную продолжительность. Однако их общей чертой являлось взаимодействие ряда экономических, социально-демог­рафических и экологических процессов, равнодействующая ко­торых создавала вполне определенный критический импульс. Обычно все начиналось с нарушений в сфере земледельческого хозяйства и традиционных норм существования общинной де­ревни, которая и оказывалась исходной точкой кризиса.
Как конкретно это выглядело? Мы уже говорили о том, что со времен реформ Шан Яна в царстве Цинь и Ши-хуана в масш­табах всего Китая насаждались административно-социальные кор­порации из искусственно создававшихся пяти– или десятидворок. В период империи в эти корпорации входили как бедные, так и весьма богатые дворы, в том числе так называемые сильные дома, причем каждый в рамках-пятидворок был обязан отвечать за со­седей по принципу круговой поруки. И хотя эта система жестко действовала отнюдь не всегда, о ней всегда вспоминали, когда следовало укрепить позиции власти центра. Практически это оз­начало, что как раз в периоды ослабления этой власти, т.е. в мо­менты кризисов и даже предшествовавшей им обычно стагна­ции общинная деревня оказывалась в состоянии деструкции: каждый отвечал сам за себя, в результате чего бедняк легко ста­новился жертвой богатого соседа.
В период реформ или возникновения новой династии, т.е. в разгар тяжелого кризиса либо после его преодоления, как то было в Хань во времена Лю Бана, Ван Мана или Гуан У-ди, происходил

140

радикальный передел земель. Традиционное китайское государ­ство с глубокой древности и едва ли не до XX в. справедливо счи­тало себя высшим субъектом власти-собственности и централи­зованной редистрибуции, так что ни у одного реформатора ни­когда не возникало и тени сомнения в его праве, даже обязанности умно распорядиться землей, а именно сделать так, чтобы каж­дый пахарь имел свое поле и соответственно платил налоги. Зем­лями наделялись все трудоспособные земледельцы. Более того, чиновники изыскивали любые возможности для увеличения их числа, для чего освобождались зависимые или давались допол­нительные наделы на домочадцев, включая подчас и рабов. Эти земли в империи традиционно именовались землями минь-тянь (народными), что, впрочем, не должно вводить в заблуждение: имелось в виду не право крестьян свободно распоряжаться свои­ми наделами, но право государства раздавать эти наделы, а в случае нужды и перераспределять их среди общинников.
Наряду с землями минъ-тянъ существовала и категория слу­жебных земель — гуань-тянъ. Они предназначались в качестве воз­награждения для чиновников и знати, которым определенное количество этих земель давалось в виде кормления с правом ис­пользовать налоговые поступления с обрабатывавших эти земли крестьян. Все земли обычно распределялись между земледельца­ми с учетом их расположения, плодородия и вообще наличия в том либо ином уезде, В среднем семья обладала вплоть до позд­него средневековья примерно 100 му. Считалось, что поля были распределены между крестьянами более или менее равномерно и на длительный период времени, и именно в это время обычно функционировали пяти– и десятидворки с круговой порукой. Однако стабильность такого рода существовала, как правило, в рамках династийного цикла не слишком долго, чаще всего — не более чем на протяжении столетия.
Законы рынка, пусть и ограниченного в своих возможностях, действовали неумолимо, а со временем начинали оказывать свое воздействие и иные факторы, прежде всего демографические и экологические. Суть процесса сводилась к тому, что увеличивав­шееся население (его средняя величина для Китая с рубежа но­вой эры вплоть до династии Мин колебалась в пределах 60 млн, но в годы кризиса она обычно уменьшалась в три-четыре раза, а в моменты процветания могла и существенно возрасти) уже в пер­вые десятилетия после реформ поглощало все свободные пахот­ные земли, а это вело к тому, что богатые в деревне всеми правда­ми и неправдами начинали забирать у своих бедных соседей их участки. Формально продавать землю б^хло запрещено, но факти­чески можно было заложить свой участок или просто передать его

141

богатому соседу, оставаясь на своей бывшей земле в качестве арен­датора. Рано или поздно, но сделка обретала законную силу, а казна лишалась налогоплательщика. Что же касается тех, кто при­обретал крестьянские земли, то они обычно имели тесные связи с уездным начальством и либо обладали налоговыми привилегия­ми, либо откупались от повышенных налогов. Это, естественно, вело к тому, что поступления в казну уменьшались.
Аппарат власти, стремясь сохранить объем налоговых поступ­лений, за счет которых он существовал, незаконно увеличивал поборы с тех, кто мог еще что-то дать. Результатом становилось разорение все большего числа земледельцев и углубление кризи­са в сферах экономики (упадок хозяйства, гибель беднейших кре­стьянских дворов), социальных отношений (недовольство крес­тьян, появление разбойничьих шаек, мятежи и восстания) и, наконец, политики (неспособность правящих верхов справиться с кризисом, засилье временщиков, явное ослабление эффектив­ности аппарата власти). На этом династийный цикл обычно и завершался, а страна после кризиса и сопутствовавших ему вос­станий или вражеских нашествий оказывалась в состоянии опус­тошения, но в то же время и своего рода катарсиса, некоего очи­щения, открывавшего дорогу к возрождению. Иногда цикл удли­нялся за счет вовремя и удачно проведенных реформ, которые «спускали пар» и продлевали существование той или иной дина­стии, порой надолго, на век—полтора. Но в конечном счете ситуа­ция повторялась, и очередной кризис сметал династию.
Социально-очищающая функция династийного цикла была очень важна для империи как жизнеспособной структуры, ибо именно она, пусть жестокой ценой страданий миллионов, га­рантировала стабильность системы в целом. Смена же династий всегда убедительно объяснялась ссылками на теорию Мандата Неба, причем реалии вполне согласовывались с буквой и духом этой древней теории: кто как не дурные правители, утратившие свое дэ, были виновны в том, что в стране наступил кризис?! Кому как не им платить за это потерей мандата, который пере­давался Небом в новые руки?
Вплоть до рубежа I—II вв. вторая ханьская империя была на подъеме. Успешно функционировал ее административный аппа­рат, проблема комплектования которого тоже заслуживает серь­езного внимания. Помимо восходящей к глубокой древности прак­тики выдвижения мудрых и способных с мест (за что отвечали все чиновники и чем наиболее активно пользовались выходцы из богатых семей и сильных домов), грамотных администраторов готовили в специальных школах в провинциальных центрах и осо­бенно в столице (школа Тай-сюэ), где выпускники подвергались

142

строгой экзаменовке и делились на разряды. Имела значение, осо­бенно в Хань, и практика протекции, личной рекомендации, за которую поручители несли ответственность. В особой позиции находились представители высшей знати, перед которыми с лег­костью открывались все дороги. Позже некоторое распростране­ние получили такие формы карьеры, как право «тени» (высшие сановники могли способствовать продвижению кого-либо из своих близких родственников) или даже покупка ранга, степени и долж­ности, правда не из числа высших.
Администрация империи, формировавшаяся таким образом, имела несколько уровней. Высший уровень составляли столич­ные сановники, управлявшие палатами (административной, кон­трольной, дворцовой) и министерствами (обрядов, чинов, об­щественных работ, военного, финансового и др.). Эти ведомства имели свои представительства и на среднем уровне провинций и округов. Нижний же уровень власти обычно был представлен лишь одним номенклатурным чиновником, начальником уезда (уез­дов в империи обычно насчитывалось около полутора тысяч), в функции которого входила организация управления с опорой на богатую и влиятельную местную элиту. И хотя чиновники, как правило, назначались не в те места, откуда они были родом (при­чем обычно они перемещались в среднем раз в три года, дабы не прирастали к должности и не увязали в злоупотреблениях), эле­менты коррупции в империи всегда существовали, а в моменты стагнации и кризисов стократ возрастали. Правда, существовали и противостоявшие им контрольные инспектора, наделенные огромными полномочиями. Это всегда служило серьезным про­тивовесом коррупции, не говоря уже о том, что традиционные нормы конфуцианства были непримиримы к их нарушителям, что также во многом ограничивало аппетиты власть имущих, по­буждая их действовать осторожно и соблюдать меру.
Все эти институты, складывавшиеся веками, отрабатывавшие­ся практикой и существовавшие в период Хань в самой началь­ной и несовершенной своей форме, способствовали Тем не менее укреплению администрации империи. Именно благодаря им и ле­жавшему в их основе конфуцианству с его строгими и беском­промиссными принципами, по крайней мере, на первую поло­вину династийного цикла приходились времена стабильности и процветания. Они же в меру своих сил сдерживали деструктивные явления в период второй половины цикла, стагнации и кризиса, причем в рамках каждой династии эти процессы протекали в за­висимости от конкретной ситуации. В период правления второй династий Хань события складывались таким образом, что уже с начала И в., когда заметно усилился и все явственней проявлялся

143

процесс поглощения земель и соответственно укрепления пози­ций все тех же сильных домов, правители империи не только оказались не в состоянии противодействовать кризису, но и от­кровенно отстранились от государственных дел, предоставив ведение их временщикам из числа родственников императриц и находившихся в сговоре с ними влиятельных евнухов, полити­ческий вес и реальная значимость которых постоянно возрастали.
В результате двор империи стал утопать в интригах, евнухи и временщики, организованные в клики, стремились уничтожить друг друга и возвести на престол очередного императора из чис­ла своих ставленников. С этим, естественно, не могла смириться набиравшая политическую мощь, но отдаленная от двора кон­фуцианская бюрократия. Ее представители в столице сетовали на чрезмерные траты двора и стяжательство временщиков и евнухов. В провинции резко возросло недовольство родственниками и став­ленниками придворных евнухов и временщиков, чувствовавши­ми безнаказанность и творившими произвол. В активную полити­ческую борьбу в середине II в. включились учащиеся конфуцианс­ких школ, особенно столичной Тай-сюэ. Во всю мощь развернулось в стране упоминавшееся уже движение «чистой критики», ста­вившее своей целью прославить имена честных и неподкупных, противопоставив их лихоимцам двора. В ответ на это влиятельные евнухи и царедворцы обрушились с жестокими репрессиями на идейных руководителей конфуцианской оппозиции. В 70-х гг. II в. противоборство приняло открытый характер, причем временщи­ки явно одерживали верх над своими противниками.
Пока политическая борьба на верхах империи развивалась и становилась все более острой, кризисные явления в хозяйстве обретали свою завершенную форму. Крестьянские земли перехо­дили в руки сильных домов, количество податных земледельцев сокращалось, и соответственно уменьшался поток налогов в каз­ну. Разоренные общинники пополняли ряды недовольн^1х, по­рядка в стране становилось все меньше. В такой обстановке мно­гие из сельского населения предпочитали отказаться от своих прав на землю и перейти под покровительство тех богатых односель­чан, кто мог себя и их обеспечить надежной защитой в становя­щееся все более тревожным время. В наступавший период стагна­ции и разброда и к тому же на фоне острых столкновений при дворе ситуация в империи становилась нестабильной и неуправ­ляемой. Именно в эти годы и начало набирать силу социальное недовольство народа, принявшее на сей раз форму сектантско-религиозного движения под лозунгами даосизма.
Философская доктрина Лао-цзы и Чжуан-цзы на рубеже нашей эры все более определенно трансформировалась в религиозные

144

по своей сути поиски спасения и благоденствия. Разумеется, дао­сизм как доктрина и в имперском Китае не утратил своей рели­гиозно-философской идеи, сводившейся в конечном счете к слия­нию с Дао, к достижению Дао. Но на массовом народном уровне высокая философия все определенней и очевидней захлестыва­лась религиозно-сектантскими идеями, в основе которых б^хли и естественное стремление каждого к продлению жизни и дости­жению бессмертия (как за счет волшебных эликсиров и талисма­нов, так и в результате тяжелой аскезы, дематериализации орга­низма), и извечные крестьянские идеалы великого равенства в упрощенно организованном социуме, свободном от давления со стороны государства и его бюрократии.
Идеи равенства нашли свое отражение в трактате «Тайпин-цзин», который в свою очередь стал фундаментом даосской сек­ты «Тайпиндао». Глава этой секты Чжан Цзюэ, прославившийся искусством врачевания и, по преданию, спасший множество лю­дей в годы эпидемии, на рубеже 70—80-х гг. II в. неожиданно ока­зался во главе многочисленного и политически активного дви­жения сторонников нового «желтого» неба, которое в 184 г. (на­чало очередного 60-летнего цикла, игравшего в Китае роль века) должно было прийти на смену погрязшему в пороках «синему» небу династии Хань. Покрывавшие свои головы желтыми платка­ми сторонники секты планировали в этот сакральный момент поднять восстание, о чем, естественно, вскоре стало известно всем в Китае.
Народное восстание, а точнее, слухи о подготовке его были как гром среди ясного неба для погрязших в междоусобной борь­бе правящих верхов. Обвиняя и подозревая друг друга в сотруд­ничестве с мятежниками, они в конечном счете почти объеди­нились в борьбе против нового врага. С восстанием «желтых повя­зок», вспыхнувшим, как и предполагалось, в начале 184 г., власти справились достаточно быстро, тем более что подавление его началось еще до того, как наступил роковой момент. И хотя от­ступившие в дальние районы империи отдельные отряды повстан­цев еще достаточно долго продолжали напоминать о себе, глав­ным итогом неудавшегося восстания было то, что оно как бы поставило точку на затянувшемся противоборстве в верхах и зас­тавило наиболее активные и энергичные силы в империи при­бегнуть к тактике открытой борьбы, что практически означало конец династии Хань.
В борьбу на высшем уровне вмешались не только армейские генералы, но и наиболее могущественные из сильных домов на местах. В ходе военных действий был до основания разрушен и сожжен Лоян, а двор переехал в Чанань, древнюю столицу страны.

145

На передний план в политической борьбе выдвинулись новые лидеры, среди которых наиболее влиятельным стал один из пред­ставителей местной элиты Цао Цао. Он способствовал возвраще­нию императора в Лоян и тем самым стал опорой трона. Вскоре именно Цао Цао, державший императора почти что своим за­ложником, сумел одержать победу над соперниками. При этом он, естественно, умело использовал свое выгодное политичес­кое лицо защитника и спасителя империи и ее символа, импера­тора. Добившись фактического положения диктатора уже на ру­беже II—III вв., Цао Цао достаточно долго управлял агонизиро­вавшей империей. Он откровенно сделал ставку на силу и именно с помощью военной силы и преуспел.
Здесь следует обратить внимание на то, что, делая ставку на силу, умелый политик и весьма образованный интеллектуал из числа конфуцианской элиты Цао Цао искусно заигрывал с уче­ными– ши, используя их авторитет, поддерживал традиции бесед в стиле «чистой критики», привлекал к управлению страной вы­дающихся интеллектуалов империи. Но он отчетливо предвидел грядущий крах династии Хань, более того, сам его готовил. Став высшим должностным лицом и присвоив все мыслимые звания и титулы, Цао Цао приучал свое окружение к тому, что вскоре власть в империи перейдет к новой династии. Перед смертью в 220 г. он недвусмысленно сравнивал себя с великим чжоуским Вэнь-ваном, дав понять, что возлагает на своего сына Цао Пэя задачу завершить начатое им дело и основать эту династию. Именно так Цао Пэй и поступил В 220 г., вскоре после смерти отца, он, захватив ханьский престол, основал династию Вэй. Правда, од­новременно с ним двое других претендентов на императорский трон основали на юго-западе и юго-востоке страны еще два госу­дарства, Шу и У. В результате возник феномен Троецарствия, короткая история которого овеяна ореолом рыцарского роман­тизма. Впоследствии, тысячелетие спустя, она была красочно вос­пета в одноименном романе.
Оценивая четырехвековое правление династии Хань и роль восстания «желтых повязок» в крушении централизованной им­перии, на смену которой пришел четырехвековой период поли­тической раздробленности и практически непрестанных войн, не говоря уже о вторжении кочевников, необходимо отметить глав­ное: созданная Конфуцием и приспособленная усилиями У-ди и Дун Чжуншу к потребностям огромной империи официальная идеология не только выдержала все выпавшие на долю страны нелегкие испытания, но и на деле доказала свою жизнеспособ­ность. Более того, несмотря на выдвижение на первый план во­енной функции и соответственно некоторое принижение роли

146

чиновной бюрократии, несмотря на вторжение кочевников и длительный процесс варваризации северной части страны, на­конец, невзирая на усиление позиций религиозного даосизма и проникавшего в Китай как раз в описываемое время буддизма с его мощным интеллектуальным потенциалом, конфуцианская традиция продолжала оставаться фундаментом китайской циви­лизации. На верхнем уровне империи шли деструктивные про­цессы, в огне войн и варварских нашествий гибли миллионы, но те, кто продолжали жить, в этих условиях оставались не просто китайцами, но и прежде всего конфуцианцами. А ведущей в этом плане силой стала та самая местная элита, тот самый слой обра-зованн^1х ши, которые хранили и развивали традицию.
Конфуцианизация местной элиты в период Хань с последую­щей постоянной концентрацией лучших ее представителей в бю­рократической администрации привела к появлению принципи­ально нового качества, т.е. к превращению древних служив^1х-ши в ревностных хранителей великих достижений веками самосовер­шенствовавшейся цивилизации. Именно на этой основе выраба­тывался жесткий стереотип, своего рода конфуцианский гено­тип, носителями которого стали аристократы культуры и кото­рый с честью выдержал все испытания безвременья. В конечном счете он, этот генотип, сыграл решающую роль в возрождении великой империи с ее успешно функционировавшей бюрокра­тической администрацией, состав которой сверху донизу комп­лектовался преимущественно за счет конкурсной системы госу­дарственных экзаменов, выдерживали которые лишь немногие и наиболее способные из среды все тех же конфуцианцев– ши.

ГЛАВАV
КИТАЙ В ЭПОХУ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ

1. ПЕРИОД ТРОЕЦАРСТВИЯ И ПОПЫТКИ ОБЪЕДИНЕНИЯ ПОД ВЛАСТЬЮ ИМПЕРИИ ЦЗИНЬ (III-IV вв.)
Цикл подъема, обеспеченного мощью ханьской государствен­ности, возвестившей эру добродетельного правления и устано­вившей относительный социальный мир и ослабление центро­бежных тенденций в стране, давно канул в Лету. В эпоху насту­пившего упадка один дворцовый переворот следовал за другим. На смену отшумевшей крестьянской войне, разрушившей обес­силенную раздорами Ханьскую империю, пришла губительная для общества междоусобная борьба между ханьскими полковод­цами и предводителями крупных армий.
Эти внутренние войны разорили хозяйство Китая и обезлю­дили страну. За столетие численность населения сократилась с 50—60 до 16—17 млн. Пришла в упадок ирригационная систе­ма. Источники свидетельствуют о частых наводнениях и других стихийных бедствиях, а также о голоде, поражавшем целые об­ласти. В связи с уменьшением площади обрабатываемых земель и запустением сел резко сократилось общественное производство. Города были разграблены и сожжены, торговая деятельность поч­ти прекратилась.
Китай надолго погрузился в пучину анархии и хаоса, превра­тивших страну в огромное пепелище. Усмиритель восстания «жел­тых повязок», талантливый полководец и искусный дипломат Цао Цао в 216 г. объединил под своей властью северную часть быв­шей империи в бассейнах рек Хуанхэ и Хуайхэ. А в 220 г. его сын Цао Пэй низложил последнего ханьского императора и провоз­гласил себя главой новой династии Вэй (со столицей в Лояне). Одновременно на юго-западе — в Сычуани — и на юго-востоке — в низовье Янцзы — возникли еще два самостоятельных государ­ства Шу и У. Начался период Троецарствия.
Вэйский правитель Цао Пэй вел успешные войны с кочевни­ками, а также со своими политическими соперниками. Основу усиления могущества Вэй создали реформы, проведенные еще Цао Цао. Учитывая условия разоренной страны, Цао Пэй от­менил подушную подать и снял недоимки. Недостаток рабочей силы он компенсировал путем создания так называемых «воен-

148

ных поселений» в пограничных и внутренних районах, известных еще со времени ханьской династии. За поселениями б^ьли закреп­лены крестьяне-переселенцы и рабы. Военные поселения, став­шие средством восстановления сельского хозяйства и обеспечения армии продовольствием, дали возможность упрочить власть, по­давить восстание и вести успешные войны с другими царствами.
Достойным соперником царства Вэй стало царство Шу, со­зданное на юго-западе, в верховьях Янцзы, со столицей в Чэнду. Во главе него встал отпрыск ханьского императорского дома Лю Бэй. Но более всего прославился в Шу Чжугэ Лян — искусный военачальник и мудрый политик. Именно по его инициативе в Шу, как и в государстве Вэй, много внимания уделялось орга­низации сельского хозяйства и совершенствованию военного де­ла. Со смертью Чжугэ Ляна распри в правящих кругах ослаби­ли Шу, свели на нет все начинания, и скоро царство Шу было присоединено к государству Вэй.
Царство У б^1ло основано Сунь Цюанем со столицей в райо.-не современного Нанкина. Отгороженное от севера р. Янцзы, оно долгое время стояло в стороне от междоусобной борьбы. Земли там б^ьли мало освоены. Редкое население занималось главным образом подсечно-огневым земледелием.
В эпоху нестабильности широким потоком сюда направля­лись уроженцы Севера. Они принесли развитую сельскохозяй­ственную культуру, прежде всего плужное земледелие и пахоту на волах. Все это способствовало расширению запашки, росту уро­жайности риса и других культур.
Главной тенденцией в политической жизни Китая в период Троецарствия, приведшей к нестабильности, стало обострение противоречий внутри военно-политической верхушки общества. Губительное для судеб страны противостояние трех государств сопровождалось постоянными войнами. Сначала северяне завое­вали государство Шу. Затем, было окончательно покорено ими и царство У. Политическая власть в самом царстве Вэй еще в 249 г. фактически перешла в руки могущественного рода Сыма. Один из его представителей Сыма Чжао объявил себя цзиньским ваном, а после его смерти его сын Сыма Янь низложил прави­теля царства Вэй и занял престол, назвав свою династию Цзинь. В 280 г., с завоеванием царства У, на смену Троецарствию при­шел период, известный в традиционной историографии как За­падная Цзинь (265—316). Но объединенным под властью этой ди­настии Китай был недолго. Последствием вторжения западных и северных кочевых племен на Центральную равнину стало перене­сение столицы из Лояна на юг. Китай снова оказался раздроб­ленным на отдельные владения.

149

Заняв трон, Сыма Янь предпринял ряд мер, направленных на централизацию страны. Прежде всего, чтобы укрепить собствен­ную власть, он обратился к традиционному испытанному сред­ству — раздаче уделов в провинциях во владение своим ближай­шим родственникам, надеясь на их поддержку. Хозяева уделов, делившихся на три разряда, свободно распоряжались на своей территории как экономическими ресурсами, так и войском. В их ведении были выбор местных чиновников и управление граждан­скими и военными делами. Еще при жизни Сыма Яня удельные властители стремились ко все большей самостоятельности, но ви­димость единой центральной власти еще сохранялась. В этих ус­ловиях власть искала средства своего усиления, и в первую оче­редь — укрепления финансового положения. Между тем в дерев­не хозяйничали сильные дома. Воинам своих отрядов, а также домашней страже главы сильных домов предоставляли небольшие участки земли. Бездомных, разоренных и пришлых, называемых в источниках «гостями», они также «сажали на землю», превра­щая их в лично-зависимых, связанных с хозяином земли рент­ными отношениями. Казна все более лишалась доходов. Сильные дома захватили огромные пространства земли. Возвышение круп­ных землевладельцев грозило новым расчленением страны.
В 280 г. Сыма Янь издал указ о надельной системе, послу­жившей образцом для правителей последующих веков. В услови­ях, когда перед неокрепшей властью встала извечная проблема, как упорядочить отношения с подданными, восстановить стабиль­ность в обществе, укрепить структуру власти, действия молодо­го государства были направлены прежде всего на организацию производства, сулившего казне регулярное поступление доходов.
Развивая традиционные представления о так называемой «ко­лодезной сиетеме» (цзин-тянь) как прообразе установления иде­ального баланса между казной и населением во всех аспектах их отношений, Сыма Янь в первую очередь приступил к реформам, направленным на оптимальное соединение незанятых рабочих рук и бесхозной заброшенной земли.
Рассматривая все обрабатываемые земли как казенный фонд, согласно установлению 280 г. власти предоставили каждому тРУ* доспособному возможность получить надел при условии выполне­ния повинностей в пользу казны. Так, на трудоспособного муж­чину в расцвете лет полагался земельный участок (чжань-тянь) в 120 му, из них 50 му подлежало обложению налогом в пользу казны, а урожаем с остальной части надела пользовался сам воз­делыватель поля.
Основной трудовой единицей считались мужчины и женщины в возрасте от 16 до 60 лет. Они могли претендовать на полный

150

надел. Крестьяне в возрасте 13—15 и 61—65 лет пользовались на­делом лишь в половинном размере. С каждого двора, если гла­вой быт совершеннолетний мужчина, кроме налога полагалось взимать ежегодно три штуки шелковой ткани и три весовые меры шелковой ваты. Кроме того, крестьяне должны были отра­ботать на казенных работах до 30 дней в году.
Неизвестно, насколько широко указ 280 г. был проведен в жизнь, но очевидно, что степень упорядоченности аграрных от­ношений в Китае III в., полностью зависимой от силы и кре­пости новой государственной структуры, нельзя преувеличивать. Даже из текста самого эдикта о надельной системе (дошедшего до нас в «Истории династии Цзинь») следует, что создать опти­мальный вариант сочетания интересов казны и землевладельцев удалось лишь в центре, откуда и начиналось, по конфуциан­ским представлениям, упорядочение пространства Поднебесной. На местах, особенно в пограничных районах, по мере удаления от императорского двора все труднее становилось контролировать подданных, и соответственно норма налогообложения там была меньше. Тем самым в провинции создавались более льготные условия, стимулирующие подъем заброшенных земель.
Надельная система предусматривала также упорядочение от­ношений казны с чиновниками. Цзиньский правитель провоз­гласил предоставление им в качестве вознаграждения за службу «должностных наделов», доходы от которых шли в их пользу. Размеры этих земельных наделов зависели от ранга и занимае­мой должности и выдавались на время службы. Обрабатывались они лично-зависимыми держателями. Во владениях чиновников высших рангов могло быть не более 50 дворов, освобожденных от казенных повинностей. Реформа в целом не затронула инте­ресы частного землевладения, но создала серьезную угрозу оттока рабочей силы.
Несмотря на провозглашение аграрной реформы (о ней из­вестно лишь из текста указа); стабилизация в стране не насту­пала. По-прежнему шла борьба за власть и престол, порождая конфликты между центральной властью и владельцами уделов. Одновременно росло народное возмущение. Особенно массовым было движение в Сычуани и Шаньси. Отряды повстанцев на­падали на усадьбы сильных домов, чиновников, вторгались в городские поселения. Со смертью Сыма Яня в 290 г. началось соперничество между его родственниками, что вылилось в мя­теж восьми ванов. Междоусобная борьба, продолжавшаяся почти 15 лет (291—306), окончательно подорвала силы империи Запад­ная Цзинь. Китай оказался незащищенным перед нашествием кочевников, чья власть на Севере крепла с каждым днем.

151

2. НАШЕСТВИЕ КОЧЕВНИКОВ НА КИТАЙ
В III—IV вв. в Восточной Азии к северу от Китая шел процесс великого переселения народов, достигшего в Европе границ Рим­ской империи. Он начался с перемещения южных гуннов (нань сюнну), сяньбийцев, ди, цянов, цзе и других племен, которые с севера постепенно продвигались на Среднекитайскую равнину — колыбель этнической общности древних китайцев.
Племена кочевников были естественными хозяевами степей Внутренней Азии. Хотя номады отличались между собой по этни­ческому признаку и принадлежали к различным языковым груп­пам, всех их объединяла родная степь. Из поколения в поколение ее обитатели настолько приспособились к местным условиям, что их культура, все виды деятельности, сама их жизнь, наконец, так тесно сомкнулись с процессами, происходящими в природе, что они стали в известном смысле как бы неотъемлемой частью освоенного ими ландшафта.
Эти молодые народы без труда читали природную книгу род­ной степи. Мобильные и неприхотливые, они легко преодолева­ли огромные расстояния, идеально приспособились к степному существованию, и потому противостоять их стремительному на­тиску оседлым народам было нелегко. Однако в трудную пору погодных ненастий, когда степь не могла прокормить скот и он погибал, кочевники покидали места своего обитания в поисках новых кочевий и все упорнее проникали на север Китая — здесь возникали и гибли, сменяя друг друга, так называемые варвар­ские государства.
С распадом гуннского союза на Севере южные группы гуннов остались жить в северных районах Шаньси и Внутренней Монго­лии. Их основным занятием являлось скотоводство. Представите­ли верхушки пяти гуннских племен избирали верховного прави­теля — шаньюя, который постепенно стал обладать наследствен­ной властью. Шаньюи были издавна связаны родственными отношениями с китайской императорской фамилией, получали в жены китайских принцесс, их старшие сыновья зачастую вос­питывались при ханьском дворе. В ставках шаньюев и аристокра­тов скопились значительные ценности. Ханьские императоры стре­мились наладить отношения с кочевниками.
При дворе шаньюя и глав пяти аймаков служили китайские чиновники. Китайские купцы вели торговлю, вывозили скот. От­ряды гуннов не раз приходили на помощь императорам или бра­ли на себя охрану границ. С крушением Ханьской империи ша-ньюи начали активно вмешиваться в китайские междоусобицы.

152

В начале IV в. раздираемое смутой Цзиньское государст­во стало легкой добычей кочевников. Китай пережил трагедию национального масштаба. Север страны, огромные территории Срединной равнины в бассейне реки Хуанхэ, б^1л отторгнут степными племенами. Войска Цзиньской империи оказались бес­сильными против мощной гуннской конницы, занявшей цент­ральные провинции. В 311 г. пал Лоян, а в 316 — Чанъань. Император династии Цзинь был схвачен, подвергнут унижению и казнен. Все причастные к власти в страхе бежали на юг. Придворные, собравшиеся в г. Цзянъе (Нанкин), провозгласили одного из отпрысков дома Сыма императором династии Восточ­ная Цзинь (316-419).
Вслед за гуннами, нанесшими удар империи Западная Цзинь, пришли в движение другие многочисленные племена, кочевав­шие вдоль сухопутных рубежей китайской империи.
После гуннов наиболее крупным объединением были племе­на сяньби, кочевавшие на северо-востоке и занимавшиеся охо­той и скотоводством. Их вожди и знать давно уже торговали с китайскими купцами, посылали ко двору дань и заложников, получали титулы и ценные подарки в обмен на обещания пре­кратить набеги.
Китайские политики издавна пытались использовать сяньбийцев в борьбе против гуннов. Еще с III в. сяньбийские племена делились на несколько крупных союзов. Наиболее многочислен-н^1ми из них б^1ли союзы муюнов, владевших Южной Маньчжу­рией, и племен тоба, кочевавших во Внутренней Монголии и Ордосе. Племена муюнов заняли Хэбэй, вели против гуннов длительные войны. При поддержке китайцев они создали свое государство Янь.
К богатствам Срединной империи потянулись и обитатели западн^хх краев: племена тибетской группы заняли земли Ганьсу, Шэньси и Нинся. Их знать утвердила царскую власть и образо­вала государство Цинь. Эти северо-западные племена обладали военным могуществом. Их завоевательные устремления привели к столкновению с муюнами, а затем и с китайцами. Огромное войско, возглавленное Фу Цзянем, правителем Цинь, выступило в поход, преодолевая высокие горные хребты и стремительные ре­ки. Через Хэнань войско государства Цинь двинулось на юго-вос­ток, направляя удар против китайцев, удерживавших прибрежные районы р. Янцзы. В 383 г. у р. Фэйшуй, в бассейне Хуайхэ, они пришли в столкновение с малочисленным войском противника. Полководцы Южного Китая, применив хитрость в стиле древне­го военного искусства, нанесли полчищам Фу Цзяня жестокое поражение. Кочевники в панике бежали. Царство Цинь распалось.

153

Государства, созданные завоевателями на севере Китая, отли­чались политической нестабильностью. Войны сопровождались обращением в рабство коренного населения. Северный Китай, древнейший очаг культуры с наиболее развитыми и густонасе­ленными территориями, превратился в арену почти столетней войны. Лишь новое грандиозное нашествие прекратило эти бес­прерывные военные столковения и походы: сяньбийские племе­на тоба захватили Северный Китай. В конце IV в. их вождь Тоба Гуй был провозглашен императором. Организуя государственный аппарат, он обратился к китайской системе управления. Сломив сопротивление мелких государств племенных союзов, тобийцы в 367 г. вторглись в Китай. На завоеванной территории создавались органы власти по китайскому образцу. Внук Тоба Гуя установил в Северном Китае правление династии Северных Вэй (386—534).

3. ЮЖНЫЕ И СЕВЕРНЫЕ ГОСУДАР^А (IV-VI вв.)
Вторжение кочевников в Северный Китай открыло новую эпо­ху, названную в традиционной историографии периодом Нань-бэй чао — Южн^1х и Северн^хх династий. В это смутное время резко обозначилось противостояние Севера и Юга.
Разрушения, причиненные кочевниками, междоусобные вой­ны, поборы, голод, эпидемии, обрушившиеся на Север, приве­ли к массовому бегству китайцев на юг. Здесь, на землях, богатых природными ресурсами, с мягким благоприятным климатом, довольно редкое население состояло из различных местных племен и сравнительно немногих ханьцев. Новые пришельцы с Севера занимали плодородные долины, теснили исконных жителей, не­редко захватывая их поля. Северяне расширяли запашку и осваи­вали производство риса, создавая оросительные сооружения и активно используя свой многовековой опыт обработки пашен и ирригационного строительства.
На Юге разгорелась ожесточенная борьба за землю. Государ­ственная организация была весьма слаба и не могла отстоять свои притязания на верховную собственность на землю. Фонд госу­дарственных земель оставался скудным. Крупные же землевла­дельцы (сильные дома) брали под свое покровительство беглых, увеличивая за их счет свои хозяйства. Поля крупных владельцев обрабатывались зависимыми от них арендаторами (дянькэ).
В середине V в. южное правительство безуспешно пыталось расширить фонд казенных земель. Но власть императора была весьма слаба, а земли в долине р. Янцзы и у морского побережья принадлежали пришлой и местной владетельной знати. Все это

154

привело к длительной и напряженной борьбе. В IV в. проти­воречия между местными и пришельцами с Севера часто выли­вались в вооруженные столкновения. При дворе Восточной Цзинь плелись тайные заговоры, время от времени власть узурпировали влиятельные сановники.
В конце IV — начале V в. восстание крестьян, членов даос­ской секты «Пять доу риса», а также рост противоречий внутри правящих кругов привели к падению власти династии Цзинь. После этого сменились еще четыре династии. Власть их импера­торов обычно не простиралась за пределы столичного района. Считая Янцзы надежной защитой от конников, они и не пыта­лись возвратить китайские земли. Походы на Север предприни­мали лишь отдельные полководцы, но они не получали поддерж­ки двора и аристократов. Последние попытки отвоевать Север относятся к первой половине V в. Но южные войска встретили отпор со стороны хорошо организованной конницы тобийцев, завладевших к тому времени Северным Китаем.
Начиная с IV в. на Севере господствовали варвары. Исконное китайское население занимало подчиненное положение. Ко вре­мени тобийского завоевания страна являла собой картину упадка. Многие поля запустели и поросли сорняками. Тутовые деревья засохли, ирригационная сеть разрушилась, деревни обезлюдели. Города превратились в развалины, их жители были истреблены или бежали на юг. Ремесло сохранилось частично лишь в дерев­не. Обмен осуществлялся натуральным образом. Функции денег зачастую выполняли шелковые ткани и лошади.
С прекращением нашествий и войн население постепенно воз­вращалось к «очагам и колодцам». Сильные дома захватывали земли и подчиняли себе землепашцев. Сбор налогов был крайне затруднен, казна все больше пустела. В этих условиях бывшие кочевники, покорившие оседлое население, взяли на вооружение китайский опыт управления. Вэйский двор в лице императора Тоба Хуна, приверженца ханьской культуры, прибегнул к ме­рам по закреплению права государства в распоряжении землей. В 485 г. императорский указ, устанавливающий некоторое огра­ничение роста крупных землевладений, способствовал дальнейше­му развитию опыта аграрных преобразований, предпринятых еще в государстве Цзинь в III в. и известных как надельная система. Введение надельной системы символизировало стремление упро­чить принцип государственности. Четче, чем в 280 г., указ 485 г. фиксировал право крестьян на казенный надел, устанавливал его размеры и обязанности его держателей. Крестьяне от 15 до 70 лет имели право на владение пахотной землей. Женщины получали надел вдвое меньше, чем мужчины. На пахотном поле следовало

155

выращивать зерновые культуры, прежде всего просо. По дости­жении глубокой старости, при потере трудоспособности или со смертью податного его земля передавалась другому держателю. Купля-продажа и любой вид временной передачи пахотного уча­стка воспрещались, однако на практике этот запрет, как прави­ло, нарушался.
Вторую часть надела составляла приусадебная садово-огород­ная земля, предназначенная для выращивания тутовых деревьев, конопли и овощей. Садово-огородн^тй участок, по существу, счи­тался наследственн^тм, и в случае необходимости его можно б^зло продать или купить. Наследственной числилась и земля, занятая двором-усадьбой.
Держание надела б^зло обусловлено ежегодными налогами — так называемой «триадой повинностей» — зерном, шелковой или конопляной тканью (или ватой) и казенными работами — каждый податной отрабатывал определенное число дней в году. Основой налогообложения считалась чета податн^1х. Налоговая система, предусматривающая соединение земледелия и ремесла в рамках крестьянского двора, отвечала натуральному характе­ру традиционной общины и естественному разделению труда между мужчиной-пахарем и женщиной-пряхой. Казна стреми­лась гарантировать свое право на получение постоянного пото­ка налогов. С этой целью в деревне по древним образцам вводи­лась детализированная система управления. Пять дворов состав­ляли низшую единицу, называемую линь; пять линь составляли ли; пять ли, куда входило 125 дворов, образов^твали деревенс­кую организацию дан.
Эти объединения управлялись сельскими старостами. В каче­стве вознаграждения старосты частично освобождались от повин­ностей и налогов. Принцип круговой поруки отражал стремле­ние государства упорядочить отношения с земледельцами, ис­пользуя для этого кланово-патронимические связи, большие родственные и соседские коллективы в деревне.
Двор как податная единица служил основой учета. Поскольку дворы включали обычно несколько родственных семей, власти добивались в^тявления и обложения налогами каждой четы и б^зли заинтересованы в разрушении замкнут^1х общин-дворов. Указ ого­варивал введение особых имущественных наделов, начисляемых в виде дополнительных пахотных полей владельцам рабов и ра­бочего скота, а также многосемейным. На неженатых членов се­мьи начислялась 1/4, на раба — 1/8, а на вола — 1/10 часть об^тч-ного надела.
Чиновникам, состоящим на государственной службе, полага­лись во временное пользование наделы земли, доходы с которых

156

выступали в качестве натурального жалования. Не занимаясь хо­зяйством, они лишь кормились с этих наделов пока находились на службе. На этих землях, как и на землях членов царского рода, тобийской знати, сильных домов, работали крестьяне или поса­женные на землю буцюй (слуги и домашняя стража), а также при­шлые (кэху) и другие категории землевладельцев.
Надельная система не исключала наличия землевладения силь­ных домов. Укрепление государственной собственности на землю способствовало усилению централизованной империи. Система управления в ней складывалась по древнекитайскому образцу. Процесс китаизации бывшей кочевой знати, оказавшейся у влас­ти, шел сравнительно быстро.
Следующий этап в усвоении китайской культуры сяньбий-цами связан с перенесением старой столицы Пинчэн (на север-н^1х окраинах Китая) в Лоян. Именно здесь б^хли проведены реформы, означавшие резкий поворот к забвению сяньбийских традиций и к китаизации всех подданных государства. В случае смерти сяньбийца воспрещалось предавать земле его прах в род­ном северном крае, и теперь его велено было хоронить в Хэна-ни. Более того, род Тоба стал называться Юань, все 109 сянь-бийских двухсложных фамилий были заменены на китайские од­носложные. При императорском дворе официальным языком стал китайский, а осмелившиеся говорить на родном языке лиша­лись чина
Тобийские власти добровольно выбрали приемлемый для них путь развития, свойственный китайской цивилизации. Они офи­циально заявили себя преемниками древнего легендарного пра­вителя Хуан-ди, сознательно переняли основы китайской куль­туры — ритуал и нормы семейной этики, распространенной на общество и государство. В соответствии с китайскими принци­пами административного устройства был организован и государ­ственный аппарат. Деля по традиции чиновников на девять ран­гов, власти высшие четыре ранга замещали главным образом представителями сяньбийской аристократии, а остальные пять — знатными китайцами. Уделяя большое внимание происхождению подданных, они стали поощрять браки между сяньбийской арис­тократией и верхушкой китайской знати.
При дворе запрещалось ношение варварской одежды, и мода на китайское платье скоро распространилась и среди рядового населения. Тобийская верхушка отказалась от своих исконных верований, в том числе и от шаманизма. Политика тобийских властей, усвоивших опыт государственного строительства, и осо­бенно осуществление надельной системы способствовали подъему сельского хозяйства, расширению посевов, увеличению урожаев.

157

Одновременно отстраивались города, ставшие культурными и экономическими центрами, оживилась торговля.
Но постепенно тобийский двор все более терял контроль над сильными домами. Северовэйская держава распалась на Запад­ное и Восточное государства. В середине VI в. к власти в них окончательно пришли китайцы.

4. КИТАЙСКАЯ КУЛЬТУРА В КОНТЕКСТЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ БУДДИЗМА, ДАОСИЗМА И КОНФУЦИАНСТВА
Гибель династии Хань и как следствие этого — общий упа­док в стране в период Троецарствия, ослабление центральной власти (этого гаранта социальной стабильности, по конфуциан­ским представлениям) привели, казалось, к глубоким необрати­мым переменам. Рушились прежние мировоззренческие стерео­типы. Сама жизнь (утверждаемая китайской культурой как выс­шая ценность) в условиях глобальных коллизий той эпохи ока­залась под угрозой уничтожения. Обнаружилась хрупкость бытия и превратность человеческой судьбы.
Настроение, рожденное неустроенностью мира и иллюзор­ностью существования, сомнения в обывательских ценностях, овладевшие обществом того времени, звучали в творчестве «трех Цао». Честолюбивый полководец Цао Цао (155—220) и его сы­новья Цао Пэй (187—226) и Цао Чжи (192—232), «слагавшие стихи в седле или у руля боевого корабля», прославляли военную доблесть и призывали ценить быстротечные радости бренного бытия. Вдохновенные поэтические строки Цао Цао «За вином нужно петь! Ведь жизнь человека, как утренняя роса» стали лейтмотивом той эпохи. Казалось, в III—IV вв. проводилось своего рода испытание жизненности самой традиции китайской культуры. Вместе с тем шло ее углубленное постижение, а под­линная преемственность с древней мудростью воспринималась как следование прежде всего самому духу традиции.
В период глубокого духовного кризиса значительную роль в судьбе Китая сыграл буддизм. Учение Будды, проникшее на ру­беже новой эры из Индии на Дальний Восток и ставшее здесь мировой религией, оказало влияние на все стороны жизни сред­невекового общества. Монахи и проповедники приходили сюда через Центральную Азию и обосновывались сначала в Ганьсу, Шэньси и Хэнани. В V в. в южные царства стали также прибы­вать через Бирму видные вероучители буддизма Хинаяны, которые добились различных льгот при дворе. Но в основном на Дальнем Востоке распространился буддизм в форме Махаяны («Большая

158

колесница», или «Широкий путь спасения»), отличавшийся ме­нее суровыми требованиями к верующим. Строгий аскетизм б^1л обязателен лишь для принявших постриг и стремившихся к нир­ване монахов. Мирянам же достаточно б^хло соблюдать лишь пять заповедей из десяти, и за свою преданность новой религии; они могли рассчитывать на буддийский рай.
Буддизм учил, что основу мироздания составляет движение частиц — дхарм. Соединяясь или распадаясь, они порождают или прекращают жизнь, составляя длинную цепь перерождений, пре­вращений одного существа в другое. Поскольку миром управляет закон возмездия, добродетельные могут обрести в следующем рождении более совершенную форму, заняв более высокое мес­то в жизни. Напротив, проступки влекут за собой понижение со­циального статуса и даже перевоплощение в животное. Таким образом, восхождение или падение человека зависит от кармы, т.е. суммы поступков в этой жизни (равно как и во всех предыду­щих воплощениях), определяющих будущее после смерти.
Четыре важнейшие истины, изреченные основателем вероу­чения Буддой — Сиддартхой Гуатамой (Шакья-Муни, VI—Vвв. до н.э.),— гласили, что жизнь неотделима от страданий. Изба­виться от них можно лишь с прекращением круговорота пере­рождений, что достигается примерным поведением. Будда наме­тил восьмичленный путь спасения, следование которому обес­печивало прекращение перерождений и растворение в нирване. Что касается махаянской традиции, то длительная цепь перевоп­лощений самосовершенствующихся личностей должна была при­водить в рай, а не к нирване. При этом верующий не был оди­нок: в достижении спасения ему помогали бодхисатвы. Эти суще­ства, стремящиеся к просветлению, совершая свой высокий нравственный подвиг и достигнув состояния нирваны, из альт-руистских мотивов не становились буддами, а оставались в коле­се перерождений. Они предпочитали подчиняться законам кар­мы ради того, чтобы оказать помощь в обретении спасения всем живым существам, в том числе и человеку.
Одна из причин популярности буддизма состояла в том,, что он открывал каждому перспективу индивидуального спасения и тем самым утверждал самоценность отдельной личности, в то время как конфуцианство рассматривало человека исключитель­но в рамках семьи и государства.
Как мировая религия буддизм с его этикой равенства людей и всеобщего сострадания играл важную интегрирующую роль в об­ществе, удовлетворяя потребности человека в стабильных фор­мах жизни и психологического комфорта.

159

Постепенному усилению позиции буддизма во многом благо­приятствовала общая социально-политическая обстановка III-VI вв. с ее кризисами, междоусобицами и неустойчивостью бы­тия. Стены монастыря давали реальную защиту от постоянных смут, здесь совершались погребальные церемонии, поминовения павших воинов, обещавшие им жизнь в раю. Но более всего мо­настыри привлекали возможностью освободиться от налогов и притеснений властей. Обитель буддизма притягивала к себе и обез­доленный люд, изгнанный со своей земли кочевниками. Здесь же богатые аристократы обретали душевный покой и уединение. Приобщение к китайскому буддизму было тем легче, что он пре­дусматривал наряду с общиной (сангхой) монахов существова­ние буддистов мирян, в чью обязанность входила поддержка мо­нахов и пожертвования монастырям.
В III—IV вв. вокруг столичных центров — Лояна и Чанъаня — действовало около 180 буддийских монастырей, храмов и куми­рен, а к концу V в. в государстве Восточная Цзинь их насчитыва­лось уже 1800 с 24 тыс. монахов. Некогда чужеземная религия, быстро адаптировавшись к новой обстановке, впитала местную обрядность, признала культ предков и другие народные культы, включила в свой пантеон святых древних мудрецов и мифичес­ких героев Китая. В буддизме на первый план вышли те идеи и принципы, которые более всего соответствовали традиционным китайским нормам и идеалам.
В ходе своего распространения буддизм подвергся значитель­ной китаизации. Первоначально он вообще воспринимался как одна из сект даосизма. Так, уже в IV в. считалось, что Будда — это воплощение Дао. В целом даосизм, обеспечивавший преем­ственность культурного самосознания китайцев, выполнял роль посредника между буддизмом и народными верованиями. Неда­ром для толкования важнейших индо-буддийских понятий сна­чала использовались знакомые китайцам термины религиозного даосизма, и лишь позднее, в VB., перешли к непосредственной транскрипции буддийских терминов.
В условиях неприязненного отношения к буддизму как ино­земному учению доказывалось полное совпадение буддийской морали и нравственного идеала китайской традиции. Буддизм даже находил объяснение необходимости ухода от мира, что было не­мыслимо с точки зрения конфуцианства.
Китайский буддизм б^хл многолик. Его многочисленные сек­ты обязаны своим происхождением разным вероучителям — пат­риархам и переводчикам сутр. Секты тяготели к тому или иному региону (пути развития Севера и Юга Китая существенно разли­чались), обслуживали социокультурные потребности различных

160

пивала себя какнаиболее полную и законченную формуучения Будды.
Со временем проповедников буддизма из Индии и «Западно­го края» сменили китайские. На Севере деятельность кучарского монаха Кумарадживы (прибыл в Чанъань в 402 г.) по переводу сутр проходила под знаком усвоения канона в его индийском варианте.
Ученик Кумарадживы Дао-шэн (умер в 434 г.), опираясь на махаянистскую нирвану-сутру, выдвинул тезис о природе Будды во всем живом и отстаивал возможность внезапного просветле­ния и спасения для каждого.
Большой вклад в китаизацию буддизма внес первый китайский патриарх буддизма и первый переводчик сутр Дао-ань (312—384), основатель монастыря в пров. Хубэй. Он разработал также образ­цовый монастырский устав и ввел единый фамильный знак Ши (от рода Шакья, из которого происходил Будда). С его именем связано также утверждение культа Будды грядущего — Майтрейи, ставшего самым популярным божеством на всем Дальнем Востоке. Изображение Майтрейи в виде толстобрюхого монаха с глуповатой улыбкой, до срока скрывающей мудрость Будды, символизиро­вало ожидание эры всеобщего благоденствия. Вожди крестьянских движений нередко объявляли себя возродившимся Майтреей, а культ его занимал центральное место в идеологии тайных обществ.
Вторым китайским патриархом буддизма, его блестящим по­пуляризатором был ученик Дао-аня — Хуэй Юань (334-417), основатель монастыря в пров. Цзянси. Он положил начало южно­китайскому амидизму, в основе которого был культ Будды — Владыки Западного рая — Амитабы, связанный с мечтой о возрож­дении после смерти и райском будущем в царстве «чистой земли». Предполагалось, что молитвы Амитабе и Даже одно лишь произне­сение его имени способны даровать вечную жизнь в этом обето­ванном рае. Сторонники амидизма, разделявшие тезис о равен­стве мужчин и женщин, питали и стимулировали деятельность других тайных обществ и многочисленных крестьянских восстаний.
Внедрение в китайское сознание буддизма привело к расши­рению культурного горизонта страны. Рост контактов с народами Индокитая и Индии стимулировался паломничеством ученых монахов к святым местам. Так, в 399—415 гг. Фа Сянь описал свое путешествие в Индию в «Записках о буддийских царствах». Вмес­те с ответными религиозными миссиями в Китай прибывали иностранные купцы. Внешние связи способствовали развитию мореплавания и судостроения, расширяли знания о дальних, незнакомых странах.

161

Успешное распространение буддизма объяснялось рядом важ­ных причин. Прежде всего конфуцианство как официальная иде­ологическая доктрина империи в годы ее глубокого кризиса ушло на второй план. Создавшийся своеобразный духовный вакуум за­полнили буддизм и даосизм. Даосизм, пережив поражение, свя­занное с восстанием «желтых повязок» в конце Хань, в III—VI вв. вновь обрел прежние позиции и наряду с буддизмом стал попу­лярной религией. Своеобразное государство даосских патриархов из рода Чжан, сформировавшееся на окраинах развалившейся Ханьской империи, на протяжении веков снабжало страну обра­зованными и хорошо подготовленными для выполнения повсе­дневных обязанностей даосскими проповедниками, гадателями, врачевателями, алхимиками, геомантами и т.п. К их услугам охотно прибегали едва ли не все китайцы как в северных, так и в южных царствах. По буддийскому образцу даосы создали монастыри, став­шие очагами культуры. Именно там писали трактаты даосские ученые монахи, заложившие основу «Дао-цзана», аналога буд­дийской Трипитаки (компендиум текстов). Наиболее интересным из даосских трудов этого времени стал трактат Гэ Хуна «Баопу-цзы», в котором наряду с алхимическими изысканиями и рас­суждениями о бессмертии ощутимы и попытки сближения дао­сизма с конфуцианством.
Что касается конфуцианства, то его влияние в годы кризиса было более ощутимо на уровне образованной элиты, причем не только и не столько при дворах правителей (вначале лишь на Юге, позже, по мере китаизации северных варваров, и на Севе­ре, особенно в государстве тобийцев Северное Вэй), сколько в китайской деревне, оставшейся со времен Хань под влиянием сильных домов. Последние издревле были склонны к усвоению конфуцианских добродетелей, что создавало в деревне устойчи­вый фундамент для признания их патерналистской позиции. Вы­ходцы из образованных представителей сильных домов воспри­нимались всеми как старшие и требовали к себе должного уваже­ния. Утвердившись в рамках своих и соседних деревень, эти ревнители конфуцианства возрождали на массовом уровне древ­нее учение. Из числа этой элиты по мере стабилизации политичес­кой обстановки выдвигались и чиновники, постепенно составля­ющие остов привычной для Китая бюрократической структуры.
Расширение культурного горизонта привело к качественному сдвигу в самом способе мышления, обретавшем целостность и универсальность древней мудрости. Неповторимым колоритом отличалась противоречивая интеллектуальная жизнь образованной элиты. В своем кругу они обратились к практике свободных дис­куссий, так называемых «чистых бесед». Их темой становились

162

как традиционно конфуцианские, так и вызванные к жизни но­выми веяниями метафизические проблемы, в том числе рассуж­дения о бессмертии либо о буддийской нирване, о высшем пред­назначении человека, его отношениях с природой, обществом и государством.
При этом ученые конфуцианцы отнюдь не гнушались верова­ниями народного, т.е. широко распространившегося среди ки­тайского народа, даосизма. Об этом, в частности, свидетельству­ет появление в IV в. знаменитой книги конфуцианца (чиновника при цзиньском дворе) Гань Бао «Coy шэнь цзи» («Записки о поис­ках духов»), в которой были собраны даосские истории о нео­бычном и удивительном.
Наглядным выражением глубокого духовного перелома стал стиль жизни, отраженный в сборнике «О мире новые рассказы» («Ши шо синыой»). «Знаменитые мужи», духовные лидеры той поры, своим поведением отрицали омертвевшую форму офици­ального ритуала, все более перестававшего выполнять (как это было в древности) роль социального" регулятива в обществе. Вошло в моду демонстративное манкирование служебными обязанностями. Прямой вызов конфуцианской добропорядочности (вплоть до пре­небрежения погребальным ритуалом) выражался в подчеркнутой неряшливости, в изъявлении антипатии к сильным мира сего.
Провозглашенный знаменитым поэтом Цзи Каном принцип «переступить ритуал и утвердить естественность» стал реакцией на схоластику ханьского конфуцианства. Раскованная жизнь «зна­менитых мужей», запечатленная в метафоре «стиль ветра и пото­ка», ярко выражала экологичность китайской культуры. Ведь при­рода как фундаментальное начало всей жизни, включая человека, выступала его учителем (по-китайски — «прежде рожденным»). К познанию истины, природной по своей сути, была обращена личность художника-творца, вторящего целостности Неба и Земли.
Восторг от познанного изливался в стихе, выплескивался на свиток белого шелка. На стыке живописи и поэзии рождалось искусство каллиграфии, выявляя живописность китайского иероглифа, несущего зримые черты пиктограммы, картины, символа. Вершиной устремленности к познанию природы и мира человека стало непревзойденное искусство каллиграфа Ван Сич-жи (307—365). Равняясь на древних мудрецов, постигавших в ма­лом целое, он утверждал, что «почерк выдает злодея».
Продолжая традиции древнего династийного историописания, Фань Е составил «Историю Позднеханьской династии» («Хоу-ханьшу»). Проникнутая гражданским пафосом история противо­стояния трех государств «Сань го чжи» (III в.) была посвящена теме ответственности человека за содеянное им. Показательно,

163

что династийный труд запечатлел взаимодействие фольклорной и летописной традиций. В то время как бродячие сказители — «толкователи книг» — вели свое повествование по канве динас-тийной истории, последняя впитывала в себя дух народных пре­даний, буддийских сутр и даосских трактатов. В традиционной куль­туре целостно взаимодействовали все ее жанры, и недаром на основе «Сань го чжи» в XIV в. б^хл создан роман «Троецарствие».
Социальные конфликты и нашествия кочевников, происхо­дившие в III—V вв., не нарушили преемственности китайской культуры, хотя и вызвали некоторый ее упадок. Однако вскоре пульс интеллектуальной жизни был восстановлен.
В Цзянькане — столице Восточной Цзинь — жили видные ученые и писатели. В области математических знаний просла­вился ученый Цзу Чунчжи. Мыслитель Фань Чжэнь в трактате «О смертности духа» (507) опровергал тезис о бессмертии души. Свои имена прославили поэты. Наиболее ярким талантом выде­лялся Тао Юаньмин (365—427) — автор утопии «Персиковый источник».
В общении ханьцев — носителей древней оседлой культуры — с молодыми народами степи на бытийном уровне не всегда лег­ко было выявить минусы и плюсы. Ведь нередко и мелкие конф­ликты, и войны в масштабе крупных временных циклов в конеч­ном счете неожиданно оборачивались взаимокультурными при­обретениями двух сторон. Особое место в этом общении занял буддизм, ставший духовной скрепой культурного взаимодействия ханьцев с их кочевыми соседями.
Именно с III—V вв. в плавильном котле этносов шло интен­сивное и плодотворное взаимообогащение культур. Достаточно сказать, что кроме буддизма, пришедшего в Китай через степь, ханьцы заимствовали многое у кочевых соседей (и превратили в свое): седло, короткие куртки и штаны, отдельные виды голов­ных уборов и мебели, различные продукты скотоводства, музы­кальные инструменты и мотивы, танцы. Усвоение достижений степняков во многом способствовало сложению уникальной ки­тайской этнокультуры, впитавшей эти инокультурные элементы на своей собственной основе.

Глава VI
ВОССТАНОВЛЕНИЕ И РАСЦВЕТИМПЕРИИ:ДИНАСТИИСУЙ И ТАН

1. ПРАВЛЕНИЕ ДИНАСТИИ СУЙ (581-618)
Во второй половине VI в. культурные, экономические и поли­тические различия между Севером и Югом страны значительно смягчились. Варвары Севера постепенно ассимилировались с ме­стным населением, а боеспособная тобийская конница — опора степняков — перестала существовать. Кочевники Центральной Азии, создав мощный союз — Тюркский каганат, — угрожали очередным вторжением. Опасность подчинения новым завоевате­лям стала реальной Неудивительно, что в этих условиях инициа­тива возрождения единства страны принадлежала северянам
В одном из многочисленных северных государств — Чжоу — к власти пришла военная группировка китайско-варварской знати Северо-Западного Китая, ставшая центром консолидации сил. В противоборстве с сепаратистскими устремлениями сильных до­мов она добилась воссоединения страны под властью китайцев, и в 581 г. военачальник Севера Ян Цзянь (Вэнь-ди) б^1л провоз­глашен императором новой династии, получившей название Суй.
Сравнительно быстрое воссоединение огромной страны объяс­нялось следующими причинами. Культурные, экономические и политические интересы Китая требовали прекращения внутрен­них войн и объединения нестойких царств в единую империю. Мелкие и слабые царства не могли защитить огромную сухопут­ную границу земледельческих районов Китая от набегов кочевни­ков-соседей. Затянувшиеся изнурительные междоусобицы подры­вали сельское хозяйство, ремесло, торговлю, затрудняли исполь­зование огромной ирригационной системы, а сложившаяся еще в древности культура земледелия была немыслимой без искусствен­ного орошения. Необходимость ликвидации последствий губитель­ных разливов рек и опустошительных засух требовала единения средств и рабочих рук и была не под силу отдельным властителям.
Расчленение Китая, отсутствие сильного и прочного обще­государственного аппарата затрудняли возможность наладить жизнь в стране. В то же время ее объединению способствовали интенсивные культурные контакты, издавна существовавшие между Югом и Севером. Дальнейшее заселение северянами юга страны стимулировало тяготение жителей этих районов друг к другу.

165

Образование новой династии круто изменило течение китай­ской истории. На смену четырехвековой эпохе раскола и проти­воборства пришло время единения и централизации. Прекраще­ние междоусобицы вызвало мощный экономический и культур­ный подъем в стране. Расширилась площадь посевов, выросло население.
Во время внутренних войн и нашествий кочевников в IV—V вв. почти все города Китая б^зли разграблены или сожжен^:. Древние столицы Чанъань и Лоян превратились в руины. На юге Китая жизнь сохранившихся городов мало чем отличалась от деревенс­кой. Однако уже в VI в. возродилось градостроительство. И на юге и на севере стали появляться новые города — как пограничные города-крепости, торгово-ремесленные центры на больших ре­ках и в местах доб^хчи сырья или как морские порты. Заново от­страивались поражавшие воображение современников столицы — центры культуры и ремесла, зримое средоточие функций госу­дарственного управления.
Ремесленники одной специальности селились на одной улице или в одном квартале, а на рынках лавки торговцев, лепясь друг к другу, составляли ряды. В VI в. на их основе сложились торгово-ремесленные объединения, получившие название туанъ и хан. Этими терминами обозначались и торговые ряды, и ремесленни­ки одной профессии, и собственно ремесленные корпорации. Деятельность цехов регламентировалась обычным правом.
Император Ян Цзянь в^здвинул, в согласии с конфуцианской доктриной, курс на упорядочение отношений в стране, стабиль­ность и процветание. Новые власти снизили налоги, отменили соляную и винную монополии казны, выпустили новую монету. Будучи приверженцем конфуцианства, Вэнь-ди стал приглашать на службу ученых, заложил основы института экзаменов, успеш­ная сдача которых открывала перспективу получения должности чиновника для каждого жителя Поднебесной.
Суйский двор заимствовал бюрократическую систему ханьс-кого образца, было упорядочено административное деление, зна­чительно сокращен штат государственных служащих.
Ян Цзянь настойчиво добивался укрепления власти центра и беспощадно расправлялся с местной знатью. Но в 604т. он был убит своим сытном Ян Гуаном, котор^тй и вступил на престол. Основу политики Ян Гуана (Ян-ди) составляли мероприятия, направленные на обогащение казны, экономическую и полити­ческую централизацию.
Ян Гуан учредил экзамен на степень цзинъши («продвинутого мужа»), ставший позднее одним из главных каналов выдвижения на службу, подчеркнув тем самым приоритет гуманитарного,

166

гражданского начала в стране. Что касается военных, то их перевели в разряд податного люда, в подчинение провинциаль­ным гражданским властям.
Новый император перенес столицу в Лоян, переселив в него до 10 тыс. богатых семей. Великолепный дворцовый ансамбль, громадный парк с редкостными растениями, диковинными зверя­ми, прудами и каналами поражали современников сказочной роскошью.
Для усиления связи центра с периферией был сооружен вод­ный путь, соединивший долины рек Хуанхэ и Янцзы. Великий канал, созданный на базе старых и новых каналов, рек и озер, имел множество шлюзов. Внутренний водный путь, проходив­ший с Юга на Север, способствовал развитию торговли, укреп­лению контактов столицы с провинцией, регулярности перево­зок продуктов с Юга — рисовой житницы страны. Кроме того, он обеспечивал большую маневренность в случае необходимости переброски войск.
Другим крупным мероприятием того времени стало укрепле­ние и реконструкция Великой стены (607—608). Строительство казенных сооружений, возрастающие расходы знати и двора тре­бовали все больше средств. И власти произвели переучет населе­ния, увеличили налогообложение и сроки повинности. Труд на отработках, особенно на сооружении казенных объектов, был сродни рабскому. Строители кораблей, перевозчики зерна, заня­тые подневольной работой, жили в тяжелейших условиях.
Грандиозное строительство, поражавшее современников своей пышностью, непомерные траты, обеспечивающие роскошь импе­раторского двора, — все это стало возможным благодаря исполь­зованию властями традиционного средства — надельной системы, позволяющей, как это уже не раз случалось в китайской ис­тории, молодым восходящим династиям, возродив «коренное», главное занятие — земледелие, наладить и все другие ветви древа государственности.
Длительные войны и междоусобицы начала VII в. привели к опустошению многих районов, к запустению полей и массовой гибели людей. Уже во время войн, развязанных Ян Цзянем, мно­гие земли, ранее принадлежавшие знати и чиновникам, стали го­сударственными, а надельная система распространилась по всей империи. Прекращение распрей способствовало обработке забро­шенных и целинных земель и восстановлению ирригационной сис­темы в широких масштабах. Установление единой власти в стра­не дало возможность упорядочить учет населения. При Ян Цзя-не власти выявили более 1,5 млн крестьян, не внесенных ранее в

167

податные списки, официально сократили размер надела, налог же с двух с лишним даней зерна возрос до трех даней с четы, а трудовая повинность достигла 30 дней в году. Впервые на рабов предоставляли такой же надел, какой давался свободному земле­дельцу. При этом была сделана уступка хозяевам рабов: подать с их надела была вдвое меньше. Большая часть налога, собранного с крестьян, поступала в казну, а меньшая — в местные склады.
Во время правления Ян Гуана еще более возросли трудовые повинности. Источники свидетельствуют о привлечении на строи­тельство Лояна 2 млн человек, на сооружение Великого канала и Великой стены — 1 млн.
В империи Суй в рамках надельной системы были восстанов­лены так называемые «должностные земли (гуань-тянь)», дохо­ды с которых шли в кормление чиновникам. Кроме того, из ка­зенного фонда членам императорской фамилии, носившим ти­тул вана, выделялись владения до 10 тыс. му земли. Ян Гуан, сократив ранги титулованной знати с девяти до трех, тем самым стремился ограничить эти владения.
На примере династии Суй отчетливо видна классическая ди­намика восходящей и нисходящей линий развития династии и государства в целом: сначала упрочение императорской власти, культурный взлет, уступки основным производителям, а затем — усиление агрессивной внешней политики, рост разорительных налогов и крупного землевладения и, наконец, развал страны.
Правители Суй вели затяжные, но малоуспешные войны на всем протяжении границ империи. Стабилизация внешнего по­ложения рассматривалась как средство упрочения их позиций внутри страны. Тем же целям служила и гибкая дипломатия: на­травливание одних племен на другие, разжигание внутриплемен-ной розни, задабривание титулами и подарками, династические браки, приглашение членов правящих родов почетными залож­никами ко двору императоров. Эти методы наиболее ярко про­явились в отношениях с Тюркским каганатом, распавшимся вско­ре на Восточный и Западный. В борьбе за объединение страны в конце VI в. суйские власти иногда признавали свою зависимость от тюрок.
Действия китайцев на северо-востоке были направлены на овладение Ляонином и морскими путями в Желтом море. Так, объектом захватнической политики империи Суй стали государ­ства Когуре и Пэкче (в северной и юго-западной частях Корейс­кого полуострова). Силла (на юго-востоке полуострова) выступа­ла союзником Суйской империи. В ожесточенной войне 612—614 гг. китайцы трижды совершали неудачные походы в Корею. Тяготы

168

военных походов и особенно неудача корейских войн послужили одним из толчков к широкому народному выступлению против правящей династии. Особенно упорными и массовыми были вос­стания в Шаньдуне и Хэнани, где прошел с военными походами Ян Гуан и скопились беглые воины и возчики. Именно там в 610 г. повстанцы образовали самостоятельное царство, провозгласив его главой Доу Цзяньдэ, бывшего сельского старосту и воина.
Одновременно начались раздоры в правящем стане. В возник­шей смуте сильнейшим оказался родственник Ян Гуана по жен­ской линии Ли Юань. В 617 г. в Тайюане он поднял мятеж и вскоре с войском, усиленным конницей союзных тюркских пле­мен, захватил Чанъань. После неудачи корейского похода Ян Гуан, спасаясь от мятежников, бежал на юг. В 618 г. в г. Цзянду он б^хл убит дворцовой стражей, а Ли Юань провозгласил основание династии Тан.

2. ВОЦАРЕНИЕ ДИНАСТИИ ТАН (618-907)
Танский период стал эпохой расцвета средневекового Китая. Объединению страны под властью танского дома во многом спо­собствовала политика Ли Юаня, сумевшего добиться поддержки различных групп населения. Он отменил податную задолженность за прошлые годы и ограничил сроки государственной барщины, освободил крестьян, проданных в рабство. Новые власти объяви­ли о помощи голодающим, вели борьбу с последствиями навод­нений. Политическим противникам было обещано помилование в случае изъявления покорности. Государство покровительство­вало купцам и торговле.
Хотя Ли Юань обещал амнистию восставшим, он уничтожил повстанческие центры, а руководителя восстания Доу Цзяньдэ приговорил к казни. Вооруженная борьба за объединение страны и гибкая политика дома Тан обеспечили им к 628 г. полную побе­ду. Важным этапом на пути к ней стало возвращение Ли Юаня к традиционной надельной системе в 624 г. Впервые в истории об этой аграрной системе можно судить не только по государствен­ному законодательству, но и на основе данных подворных реест­ров (обнаруженных во время экспедиций в 1907—1914 гг. на севе­ро-западе Китая — в Дуньхуане и Турфане), свидетельствующих о претворении указа в жизнь на всей территории огромной стра­ны вплоть до самых ее окраин.
Длительные войны и междоусобия начала VII в. привели к опу­стошению страны —запустению полей, массовой гибели населе­ния. Ведя борьбу с могущественными соперниками, Танский двор

169

вновь обратился к надельной системе. По эдикту 624 г. каждый взрослый трудоспособный мужчина получал право на садово-ого­родный надел и пахотное поле в 80 му, подлежащее ежегодному переделу с учетом изменения возрастного и семейного состава хозяйств.
Вначале трудоспособным считали каждого, достигшего 18-лет­него возраста (при нехватке рабочих рук), а впоследствии, когда все пустоши были распаханы, — 21 года. Размеры наделов зави­сели от качества почвы, от степени заселенности данной мест­ности. На садово-огородном наделе следовало сажать тутовые и другие деревья. При некоторых ограничениях это наследственное владение семьи можно было покупать, продавать и закладывать. Распоряжаться подобным же образом с пахотным участком, кроме исключительных случаев, не разрешалось. Однако эти оговорки — лишнее свидетельство того, что купля-продажа и заклады всех видов земель практиковались. Новым при Тан явилось лишение женщин (кроме вдов) права на надел. В отличие от частных госу­дарственные рабы получали полный или половинный надел, что фактически превращало их в обыкновенных крестьян.
И чтобы ни один из податных не смог ускользнуть от налого­обложения, над ними был усилен контроль. Учет населения по возрасту велся по пяти категориям: от рождения до 4 лет, от 4 до 16, от 16 до 21 года, от 21 до 60 и, наконец, после 60. Трудовая повинность была сокращена с 30 до 20 дней в году. В местах, где ткани не производились, взималось серебро, а у скотоводов — бараны. Если крестьянин отрабатывал больше положенного вре­мени, его освобождали от части уплаты зерном и тканями. На время освобождались от податей поднявшие целину и перешед­шие в малонаселенные районы. В танский период в половинном размере надел могли получить также купцы и ремесленники. В условиях надельной системы непосредственные производители становились вместе с наделами единым объектом собственности государства, облагаемым рентой-налогом.
Необходимые для проведения надельной системы детальный учет населения, фиксация повинностей, бесперебойное поступ­ление налогов в казну обеспечивались принципом круговой по­руки. Низшей административной единицей была общинная де­ревня, чьи традиционные органы самоуправления все более ста­новились звеньями фискального аппарата государства. Вместе с тем анализ реестров показывает, что казна нередко шла на ком­промисс и община продолжала играть определенную роль в ре­гулировании землепользованием крестьян на основе норм обыч­ного права.

170

Надельная система заложила основу процветания страны. Пос­ле нескольких лет упорной борьбы с соперниками танский дом смог стабилизировать положение. Однако само царствование Ли Юаня было непродолжительным. Его сын Ли Шиминь (Тай-цзун) хладнокровно расправился со своими братьями, а затем, заста­вив отца отречься от престола, занял его место. Процарствовал
он 23 года (626-649).
Расцвет танского Китая не в последнюю очередь б^1л связан с государственной мудростью его правителей. Первые танские им­ператоры, сознательно следуя курсу своих суйских предшествен­ников, учли и их печальный опыт упущенных возможностей. Осо­бенно преуспел в этом Тай-цзун — властный и умный правитель, обладавший завидным политическим чутьем и тактом. Не слу­чайно именно он в своей деятельности воплощал учение «о гар­монизации мира (государства) ради блага народа» (цзин цзи), на­правленное на достижение социальной гармонии (как продол­жения космической) и пресечение мятежа и хаоса. Автором это­го учения, предложившего реальный путь к воплощению идеалов предков в современных условиях, был Ван Тун (584—617), соз­давший в подражание «Луньюю» «Изложение о середине» (Чжун шо). Его социально-политический проект достижения «Великого равновесия», представленный еще в суйское время, тогда был отклонен императором, но учение Ван Туна воплотили в жизнь его последователи — крупные танские сановники. Ли Шиминь, почитаемый традицией «образцовым правителем», умело тракто­вал заветы древних ради насущных задач современности, после­довательно разделял суйскую версию конфуцианских канонов.
Учение о гармоническом управлении предполагало необходи­мость перенесения принципа природной гармонии с помощью космоткача в лице современного правителя на общество и госу­дарство. В этом виделось присущее китайской культуре представ­ление о политике (как и любом созидании-творчестве в целом) как искусстве природосообразного действия, предусматривавшего соблюдение во всем принципа золотой середины (т.е. ритма и меры) с учетом расстановки сил в стране, чтобы балансировать на грани возможностей.
Действуя в этом духе, Ли Шиминь (много сделавший для уси­ления контроля над бюрократией, чтобы стабилизировать власть правителя) в то же время добивался при дворе более равномерного и целесообразного представительства важнейших регионов, после­довательно поощрял приток свежих сил в администрацию. Пока­зательно, что именно в этой среде появились ученые-сановники, «таланты, (разумевшие) цзин цзи». Они владели умением гармо­низировать мир ради блага народа и считали себя наряду с правителем ответственными за состояние дел в стране. Одним из

171

них б^1л Вэй Чжэн, прозванный современниками Человек-зерка­ло, в чьи обязанности входило нелицеприятно указывать сыну Неба на его промахи и наставлять в политике. Недаром самого сановни­ка, претендующего на роль «зеркала гуманности», рассматривали ретранслятором мудрости, почерпнутой из древних канонов.
Плодотворный диалог правителя и подданного, гармонично взаимодействующих как большой колокол и малая свирель, во многом благоприятствовал созданию политического курса двора, обеспечивая культурный и политический взлет Танской империи.

3. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ТАНСКОЙ ИМПЕРИИ
В условиях средневекового Китая государственная организа­ция складывалась по древним образцам, а все общество воспри­нималось как сложная иерархическая система. Основой этой сис­темы служил тезис конфуцианства, гласивший о том, что благо­родный муж должен возвышаться, а низкий, недостойный — умаляться. Предполагалось, что членение общества на верхи и низы справедливо, если соблюден критерий совершенства. В ос­нове иерархии лежал моральный принцип: социальную пирами­ду увенчивал сын Неба, ставший им за свои добродетели, далее шли благородные (гуй), а большинство подданных назывались «добрым людом» и «низким людом».
Конечно, уже в древности, а тем более в средние века этот прин­цип был нарушен, а порой даже «перевернут»: те, кто был навер­ху, уже только поэтому считались благородными (часто не будучи таковыми). Но пока на уровне идеала этот принцип еще «работал», он обеспечивал потенции дальнейшей эволюции общества.
Все жители Поднебесной считались подданными государства, персонифицированного в особе императора. При этом каждая прослойка общества придерживалась определенных правил по­ведения и этикета, имела свое экономическое обеспечение, свой тип одежды, украшений и жилищ.
Высшим слоем общества была привилегированная наследствен­ная аристократия. Она различалась по титулам и рангам и полу­чала соответствующие по размеру земельные владения. К потом­ственной знати причислялись некоторые чиновники и сановни­ки из числа «особо заслуженных». В Китае не было майората, и многодетность в знатных домах приводила к дроблению крупных землевладений и борьбе в среде титулованной знати.
Наиболее многочисленную часть правящего слоя общества со­ставляли чиновники, служившие опорой централизованной влас-

172

ти. Они занимали различные ступени на иерархической лестнице чинов и делились на девять рангов. Чинам и рангам соответствовала оплата в виде земельного владения или жалованья. Ни звание, ни ранг, ни право на должностное землевладение не передавались по наследству. Новые поколения чиновничества пополнялись за счет молодых талантов: лишь сдавший экзамен и получивший ученую степень мог стать кандидатом на должность в государ­ственном аппарате.
Большая часть населения (не считая знати и чиновников) причислялась к так называемому «доброму люду». В их обязан­ности входили обработка земли и своевременное выполнение всех видов повинностей. Подавляющее большинство «доброго люду» составляли крестьяне. Некоторые из них, прикупив зем­ли, использовали труд арендаторов, «пришлых» и рабов. Заня­тие земледелием считалось почетным. К «доброму люду» при­числяли и ремесленников, и купцов, облагаемых податями и повинностями так же, как и крестьян. На самом низу социаль­ной лестницы находился «подлый люд», включавший тех, кто не платил налога (актеры, нищие, проститутки), а также лич­но-зависимых, слуг и рабов.
Социальная структура общества Китая, несмотря на дробле­ние на обособленные социальные группы, не воздвигала между ними непроходимых перегородок и тем самым не исключала пе­редвижения каждого по иерархической лестнице. Выходец из ря­довых налогоплательщиков мог оказаться среди верхов общества. Имело место и обратное: сановника за преступление могли пони­зить в должности или, более того, разжаловать в простолюдины.
Система государственного устройства и бюрократический ап­парат складывались на основе опыта, накопленного в древности. Верховная власть концентрировалась в особе императора, сыне Неба и одновременно отце своих подданных. А он, обладая нео­граниченными правами, должен был управлять страной на осно­ве традиций и законов, опираясь на разветвленный бюрократи­ческий аппарат. По традиции государь считался представителем высших небесных сил и проводником их воли. Сын в общении с Небом, он одновременно выступал в качестве заботливого отца для любимых старших сыновей — чиновников — и неразумных младших детей — остальных подданных. Так природная по харак­теру семейная структура распространялась на все общество.
От императора требовалось, чтобы он вступал в контакт с ве­ликими предками и заботился о народе. Ближайшими помощни­ками сына Неба б^хли два советника — цзайсяны. Их должности занимали члены императорского дома или влиятельные сановни­ки. Управление страной осуществлялось через три палаты Кабинет

173

министров, Совет Двора, Государственную Канцелярию. Эта трех-частная система центральных органов, пройдя долгую эволюцию приняла в танское время достаточно завершенный вид. Кабинет министров ведал в основном органами исполнительной власти, а две другие палаты готовили и публиковали указы императора.
Согласно традиции государственный аппарат как средство уп­равления по своей структуре рассматривался уподобленным про­должением личности монарха. Тем самым личностные функции сына Неба — его телесная зримость (внешний облик), речь слух, зрение и мышление — посредством государственного аппарата рассредоточивались в социальном пространстве, воплощая ком­муникативную способность правителя налаживать гармоничное общение с Небом и подданными. Поэтому понятно, что функ­ции палат составляли единый огранизм и не были узкоспециали­зированы, а как бы дополняли друг друга. Император должен б^1л лишь регулировать общение трех палат (порой успешно противо­поставляя их друг другу), чтобы контролировать и держать всю систему в равновесии. В этом, в частности, проявлялась государ­ственная мудрость, обусловленная характером всей китайской культуры, — добиться успеха в деле управления можно было лишь при соблюдении гармонии между целью и средством. Процедура функционирования государственного аппарата, нацеленная на выработку целесообразной политики, проходила несколько эта­пов, предусматривая рассмотрение любой проблемы с «тpex сто­рон» (т.е. в трех палатах).
Так, например, указы правителя составлялись на основе ин­формации, поступавшей в докладах с мест, доклады же направ­лялись для первичного рассмотрения в Кабинет министров, вы­полнявший совещательную функцию. Далее сведения, изложен­ные в докладах, проверялись в Совете Двора и лишь затем, после длительной дискуссии, Государственная канцелярия накладыва­ла свою окончательную резолюцию. Если мнения Совета Двора и Государственной канцелярии расходились, в дело лично вмеши­вался сам император. Цикл выработки указа и его шлифовка об­щими усилиями замыкался на Кабинете министров, куда он уже в окончательной редакции вновь поступал для исполнения.
В свою очередь эта исполнительная функция Кабинета мини­стров реализовывалась через шесть традиционных ведомств. Глав­ным из них было Ведомство ритуала, который пронизывал все стороны жизни средневекового общества. Это ведомство следило за соблюдением обрядов, нравственностью подданных, их обра­зованием, религиозными организациями. Кроме того, в его функ­ции входили организация приема иностранных послов и посыл­ки посольств, а также надзор над остальными пятью ведомствами.

174

В обязанности Ведомства чинов входил контроль за назначени­ем чиновников и их увольнением, своевременным перемеще­нием по должности и награждением. Финансовое — вело учет податных и наделов, упорядочивало обложение налогами. Воен­ное ведомство занималось военными чинами, войсками, охра­ной границ, ведало военными поселениями на окраинах импе­рии. Ведомству наказаний были подчинены суды, тюрьмы, су­допроизводство. Ведомство общественных работ определяло характер трудовых повинностей, проведение работ по строитель­ству, устройству дорог, перевозки, обеспечивало функциони­рование ирригационной системы.
При дворе были специальные управления по обслуживанию персоны императора, императорских палат, гарема, охраны иму­щества казны.
Исключительная роль принадлежала палате инспекторов и цензорату, служившим как бы глазами и ушами правителя. Вмес­те с тремя палатами эти контрольные органы способствовали реализации власти сына Неба, обеспечивая непрерывность пото­ка информации во всех звеньях государственного аппарата, сни­зу вверх к правителю и наоборот. Но прежде всего они контроли­ровали бюрократический аппарат как в столице, так и в провин­ции, причем имели право подавать доклады непосредственно сыну Неба, минуя промежуточные инстанции. Само существование такого контрольного органа должно было служить единоначалию власти и предотвращать любые нежелательные тенденции в стра­не. Вся империя делилась на провинции, округа и уезды, разли­чавшиеся по категориям в зависимости от числа податных и мас­сы налоговых сборов.
Важной функцией государственного аппарата явилась органи­зация экзаменов трех степеней. Испытания проводили главы ад­министрации, причем столичные экзамены на высшую степень цзиньши устраивались при императорском дворе. Экзаменацион­ная система обеспечивала высокий уровень конфуцианской об­разованности кандидатов в чиновники и высокое качество им­перской администрации. Высшая ученая степень давала право на замещение ключевых административных постов. Кроме того, эк­заменационная система служила методом проверки благонадеж­ности кандидатов в чиновники, воздействия на направление умов образованной части общества и обновления чиновного аппарата власти, регулярно снабжая его новыми кадрами вплоть до уезд­ного уровня.
Ниже уездных центров стояли деревенские организации, воз­главляемые старостами. В деревне низшей единицей были объе­динения четырех или пяти дворов, в свою очередь входившие в

175

более крупные общинно-административные деревенские орга­низации.
Старосты и общинные органы самоуправления вели учет на­селения, наблюдали за воздел^тванием полей и шелководством, своевременной уплатой налогов, в^тполнением трудовой повин­ности, обеспечением круговой поруки, отвечали за порядок и спокойствие в деревне, отправление религиозн^1х церемоний. Им надлежало следить, чтобы в округе не б^зло бегл^1х разбойников и контрабандистов.
В эпоху Тан б^]ла кодифицирована традиционная правовая норма. После долгой и кропотливой работы в 737 г. опубликова­ли всеобъемлющий кодекс «Тан люй шуи», оказавший влияние не только на юридическую м^тсль Китая на протяжении несколь­ких столетий, но и ставший образцом для законодательства со-предельн^1х с Китаем стран Дальнего Востока. Его мировоззрен­ческой основой было конфуцианство, облекавшее полной юри­дической компетенцией лишь императора. Главн^тм принципом государственного правления стала детально разработанная рег­ламентация всех сторон жизни, строгая социальная иерархия и административная субординация. Жестко карались малейшие нарушения порядка при дворе и проступки против сына Неба.
В духе юридических норм, определенных еще в древности, кодекс отождествлял этические нормы в государстве с этикой семейной. Конфуцианская мораль нашла отражение в признании отцеубийства тягчайшим преступлением. Свод уголовных зако­нов определял прежде всего отношения между родственниками, хозяевами и рабами. Большинство статей кодекса б^зло посвяше-но привилегиям и обязанностям «любимых сыновей» сына Неба и одновременно «пастырей народа» — чиновников. Уложения, касающиеся этой прослойки, достигли в кодексе завершенной полноты и отточенности.
Чиновники, обладавшие рангами, пользовались привилегия­ми: личный ранг определял должность и реальный правовой ста-тусчиновника. Онимоглиизбежать физическихнаказанийпутем понижения ихранга, должности илититула. Правда, это означа­ло нежелательную для конфуцианцев «потерю лица», что было нестерпим^1м унижением провинившегося. Родство с высо­копоставленным чиновником становилось источником привиле­гий. В то же время все действия чиновников находились под не­усыпным контролем. Более того, совершенные ими даже незна­чительные проступки, например нарушения нормативных сроков обработки документов правителя, карались весьма сурово.
Кодекс в целом стоял на страже интересов государства. Сте­пень наказания об^хчно имела ситуационн^тй характер, т.е. зави-

176

села от статуса виновного и жертвы. Так, хозяина за убийство провинившегося раба наказывали ста ударами большой палки, а неумышленное убийство господина рабом или слугами каралось смертной казнью.
Танская империя обладала значительными военными силами. Армия вербовалась из рекрутов, которые призывались на воен­ную службу и проходили обучение. В каждой провинции и округе выставляли воинов, выделенных сельскими организациями. Войс­ко обеспечивало империи успех обширных завоевательных похо­дов. Армейские подразделения несли службу как в столице, так и в провинции. Императорский дворец и столицу охраняли гвар­дейцы. На границах военные поселенцы занимались хлебопаше­ством и несли военную службу. В случае надобности власти при­бегали к услугам конницы кочевников. Военные чиновники по статусу, как и в эпоху Суй, считались ниже гражданских.

4. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ТАНСКОЙ ИМПЕРИИ
В отличие от предшественников правители династии Тан пе­ресмотрели свою политику в отношении Тюркского каганата. Если основатель династии даже платил им дань, то уже в 628-630 гг. при Ли Шимине был осуществлен грандиозный поход против тюрок. За ним последовала целая серия захватнических походов по Великому шелковому пути. В 640 г. танские войска уничтожили государство Гаочан, расположенное в Турфанской низменности. Затем они вели многолетнюю войну против уйгур. В 657 г. с их помощью, а в 679 г. в союзе с Восточным каганатом танские вла­сти нанесли окончательный удар Западному каганату.
Китайские гарнизоны размещались по всему древнему Вели­кому шелковому пути вплоть до Урумчи. Вместе с караванами из государств Средней Азии в Китай и из танской столицы на запад шли послы, путешественники, паломники. В 648 г. в Китай при­была посольская миссия от киргизов. Продвижению китайцев на запад способствовал распад державы Сасанидов. Как известно, последний сасанидский царь Йездигерд III даже просил заступ­ничества у Китая.
При Ли Шимине продолжалось завоевание Кореи. В 645 г. тан-ские войска приблизились к Пхеньяну, но из-за сопротивления горожан вынуждены были отступить. В 660 г. 130-тысячная китайс­кая армия высадилась на юге Корейского полуострова и разгроми­ла Пэкче. Его окончательное падение произошло в 663 г., когда Китай в союзе с государством Силла нанес поражение японскому флоту, прибывшему на помощь Пэкче. Одновременно китайские

177

армии вторглись в Корею с севера. В 668 г. они захватили Пхеньян. Территории Когуре и Пэкче были превращены в военные губер­наторства и присоединены к Китаю. Борьба корейцев против по­работителей привела к объединению Кореи во главе с государ­ством Силла. Китайцам пришлось отступить. Ту же традицион­ную политику разжигания вражды между племенами китайские власти вели в отношении киданей и мохэ. Когда же в 698 г. было провозглашено новое государство Бохай, дипломаты Срединной империи тщетно пытались использовать его против корейцев. В 705 и 713 гг. между Бохаем и Танской империей завязались торго­вые отношения.
С начала VII в. Китай установил первые официальные связи с Японией, откуда в 607 г. прибыли послы для переговоров. Могу­щественный китайский флот совершил экспедицию на острова Тайвань и Рюкю. Позднее с островитянами поддерживались по­сольские отношения.
В начале VII в. китайские войска разгромили племя тогонцев, родственных сяньбийцам (в пров. Цинхай), включив их земли в состав Танской империи. В 634 г. в Чанъань прибыли послы из Тибета. Через несколько лет, в 647 г., между Китаем и Тибетом был заключен мир, скрепленный браком Сроцзангамбо с китай­ской принцессой Вэнь Чэн. В Лхасе поселились китайские чинов­ники, военные, купцы.
Начало официальных отношений между Китаем и Индией так­же относится к VII в. В 641 г. в Чанъань прибыли послы из госу­дарства на севере Индии — Харши, но с распадом этой державы посольский обмен был прерван. Когда китайские послы Ван Сю-аньцэ и Цзян Шижэнь в 645 г. направились в Индию из Лхасы, на них было совершено нападение. Ван Сюаньцэ удалось бежать в Тибет, откуда он осуществил победоносный поход в долину Ганга. В VII—VIII вв. посольства в Китай приходили из Кашмира, Ма-гадхи, Гандхары, из княжеств Южной Индии и Цейлона.
Частые военные столкновения происходили на юго-западе с образовавшимся в Юньнани государством Наньчжао. Эти войны, как правило, кончались поражением Китая. Захватническая по­литика танскрго Китая распространялась и на юг. В 602—603 гг. китайские войска вторглись в северную часть современного Вьет­нама, а затем направились к государству Тямпа, откуда вскоре они были вытеснены. В Северном Вьетнаме в 679 г. танские пра­вители учредили наместничество Аньнань (Умиротворенный Юг). С Камбоджей, островной империей Шривиджайей и Читу (на юге Малакки) Китай поддерживал посольские отношения.
Китайское правительство пыталось использовать обмен посоль­ствами для поддержания своего авторитета как на международной арене, так и внутри страны. Основы дипломатии, выработанные

178

еще в древности, в VII—IX вв. начали склад^хваться в стройную систему. Сутью ее было признание Китая главенствующим в мире государством, которому в лице императора должны подчиняться все зарубежные страны. Прибывающие в Китай были обязаны изъявлять покорность, а привезенные дары рассматривались как дань. Сложился особый церемониал приема послов, призванный символизировать сюзеренитет Китая. Властители стран, прислав­шие посольства, объявлялись вассалами императора. В знак осо­бой милости им передавали ритуальные регалии власти, подар­ки, китайскую одежду.
Такой чисто номинальный сюзеренитет признавался лишь китайцами. Другие государства обычно рассматривали свои отно­шения с империей как равноправные. Однако в некоторых случа­ях имел место реальный вассалитет как определенная форма за­висимости, обусловленная давлением и военной угрозой со сто­роны Китая. Так, вполне реальной была зависимость от Китая вождей некоторых тюркских и других племен после разгрома ка­ганата, временный вассалитет государств Силла и Наньчжао в момент их ослабления.
Рост внешних связей Китая в VII—VIII вв. расширил внешне­торговые и культурные связи с зарубежными странами. В Китай приезжали посольства византийского императора, неоднократно прибывали и посланцы арабских халифов. Оживленные торговые связи поддерживались с Ближним Востоком не только через Ве­ликий шелковый путь, но и морем. Один из таких путей протя­нулся от Гуанчжоу до Багдада. Вместе с арабскими купцами в Китай проникло и мусульманство, появились и христианские проповедники несторианского толка. Столь значительное расши­рение связей с внешним миром объяснялось подъемом культуры и экономики не только Китая, но и многих государств Востока.

5. ГОРОДА, РЕМЕСЛО, ТОРГОВЛЯ
Городская жизнь танского Китая была отмечена возрастани­ем значения города как культурного, экономического и поли­тического центра. При этом стала очевидной и преемственность с древней традицией. Город, как живой организм, гармоничес­ки вписывался в природный ландшафт. Подобно любой струк­туре, построенной по законам традиционной китайской геоман­тии (фэншуйсюэ), он б^]л ориентирован по частям света и, как правило, четко спланирован в виде прямоугольника. Простран­ство внутри городов, обнесенных земляными валами и стенами, делилось на замкнутые квадраты.

179

Не случайно композиция Чанъаня повторяла традиционную планировку дома-усадьбы Северного Китая, а сама столица стро­илась по канонам городов, сооруженных на равнинной мест­ности. Расположенный напротив главных ворот императорский дворец с парком позади занимал место главного здания, за ним обычно находился сад или огород. Как и Чанъань, другие горо­да, непременно с садами и огородами, естественно смыкались с сельской местностью. Более того, в самом городе широко куль­тивировалось искусство разбивки парков, сотворенных по по­добию первозданной природы, любование которой было эстети­ческой потребностью китайцев. Как и в деревне, в замкну-т^1х кварталах (при династии Северных Вэй — ли, а позже — фан) горожане, организованные в пятидворки и десятидворки, были связаны взаимной ответственностью, в том числе и перед каз­ной. Квартальная застройка обеспечивала функционирование го­рода по принципу сельской общины, зарекомендовавшей себя как устойчивая система.
Единство ритма пространства и времени в живом организме города проявлялось, в частности, и в развитой службе времени, направленной на регуляцию временных циклов жизни горожан. Подобная регламентация б^ьла единственно эффективным сред­ством наладить городскую жизнь, не допуская в ней нежеланно­го хаоса. Так, ворота в городских стенах на ночь запирались, а специальные конные отряды, патрулируя улицы, следили за по­рядком. Всем, кроме чиновников высших рангов, ночью запре­щалось выходить на улицу. Закон наказывал семьюдесятью палоч­ными ударами каждого, кто в неположенное время осмеливался перебраться через городской вал или внутренние заграждения.
Четкое регулирование пространственной структуры города и временного распорядка его жителей во многом обеспечивало жиз­неспособность городского организма, вобравшего в себя много­численное население.
Славу и блеск Танской империи придавали три ее столицы –Чанъань, Лоян и Тайюань. Они поражали современников роско­шью и сказочной красотой императорских дворцов, храмов и пагод, парками, прудами и цветниками при домах знати. На этом фоне особо выделялся Чанъань, послуживший образцом для по­стройки японского города Нара.
В восточной части Чанъаня находились императорские двор­цы, дома знати и богачей. В городах функционировали админи­стративные учреждения, суды, тюрьмы, монастыри и кумирни. Здесь жили влиятельные сановники, чиновники и военачальни­ки, купцы и монахи. В столице селились и чужестранцы, выхсод-цы из Ближнего и Среднего Востока. Позднее, в начале VIII в.,

180

кроме даосских и буддийских монастырей и храмов появились манихейские, несторианские, зороастрийские святилища, алтари Маздака и другие храмы. В тесн^хх и узких переулках ютились ремесленники и простой люд.
Постройка Великого канала, проведение административной реформы и меры по унификации денежного обращения способ­ствовали оживлению городской экономики. В начале VII в. не­далеко от морского побережья на магистрали Великого канала возник Ханчжоу. На путях с севера на юг вырос Кайфын, а на Великом канале — Янчжоу. Крупными торгово-ремесленными центрами стали Чэнду, Чанчжоу, Сучжоу. Значительно расшири­лись древние портовые города Цюаньчжоу, Гуанчжоу, Учан.
Широко развивалось городское ремесло. Возникли горнодо­бывающие и плавильные промыслы. В Цзянси сложился центр производства керамических и фарфоровых изделий, а Янчжоу славился кораблями. Шелковые ткани из Чэнду проникали на Запад по Великому шелковому пути. В широких масштабах вели добычу соли, обработку металлов и камня, вываривали сироп из сахарного тростника. Искусство каменотесов, резчиков по де­реву и камню, лепщиков украшало дворцы, храмы, жилые по­мещения состоятельных горожан.
Танское время было отмечено дальнейшим укреплением це-хов^1х организаций (хан или туань). В некоторые цехи входило до 400 семей. Ханы регламентировали весь уклад жизни, прием в ученики, определяли распорядок работы, строго охраняли це­ховые секреты. Но цены на местных рынках находились под контролем казны. За землю, занятую под лавки и мастерские, казна взимала плату. Ремесленник работал на заказ и лишь ос­тавшийся товар продавали на рынке. Часть ремесленников тру­дилась при монастырях. Большие ткацкие мастерские нередко принадлежали чиновникам.
В VII—VIII вв. значительно развилось казенное ремесло. Про­дукция многих казенных рудников и плавилен, оружейных и ткацких мастерских, монетных дворов, мастерских по производ­ству печатей, изготовлению экипажей и т.д. обычно не шла на рынок. В отраслях ремесла, где требовалась высокая квалифи­кация, занятие отца передавалось, как правило, по наследству сыну.
Подъем переживала и торговля. Торговые пути протянулись по Янцзы и Великому каналу, по рекам, сухопутным дорогам и тро­пам, вдоль морского побережья. Крупнейшим рынком стала сто­лица Чанъань, а важнейшим перевалочным пунктом — Янчжоу. С заходом солнца торговля прекращалась. На рынках размещались

181

меняльные лавки, склады, постоялые дворы, погреба виноку­ров, кабаки, публичные дома, а в местах скопления горожан ус­траивались театральные представления. Торговлю с отдаленными районами стимулировали периодические ярмарки. К народным и религиозным праздникам приурочивались ярмарки прихрамовые, городские и деревенские. Торговля с соседними народами шла на пограничных ярмарках.
Рост городской экономики, подъем внутренней и внешней торговли обеспечивались увеличением сельскохозяйственной про­дукции, расширением добычи металлов, ростом монетного об­ращения. Правительство осуществляло жесткий контроль над тор­говлей. Поборы, безвозмездные изъятия, налоги в пользу армии, вымогательства чиновников ущемляли торговцев.
Казна владела монополией на отливку медной монеты. С VII в. установили единую государственную денежную единицу цянь — в виде круга (символ Неба) с отверстием в форме квадрата (сим­вол Земли) внутри. Счет обычно вели связками монет, нанизан­ных на шелковый шнур. Танские деньги ходили не только по всей империи, но и за ее пределами: в Согдиане, Японии, Корее.
Власти все более расширяли ассортимент облагаемых пошли­ной товаров. В VIII в. казна ввела особый налог на чай, и за кон­трабанду чаем подвергали смертной казни.
Невычлененность многолюдного средневекового города из общества, его органическая вписанность в общую систему обще­ственных связей обусловили тот факт, что юридическая мысль и практика Китая не различали по статусу горожан и сельских жи­телей и специальных правовых норм для городов и их жителей не б^]ло. Не б^зло у китайского города, как в Европе, ни вольно­стей, ни самоуправления, ни коммунальн^1х свобод. Даже верхи городского общества — аристократия и служилая знать — горо­жанами себя не осознавали.

6. ТАНСКАЯ ИМПЕРИЯ В VШ-IХвв.
Пик славы и процветания крупнейшей азиатской державы — Танской империи пришелся на годы правления императора Сю-ань-цзуна (713—755). Это время осталось в памяти потомков как период высочайшего взлета китайской культуры, который был подготовлен предшествующим периодом.
В VII в. значительных успехов достигла экономика страны. Раз­витие мелкого сельскохозяйственного производства стимулиро­валось проведением надельного землепользования. Расширилась площадь обрабатываемых полей, умножились сорта выращивае-

182

мых культур и урожаи. На юге стали больше выращивать сахарно­го тростника.
Строительство новых каналов и водоподъемных сооружений дало возможность возделывать поля в местностях, ранее не дос­тупных для обработки. Одним из важнейших достижений было усовершенствование водоподъемного колеса (чаще бамбукового с глиняными кувшинами), приводимого в движение тяглым ско­том или усилиями самих крестьян. Чтобы не истощать почву, зем­левладельцы чередовали посевы, оставляя часть земли под паром. Нередко на одном поле сеяли поочередно две культуры, поспе­вавшие в разное время.
Природная доминанта определяла общий принцип ведения сельского хозяйства, диктовала оптимальный вариант гармонич­ного соединения технических достижений и возможностей зем­ли. Отличительной чертой танского земледелия стало выделение в нем двух главных регионов.
На Севере с его издавна антропогенным ландшафтом в усло­виях муссонного аридного климата технология земледелия отве­чала уже давно сложившимся традиционным приемам, сводимым к высокому искусству общения крестьян с землей и навыкам вла­дения сельскохозяйственными орудиями. Земледелец был «под­ключен» к сезонным циклам, ощущал, например, «спелость по­чвы», максимально готовой к посеву, сроки сбора урожая и т.п.
Целенаправленная деятельность государства на поддержание достигнутого ранее высокого уровня производительности труда и максимальное использование земли (при сохранении традици­онных сельскохозяйственных орудий) дала свои плоды. Был дос­тигнут значительный прирост производства зерновых, распахана (в основном реосвоена) в больших масштабах целина.
Что касается Юга, то там влияние антропогенной деятельнос­ти на вмещающий ландшафт ощущалось меньше, чем на Севере. В гористой местности с неглубокими мелкими долинами основ­ным направлением в сельском хозяйстве стало террасирование горных склонов, расширение сети местной оросительной систе­мы, рост применения тягловой силы скота. Хозяйственное осво­ение Юга шло под знаком природосообразной, высокопроизво­дительной технологии заливного рисоводства. Это обеспечивало меньшую уязвимость от непостоянства природной стихии. Создан­ные человеком поля были выровнены, а вода, подаваемая на них по мере надобности, — проточная, содержащая ил. Так посте­пенно наслаивался культурный слой чернозема. Сотворенная че­ловеком грядковая культура риса на Юге гармонично вписывалась в естественные природные процессы и ритмы. Развитие шло по интенсивному пути и носило замкнутый натуральный характер. Учет

183

своеобразия природных условий во многом способствовал обще­му подъему сельского хозяйства.
В течение VII в. увеличилось население страны. Вместе с расши­рением деревенской периферии возросло число городов и горо­жан. Рост общественного разделения труда стимулировал развитие ремесленного производства и общее благосостояние страны.
Таким образом, путем осуществления надельного землеполь­зования (посредством которого государство реализовало свою вер­ховную власть на землю и право распоряжаться налогами с нее, освещенное традицией) удалось гарантировать бесперебойность финансовых поступлений.
Но с происшедшими в VII-VIII вв. существенными измене­ниями в аграрных отношениях система контроля оказалась не в состоянии препятствовать безудержному росту крупных землевла­дений. Влиятельные частные дома, чиновники, купцы, прибегая к ухищрениям, а то и к открытому насилию, захватывали новые земли всеми доступными способами. Например, строя дамбы, сооружая каналы и водохранилища, они отводили воду и лиша­ли крестьянские поля влаги, тем самым разоряя земледельцев. Вынужденные бросать свои наделы, те становились арендатора­ми и попадали в зависимость от хозяев земли.
На смену надельной системе с соответствующей ей формой землепользования постепенно пришла система земельных владе­ний, обрабатываемых частнозависимыми арендаторами. Этот про­цесс протекал стихийно. К тому же императорский дом часто сам способствовал этому, жалуя родственникам и другим влия­тельным лицам казенные земли (гуань-тянь) с крестьянами, часть этих земель сдавалась арендаторам.
Уменьшение числа государственных податных вело к сокра­щению налоговых поступлений и истощению казны. Бесконечно издаваемые императорские указы воспрещали «занимать поля без ограничений и скрывать податных», карали за «поглощение» по­лей и податных душ. Запреты купли-продажи пытались распрост­ранить и на земли, находившиеся в частном владении. Специаль­ные комиссии двора пытались выявлять истинное положение дел, проверяли списки податных, наказывали тех, кто возводил со­оружения, лишавшие крестьянские поля воды. Эдикт 736 г. по­буждал беглых возвращаться к своим наделам, обещал вернуть им землю и предоставить налоговые льготы. Чтобы увеличить число налогоплательщиков, императорский двор пытался превратить в землепашцев даже демобилизованных воинов. Но все меры ока­зывались тщетными. «Поглощение» земли и разорение крестьян принимало все более широкий размах, и остановить этот про­цесс становилось все труднее. Налоговые реестры уже не отражали

184

реального состояния дел: разорявшиеся крестьяне, покинувшие свои деревни, по-прежнему числились налогоплательщиками, но налогов не платили. Казна же не имела средств провести пере­учет земель и тем более не могла сохранить прежние аграрные порядки.
По мере того как к VIII в. произошли изменения в аграрных отношениях, все явственнее стали проявляться тревожные симп­томы династийного кризиса. Прежде всего, катастрофически уменьшились доходы казны от сельского хозяйства. Империя все более теряла ранее завоеванные и вассальные территории. Потер­пев поражение в битве с арабами при Таласе в 751 г., Китай ли­шился прежних позиций на Великом шелковом пути. Еще рань­ше от власти Тан освободилась Корея. На северо-востоке земле­дельческому Китаю угрожали племена киданей.
На юго-западе (в Юньнани) активизировалось государство Наньчжао. Не прекращались набеги тибетцев и уйгуров. Китайс­кой империи пришлось вести на окраинах дорогостоящие оборо­нительные войны, отрывавшие крестьян от земледелия и исто­щавшие казну. Все тревожнее становилось положение при импера­торском дворе, где обострилась борьба политических группировок. Одной из болевых точек танского общества все более станови­лась угроза единству страны.
Еще в 711 г. ради защиты северных границ от кочевых племен и обеспечения безопасности торговых путей, ведущих в страны Западного края, танские власти создали институт генерал-губер­наторства (цзедуши). В середине VIII в. среди губернаторов в осо­бенности вьщелялся Ань Лушань. И если раньше занимавшие пост цзедуши были облечены лишь военными полномочиями, то Ань Лушань (располагавший крупными воинскими силами, несши­ми охрану границ) сумел сосредоточить в своих руках гражданс­кие и финансовые функции. Опираясь на отборные войска из со­седних племен, в 755 г. он двинулся на Чанъань и, вступив в заго­вор со столичными чиновниками, поднял мятеж против танского дома. Император бежал из столицы. И хотя в конце концов мя­теж был подавлен, страна не сразу пришла в себя: посягатель­ство на священную особу сына Неба недавно еще могуществен­ной империи воспринималось властями как «потеря лица».
Война цзедуши с императорским домом и междоусобица в ста­не самих генерал-губернаторов дестабилизировали положение на севере страны. Налоги в пользу казны поступали лишь с мест, расположенных южнее Хуанхэ и Янцзы. Число налогоплательщи­ков сократилось на три четверти, а налоговое бремя на остальное население все увеличивалось. В этих условиях стало нецелесообраз­ным сохранять прежние аграрные порядки, связанные с надельной

185

системой. С «размыванием» слоя крестьян-землепользователей ста­ла очевидной бесцельность сохранения отмирающей структуры, и в 780 г. по предложению первого министра Ян Яня бьи введен закон, упразднявший «триаду повинностей», выполняемую на­дельными крестьянами. Государственный аппарат, отказавшись от передела полей, перестал противодействовать «поглощению» земли. В соответствии с изменившимися условиями была вырабо­тана отвечающая реальной ситуации новая налоговая система. Отныне налог стал взиматься исходя из одного критерия — в зависимости от количества и качества земли. Возраст и трудоспо­собность облагаемых лиц в расчет не принимались. Все население (дворы) в соответствии с земельными владениями было поделе­но на девять категорий.
Реформа причислила к налогоплательщикам лиц, ранее осво­божденных от налогообложения. Круг податных расширился так­же за счет жителей города — торговцев и ремесленников, обя­занных теперь вносить подоходный налог.
Был принят закон о двухразовом взимании налога, предус­матривающий два срока: летний и осенний. Тем самым казна уве­личила поступления за счет обложения второго урожая, выра­щиваемого во многих провинциях Китая. Налог мог взиматься натурой и в денежной форме.
Реформа Ян Яня узаконила свободную куплю-продажу земли, официально признав тем самым полный упадок надельной систе­мы. Так казна (в который раз!), по традиции применяясь к изме­нившимся обстоятельствам, в соответствии с моментом изменив лишь внешнюю форму общения с подданными, отстояла свое вер­ховное право на землю и на право получения с нее налога. Увели­чение налогов ухудшало положение крестьян-землевладельцев. Они все чаще теряли землю и попадали под власть крупных землевла­дельцев, превращаясь из «хозяев» в зависимых арендаторов.
Реформы Ян Яня в целом имели позитивное значение для стабилизации экономических отношений. Династия Тан сумела просуществовать еще свыше столетия, но кризис в стране не был приостановлен, процесс концентрации земли все продолжался, а казна все больше теряла налоги.
Нуждаясь в средствах, правительство в середине IX в. провело конфискацию казны буддийских монастырей, все чаще стало прибегать к порче монеты. Выпуск денег, не отвечающих их весу и номиналу, дестабилизировал финансы и, подрывая торговлю и ремесло, ложился тяжелым бременем на население. Чтобы уве­личить поступления в казну от монополии на соль и чай, власти карали смертной казнью за контрабанду, но эти меры были все менее эффективными.

186

Политическая власть династии Тан, пошатнувшаяся уже пос­ле мятежа Ань Лушаня, все более слабела. Усилилась самостоя­тельность военных наместников, их должности стали наследствен­ными, и они становились независимыми хозяевами на подвласт­ных им территориях. В IX в. власть династии ослабела еще больше. При дворе возникло острое соперничество группировок и клик за посты и доходы. Императоры превратились в марионеток ев­нухов и временщиков. Добившиеся влияния в правительстве ста­рались использовать институты экзаменов для назначения на чи­новные посты своих ставленников. Кумовство и взятки все боль­ше влияли на исход испытаний.
Положение в стране рождало острое недовольство в среде чи­новничества, образованной элиты и рядовых горожан. Недовольны были и крестьяне. Страна оказалась на грани династийного кризиса.

7. КРЕСТЬЯНСКАЯ ВОЙНА IX в. И КРАХ ДИНАСТИИ ТАН
Явным свидетельством развивающегося династийного кризи­са стали все участившиеся выступления низов общества, начав­шиеся еще во время мятежа Ань Лушаня в 762 г. в пров. Чжэцзян. В стране периодически вспыхивали разрозненные восстания ра­зорившихся крестьян, бунты военных. Все это было ответом на неспособность государственной власти обеспечить социальный порядок в стране и ограничить произвол чиновников, взимав­ших налог выше освященной традицией нормы.
В период обострения династийного кризиса росло число тех, кто в трудную годину выпадал из рамок веками выстроенной со­циальной структуры и лишался элементарных средств к суще­ствованию. Так, в восстании 859 г. в пров. Чжэцзян, ставшем пред­дверием надвигавшегося хаоса в стране, основную массу повстан­цев составляли беглые крестьяне. Вызовом верховной власти, нарушавшей принцип взимания налога и тем разрушавшей сцеп­ление различных социальных сил в обществе (а значит и его ста­бильность), стало создание восставшими своего собственного государства. В нем они надеялись обрести не только средство за­щиты от произвола, но прежде всего единственно доступный им в сложившихся условиях способ сохранения и поддержания сво­ей собственной жизни.
Отвергнув аморальную политику верхов, противоречащую док­трине конфуцианства, восставшие, как умели, решительно реа-лизовывали свое понимание принципа справедливости. Они захватывали казенные и монастырские кладовые, а похищенное зерно и награбленные ценности делили между собой.

187

Эта тенденция к претворению на практике всеобщей уравни­тельности в период политической дезорганизации особенно ярко проявилась в крестьянской войне, когда в 874 г. вспышки проте­ста по всей стране переросли в массовое движение.
Сначала в восстаниях, разразившихся в Ганьсу, Шэньси, Хэ-нани, Аньхуе и Шаньдуне, наиболее влиятельным из повстан­ческих лидеров стал Ван Сяньчжи. В 875 г. к нему присоединился Хуан Чао — выходец из семьи, разбогатевшей на контрабандной торговле солью. В отличие от рядовых крестьян он знал грамоту, прекрасно владел мечом, стрелял на скаку из лука. В 876 г. войска Ван Сяньчжи и Хуан Чао уже контролировали пять провинций в междуречье Хуанхэ и Янцзы. Воззвания лидеров движения, акку­мулирующие настроения восставших, обличали жестокость и про­дажность чиновников-лихоимцев, нарушение законов, превыше­ние налоговых ставок. Все это способствовало созданию в стране «механизма» долговременного эмоционального возбуждения. Край­ние меры, немыслимые в период стабильности, воспринимались теперь не только как дозволенные, но и как справедливые. На­чался грабеж богатых землевладельцев. В первую очередь протест восставших был направлен против представителей официальной власти. Повстанцы сжигали казенные реестры и долговые записи, уклонялись от выплаты налогов и отбывания повинностей. Захва­тывая государственное имущество, они «по справедливости», как они ее понимали, распределяли его между нуждающимися.
В 878 г. Ван Сяньчжи совершил поход на Лоян. Подступы к столице охранялись правительственными войсками и наемной конницей кочевников. В битве за Лоян погибло 50 тыс. восстав­ших, а Ван Сяньчжи был схвачен и казнен. Апогеем восстания стал момент, когда Хуан Чао, возглавив повстанческий лагерь, принял титул «Великого полководца, штурмовавшего Небо». Он назвал свое войско справедливым средством возмездия правя­щим кругам, презревшим свою обязанность в отношениях к под­данным. С этого момента восстание переросло в крестьянскую войну: именно тогда возникла реальная угроза уничтожения пра­вящей династии. В конце 878 г. войско Хуан Чао, укрепив свою власть на юге страны, переправившись через Янцзы, двинулось по землям Чжэцзяна, Фуцзяни и Гуандуна. В 879 г. б^1л взят Гуан­чжоу, где произошла стычка повстанцев с жителями иностранно­го поселения, в частности с персидскими и еврейскими купцами.
Из Гуандуна повстанцы ушли на Север. Однако в Хубэе, близ Санъяна, их войско, потерпев поражение, вновь направилось на Юг. На правом берегу Янцзы под прикрытием мощных потоков реки повстанческие вожди собрали новые силы и летом 880 г. вновь выступили на Север, двигаясь по Великому каналу. В конце того

188

же года без боя был занят Лоян. Раскол в обществе усилился настолько, что многие из горожан, в том числе военачальники и гражданские чины, присоединились к восставшим.
Чтобы защитить другую свою столицу — Чанъань, правитель­ство направило гвардейские части к Тунгуаню — естественной крепости у изгиба Хуанхэ. Но судьба Чанъаня была решена — перевес оказался на стороне восставших. Император вместе с приближенными бежал, а повстанцы в начале 881 г. вступили в столицу.
Как сообщали средневековые летописцы, «разбойники шли с распущенными волосами и в парчов^хх одеждах». Хуан Чао как глава крестьянской иерархии «ехал в колеснице из золота», а охрана его была в расшитых одеждах и пестрых богатых шапках.
Сведения о политике восставших после взятия столицы край­не противоречивы и неполны. Но очевидно, что они начали с преследований тех, кто, по их мнению, был повинен в бедах страны. Как сообщают источники, Хуан Чао приказал убивать членов императорской фамилии и изгонять со службы чиновни­ков трех высших рангов. Очевидцы сообщали и о других кара-тельн^хх мерах Хуан Чао: «Богачей разували и гнали босыми. За­держанных чиновников убивали, поджигали дома, если не могли там ничего найти, а всех князей и знатных людей уничтожа­ли». Вместе с тем также отмечалось, что «разбойники» делились своей добычей с бедняками, «раздавая им ценности и шелка».
Уничтожив носителей императорской власти и заняв танский дворец, повстанцы провозгласили Хуан Чао императором. Теперь перед ним встала задача устроения государства. Создавая его структуру ради выживания и утверждения новой власти, Хуан Чао в соответствии с конфуцианскими представлениями заботи­ло прежде всего создание административного аппарата. Его при­вилегированной частью стали соратники и военачальники Хуан Чао, получившие назначение на посты советников и членов раз­личных коллегий. Преследуя на первых порах танскую правящую элиту, руководители восстания постепенно изменили политику в отношении чиновников, возвратив их на прежние места. Были предприняты меры для наведения порядка. Воинам запретили убивать и грабить население. В Чанъане соблюдались все кон­фуцианские обряды. В духе традиции утверждалось, что повеле­нием Неба мандат на правление Поднебесной был предостав­лен новому справедливому императору. В мае 883 г. Хуан Чао б^1л вынужден покинуть столицу. В 884 г. в Шуньдуне его войс­ко оказалось в безвыходном положении, и тогда, как гласит ле­генда, Хуан Чао покончил жизнь самоубийством.
Крестьянская война, несколько лет бушевавшая в стране, по напряженности и размаху не имевшая прецедента в истории

189

Китая, потерпела поражение. В 907 г. правящая династия была свергнута, распался прежде мощный госаппарат — главная скре­па империи. Страна раскололась на мелкие государства, а их властители, соперничая друг с другом, претендовали на трон сына Неба. Время между 906 и 960 гг. традиционная историо­графия назвала «Эпохой пяти династий и десяти царств». «Воз­раст» династий, приходивших в упадок, не превышал 13—16 лет, и сменявшие друг друга карликовые государственные образова­ния были недолговечны.
На Юге в ходе крестьянской войны произошло ослабление местной власти, дробление крупного землевладения. Здесь стало преобладать мелкое землевладение, частично основанное на тру­де арендаторов. Землевладельцы нередко предоставляли льготы держателям, обрабатывающим их поля. Заинтересованность но­вых хозяев в улучшении ирригации, в возделывании целины при­вела к некоторому подъему сельского хозяйства и оживлению городского ремесла. Увеличился торговый обмен, расширилось речное и морское судоходство. Области в долине Янцзы и к югу от нее становились экономически развитыми районами.
Иным было положение на Севере, где борьба за власть затя­нулась надолго: в жестоких войнах новые династии постоянно сменяли друг друга. Многие города подверглись разграблению. В начале X в. одна из богатейших столиц мира — Чанъань — была сравнена с землей, а в междоусобной борьбе 30-х годов была разрушена и значительная часть Лояна с его великолепны­ми дворцами и библиотеками. Враждовавшие между собой вое­начальники облагали население поборами по своему произволу. Запустение деревень, упадок ирригационной системы, ветхость дамб вызывали частые разливы Хуанхэ. Потерявшие кров земле­дельцы уходили на юг. Население резко сократилось. Опустели и пограничные военные поселения. Все воинские силы оказались вовлеченными во внутренние распри.
Положением в Китае воспользовались кидане. Их многолет­ние торговые и политические связи с империей способствовали переходу от кочевого образа жизни к оседлому, приобщению к земледелию. Но политический строй киданей еще долго хранил отпечаток старых порядков. Восемь больших родовых организаций (аймаков) пользовались самоуправлением и возглавлялись ста­рейшинами. Лишь в 916 г. один из влиятельных вождей Апоки (Амбигань) из рода Елюй, нарушив выборное начало, провозгла­сил себя императором. В 937 г. новое государство стало назы­ваться Ляо. Его глава широко привлекал ханьских чиновников, попавших в плен, к строительству государственного аппарата. По китайскому образцу была создана и киданьская письмен-

190

ность. Строились города, поощрялся рыночный обмен, налажи­валась добыча руды и соли.
Киданьские правители вмешивались в политическую жизнь Китая. В свою очередь, китайские власти искали помощи у киданьской конницы и потому платили киданям дань шелком и уступали им северные районы страны. Под власть Ляо перешло 16 земледельческих округов, находившихся на территории со­временных провинций Хэбэй и Шаньси.
Необходимость стабилизации внутреннего положения прину­дила кайфынских правителей реорганизовать армию и из от­борных воинов создать гвардию для противостояния государству Ляо. Походы на север были трудны и дорогостоящи. Опасность вторжения со стороны киданей стимулировала прекращение меж-доусобн^хх войн и объединение страны. Поэтому, когда в 960 г. войска, вышедшие в поход против киданей, провозгласили вое­начальника Чжао Куанъиня императором династии Сун, он полу­чил широкую поддержку не только войска, но и горожан Кайфы-на, жаждущих мира.

8. КУЛЬТУРА ТАНСКОЙ ЭПОХИ
С объединением страны открылись новые возможности для плодотворного развития разных областей науки, искусства, ли­тературы; расширились знания о тайнах природы. Алхимики в поисках эликсира бессмертия изучали свойства металлов и ми­нералов. Лекари постигали целебные свойства растений, совер­шенствовали традиционную медицину. Средневековые инженеры и математики прославились своими познаниями при строитель­стве городов, каналов и крепостных стен. Так, достижениями строительной техники начала VII в. стали 37-метровые камен­ные арочные мосты в Хэбэе и в Шаньдуне протяженностью бо­лее 1 км. Наблюдения за сменами сезонов, за небесными све­тилами расширяли астрономические знания. Астрологи составля­ли гороскопы. Немалый вклад в астрономию внес буддийский
монах И Хан (VIII в.).
Конфуцианство, вновь занявшее в период Суй и Тан позиции официальной идеологии, диктовало основные нормы жизни в стране, стояло на страже моральных принципов и определяло характер администрации, систему образования. Из опыта древ­них черпались детально разработанные принципы взаимоотно­шений в семье и обществе, между правителем и его подданны­ми. Почитание предков и пиетет в отношении к прошлому, Учение о гуманности и сыновнем почтении, обряды и правила

191

этикета прочно вошли в генетическую память населения импе­рии. В основу танских законов были положены порядки, вырабо­танные поколениями конфуцианцев, а отчасти также легистами. Конфуцианство удерживало ведущие позиции прежде всего в об­ласти политического устройства общества, образования, дипло­матии, теории военного искусства и других областей знаний, относящихся к управлению страной.
Влияние конфуцианства достаточно явственно проявилось в историописании. При императоре Ли Шимине это занятие как дело государственной важности было превращено в официальное служение, а историки оказались на положении высоких госу­дарственных чиновников. Они занимались подготовкой динас-тийных историй пред^1дущих эпох, формируя их по образцу «Ис­торических записок» Сыма Цяня. В ту пору на основе хрони­кальных записей прежних авторов было создано восемь так на­зываемых «нормативных» династийных историй, охватывавших период I—VII вв. н.э. В специальных учреждениях историки-архивариусы обрабатывали сведения о текущих событиях и от­дельных деятелях. Материалом служили императорские указы, отчеты ведомств, доклады с мест и другие документы. Состав­ленные ими сборники обычно хранились до конца царствования династии. При новой власти осуществлялась окончательная до­работка и выпуск в свет истории страны в период правления предшественников.
Исторические труды включали сведения об экономике, госу­дарственном правлении, культуре, календаре, этикете, войнах, народных восстаниях, стихийных бедствиях, космических явле­ниях, о народах, обитавших вблизи Китая и в более отдаленных странах. Тогда же появились и критики исторических трудов;, первым из них считается Лю Чжицзи, создавший в 710 г. «Про­никновение в историю» (Шитун).
Суйские и танские императоры собирали древние труды и за доставленные в императорскую библиотеку свитки или фрагмен­ты произведений платили шелком. Ученые восстанавливали мно­гие из текстов на шелке и бамбуковых планках и переписывали их на бумагу.
Для подготовки учащихся к экзаменам из древних конфуциан­ских трудов были составлены сборники канонов «Четырехкнижие» (Сы шу) и «Пятикнижие» (У цзин). Некоторое время в танских столицах и в провинции в специальных школах училось до 60 тыс. человек. Среди них были и сыновья тюркских каганов и князей из Турфана и Тибета. Кроме того, при дворе императора Ли Лунцзи в VIII в. было создано высшее собрание конфуциан­ских ученых, получившее название академии Ханьлинь. Публика-

192

ция указов и распоряжений постепенно вылилась в своеобразную газету – правительственный вестник. Ученый Ду Ю (755-812) со­ставил первый сборник энциклопедического характера «Тундянь».
Важнейшей чертой средневековой идеологии Китая являлся синкретизм, родившийся на основе сосуществования так называ­емых «трех учений»: конфуцианства, религиозного даосизма и ки­тайского буддизма. Путем синтеза идей и представлений, извле­ченных из учения буддизма, с традиционной китайской мыслью, с конфуцианским прагматизмом возник чань-буддизм (от санскр. дхьяна «медитация»), основанный, по преданию, индийским про­поведником VI в. Бодхидхармой, отвергшим изучение каноничес­ких сутр, ритуалы и поклонение Будде в принципе и провозгла­сившим главным средством познания и просветления медитацию. Наряду с культивированием длительной медитации патриархи чань разработали также метод постижения истины путём внезапного озарения, полагая, что интеллектуальный анализ лишь внешней стороны явления не способствует выяснению его сущности, т. е. познанию истины. Трезвость и рационализм китайцев, проявив­шиеся в учении чань, оказались напластованными на глубочай­шую мистику индо-буддизма.
Школа чань с ее проповедью непосредственности и духов­ной свободы оказала большое влияние на китайское искусство и поэзию.
В танскую эпоху плодотворно шло развитие учения буддизма, сформировалось несколько оригинальных школ. Школой фило­софского синтеза, основанной в VI в., стала секта Тяньтай (по названию горы в пров. Чжэцзян, где был основан главный мона­стырь этой школы). Утверждая, что Будда в каждой песчинке и в каждом человеке, секта Тяньтай развивала взгляд на мир как на единое целое, выражала идею взаимопроникновения явленного и сущностного, утверждала возможность спасения в этой жизни для всех живых существ. Основатель учения Тяньтай разработал иерархию основных направлений буддизма, соответствующих уровням просветления, и стремился интегрировать традиции буд­дизма Севера и Юга. Правители всячески покровительствовали школе Тяньтай, видя в ней средство политической консолида­ции империи.
Учение Хуаянь, основателем которого по традиции считает­ся Фа-шунь (557-640), развивало положения школы Тяньтай и утверждало, что все дхармы возникли одновременно и имеют два аспекта: статический (связанный с наименованием) и ди­намический (связанный с явлением). Все в мире тяготеет к еди­ному центру — в религии — к Будде, в империи — к правителю. Учение Хуаянь оказало влияние на средневековую китайскую

193

философию; одно из его понятий — ли (закон, принцип, иде­ал) — б^]ло заимствовано неоконфуцианцами.
Широкими массами буддизм воспринимался как разновидность китайского даосизма. Они принимали в новом учении все то, что было связано с облегчением страданий в этой жизни и с надеж­дой на вечное блаженство в будущем. Буддизм привлекал и тем, что монахи врачевали страждущих, отпускали грехи, совершали погребальные обряды, возносили молитвы за мирян. Храмовые праздники, молебны и прочие церемонии, совершавшиеся в мо­настырях, нередко выливались в шумные народные празднества и проходили в атмосфере религиозной экзальтации. Притягатель­ность буддизма усиливалась и благотворительностью монастырей: монахи оказывали помощь населению во время эпидемий, рыли колодцы, строили мосты, бесплатные столовые, общественные бани, убирали мусор и пр.
Развитие буддизма в средневековом Китае сочеталось с усиле­нием буддийских монастырей как социального института. Мона­стыри захватили большие земли, в их распоряжении находилось множество земледельцев, зависимых и рабов. Они владели ремес­ленными мастерскими, занимались торговлей, ростовщичеством, содержали гостиницы, имели и свою вооруженную охрану. Их хозяйства представляли собой экономические организации, кон­центрировавшие большие богатства. Государство стремилось по­ставить в определенные рамки последователей Будды и осуще­ствлять свой контроль над монастырями.
Буддийская церковь, помогая светской власти укреплять ее положение, сама не всегда подчинялась ей, вступая нередко в конфликт с императором. Выражением этого стали гонения на монахов в VI в., поп^гтки Ян Цзяня возвысить конфуцианство и поклониться гробу Конфуция. Ли Юань (основатель Танского го­сударства) в эдикте 624 г. обвинял буддистов в уклонении от го­сударственных повинностей и упрекал монахов в корыстолюбии. Со второй половины VII в. часть монастырей б^зла взята ни ка­зенное содержание. Правительство устанавливало правила и кво­ты приема в сангху, а внутренней жизнью монастырей ведали специальные бюрократические органы. Нередко двор прибегал к конфискации монастырского имущества и возвращению в мир приверженцев буддизма.
Сын Ли Юаня Ли Шиминь уже не вступал в противоречия с монахами и жертвовал средства на отливку статуи Будды. Импе­ратрица У Цзэтянь, пришедшая к власти с помощью буддийских служителей, предоставила монастырям большие льготы, в том числе и на пользование землей. Позднее буддисты уже не риско-

194

вали вступать в борьбу с аппаратом империи. По мере нараста­ния влияния буддизма росло стремление идеологов конфуциан­ства восстановить престиж своего учения. Провозвестниками этого движения, вылившегося впоследствии в создание неоконфуци­анства, стали Ван Тун (кон. VI – нач. VII в.), затем Хань Юй (768—824) и Ли Ао (VIII—IX вв.). Виднейший конфуцианский ученый и писатель Хань Юй осудил поклонение «гнилым кос­тям», имея в виду мощи Будды, привезенные в Чанъань. Он выд­винул антибуддийскую программу, требуя расстричь всех мона­хов и уничтожить все монастыри.
Когда династийный кризис в танском Китае вновь начал да­вать о себе знать, правительство снова решилось на радикальные меры. По указу от 845 г. было конфисковано имущество монасты­рей и живших в них монахов. Те из монахов, кто хотел сохранить свое немалое имущество, вынуждены были покинуть монастыри и вести светский образ жизни, платя государству налоги. Секуля­ризация 845 г. сильно подорвала не только экономические пози­ции, но и влияние китайского буддизма в целом. Однако он не прекратил своего существования. Обаяние буддизма с его ярки­ми праздниками, щедрой благотворительностью, чтением за­упокойных сутр и обещанием спасения и райской жизни не дало ему исчезнуть. Антибуддийские настроения политического толка не могли пресечь культурный синтез китайских традиций с на­следием Будды.
В этой системе оставалась ниша и для исконно китайского уче­ния даосизма, все более превращавшегося в народную религию на основе переосмысления положений древних.
Даосская религия восприняла древние анимистические веро­вания, культ Неба и культ святых мудрецов. Выйдя из недр на­родных верований, даосизм средневековья унаследовал их аморф­ность, став неразрывно связанным со всеми аспектами быта и духовной культуры китайцев. Образ потустороннего мира даосов распадался на царство демонов, где мучились души грешников, и населенные божествами небеса, уготованные для праведников. Ад и рай были представлены в виде колоссальной небесной кан­целярии со строгой иерархией.
Даосизм привлекал все слои общества прежде всего учением о вечной жизни. Система обретения бессмертия предусматривала так называемое «питание духа». Тело человека рассматривалось даосами как микрокосм, скопление Божественных сил, обита­лище многочисленных духов, а системе телесных духов соответ­ствовала иерархия Небесная. Духи на Небе вели счет добрых и плохих дел и определяли срок жизни человека. Верующим следо­вало соблюдать заповеди и вести добродетельный образ жизни.

195

Суть второго условия достижения бессмертия — «питание тела» — заключалась в соблюдении строжайшей диеты и системы дыхательной гимнастики, привлекающей в организм животвор­ный эфир. Даосы верили в силу заклинаний, талисманов, физи­ческих упражнений, оберегов.
В даосизме прослеживались две струи — простонародная и ари­стократическая. Даосизм окультуренный, связанный с магией и физиогномистикой, привлекал широкие народные массы и час­то б^1л объектом нападок со стороны властей, видевших в них опасность для устоев государства, носителей бунтарско-эгалита-ристских традиций. Эти идеи даосизма питали учение даосских и буддийско-даосских сект и различных тайных обществ. Разрабо­тав учение о Западном рае — обители богини Сиванму, нерож­денной матери и прародительницы всех людей, — даосы выво­дили идею всеобщего равенства. Идеи социальной справедливос­ти с уравнительными тенденциями были особенно популярны, поскольку даосы выступали часто как врачеватели, гадатели и предсказатели.
Образованные верхи более привлекали философские пробле­мы даосизма, в частности его древний культ простоты и есте­ственности. В слиянии с природой обреталась свобода самовыра­жения и выход за рамки официальных норм, открывались новые возможности для творчества. В поисках бессмертия адепты учения прибегали к алхимии, дыхательным упражнениям, медитации.
Учение даосов оказало влияние на развитие алхимии и меди­цины. Сочинения, смысл которых был закрыт для непосвящен­ных, сохранили рецепты лекарств, а также описания свойств металлов и минералов.
Ярким выражением синкретизма стал пантеон даосизма. Дао­сы включали в сонм божеств легендарных правителей, мифичес­ких героев и мудрецов, среди них в первую очередь Хуан-ди и Лао-цзы. Пантеон богов имел свою иерархию. Они обладали лич­ными человеческими качествами и были близки народу по древ­ним преданиям. На равных с богиней Западного рая в пантеон даосизма вошли основатели конфуцианства. К многочисленным даосским божествам причислялись и различные исторические деятели. Но наибольшей популярностью пользовались поборни­ки справедливости и правого дела — восьмерка бессмертных муд­рецов, наделенных чертами людей и волшебников одновременно.
Последователи религиозного даосизма претендовали на пре­вращение своего учения в государственную религию. Даосы раз­работали по подобию буддийского образца свои заповеди, соста­вили список заслуг и проступков добропорядочных подданных. Са-

196

мые суровые кары полагались за государственную измену и бунт. Неудивительно, что в начале династии Тан императоры из рода Ли будучи однофамильцами великого Лао-цзы, вели свое проис­хождение от легендарного основателя даосизма, которого офи­циально обожествили.
Буддизм и проникшие вместе с ним индийские и среднеази­атские влияния привнесли новое дыхание в культуру Китая. Так, на смену плоским рельефам ханьской скульптуры окончательно пришли объемные каменные изваяния Будд и бодисатв, рядовых паломников в пещерн^хх храмах V—VI вв. в Шаньси, Шэньси и Ганьсу, синтезирующих пришлые мотивы с местной традицией. Памятниками буддийской скульптуры и живописи стали Дунь-хуанские пещерные храмы на северо-западе Китая с богатыми фресками, отражающими наряду с религиозными сюжетами жи­вую ткань жизни Китая того времени.
Глубокое проникновение буддизма во все сферы китайской жизни ознаменовалось новшествами в архитектурном творчестве также иного рода. Монотонность пейзажа северной равнины Ки­тая оживилась вертикалями многоэтажных каменных и кирпич­ных буддийских пагод — символом идеи духовного восхождения в беспредельность. «Малая пагода диких гусей» (523 г.) в Хэнани и «Большая пагода гусей» в Шэньси (652 г.) не только запечат­лели памятные вехи распространения буддийского вероучения в Китае, но и стали центром культурного притяжения.
Как и в предшествующую эпоху, шло интенсивное паломни­чество на родину Будды. В 629—645 гг. буддийский монах Сю-аньцзан совершил путешествие через территорию современного Синьцзяна в Среднюю Азию и через Гиндукуш в Северную Индию. В «Записках о западных странах периода великой ди­настии Тан» он рассказал о 128 государствах. Этот труд до сих пор остается ценнейшим источником для изучения истории на­родов Средней Азии и Индии. Дальние путешествия были со­пряжены с большим риском и оказывались под силу лишь целе­устремленным и сильным натурам.
Рост разнообразных контактов, обусловленный распростране­нием буддизма, расширил представления китайцев о мире. Вос­торженный прием встретило в Китае искусство Средней Азии: мелодии, песни и музыкальные инструменты, буйные, темпера­ментные танцы. Художники Западного края снискали славу, изо­бражая полуфантастические для китайцев западные пейзажи, бо­жества, растения, зверей. Широко распространилась в Китае иранская техника полихромной живописи, производившая столь поразительный объемный эффект, что, по отзыву очевидцев, фи­гуры на фресках «словно сходили со стены». С VII в. широко

197

стали распространяться новеллы, повествующие о чудесных дарах и талисманах, преподнесенных двору иноземными посольствами из дальних стран.
Проявлением общего культурного подъема в стране стал и расцвет танской поэзии. В плеяде блестящих поэтов особое мес­то занимает Ли Бо (699—762), за свой талант прозванный «бес­смертным пришельцем с Неба». Ли Бо писал на живом языке, близком духу народных песен «Юэфу». Он чутко вслушивался в биение родной речи, восхищался самобытностью культуры и истории отчизны, вдохновлялся ее природой. Его лирике были присущи естественность, лаконизм и задушевность. Ощущая се­бя одним из «десяти тысяч творений природы», он мог понимать ее голос:
На южном озере
Покой и тишина
И лотос хочет мне
Сказать о чем-то грустном
Чтоб грустью и моя душа б^1ла полна .
Огромный вклад в китайскую поэзию внес Ду Фу (712—770). Творчество поэта так проникновенно выразило эпоху, что его стихи стали называть «поэтической историей». Пожалуй, именно Ду Фу более других поэтов следовал завету Конфуция «излагать, но не создавать», когда словно считывал небесные письмена, превращая их в поэтические строки.
Среди культурных деятелей танского времени вьщелялся поэт и художник, мастер пейзажа Ван Вэй (701—761) с его поэзией, полной картинности, и картинами, полными поэзии. Его твор­чество дало сильный импульс развитию живописи на шелке И на бумаге, а на свитках кисть художника творила не только пейзаж, но и стихи, созвучные ему.
С позиций конфуцианской справедливости, предусматриваю­щей следование во всем «золотой середине», выдающийся поэт Бо Цзюйи (778—846) обличал сборщиков налогов — этих «ша­калов и волков», терзающих разоренных крестьян («сдирают пос­ледний лоскут», «вырывают последний лоскут», когда «колосья зерном еще не успели налиться»).
При императорском дворе поощрялось светское искусство. В стихах и красках мастера прославляли радость земной жизни и веселье. Идеалом женской красоты считалась круглолицая, как луна, знаменитая наложница танского императора Сюань-цзуна Ян Гуйфэй, чью красоту воспевали лучшие поэты Китая.

ГЛАВАVII
КИТАЙВПЕРИОДПРАВЛЕНИЯДИНАСТИИСУН(960-1279)

1. ПОЛИТИКА ПЕРВЫХ СУНСКИХ ИМПЕРАТОРОВ
Возвратить земли, захваченные киданями, сунским властям не удалось, и по размеру новое государство уступало империи Тан. Зато политика основателя дома Сун и его потомков б^зла направлена на упрочение всекитайской власти и на искоренение ярко проявленных в предшествующую танскую эпоху центробеж-н^1х тенденций на местах. Эта ориентированность на внутренние проблемы жизни государства, образно называемая «укреплением ствола и ослаблением ветвей», способствовала тому, что импе­рия Сун была процветающей.
Правда, она не смогла достичь блеска и славы танской динас­тии. Но, помня о плачевном конце своих предшественников, пра­вители династии Сун с самого начала приняли меры по центра­лизации страны. С этой целью они в первую очередь упразднили прежние административные единицы, возглавлявшиеся всевласт­ными военными наместниками, и ввели новое административ­ное деление: теперь все районы подчинялись непосредственно императору. Высшими административными единицами, включая крупные города, стали провинции, делившиеся на области, ок­руга и уезды. Кроме того, выделялись военные округа (местона­хождение военных властей) и инспекции — в местах разработок соли и плавки металлов.
Чтобы урезать полномочия провинциальн^1х чиновников, б^зли созданы параллельные организации, чьи обязанности и права не б^]ли строго очерчены. Деятельность местн^1х властей контроли­ровалась также столичными служащими, наделенными с ними равными правами. Каждые три года провинциальным чиновни­кам предписывалось менять место службы. Местн^те органы ли­шились права самостоятельно принимать решения по гражданс­ким делам.
Перераспределение прав и обязанностей внутри центральных органов, особенно за счет уменьшения полномочий ближайших советников императора — цзайсянов, — также способствовало усилению единодержавной власти. Для лучшего надзора за всеми чиновниками повысили значение контрольных органов инспек­ционной палаты и цензората.

199

Государственный строй империи Сун зиждился на полити­ческих устоях, унаследованных от прежней династии, и новая власть, стремившаяся упрочить свое положение, по традиции об­ращалась к истокам конфуцианства, придавая свою трактовку его первозданной мудрости. Указом императора Конфуций б^]л ка­нонизирован, в его честь сооружались храмы, а его потомки как самые уважаемые подданные пользовались почетом и разнооб­разными льготами.
Приоритет монаршей власти поддерживала и система образо­вания, призванная насаждать официально санкционированную идеологию и основанная на изучении надлежаще отобранных и интерпретированных еще в танское время древних канонов.
Право выдвижения и аттестации чиновников принадлежало исключительно центру. Во время очередн^1х дворцов^1х экзаме­нов, проводившихся раз в три года, преуспевали всего несколь­ко десятков из 700 претендентов. Получившие высшую ученую степень «продвинут^тй муж» (цзиньши) становились кандидатами на занятие важных чиновничьих должностей.
Дублирование звеньев государственного аппарата привело к разрастанию штата служащих. Сунский двор безуспешно пытался сократить непомерно разбухший бюрократический аппарат.
Борьба за централизацию наряду с ослаблением власти на мес­тах сочеталась с попыткой двора опереться на широкие круги чиновничества. Положение в обществе определялось в большей степени должностью и чином, нежели богатством. Наиболее рез­ко выделялась своим привилегированным положением высшая чиновная знать. Императорская власть предоставляла крупн^1м сановникам многочисленн^те льготы. Так, их с^тновья раз в три года (по случаю больших празднеств и торжественных церемо­ний, в дни рождения императора и жертвоприношений) полу­чали назначение или продвигались по службе без экзаменов, лишь за заслуги отцов. При продвижении влиятельного сановника по службе повышали в должности и его многочисленных потомков.
Сложным было положение и в армии, состоявшей в основ­ном из наемников. Она б^зла рассредоточена по всей стране, но подчинялась непосредственно императору. В столице квартирова­ло «войско запретного города», собранное там для охраны сына Неба. Кайфын переполняли бездельничающие воины император­ской гвардии.
В провинции и в округах формировались гарнизоны, коман­диры которых подчинялись местным властям. Войска отличались низкой дисциплиной и слабой подготовкой, вооружения неред­ко не хватало. Границы империи охраняли незначительные войс­ковые части.

200

Снижению боеспособности армии способствовали и ущемле­ние прав командной прослойки, и презрительное отношение гражданских лиц к военным. И хотя численность сунской армии все время увеличивалась (за первые 80 лет существования ди­настии в 6 раз, и на ее содержание пошло 5/6 государственн^хх поступлений), само военное дело было поставлено слабо. Прин­цип «укрепления ствола и ослабления ветвей» привел к тому, что традиционное для Китая возвышение гражданского начала в ущерб военному достигло в сунское время своего апогея. Для этого были свои объективные причины.
К северу от Срединной империи крепли новые молодые го­сударства, основанные кочевниками, и сдерживать их натиск сунский двор оказался не в состоянии. Противостояние китай­ского государства превосходящим его по военной силе государст­венным образованиям северян трагически сказалось на судьбах страны. В итоге усилившееся чжурчжэньское государство Цзинь одержало верх над сунским правителем, и под напором армии чужеземцев он вынужден был вместе со своими придворными бежать из Кайфына, к югу от Янцзы, где в 1127 г. и б^ьла вос­создана власть императорского дома со столицей в Ханчжоу. По­этому в традиционной историографии время правления Сунской династии разделяется на два периода: северный (960—1127) и
южный (1127-1279).
Что касается положения Китая в XI в., то нестабильность внутри страны, при императорском дворе и на местах развива­лась на фоне общего недовольства политикой властей в отно­шении северных соседей.
Сунское правительство, всецело занятое внутренними пробле­мами, с трудом обеспечивало оборону границ и проводило пас­сивную внешнюю политику. Первый сунский император считал главным установление мирных отношений с таким опасным про­тивником, как кидане. Той ,же политике следовали и его пре­емники, постоянно посылая своих представителей к государям Ляо. По договору 1004 г. сунская империя обязалась ежегодно выплачивать киданям огромную дань шелковыми тканями и се­ребром. Для этого потребовалось резко увеличить налоги. По не­которым данным, общая их сумма возросла за первые полвека существования династии в 3,6 раза.
В первой четверти XI в. киданям удалось овладеть севером Хэбэя и прочно обосноваться на Ляодунском полуострове, пре­рвав связь Китая с Кореей В 1024 г. был заключен новый до­говор, согласно которому империя Сун обязалась ежегодно вы­плачивать 300 тыс. штук шелковых тканей и 200 тыс. лянов серебра.

201

В то же время на северо-западе появился новый опасный противник — тангутское государство Западное Ся. Сначала ки­тайские правители считали его своим вассалом. Но когда тангу-ты заняли провинцию Ганьсу и северную часть Шэнси (нa се­веро-западе нынешней Внутренней Монголии), ситуация изме­нилась.
Тангутская культура, во многом воспринявшая влияние ки­тайской, тибетской и уйгурской культур, была самобытна Уже в начале XI в. Западное Ся превратилось в сильную державу, а его правитель Юань Хао в 1038 г. принял титул императора. Ударной силой молодого государства была конница. Изнуритель­ные китайско-тангутские войны шли на протяжении всего XI в. После редких мирных перерывов вновь вспыхивали пограничные конфликты. Вторжения тангутов превратили в пустыню некогда цветущие земли и нанесли серьезный ущерб сельскому хозяйст­ву Китая. Кроме того, активная внешняя политика тангутов мешала торговле по Великому шелковому пути с Индией и Сред­ней Азией. Неоднократные попытки китайцев открыть новый караванный путь через северо-восточный Тибет и Наньшань за­кончились неудачей.
Сунский двор добивался заключения мирных договоров. В 1043 г. по условиям мира с Западным Ся китайская сторо­на согласилась ежегодно уплачивать тангутам 100 тыс. штук шел­ковых тканей и 30 тыс. цзиней чая. Однако и эта попытка не принесла желанного покоя. Взаимоотношения Западного Ся и империи Сун осложнялись также тем, что тангуты часто действо­вали заодно с другим, не менее опасным противником Китая — киданьским государством Ляо.

2. ПОЛОЖЕНИЕ В ДЕРЕВНЕ
Тенденцией к ослаблению государственности была отмечена и аграрная политика сунского правительства. Упорядочить взима­ние налоговых поступлений, чтобы пополнить государственную казну, становилось все затруднительней. В социальной жизни Китая X—XI вв. произошли значительные изменения. Официаль­но в сунское время аграрные отношения по-прежнему регулирова­лись указом Ян Яня (780 г.). Иными словами, земельный налог выплачивался казне дважды в год, чаще всего натурой (рисом, просом, пшеницей, пеньковыми и шелковыми тканями), а норма обложения зависела от местности и исчислялась пропорционально размеру земельного владения. Каждый податный был обязан вы­плачивать в среднем доу (10 литров) зерна с му, при этом тра­диционно основу благосостояния государства составлял земельный

202

фонд из так называемых «народных земель» (минь-тянь), а глав­ными налогоплательщиками выступали самостоятельные хозяе­ва, держатели участков земель размером от 30 до 40 му.
Однако эта важнейшая для казны часть крестьянства — само­стоятельные хозяева-земледельцы — все уменьшалась, а вместе с тем, как то было характерно для династийного цикла, нарастала тенденция усиления крупного землевладения. Его расширение происходило за счет освоения целины и пустошей, вспашки участ­ков в труднодоступных горных районах, но главным образом за счет захвата и купли участков мелких владельцев. Владельцы круп­ных владений чаще всего свободно распоряжались своей землей — передавали ее по наследству, закладывали, продавали. Частных лиц, насильно захватывающих земли, называли «поглотителями».
В перераспределении владений участвовали чиновники всех рангов и званий, купцы, богатые горожане и зажиточные крес­тьяне, военные и ростовщики. Большими земельными массива­ми владели сильные дома — из числа влиятельных сановников и крупных чиновников. Источником расширения их владений были пожалования императора, а также захваты казенных земель {гуань-тянь). Шло сильное сокращение площади казенных земель, вла­дений родственников императора, военных поселений, «долж­ностных» земель, отдаваемых в кормление чиновникам, а также земель храмов, общественных амбаров и учебных заведений. Их обрабатывали сидевшие на них крестьяне, платившие налоги вла­дельцу земли (частично эти земли могли, видимо, сдаваться в аренду на договорных началах).
Посягая на земли казенного фонда и мелких землевладель­цев, новые хозяева разными способами уклонялись от налогов, а нередко и добивались официального от них освобождения. Пере­распределение земли не находило отражения в налоговых спис­ках, и поступления в казну резко падали. По данным некоторых источников, в XI в. казна недополучила налогов с 60—70% пахот­ной площади Власти тщетно пытались ограничить рост крупных владений, и к 1022 г. те занимали уже половину всей обрабатыва­емой в стране площади.
Деревенские богачи, не обладавшие титулами, зажиточные землевладельцы без ученых званий, не обладавшие политичес­кими и экономическими привилегиями, тоже захватывали зем­ли, оказывая нажим на местные власти. Присвоение шло особенно интенсивно, если землевладелец к тому же б^хл ростовщиком: нередко за невозвращение ссуды по большей части рассчитыва­лись имуществом и землей.
Провинциальные чиновники изощренно увеличивали норму налогообложения. Например, на местах при перевозке налоговых

203

поступлений дополнительно взыскивали за «утруску». Самыми разорительными были игра на колебании цен, а также перерас­чет натуральной формы налога в денежную и произвольная за­мена продуктов. Так, однажды «законный» налог возрос вчетве­ро: сначала вдвое — при переводе налога тканями на деньги, а за­тем — при перерасчете их на пшеницу.
Особенно губительными были чрезвычайные поборы на воен­ные нужды и на случай стихийных бедствий. По каждому поводу, например при покупке сельскохозяйственных орудий, земли, при ремонте жилищ, следовало платить косвенные налоги. Много­численными были и подушные налоги, выплачиваемые рисом и деньгами.
Дополнительной причиной ухудшения положения широких слоев населения, в том числе и землевладельцев, являлась и ка­зенная монополия на соль, вино, дрожжи, уксус и особенно на чай. Крайне тяжелы были повинности по обслуживанию казен­ных учреждений: крестьян заставляли быть гонцами, носильщи­ками, стражниками, сторожами, слугами, сопровождавшими транспорт. Даже над лишившимися земли крестьянами тяготели прежние фискальные обязательства.
Бывшие землевладельцы либо превращались в бродяг, либо на кабальных условиях становились арендаторами чужих земель. По мере роста крупных владений категория таких держателей — издольщиков — все увеличивалась. Наиболее многочисленной среди них б^]ла группа кэху — тех, «кто не имел имущества и жил на чужбине». Подавляющее большинство сельских кэху за­носились в списки хозяев-налогоплательщиков и оказывались в их полной зависимости. Казна же, заботясь лишь о налогах, не вмешивалась в эти отношения. Кэху воздел^1вали землю хозяев за долю урожая. Отчуждаемая в пользу владельца земли, она уста­навливалась всегда произвольно' и, как правило, прев^тшала 50% урожая. Нередко кэху принуждали вносить еще и налоги казне и выполнять повинности за их арендодателей.
В малонаселенных районах, где потребность в рабочей силе была велика, передвижение кэху строго ограничивалось. На юге их зависимость была несколько слабее. По сведениям официаль­ных источников, категория кэху составляла 35—40% сельского населения страны, но, вероятно, на деле была еще больше. Не­редко в реестровых книгах крестьяне, потерявшие землю и став­шие кэху, по-прежнему значились как налогоплательщики.
Все меры, предпринятые казной для сохранения слоя мелких владений (различные льготы нуждающимся), оказались тщетными. Рост слоя малоземельн^1х и безземельн^1х арендаторов, тяжесть

204

издольщины резко обострили положение в деревне. Налоговый и ростовщический гнет, все возрастающие расходы на содержание армии и разбухшего чиновничьего аппарата усугубили разорение крестьян и стали причиной массовых выступлений.
В 90-х годах X в. под лозунгом уравнения богатства и беднос­ти разразилось массовое восстание в Сычуани, где концентра­ция земельных богатств в частных руках была особенно вызы­вающей. Как всегда, восставшие выступили против несправедли­вого, с их точки зрения, превышения нормы взимания налога. Во главе с Ван Сянбо, Ли Шунем и Чжан Юем восстали арен­даторы земель, вносившие их владельцам 50—70% урожая и отбы­вающие нелегкие трудовые повинности.
Крестьяне разоряли усадьбы, громили дома местных чиновни-ковк отбирали у богачей запасы зерна, деньги, продовольствие, одежду и все это делили между бедными. К восставшим при­соединялись также торговцы, страдавшие от засилья казенной монополии на производство и торговлю чаем. В 994 г. в Сычуа-ни повстанцы провозгласили государство Великое Шу, а к лету этого же года укрепились на большей части провинции. Но уже к концу 995 г. правительство подавило главные очаги восстания.
Во второй четверти XI в. центр повстанческой борьбы перемес­тился на север. Новым явлением в жизни Китая стали восстания горожан. В 1043 г. в Шаньдуне к восстанию крестьян присоеди­нились воины из частей, посланных на его усмирение, а также жители мелких городов. Повстанцы во главе с Ван Лунем заняли несколько уездов. Горожане и часть провинциальных чиновников вместе с уездными войсками переходили на сторону мятежников. Лишь с большими усилиями восстание было подавлено.
Крупным выступлением (пров. Хэбэй) б^1л отмечен 1047 г. Повстанцы, главным образом ремесленники и мелкий город­ской люд, во главе с Ван Цзе, выходцем из крестьянской бедно­ты, подняли мятеж в окружном г. Бэйчжоу. Они завладели скла­дом оружия, освободили арестованных из тюрьмы и создали свое государство. Чиновники Бэйчжоу стали главными советниками при «ване Восточного спокойствия» — Ван Цзэ. Девизом повстан­ческого войска стало низвержение династии Сун.
Восстание проходило под лозунгом тайного общества буд­дийского толка (связанного с культом будды грядущего — Майт-рейи), проповедующего наступление эры всеобщего счастья и благоденствия.
Повстанцы Бэйчжоу 66 дней отражали штурм регулярной ар­мии. Однако весной 1048 г. восстание было подавлено, а его Руководитель Ван Цзе четвертован. Сам город переименовали в Эньчжоу, чтобы навсегда стереть память о восстании.

205

3. РЕФОРМАТОРСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В 30-80-х ^. XI в.
Напряженность положения на границах, нестабильность внутри страны, связанная с локальными, но упорно нарастающими на­родными восстаниями, привели Китай в середине XI в. к глубо­кому социально-политическому кризису.
Настоятельность и срочность перемен в жизни империи ярко выразил идеолог реформ Фань Чжунъянь (989-1052), утверждав­ший, что «устои государства с каждым днем ветшают, чиновни­ков становится все больше, население страдает, варвары занос­чивы, грабители своевольничают».
Выдвижение реформ осознавалось как следование конфуци­анской традиции, исконно предполагавшей время от времени профилактически оздоравливать общественный организм. Ради того чтобы своевременно поставить заслон хаосу и беспорядку, она освящала реформы, нацеленные на искоренение неизбежно возникавших пороков в функционировании государства.
В поисках средств выхода из создавшегося положения пришли в движение различные слои китайского общества, и прежде всего его образованная элита. Их социальная психология была во мно­гом сходной. С разной долей глубины всех их объединял общий духовный стержень — конфуцианство. Однако гуманная суть, ха­рактерная для древнего учения, все больше извращалась в угоду корыстным интересам правящих верхов страны. В официальной трактовке все более нарастала тенденция выхолащивания кон­фуцианства, исконно учившего искусству общения верхов и ни­зов ради продолжения самой жизни и благополучия всего обще­ства. Теперь оно все более сводилось к идеологии, односторонне утверждавшей незыблемость деспотии, дух раболепства и безус­ловного подчинения старшим и сыну Неба, освобождая при этом последних от их прямых обязанностей.
Представители элиты средневекового китайского общества б^]ли тесно связаны между собой. В большей степени б^зли реали­зованы связи вертикальные, формировавшиеся земляческими, семейно-клановыми, родственн^тми отношениями. Наметившая­ся в экономической жизни тенденция быстрого развития юго-восточных районов усилила противостояние Юга и Севера и при­вела к тому, что и в политике произошло размежевание по зем­ляческому принципу.
Долгое время ближайшее окружение основателя сунского дома составляли выходцы из северных и центральных районов Китая. Правящая группировка ревностно следила, чтобы на высокие должности не допускались «люди с другой стороны реки». Имен­но тогда усилилось соперничество группировок южан и северян.

206

Все более обострялись противоречия между столичной знатью Севера и провинциальными чиновниками Юга. Эта борьба на­шла свое выражение в соперничестве за политическое влияние на императора.
Сначала оппозиционные настроения возникли вдали от им­ператорского дома, где неустанный контроль сына Неба над мыс­лями подданных был менее ощутим. В XI в. наряду с казенными школами, где воспитывались кадры чиновников из высшей слу­жебной знати, б^зло немало и частн^1х училищ. Они создавались, как правило, при книгохранилищах, архивах правительственных учреждений либо при частных библиотеках выдающихся ученых. В стенах такой академии, «питомнике талантов» в Иньтяне (пров. Хэнань), нашли себе прибежище мыслители конфуцианского толка, остро ощущавшие необходимость обновления политичес­кой и духовной жизни страны.
Расцвет академии — этого традиционного д^я китайской куль­туры института передачи знаний от учителя к ученику — был связан с градоначальником г. Иньтяня Ян Шу, создателем област­ного училища. Южанин по происхождению, он на собственном опыте ощутил безраздельную власть столичной правящей груп­пировки при дворе, не допускавшей южан даже на незначитель­ные государственные должности. Именно отсюда впервые про­звучали обращения к императору с просьбой произвести пере­мены в его ближайшем окружении.
Одним из ведущих деятелей оппозиции стал преподаватель академии Фань Чжунъянь, происходивший из некогда родови­той, но обедневшей семьи пров. Цзянсу. По отз^твам современни­ков, он не только вдохновенно «толковал древние каноны, но и часто взволнованно говорил о делах Поднебесной, был отважен и ничего не боялся». Именно Фань Чжунъянь подал доклад из «десяти тысяч иероглифов», изложив в нем мнение о необходи­мости изменить принципы назначения военных и гражданских чиновников в провинции. Реформатор призвал «вытеснить без­дельников, уволить самозванцев, тщательно и строго проводить экзамены». Этот доклад б^]л прежде всего направлен против Люй Ицзяня (978—1044) — ловкого политика, не гнушавшегося под­держки евнухов, который сумел, находясь у власти в течение 10 лет, трижды занять пост цзайсяна.
После длительного соперничества с придворной кликой Фань Чжунъяню и его сторонникам удалось получить посты в цент­ральном административном аппарате. Проекты реформ излага­лись в многочисленных докладах трону, содержащих рекоменда­ции относительно укрепления финансовой и военной мощи го­сударства.

207

Реформаторы, связывая благосостояние государства с процве­танием земледелия, обратились к древнему учению о земледелии (в отличие от торговли и ремесла) как важнейшему источнику финансов^1х поступлений казны. Для преодоления, экономических трудностей Фань Чжунъянь разработал программу ирригацион­ных и мелиоративных работ под контролем казны, а для поощ­рения земледелия рекомендовал уменьшить трудовые повиннос­ти. Чтобы дать сельскому хозяйству дополнительн^те рабочие руки, Фань Чжунъянь предложил урегулировать выполнение повинно­стей в казенных учреждениях. Стремясь сократить расходы на до­рогостоящее войско, он ратовал за восстановление древней системы, позволяющей обеспечивать и вооружать воинов-земле­дельцев за счет общины.
Важной мерой реформатор считал сокращение администра­тивного аппарата. Он подверг критике принцип повышения в должности в зависимости от срока службы, а не от способнос­тей, предложил ограничить незаслуженные привилегии чинов­ной знати, чьи многочисленные потомки ежегодно получали назначения, минуя экзамены. Фань Чжунъянь требовал также пере­смотра системы образования, все больше сводившейся к механи­ческому зазубриванию древних канонов. Реформатор предлагал щедро поощрять и выдвигать чиновников, хорошо разбиравших­ся в земледелии, ирригации, финансах. Ограничение привиле­гий чиновной знати, основанных на праве наследования, и выд­вижение принципа отбора по способностям могли бы увеличить социальную мобильность в обществе и обновить административ­ный аппарат в центре и на местах.
Предложения Фань Чжунъяня, поддержанные его сторонни­ками в серии докладов 1043—1044 гг., встретили сильную оппо­зицию верхов. Потерпев поражение при реорганизации админист­ративного аппарата, идеологи преобразований даже не смогли приступить к осуществлению экономической части своей про­граммы. Яростное сопротивление их противников послужило при­чиной отставки Фань Чжунъяня и его единомышленников.
Кризисное положение в стране, вызвавшее к жизни проекты преобразований, оставалось прежним. Рост народных восстаний, обострение взаимоотношений внутри правящей верхушки, раз­рушительные стихийные бедствия еще больше осложнили комп­лекс проблем, не решенных в 40-х гг. И хотя борьба за реформы на время ослабела, политическая мысль, возбуждаемая нерешен­ными социальными и политическими проблемами, продолжала развиваться.
Властителем дум образованной элиты вскоре становится Ли Гоу (1009-1059), знаменит^тй своими трудами наставник из Цзянси,

208

воспитавший плеяду учеников и разделявший учение цзин цзи. Если у родоначальника этого учения Ван Туна понятие цззин цзи» воплощалось в ценностях этического характера, которые следо­вало заботливо передавать из рода в род будущим поколениям, то Ли Гоу трактовал цзин цзи как необходимость осуществить три главных аспекта плана действий сына Неба по гармонизации об­щества: обогащение государства, усиление армии, успокоение народа.
Особый интерес представляет то, что впервые именно в XI в. традиционное понятие цззин цзи» оказалось связано с «обогаще­нием государства», отчего западное понятие «economy», пришед­шее в Китай в XIX в., б^хло выражено этим традиционным тер­мином, в котором экономическая мысль не вычленялась само­стоятельно, а была лишь одним из аспектов целого.
Взгляды Ли Гоу, «разумевшего цзин цзи ученого», сформули­ровавшего основные этапы последовательной программы действий для склоненного на его сторону правителя, во многом определили плодотворные политические поиски эпохи. Среди крупных деяте­лей, испытавших влияние Ли Гоу, б^хли Ван Аньши (1021—1086) и знаменитый историк Сыма Гуан (1019—1086). Понимая необхо­димость адаптировать структуры и институты общества и госу­дарства к изменившимся условиям, оба — приверженцы реформ — неоднократно подавали доклады трону, но путь решения про­блем понимался ими по-разному. Уже в феврале—мае 1071 г. (а реформы начались в 1068 г.) логика развития преобразований развела по разным дорогам прежних единомышленников Ван Аньши и Сыма Гуана.
Ван Аныпи декларировал необходимость смягчения социальных противоречий в обществе и предложил меры по урегулированию отношений верхов и низов (казны с подданными). Он выступил против засилия крупных владельцев земли, торговцев, ростов­щиков, дестабилизирующих, по его мнению, положение в стране.
Одной из первых проведенных им мер стало упорядочение перевозок в столицу централизованно закупаемого казной зерна в провинции. Чтобы устранить посредничество спекулянтов-рос­товщиков, наживающихся на этой операции, создавался казен­ный фонд зерна для своевременного реагирования на колебания рыночных цен (в связи с сезонными циклами). Тем самым были исключены финансовые потери при его перевозке. Аналогичные цели преследовало и создание казенных амбаров, позволяющих казне выдавать «ссуды под зеленые побеги» в самую трудную для земледельцев весеннюю пору, когда кончались запасы зерна и крестьяне попадали в зависимость от ростовщиков, ссужавших их зерном под высокие проценты (100—200). Отныне, исключая

209

вмешательство ростовщиков, казна предоставляла ссуду на усло­виях 10-20%.
Ван Аньши предложил изменить прежний порядок выполне­ния трудовых повинностей, заменив их денежным налогом. В со­ответствии с земельной реформой были обмерены с целью упо­рядочения налогообложения земли крупных землевладельцев, утаенные от казны. Нововведения проводились и в области тор­говли: мелким торговцам (как и крестьянам) выдавались денеж­ные ссуды с тем, чтобы они смогли противостоять конкуренции крупных торговцев. Вся торговля в стране велась теперь под конт­ролем государства через специально созданные управления.
Много внимания Ван Аньши уделял созданию ополчения на рекрутской основе и учреждению казенных арсеналов.
Хотя интересы ростовщиков, крупных торговцев и крупных земельных собственников оказались ущемлены правительством, население от этого не выиграло. Реформы способствовали усиле­нию центральной администрации и фискального контроля госу­дарства как над крестьянами, так и над мелкими торговцами и ремесленниками. Определяющим в реформах было стремление пополнить доходы казны за счет бесперебойного притока нало­говых поступлений от земледелия и средств, полученных от ка­зенной торговли и ремесла в результате ущемления частного пред­принимательства и частной торговли.
Вождем противников Ван Аньши стал Сыма Гуан, выступав­ший не против реформ вообще, а против политического лидер­ства Ван Аньши. В условиях средневековья борьба, развернувшая­ся вокруг реформ, выливалась в столкновение конкурировавших группировок при императорском дворе. В 1077 г. Ван Аньши в условиях глубоких разногласий в реформаторской группировке был вынужден уйти в отставку, но проведение реформ продол­жалось еще несколько десятилетий.
Идеологи и практики реформ сунской эпохи действовали в традиционных рамках китайской (конфуцианской) политичес­кой культуры: это были преобразования, направленные на гар­монизацию в конфуцианском духе отношений императора и его подданных посредством совершенствования и укрепления суще­ствующей социально-политической структуры. Стабильность этих отношений подрывалась, как полагали реформаторы, прежде всего разного рода крайностями, и в первую очередь чрезмер­ным развитием рыночных отношений, крупного частного земле­владения и частной инициативы, что способствовало ускорению имущественной и социальной дифференциации и тем самым вело к возникновению хаоса и угрозы взрыва, способного разрушить китайскую государственность и нанести урон всему обществу.

210

Реформы Ван Аньши и других реформаторов сунской эпохи (как и реформы Ван Мана за тысячу лет до этого) носили кон­сервативный охранительный характер и в определенной мере ук­репляли Сунское государство, способствуя его культурному и экономическому подъему.
4. НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В РАЗВИТИИ ЭКОНОМИКИ XI-XIH вв
Сунский период стал вехой культурного (в широком смысле этого слова) взлета страны. В процветающем сельском хозяйстве, в эволюции городского организма ясно проявилось расширение культурного горизонта, обогащенного во многом знанием об ок­ружающем мире. Не только появились новшества во всех сферах жизни, но и обозначилась тенденция перенесения центра разви­тия на юг от Янцзы.
Сначала в экономическом аспекте доминировал Север. Еще в начале правления сунской династии власти провели здесь ряд поощрительных мер — распашку целинных земель, рытье колод­цев, осуществление лесопосадок для смягчения последствий сти­хийных бедствий. Поощрялись также отбор семян и скрещивание растений.
Все достижения в сельском хозяйстве были связаны с тради­ционным земледелием — поля вспахивали сохами или мотыга­ми, редко используя мулов и еще реже — лошадей (преимуще­ственно в военном деле). Гидравлические колеса — по крайней мере, там, где не было сильного течения воды, — приводились в движение ногами. О поступательном развитии сельского хозяй­ства свидетельствовала и тенденция постепенного расширения запашки по мере интенсивного освоения Юга. К 1080 г. на юго-востоке сосредоточилось 64 процента всех посевн^хх площадей стра­ны. И недаром народная поговорка тех времен гласила, что «уро­жая, собранного в Цзянсу и в Ху (Чжэцзян, Усин), хватит на всю Поднебесную».
Расширение посевной площади происходило с учетом непре­рывно меняющихся погодных условий. Стихийные бедствия (на­воднения и засухи) были постоянным явлением, и именно от ирригационного строительства в значительной степени зависел Урожай. Начиная уже с XI в. для орошения полей повсеместно использовали подъемное колесо, в конструкцию которого посто­янно вносились усовершенствования. Именно в сунскую эпоху появились новые сорта проса, пшеницы, сои. Особенно знаме­нательным стало распространение высокоурожайного сорта риса, завезенного в Китай из южновьетнамского государства Тьямпа

211

(Чампа, на территории современного Вьетнама). Значительно рас­ширились на юге посадки сахарного тростника. Внедрение и даль­нейшее распространение этих новых для Китая культур итожило плоды его культурного взаимодействия с другими странами. Боль­ше, чем в предшествующую эпоху, стал культивироваться чай. Сна­чала он б^хл известен лишь в приморских районах Гуандуна, Гуан-си, Фуцзяни, а на рубеже XII—XIII вв. стал уже повсеместно произ­растать на юге страны. В XI в. в Китай из Средней Азии и с островов Индийского океана была завезена культура хлопка.
Все плодотворнее шло освоение целины в нижнем течении Янцзы и Хуайхэ, а также в пров. Чжэцзян. Одним из методов расширения обрабатываемой площади стало создание полей, ок­руженных плотинами на месте осушенных озер, болот и речных русел. Высота плотин порой достигала шести метров. На них прокладывались дороги, вдоль которых сажали деревья, защища­ющие от ветра и волн. Для укрепления дамб у их основания выра­щивали тростник и камыш. Вторя изменениям погодных усло­вий, через отверстия в плотинах в случае засухи водой орошали поля, а при наводнении плотины служили защитой от прилива стихии. Все это позволяло на этих рукотворных полях выращивать стабильный урожай риса: в среднем 300 литров с му, а в особо благоприятные годы — 600—700 литров. Такие результаты дости­гались также за счет внедрения различных нововведений. Так, во время посадки рисовой рассады использовали специальные са­лазки, облегчавшие передвижение по полю. Для обрушивания риса и других злаков, а также выжимания растительных масел стали употреблять водяные мельницы и водные прессы. С давних вре­мен крестьяне умело чередовали сорта растений при посеве и выращивали несколько культур одновременно (например», рис и пшеницу), что давало возможность снимать в сезон два урожая. Семена и рассаду риса тщательно отбирали.
Действия китайских земледельцев были природосообразны, они естественно вписывались в природные циклы и вторили ме­стным условиям. Одним из способов адаптации к природному ландшафту, как это запечатлено в «Книге земледелия» (Нун шу), было культивирование террасовых полей по склонам гор. Там же, где были источники воды, сеяли поздний неклейкий рис. И тог­да с помощью водоподъемного колеса, снабженного деревянны­ми черпаками или глиняными кувшинами, вода легко поднима­лась наверх, даже на высокогорные поля. Что касается богарных земель, то там сеяли соответственно просо и пшеницу.
Доведенная до высокой степени искусства культура земледе­лия позволяла китайским крестьянам обрабатывать и засевать зем­ли, отвоеванные у природы. Недаром земледелие традиционно

212

считалось благородным занятием, а конфуцианские ученые по­лагали, что, совершенствуя себя, они должны подражать упор­ству земледельца, заботливо и умело возделывающего ниву. В том же ключе следует рассматривать и уподобление особы императо­ра заботливому пахарю, взращивающему культурное поле Под­небесной и своевременно удаляющему с него сорняки.
Тенденция перенесения центра развития с севера на юг была присуща и городской жизни. Сунское время отмечено ростом го­рода как средоточия культуры, ремесла и торговли. Четче, чем прежде, выявился процесс обособления города от деревни. По­всюду возникали новые и разрастались старинные поселения. Наряду с крупными центрами, такими, как Кайфын, Ханчжоу, Чэнду и Учан, складывались и новые торгово-ремесленные по­сады (чжэнь), выраставшие как «внешние города».
Высокого уровня достигло строительное искусство. Дворцовые постройки и дома знати возводились в два-три этажа. В крупных городах было хорошо налажено городское хозяйство: специаль­ные цехи доставляли воду, чистили город от мусора и нечистот, несли пожарную службу. Это б^гло тем более важно, что в столицах Кайфыне и Ханчжоу жило по несколько сотен тысяч горожан.
В XI в. добыча меди в Китае возросла в 30 раз по сравнению с IX в., а железной руды — в 12 раз. Расширилась добыча свинца, олова, ртути, золота, серебра; совершенствовалась техника плав­ки и обработки металлов. С применением каменного угля и хими­ческих реактивов, а также гидрометаллургическим методом вып­лавлялась медь. Кузнечных дел мастера изготовляли из металла оружие, ножи, гвозди, обручи, посуду. Мастерство сунских про­мысловиков и ремесленников достигло высокого уровня.
Десятками видов шелковых тканей славился Юг. Там же воз­ник уникальный способ ткачества декоративных панно. В XI в. с освоением новой для Китая культуры хлопка появились станки для его очистки и изготовления ткани из хлопковой нити (без примеси льна или конопли). Усовершенствовалась техника про­изводства керамических и фарфоровых изделий. Китай того вре­мени особо славился зеленоватыми или серо-голубыми сосудами (селадонами) и изделиями с причудливым декором сетчатых под-глазурных трещин (кракле).
На улицах города лепились бесчисленные мастерские по изго­товлению одежды и обуви, мебели, домашней утвари, вееров, зонтов, туши для письма, жертвенной утвари, ювелирных изде­лий и т.д.
Основным типом ремесленного предприятия, как и в прежние эпохи, б^1ла мастерская-лавка. Ремесленник, трудившийся здесь вместе с членами своей семьи, подмастерьями и учениками, сам

213

же и сбывал товары. Венецианский купец Марко Поло, посетив­ший Китай в конце XIII в., сообщал, что в мастерских в ремес­ленных кварталах работало 10, а иногда и 40 человек. В сунское время вхождение ремесленников в цехи стало почти обязатель­ным. Государственная казна пыталась приспособить этот инсти­тут в фискальных целях и принуждала объединяться в цехи даже уличных гадателей, водоносов, банщиков и т.п.
В XIII в. в Ханчжоу насчитывалось 414 цехов со своей иерархией. Там, как правило, цехи (ханы) тоже были смешанного типа — торгово-ремесленные. Лишь в таких важных отраслях, как опто­вая торговля рисом и скотом, возникали влиятельные чисто ку­печеские объединения. Членом хана обычно был глава семьи, хотя ремеслом занималась вся семья. Цеховое право регламенти­ровало число подмастерьев и учеников на одно хозяйство, опре­деляло вступительные взносы в цех (равные для всех мастеров), условия работы и ее оплаты, а также цены на готовые изделия. Передача на сторону цеховых секретов запрещалась. В торгово-ремесленных кварталах торговля шла даже ночью. Цех имел соб­ственные праздники и культы, защищал интересы мастеров, по­могал своим в случае болезни или похорон. Старшина и казначеи были обязаны взимать штрафы, отвечали за уплату налогов, вы­полнение казенных заказов и трудовых повинностей.
Ханы обладали лишь некоторым внутренним самоуправлени­ем и находились под неусыпным контролем государства.
Казна упрочила свою монополию на добычу и сбыт металли­ческих руд, соли, на литье монеты, обжиг и продажу древесного угля, на производство и продажу чая, вина, дрожжей, уксуса. Казенные мастерские сосредоточивались в крупных ремесленных пунктах, в местах добычи полезных ископаемых и особенно в столицах Кайфыне и Ханчжоу. Наиболее крупными были ору­жейные, судостроительные, шелкоткацкие мастерские, печатные и монетные дворы, где ремесленники работали на условиях вы­полнения повинностей или принудительного найма. Продукция этих мастерских удовлетворяла потребности императора и выс­шей знати, шла на оснащение армии, в счет уплаты дани чжур-чжэням и киданям и частично на внешний рынок.
С развитием сельского хозяйства и ремесла оживилась и тор­говля. Ежедневно в крупных городах на площадях или у ворот функционировали рынки с разнообразным ассортиментом това­ров первой необходимости. В известные всем горожанам дни от­крывались специализированные рынки по продаже лекарств, угля, риса, лошадей, ювелирных изделий, одежды, конопляной пряжи.
По большим праздникам ярмарки проходили и на территории храмов и монастырей. Кроме того, на внутренних торговых путях

214

и в местах скопления деревенского населения появились поселе­ния городского типа, где на рынках и ярмарках шел бойкий об­мен сельскохозяйственных продуктов на ремесленные. Важную посредническую роль в сбыте изделий ремесла и продуктов зем­леделия выполняли бродячие купцы, что являлось немаловаж­ным в условиях, когда межобластные связи были еще слабы, а движение товаров небольшое.
Вместе с тем рост ремесла й торговли увеличил денежную массу. В стране кроме железных и медных монет вошло в обращение золото и серебро, ходившие в виде слитков. Несмотря на суровые законы, каравшие частных лиц за вывоз монеты, в сопредельных странах широко ходили китайские монеты. В Сунской же импе­рии впервые наряду с металлическими стали применяться и бу­мажные деньги. На рынках действовали меняльные конторы. Спе­циальные маклеры посредничали при найме рабочей силы, а так­же при сделках оптовых продавцов с лавочниками.
Внутренняя торговля — важный источник доходов казны — строго ею контролировалась. Самый крупный кайфынский ры­нок приносил казне годовой доход в 400 тыс. связок монет. Кро­ме налогов со своего дохода ремесленники и торговцы были обя­заны платить казне за землю, арендуемую под лавки, а часть то­варов продавать по низким, установленным властями ценам. О значительном развитии рыночных отношений свидетельствовало и то, что торговля перестала считаться низким занятием для чиновника. Даже члены императорской фамилии получали дохо­ды от содержания торговых домов. Разбогатевшие купцы и ремес­ленники, купив чины, тем самым приближали свой статус к ста­тусу чиновника.
Активизировались и внешние связи Китая. На юге его торгов­ля с Бирмой и Вьетнамом шла по узким горным тропам. С север­ными кочевыми племенами велся обмен на пограничных рынках под контролем казны. Морская торговля осуществлялась через приморские портовые города Цюаньчжоу, Нинбо и Ханчжоу. Как крупнейший торговый центр особо выделялся Гуанчжоу, где жили торговые посредники, прибывшие из Индии, Персии, арабских стран. Иногда численность этих иностранных купцов доходила до 200 тыс. Китайские корабли плавали вдоль Индокитайского по­бережья к странам Южных морей, в Японию и к островам Тихо­го океана. Они везли изысканные шелковые ткани, фарфор, ме­таллические изделия, золото и серебро. В Китай же доставлялись пряности, драгоценности, слоновая кость, благовония, ценная Древесина. С потерей в XII в. земель на севере и окончательным перемещением центра экономической жизни на юго-восток удель­ный вес морской торговли во внешнеторговом обороте значительно

215

возрос. Прочные и устойчивые китайские корабли кроме груза могли брать на борт до 600—700 человек.
Бурный расцвет земледелия и городов свидетельствует о сун-ском времени как о важном этапе развития китайской культуры. Динамичное культурное и экономическое развитие Китая по­зволяет сделать вывод о том, что в начале второго тысячелетия Китай был не только крупнейшей, но и наиболее развитой стра­ной тогдашнего мира. По расчетам В.А. Мельянцева, в танско-сунское время в Китае наблюдался значительный экономичес­кий рост: среднегодовые темпы прироста валового внутреннего продукта равнялись 0,35-0,45% в год, а подушевые — 0,15-0,25%. Причем этот феномен был обусловлен не только вовлечением в производство новых ресурсов (экстенсивное развитие), но и в немалой мере (примерно на 25—30%) действиями интенсивных факторов. Это означало, что в сунское время ВВП в расчете на душу населения в Китае мог достигать 600—700 ам. дол., что выше, чем в других наиболее развитых афро-азиатских странах (Египет — 470-530, Индия — 550-650 ам. дол.) и, по крайней мере, в два раза выше, чем в Западной Европе того времени
(300-350 ам. дол.).
Превосходство Китая в рассматриваемое время имело место не только в сфере производства. Так, по уровню грамотности (20— 30% населения) Китай по меньшей мере на порядок опережал Западную Европу. Отметим также, что именно в сунское время доля занят^1х в сельском хозяйстве снизилась до 2/3 (повторно такие цифры будут только в конце xx в.!), что свидетельствова­ло об успехах урбанизации, о культурной и социально-экономи­ческой зрелости китайского социума. Этот подъем в духовной и материальной сферах — так называемый «сунский феномен» — стал выражением значительных потенций развития традицион­ного общества, высокого взлета его культуры.

5. КУЛЬТУРА В X-XIII вв.
Славу и известность сунской культуре обеспечила не в послед­нюю очередь ее глубокая органичная приверженность древней культурной традиции, зачастую по-новому осмысленной. В част­ности, это ярко проявилось в трех культурных нововведениях сун-ского времени — изобретении пороха, компаса и ксилографии (печатание с резн^1х досок). Принципиальные идеи этих новшеств восходили к древности, но лишь в сунское время они были вос­требованы в новых сферах.
Порох был изобретен в ходе многовековых опытов древних ал­химиков, смешивавших серу и селитру с древесным углем, чтобы

216

получить эликсир бессмертия. В сунском Китае порох применяли ради забавы и развлечений, украшая праздники причудливыми красками фейерверков. Однако есть основание считать, что под­час он использовался и в военном деле.
В 70-х гг. X в. б^1ли изобретены зажигательные стрелы, огнен­ные зажигательные диски и греческий огонь. Кроме того, при осаде городов стали поджигать фитили в начиненных порохом глиняных горшках, чтобы пробивать брешь в толще прежде не­уязвимых для неприятеля стен.
В XIII—XIV вв. секрет пороха проник через Среднюю Азию в Европу и в соседнюю с Китаем Японию.
Большим нововведением в сунское время стало и применение магнитной стрелки. Традиционный китайский компас представ­лял собой железный ковшик на четырехугольном основании (сим­вол двухмерной земли), ручка которого в отличие от стрелки со­временного компаса показывала на юг, где находился источник благодатной силы ян, дарующей жизнь, приносящей в мир вес­ну и живительный свет. Компас, имевший хождение в Китае с XI в., был не только принципиально отличен от современного по своему устройству, но и применялся в совершенно иных це­лях. В древности с его помощью геоманты, познавшие законы «ветра и воды», выбирали места, благоприятные для жилища, разнообразных сооружений, в том числе и погребений.
В сунское время возможности «показывающего на юг» компа­са были востребованы в дальних путешествиях. Применение ком­паса 'в мореплавании, помогавшее преодолеть дальние расстоя­ния, способствовало расширению культурного горизонта и даль­нейшему упрочению культурных и экономических связей с близкими и дальними соседями.
Третье сунское нововведение — искусство ксилографии (кни­гопечатания с помощью резных досок, на которых гравирова­лись иероглифы в зеркальном отражении) — восходило к древ­ней традиционной технике производства печатей на камне и ме­талле. Резные доски были пригодны для долгого хранения и повторного печатания текста.
Все эти новшества стимулировались прежде всего запросами эпохи. Известно, что в 1041—1048 гг. в Китае простолюдин Би Шэн изоб­рел подвижной (наборный) шрифт. Однако ввиду отсутствия в китайской письменности алфавита «живые иероглифы» оказались непрактичными и в отличие от резных досок не прижились. По­добно тому как изобретение печатного станка способствовало расширению культурного горизонта и развитию искусства в За­падной Европе, так и внедрение ксилографии благотворно по­влияло на расширение культурного пространства Китая. Родился

217

принципиально иной в отличие от древнего свитка тип сброшю­рованной книги. Удешевление книжной продукции в значитель­ной степени способствовало росту грамотности. Круг читателей многократно возрос. Открывались казенные и частные типогра­фии, книжные лавки, создавались частные и казенные библио­теки, развивалось школьное образование. В дворцовых книгохра­нилищах шла многообразная работа по' комментированию, изда­нию классических произведений древности и исторических сочинений различных жанров. Рост производства бумаги, расцвет ксилографии, наконец, развитие коммуникаций создали пред­посылки для издания в Кайфыне и Ханчжоу официальной газе­ты «Столичный вестник», информировавшей о событиях с мест.
Следствием общего культурного подъема в стране и расшире­ния знаний, достигнутых на основе преемственности древней традиции, явилось складывание типа цельной личности, орга­нически сочетавшей в одном лице поистине энциклопедические знания и талант художника в широком смысле этого слова. Яр­кой фигурой такого рода б^]л Шэнь Ко (1031—1095), сделавший блестящую карьеру — от провинциального чиновника до чрез­вычайного посланника императорского двора. Широкий круг его интересов распространялся, говоря современным языком, на ас­трономию, географию, теорию музыки, градостроительство, ли­тературу и язык, археологию, общественные науки, военное дело и ирригацию. Свои теоретические изыскания Шэнь Ко успешно внедрял в практику, оставив после себя «Записки Спящей реки» (Мэнси би тань), подытожившие достижения в области естествен­ных наук и техники производства.
В начале XII в. под руководством Чжэн Цяо было написано «Всеобщее обозрение», содержавшее сведения по самым разно­образным отраслям знаний. Цзя Сянь создал труд об искусстве счета, Шао Юн выдвинул теорию развития Вселенной и разра­ботал новые методы лечения болезней.
Прибытие в страну посольств с дипломатическими, культур­ными и торговыми миссиями способствовало расширению по­знания китайцев о дальних и ближайших соседях. Родился новый жанр географических сочинений — описания отдельных местно­стей империи. Для издания работ по медицине был основан осо­бый комитет. Создавались многотомные труды по астрономии, математике, ботанике, теологии. Однако приоритет по-прежне­му оставался за гуманитарными областями знаний.
Важным этапом в развитии конфуцианской политической мысли стало учение «об управлении миром и ради блага народа», трактовавшее положение древних ради насущных задач современ­ности. Ученые исходили из представлений о высокой миссии сына

218

Неба в его усилиях по созданию социальной гармонии государ­ственного организма, намечали пути предотвращения смуты.
Учение об управлении отражало универсализм политической культуры средневековья, вмещавшей такие отрасли знания, как история, экономика, политика, этика, военное дело, проявля­ющиеся лишь как определенная тенденция внутри единого не­дифференцированного цельного знания. Это учение во многом способствовало духовному взлету средневекового общества. Пред­ставители образованных кругов в основном помышляли о благе государства и искренне отождествляли его с интересами народа.
Политическая заостренность была особенно присуща тради­ционно почитаемому занятию — истории. Выдающиеся летопис­цы создавали многотомные труды и новые жанры произведений. Сторонник реформ Оуян Сю, работая над династийными история­ми, доказывал преимущества централизованной монархии, вы­ражая скорбь по поводу бедствий, которые приносят стране меж­доусобицы. Капитальный труд Сыма Гуана по истории Китая, ставший образцом для многих поколений историков, за назида­тельный характер был назван императором «Всепроникающим зерцалом, управлению помогающим», что четко выявило суть понимания истории как важного средства совершенствования человека и социума, исконно присущего китайской культуре. История, мыслимая как продолжение классических канонов, как «всепроникающее зерцало», фокусировала мудрость предков и ретранслировала потомкам достижения (а порой и промахи) ге­роев прошлого. Обращение к истории становилось средством са­мопознания. Своей энергией духа Прошлое не только творило и программировало будущее, но и созидало его.
Пиетет перед древностью проявлялся во всем, в частности в собирании реликвий прошлого. Так, владелец удивительной кол­лекции Оуян Сю (запечатленной им в «Записках о древности» — Цзигулу) не только с огромным тщанием и благоговением со­бирал надписи на каменных стелах (традиционно возводимых в Китае в честь памятных событий), но и, пожалуй, впервые в китайской истории стал сопоставлять эти эпиграфические ис­точники с династийными историями, внося в последние суще­ственные уточнения.
В сунское время в целом усложнилась методика работы над историческими сочинениями, появились элементы исторической критики.
Культурную элиту традиционного Китая составляли яркие личности, нередко сочетавшие в одном лице талант ученых, мыс­лителей, политиков, поэтов. Развивая традиции классической

219

поэзии танского времени, они в высокохудожественных и ярких по силе выражения чувств и тонкости формы стихах проявляли большой интерес к человеческой личности.
Основателем сунской школы стал Оуян Сю — замечательный мастер ритмической прозы и поэзии. Продолжая традиции из­вестного танского ученого и поэта Хань Юя (768-824) и Лю Цзунъюаня (кон. VIII — нач. IX в.) (ориентировавшихся на древ­ний стиль конфуцианских текстов), Оуян Сю возглавил движе­ние за обновление поэзии. Его соратником был Мэй Яочэнь (1002—1060) — последователь танского поэта Ду Фу. Для творче­ства Мэй Яочэня свойственны социальные мотивы, стремление к справедливости. Учениками и последователями Оуян Сю ста­ли Ван Аньши, поэт Су Дунпо и др.
Культура не была монополией исключительно обитателей им­ператорских дворцов и домов высшей знати. Именно в сунский период развивались многообразные жанры литературы. Героями сказаний, театральных представлений становились образованные горожане, купцы, ремесленники, выходцы из различных слоев общества. Атмосфера городской жизни с ее шумными зрелища­ми, скоморошными представлениями, нравоучительными теат­рализованными повествованиями сказителей питала влиятельное течение в литературе, представленное новым ее жанром — го­родской средневековой повестью хуабэнь. Искусство популярных народных рассказчиков пользовалось такой всенародной любовью, что их приглашали даже в императорский дворец.
В X—XIII вв. традиционная китайская живопись вступила в свой золотой век. Именно тогда возникла Академия живописи, собрав­шая лучших мастеров кисти. Ведущим художественным жанром стал пейзаж, непревзойденным мастером которого был Го Си (1020—1090). Живописные свитки, пронизанные идеями единства человека с природой, выражали, скорее, настрой художника, а не саму реальность.
Чтобы насладиться творениями мастеров, время от времени их доставали из деревянных изящных футляров, и доставали имен­но тот свиток, который более всего гармонировал с душевным состоянием его владельца и временем года.

6. СУНСКОЕ НЕОКОНФУЦИАНСТВО (XI-XIII вв.)
Широкое распространение чужеземного для Китая буддизма и рост популярности исконно китайского даосизма со всей очевид­ностью обнаружили кризис классического конфуцианства и не­обходимость реформирования этой древней мудрости. Это и было

220

сделано усилиями учителей сунского периода — Чжоу Дуньи (1007-1073), Шао Юна (1011-1077), Чжан Цзая (1020-1078),
Чэн И (1033—1107), Чэн Хао (1032—1085) и самого великого из них– Чжу Си (1130-1200).
Движение за новое толкование конфуцианских канонов (на­чатое еще в танское время) в XI—XIII вв. привело к обновлению древнего учения. На основе восстановления аутентичного конфу­цианства шло его углубленное переосмысление с позиций, при­сущих в большей степени буддизму и даосизму. Своеобразным ответом на их вызов стало творчество Чжоу Дуньи. В «Изъясне­нии плана Великого предела» (Тай цзи тушо) философ емко выразил представление о строении Вселенной и концептуально по-новому описал процесс космогенеза. Он понимал его как следствие разворачивания принципа предельности (тай цзи), за­ключающего в себе некую программу космических трансформа­ций: Великий предел, порождающий все многообразие мира (два начала — инь и ян, пять первоэлементов, четыре времени года и «тьму вещей», добро и зло, пять аспектов добродетели и т.д.), Чжоу Дуньи соотнес с понятием Беспредельного, или Неисчер­паемой первозданности, пределом отсутствия (небытия), восхо­дящим к «Даодэ-цзину».
В концепции кругооборота жизни мыслитель особо выделил понятие нравственно-мироустроительного закона — принципа ли (отсюда одно из названий неоконфуцианства — лисюэ). Тем са­мым основанную на важнейших конфуцианских категориях свою универсальную (от космологии до этики, чрезвычайно строй­ную, построенную на «Ицзине») систему Чжоу Дуньи обогатил даосско-буддийской проблематикой. В русле этих же представле­ний он полагал необходимым следовать закономерностям Космо­са и в общественной жизни.
Взгляды Чжоу Дуньи во многом были близки Шао Юну — автору труда «Свыше представленное управление (гармонизация) миром» (Хуан цзи цзинши). Разработав учение «о числах и об­разах», воплощенных в триграммах и гексаграммах, Шао Юн видел в «Великом пределе» (некоем графике мирового процес­са, отождествляемом им с дао) выражение идеального поряд­ка, космических трансформаций, возникших раньше Неба и Земли.
На основе синтеза даосских космогонических представлений и учения Мэн-цзы (IV—III вв. до н.э.) о познании и самоусовер­шенствовании как условиях упорядочения Поднебесной Шоа Юн создал целостное учение о структуре Вселенной, единосущной сознанию и психике человека. Он идентифицировал сердце с «Ве­ликим пределом» и дао, а учение о прежденебесном — с «законом

221

сердца». Под влиянием буддизма Шао Юн разработал также кон­цепцию космических циклов, обусловливающих развитие всего сущего, в том числе человека.
Идеи Чжоу Дуньи развивали также его последователи и уче­ники братья Чэн. Чэн Хао (1032—1085) вслед за своим учителем утверждал, что «искреннее сердце», тождественное Небу как выс­шему природному началу, есть проявление универсального прин­ципа. Разрабатывая онтологию своего учения, мыслитель утверж­дал, что сердце, постигшее гуманность (в таких его аспектах, как долг-справедливость и ритуал — ли, мудрость-знание — чжи и доверие — синь), в состоянии органично слиться с миром (не членимым на внутреннее и внешнее). Отсюда Чэн Хао выдвигал первостепенной задачей процесса обучения познание гуманности.
В учении младшего брата Чэн Хао — Чэн И (1033—1107) — категория принципа-ли выступала в качестве структурообразую­щего начала, единого для всей Поднебесной: как утверждал мыс­литель, «принцип одной вещи тождествен принципу тьмы вещей». Так, относительно природы Неба принцип-ли выполняет функ­ции предопределения (мин), а в отношении человека — функции его индивидуальной природы (син). Чэн И фактически отождеств­лял дао с принципом, обусловливающим взаимопревращение двух начал, достигающих предела. Он сопрягал понятие принципа с категорией Великой пустоты, усматривая в ней высшее и полное его проявление. Мыслитель делал акцент на первичности универ­сального принципа и распространял его действие на социальную сферу. В этом контексте Чэн И приходил к выводу о справедливо­сти иерархического устройства общества (деления на выше– и нижестоящих), единого для природы, и человечества.
Чжан Цзай (1020 —1078) развивал представления об универ­сальности и справедливости Небесного повеления, которое сле­дует воспринимать «радостно» и «спокойно». Согласные со все­общим миропорядком справедливы, по мнению мыслителя, и отношения в обществе, построенные по аналогии с Космосом.
Чжан Цзай подверг резкой критике даосские и буддийские трактовки таких понятий, как «пустота», их представление о со­знании как источнике феноменального мира, а также их теорию познания мира. Свое учение он сводил к зависимости знания от чувственного восприятия «вещей», которое рождается посредством контакта духовной, внутренней субстанции человека с внешним миром.
Обобщение взглядов своих предшественников, в особенности братьев Чэн, осуществил Чжу Си. Если они, выступая в разной мере и по разным поводам с критикой буддизма и даосизма, уже произвели, каждый по-своему, синтез древнего конфуцианства с учением своих оппонентов, заимствуя их космогонические постро-

222

ения и философские спекуляции, то Чжу Си придал неоконфуци­анству универсальный и систематизированный характер. Учение приобрело ярко выраженную этическую интерпретацию, а доми­нанта неоконфуцианства оберну­

лась этическим универсализмом: любой аспект бытия трактовался в Моральных категориях, единых для Космоса и общества. Тем са­мым было снято противоречие между даосско-буддийской куль­турой и конфуцианством в трак­товке характера общения приро­ды и человека как двух сторон единого мира.
Подводя итоги своим искани­ям, Чжу Си утвердил тезис о вечности первопринципа — ли, неразрывно связанного с катего­рией ци. В доктрине всеобщнос­

ти и единства космологических

и моральных принципов Чжу Си сделал упор на проблемы натуры человека, этики и любви. В от­

Чжу Си
(философ времен династии Сун, 1130-1200)

личие от буддизма, искавшего пу­ти к идентификации индивидуума с абсолютом, он проповедо­вал могущество человеческих знаний. Утверждая, что сущность знания — в «постижении вещей», Чжу Си трактовал это положе­ние в духе чань-буддизма: постичь истину возможно вследствие интуитивного озарения и внезапного просветления.
В 1241 г. Чжу Си причислили к величайшим конфуциан­ским авторитетам, а с 1313 г. неоконфуцианство уже в форме чжусианства официально включили в систему государственных экзаменов на получение ученых степеней.
Как нередко бывало в истории, выработанные в противостоя­нии с соперничающими учениями первоначально свежие и ори­гинальные мысли с возведением их в абсолютные истины стали со временем жесткой догмой. Многие идеи Чжу Си легли впо­следствии в основу имперской идеологии и стали служить укреп­лению незыблемых общественных порядков.

7. НАШЕСТВИЕ ЧЖУРЧЖЭНЕЙ

Проведение преобразований, направленных на устранение со­трясавшего страну жесткого кризиса и спасших династию от

223

краха, не смогло, однако, решить острейших проблем внутри– и внешнеполитического характера. По-прежнему, чтобы сохранить мир на границе, приходилось выплачивать дань северным сосе­дям. Кроме того, в 20—30-е гг. XII в. повстанческое движение вновь охватило юг и центр Китая. В восстании в Чжэцзяне в 1120—1122 гг. участвовало более 1 млн человек. Недовольство порядками империи подогревалось проповедью тайной органи­зации «Учение о свете» с элементами манихейских, буддийских и даосских верований. Поводом к выступлению послужил пра­вительственный указ об обложении налогом традиционных про­мыслов, связанных с разработкой в горах мрамора, резьбой по дереву и камню, выращиванием ценных пород деревьев, что приносило местным жителям дополнительный доход.
Вождь восставших Фан Ла — состоятельный хозяин и владе­лец участка лаковых деревьев — в своих воззваниях обличал рас­точительность и продажность властей. Но особенно резко он вы­ступил против выплаты дани киданям и тангутам. Повстанцы по­лучали поддержку в деревнях и городах 14 округов Чжэцзяна, Аньхуэя и Цзянси. В 1121г. они овладели Ханчжоу. В длитель­ной упорной борьбе восстание было с трудом подавлено.
Одновременно с восстанием в Чжэцзяне в провинциях Хэбэй, Хэнань, Шаньдун, на севере Цзянсу и в Аньхуэе действовали повстанческие армии Сун Цзяна и 36 его соратников. В их рядах сражались крестьяне и арендаторы, рыбаки и матросы, бродяги и мелкие чиновники, монахи и торговцы. Восстание, охватившее столичную провинцию Хэнань, представляло особенную опас­ность для властей. Тайными убежищами повстанцев стали остров­ки, затерявшиеся среди озер и болот. История этого движения, паролем которого было «Все люди — братья», запечатлена не только в фольклоре, но и стала темой популярного романа «Реч­ные заводи» Ши Найаня (XIV в.).
Китайское правительство, обеспокоенное народными выступ­лениями и испытывающее огромные финансовые трудности в связи с уплатой дани, начало переговоры с чжурчжэнями. Эти племена, обитавшие на северо-восточной границе Китая, зани­мались скотоводством, охотой и издавна торговали с Китаем, доставляя в обмен на шелк, железо и оружие своих лошадей, ко­жи, соболей, корень женьшеня и речной жемчуг. Но после того как государство киданей Ляо подчинило чжурчжэней, их связи с Китаем затруднились. Разложение первобытно-общинного строя у чжурчжэней привело к длительной внутренней борьбе и воз­никновению протогосударственного образования. Власть захвати­ла племенная аристократия. Ее вождь Агуда в 1115 г. был провоз­глашен императором государства Цзинь (Золотое) (1115—1234).

224

Чжурчжэни начали войну против империи Ляо, к тому време­ни значительно ослабевшей. В 1120 г. сунский двор, увидев в чжурчжэнях союзника в борьбе с киданями, заключил с ними военное соглашение против Ляо.
В 1115—1125 гг. чжурчжэни разгромили империю Ляо. Боль­шинство киданей подверглось истреблению. Спасаясь от завоева­телей, отдельные отряды киданей и ранее подвластных им племен ушли на запад, где в районе Иссык-Куля основали государство кара-киданей Западное Ляо (1124—1211).
В войне обнаружилась слабость сунского двора и его войск. Воспользовавшись этим, чжурчжэни, одолев киданей, вторглись в северокитайские земли. Весной 1126 г. их конница приблизи­лась к Хуанхэ и стала угрожать Кайфыну.
При императорском дворе одержали верх сторонники заклю­чения мира с Цзинь ценой передачи чжурчжэням земель к севе­ру от Хуанхэ. Это вызвало возмущение части горожан и чинов­ников, их поддержали рядовые ремесленники и торговцы, под­мастерья и жители окрестных деревень. На ведущих постах при дворе оказались сторонники отпора чжурчжэням. Против непри­ятеля б^1ли высланы войска. Однако вскоре ситуация измени­лась. Сунский двор приостановил военные приготовления для борьбы с чжурчжэнями и начал переговоры с цзиньскими пол­ководцами. В 1127 г. чжурчжэни вновь подступили к Кайфыну и захватили его. Император отправился в стан противника про­сить мира, но был взят в плен. Чжурчжэни устремились на юг. Продвигаясь по Великому каналу, они сожгли г. Янчжоу. Затем чжурчжэньские конники переправились в лодках на южный берег Янцзы.
С захватом Кайфына цзиньская верхушка, учитывая недоста­ток политического опыта управления ханьцами и уязвимость своей военной мощи, решила укрепиться севернее Хуанхэ, а к югу от нее в 1127 г. временно создала зависимое от Цзинь государство во главе с бывшим сунским чиновником. Однако это государствен­ное образование, призванное стать оплотом чжурчжэней при завоевании юга Китая, вскоре рухнуло. В том же году на юге была воссоздана власть дома Сун. После долгих скитаний импера­торский двор с одним из сыновей сунского правителя обосновал­ся в Ханчжоу, ставшем на полтора столетия южной столицей ди­настии (1127—1279). Здесь под защитой мощных потоков Янцзы сунский двор чувствовал себя в относительной безопасности.
Но положение в стране не было стабильным. Свидетельством этому стало и вспыхнувшее в 1130—1135 гг. в Хунани и Хубэе восстание во главе с Чжун Сяном. Его более 20 лет готовила даос­ская секта, чье учение — так называемый «новый закон», — осуж­давшее социальное неравенство, пало на благодатную почву. И без

225

8-. 524

того взрывоопасная обстановка, порожденная превышением на­логовой нормы (что выглядело несправедливостью в глазах зем­ледельцев), усугублялась еще и тем, что в связи с вторжением цзиньских войск сунские власти ввели дополнительные поборы. К тому же население стало все больше подвергаться грабежу лю­бителями легкой наживы — дезертирами из регулярной армии. Восставшие, "защищая население, вскоре испытали на себе по­следствия нашествия чжурчжэньских войск. В этой обостренной ситуации, перейдя к крайним мерам, они стали предавать огню провинциальные канцелярии, монастыри и кумирни, дома бога­чей, убивать особо ненавистных им чиновников, купцов и мона­хов. Восстание охватило 21 уезд, а повстанческая армия насчиты­вала свыше 400 тыс. Один из вождей, обличавший порочность сунского законодательства, провозгласил «равенство знатных и простых, уравнение бедных и богатых». Повстанцы создали цар­ство Чу, пытаясь на практике воплотить свои идеалы о справедли­вом общественном устройстве. Они упразднили повинности и по­дати, а все имущество пытались делить поровну. Выступив против чжурчжэней, крестьянские предводители встали на защиту роди­ны. В условиях, когда значительная часть ханьского этноса уже в который раз в китайской истории оказалась в рамках враждебного ему государства, граница двух империй — Цзинь и Сун — еще не была установлена и шло постоянное противоборство двух армий.
В Хэнани, Шаньдуне, Шаньси чжурчжэни встретили сильный отпор. Вынужденные отойти сначала на север, они тем не менее продолжали свое продвижение.
В 1130—1137 гг. для борьбы с Сунами чжурчжэни создали на территории современных провинций Шаньдун, Хэнань, Шань-си, а также на севере Аньхуэя и Цзинси буферное государство Ци и направили основной удар на главную базу Сун в нижнем течении Янцзы. В это время при южносунском дворе шли долгие споры о судьбах китайских земель, захваченных Цзинь.
Падение северосунской столицы, потеря своих исконных земель и, наконец, вынужденное бегство сына Неба от северных варваров воспринимались всеми слоями китайского этноса как националь­ное унижение. В патриотическом антицзиньском порьше слились два потока сопротивления: народные ополчения, созданные еще в XI в. в ходе реформ Ван Аньши, и регулярная сунская армия. Среди ре­шительно настроенных на бескомпромиссную борьбу с чжурчжэ-нями особо выделялся военачальник, уроженец Хэнани Юэ Фэй (1103—1141), прославившийся победами над врагом. Но когда в 1136 г. государство Цзинь завязало отношения с южносунским двором, китайская сторона откликнулась на предложение вступить в пере­говоры. При дворе победила группировка, настаивающая на за-

226

ключении мира с северным противником, что было продиктова­но осознанием реального соотношения сил: империя не могла продолжать ведение военных кампаний, а казна с трудом выдер­живала бремя расходов.
В 1135—1136 гг. на пост первого министра назначили сторонни­ка мирных переговоров Цинь Гуя. Сына Неба все более беспокои­ла возможность военного сепаратизма в стране. Военачальники, в том числе Юэ Фэй, которым б^хло велено прекратить военные действия, стали, по мнению двора, проявлять чрезмерное свое­волие и могли в дальнейшем легко выйти из-под контроля двора. Войско Юэ Фэя нанесло чжурчжэням ряд серьезных поражений в Северном Китае. Но вскоре пришел указ, требовавший от Юэ Фэя срочно явиться в столицу, а армию — отвести. В 1141 г., по прибытии полководца в Ханчжоу, его заключили в тюрьму и тайно казнили.
В 1142 г. после длительных войн и сложных дипломатических переговоров между государствами был заключен мирный договор. Сунский император признал себя вассалом цзиньского правителя и обязался выплачивать ежегодную дань — 300 тыс. кусков шелка и 300 тыс. слитков серебра. Граница между империями устанавлива­лась по р. Хуайшуй, в междуречье Хуанхэ и Янцзы. Сунский двор признал права чжурчжэней на захваченные ими китайские земли. Подобные же договоры были заключены в 1164—1168 гг. и 1208 г.
По оценке некоторых исследователей, неблагоприятные из­менения в расстановке сил между Сун и Цзинь пробили брешь в традиционной внешнеполитической доктрине Китая и сильно из­менили представления китайцев о соседях: Сунская империя те­перь не могла претендовать на признание ее всеобъемлющей Под­небесной и оказалась лишь одним из государств в ряду других, в том числе империи Цзинь. Правда, это не совсем так. Исконное противопоставление Китая всем другим странам с глубокой древ­ности было основано прежде всего на осознании ценности его культуры, в основе своей склонной к компромиссам во имя дос­тижения гармонии и жизни, что в принципе противопоказано конфликтам. Именно в этом был «запас прочности», устойчиво­сти китайской государственности. Иными словами, Китай был велик не своим могуществом, а культурой (что прежде, как пра­вило, совпадало), позволявшей гармонизировать отношения в любых ситуациях. В неблагоприятных условиях как бы приходило «второе дыхание» и изыскивались новые формы общения с парт­нером, позволявшие Китаю не «терять лица». В данном случае дань оформлялась как «ежегодные приношения» подарков (в виде шелка и серебра) агрессивным и заносчивым варварам, что вре­менно разряжало напряженность и давало возможность выживать обеим сторонам.

227

Память о доблестном патриоте, но слабом политике Юэ Фэе продолжала жить в народе. Спустя 60 лет после казни полководца ему посмертно присвоили высокий титул и воздвигнули храм в его честь. Юэ Фэй стал героем народных преданий, песен и теат­ральных представлений Что же касается Цинь Гуя, в сущности, талантливого дипломата и трезвого политика, реально осозна­вавшего превосходство сил противника и обеспечившего Китаю долгие годы мирного процветания, то он в сознании народных масс стал символом продажного сановника. Ортодоксальной ис­ториографией, не знавшей полутонов, Цинь Гуй был заклеймен «изменником» за «позорный» мир с варварами.
Реформы XI в и мирное урегулирование взаимоотношений с чжурчжэнями в XII в позволили сунскому Китаю, пусть терри­ториально весьма ограниченному, просуществовать еще свыше столетия Южносунская империя со столицей в великолепном го­роде Ханчжоу стала центром дальневосточной государственнос­ти и культуры. Надолго обезопасив себя от вторжений с севера, Южный Китай развивался быстрыми темпами и превратился в богатое и процветающее государство
Блеск его высокой культуры, достигшей своего апогея в пе­риод правления южносунских императоров, отражает едва ли не наивысший расцвет средневекового китайского государства. Од­нако над южносунским Китаем с XIII в. вновь стали сгущаться тучи. Нависла очередная опасность с Севера. На сей раз угрожали монголы, сравнительно легко разгромившие чжурчжэней и уст­ремившие свой взор на богатый и процветающий Южный Китай. В противостоянии монголам прошел едва ли не весь XIII век, завершившийся крушением южносунской империи и воцарени­ем в стране новой династии Юань, основанной монгольскими завоевателями.

ГЛАВА VIII
КИТАЙ В ЭПОХУ ПРАВЛЕНИЯ ДИНАСТИИ ЮАНЬ (1271-1368)

1. ЗАВОЕВАНИЕ КИТАЯ МОНГОЛАМИ
В XII в. на территории современного Китая сосуществовали четыре государства, на севере — чжурчжэньская империя Цзинь, на северо-западе — тангутское государство Западное Ся, на юге — Южносунская империя и государственное образование Наньчжао (Дали) в Юньнани.
Эта расстановка сил стала итогом иноземных вторжений ко­чевых племен, обосновавшихся на китайских землях. Единого Китая уже не было Более того, когда в начале XIII в. над страной нависла опасность монгольского завоевания, каждое из государств оказалось крайне ослабленным внутренними неурядицами и было не в состоянии отстоять свою независимость
У северных границ Китая племена, состоявшие из татар, тай-чжиутов, кереитов, найманов, меркитов, известные в дальней­шем как монголы, появились в начале XIII в Еще в середине XII столетия они кочевали на территории современной МНР, в верх­нем течении р Хэйлунцзян и в степях, окружающих озеро Байкал.
Природные условия мест обитания монголов обусловили за­нятие кочевым скотоводством, выделившимся из первобытного комплекса земледельческо-скотоводческо-охотничьего хозяйства. В поисках пастбищ, богатых травой и водой, пригодных для вы­паса крупного и мелкого рогатого скота, а также лошадей, мон­гольские Племена кочевали по бескрайним просторам Великой степи. Домашние животные снабжали кочевников продуктами питания. Из шерсти выделывался войлок — строительный мате­риал для юрт, из кожи изготовлялись обувь и предметы домаш­него обихода. Ремесленная продукция шла на внутреннее потреб­ление, в то время как скот обменивался на необходимые кочев­никам продукты земледелия и городского ремесла оседлых соседей. Значение этой торговли было тем более весомым, чем более мно­гоотраслевым становилось кочевое скотоводство. Развитие мон­гольского общества во многом стимулировалось связями с Кита­ем. Так, именно оттуда в монгольские степи проникали изделия из железа Опыт кузнечных дел мастеров Китая, примененный монголами для изготовления оружия, был применен ими в борь­бе за пастбища и рабов

229

Центральной фигурой монгольского общества были лично сво­бодные араты. В условиях экстенсивного кочевого скотоводства эти рядовые кочевники пасли скот, занимались стрижкой овец, изготовляли традиционные ковры, необходимые в каждой юрте. В их хозяйстве порой использовался труд обращенных в рабство военнопленных.
В кочевом обществе монголов со временем произошла значи­тельная трансформация. Первоначально свято соблюдались тра­диции родовой общины. Так, например, во время постоянного кочевья все население рода на стоянках располагалось по кругу вокруг юрты родового старейшины, составляя тем самым свое­образный лагерь-курень. Именно эта традиция пространственной организации социума помогала выжить в трудных, порой опас­ных для жизни степных условиях, когда сообщество кочевников было еще недостаточно развито и нуждалось в постоянном со­трудничестве всех его членов. Начиная же с конца XII в. с ростом имущественного неравенства монголы стали кочевать аилами, т.е. небольшими семейными группами, связанными узами кровного родства. С разложением рода в ходе длительной борьбы за власть складывались первые племенные союзы, во главе которых стоя­ли наследственные правители, выражавшие волю племенной зна­ти — нойонов, людей «белой кости».
Среди глав родов особенно возвысился Есугэй-батур (из рода Борджигин), кочевавший в степных просторах к востоку и северу от Улан-Батора и ставший вождем-каганом мощного рода — пле­менного объединения. Преемником Есугэй-батура стал его сын Темучин. Унаследовав воинственный характер отца, он постепенно подчинил себе земли на Западе — до Алтайского хребта и на Востоке — до верховья Хэйлунцзяна, объединив почти всю тер­риторию современной Монголии. В 1203 г. ему удалось одержать верх над своими политическими соперниками — ханом Джаму-ху, а затем и над Ван-ханом.
В 1206 г. на съезде нойонов — курултае — Темучин был про­возглашен всемонгольским повелителем под именем Чингис-хана (ок. 1155—1227). Он назвал свое государство монгольским и сразу же начал завоевательные походы. Была принята так называемая Яса Чингис-хана, узаконившая захватнические войны как образ жизни монголов. В этом ставшем повседневным для них занятии центральная роль отводилась конному войску, закаленному по­стоянной кочевой жизнью.
Ярко выраженный военный образ жизни монголов породил своеобразный институт нукерства — вооруженных дружинников на службе нойонов, комплектовавшихся по преимуществу из ро-доплеменной знати. Из этих родовых дружин создавались воору-

230

женные силы монголов, скрепленные кровными родовыми свя­зями и возглавляемые испытанными в долгих изнурительных по­ходах руководителями. Кроме того, покоренные народы нередко вливались в войска, усиливая мощь монгольской армии.
Захватнические войны начались с нашествия монголов в 1209 г. на государство Западное Ся. Тангуты были вынуждены не только признать себя вассалами Чингис-хана, но и выступить на стороне монголов в борьбе против чжурчжэньской империи Цзинь. В этих условиях на сторону Чингис-хана перешло и южносунское правительство: пытаясь воспользоваться ситуацией, оно прекратило выплачивать дань чжурчжэням и заключило со­глашение с Чингис-ханом. Между тем монголы стали активно устанавливать свою власть над Северным Китаем. В 1210 г. они вторглись в пределы государства Цзинь (в пров. Шаньси).
В конце XII — начале XIII в. в империи Цзинь произошли большие изменения. Часть чжурчжэней стала вести оседлый об­раз жизни и заниматься земледелием. Процесс размежевания в чжурчжэньском этносе резко обострил противоречия внутри него. Утрата монолитного единства и прежней боеспособности стала одной из причин поражения чжурчжэней в войне с монголами. В 1215 г. Чингис-хан после длительной осады овладел Пекином. Его полководцы повели свои войска в Шаньдун. Затем часть войск двинулась на северо-восток в направлении Кореи. Но глав­ные силы монгольского войска вернулись на родину, откуда в 1218 г. начали поход на Запад. В 1218 г., овладев прежними зем­лями Западного Ляо, монголы вышли к границам Хорезмского государства в Средней Азии.
В 1217 г. Чингис-хан снова напал на Западное Ся, а затем восемь лет спустя начал решающее наступление на тангутов, учинив им кровавый погром. Завоевание монголами Западного Ся закончилось в 1227 г. Тангутов вырезали почти поголовно. В их уничтожении участвовал сам Чингис-хан. Возвращаясь домой из этого похода, Чингис-хан умер. Монгольское государство вре­менно возглавил его младший сын Тулуй.
В 1229 г. великим ханом был провозглашен третий сын Чин-гис-хана Угэдэй. Столицей империи стал Каракорум (к юго-за­паду от современного Улан-Батора).
Затем монгольская конница направилась к югу от Великой китайской стены, захватывая земли, оставшиеся под властью чжурчжэней. Именно в это трудное для государствав Цзинь вре­мя Угэдэй заключил античжурчжэньский военный союз с южно-сунским императором, посулив ему земли Хэнани. Идя на этот союз, китайское правительство рассчитывало с помощью монго­лов разгромить давних врагов — чжурчжэней и вернуть захва-

231

ченные ими земли. Однако этим надеждам не суждено было сбыться.
Война в Северном Китае продолжалась до 1234 г. и закончи­лась полным разгромом чжурчжэньского царства. Страна была страшно опустошена. Едва закончив войну с чжурчжэнями, мон­гольские ханы развязали военные действия против южных Су-нов, расторгнув договор с ними. Началась ожесточенная война, длившаяся около столетия. Когда монгольские войска в 1235 г. вторглись в пределы Сунской империи, они встретили ожесто­ченный отпор населения. Осажденные города упорно защища­лись. В 1251 г. было решено послать в Китай большое войско во главе с Хубилаем. В одном из походов участвовал великий хан Мункэ, который погиб в Сычуани.
Начиная с 1257 г. монголы наступали на Южносунскую им­перию с разных сторон, особенно после того, как их войска про­шли к фаницам Дайвьета и подчинили себе Тибет и государст­во Наньчжао. Однако занять южнокитайскую столицу Ханчжоу монголам удалось лишь в 1276 г. Но и после этого отряды ки­тайских добровольцев продолжали сражаться. Ожесточенное со­противление захватчикам оказывала, в частности, армия во главе с крупным сановником Вэнь Тяньсяном (1236—1282).
После длительной обороны в Цзянси в 1276 г. Вэнь Тяньсян потерпел поражение и попал в плен. Службе Хубилаю он пред­почел смертную казнь. Патриотические стихи и песни, создан­ные им в заключении, получили широкую известность. В 1280 г. в боях на море монголы разгромили остатки китайских войск.
2. ПОД ВЛАСТЬЮ МОНГОЛЬСКОЙ ИМПЕРИИ
Несмотря на долгое и стойкое сопротивление, впервые в своей истории весь Китай оказался под властью иноземных завоевате­лей. Более того, он вошел в состав гигантской Монгольской им­перии, охватившей сопредельные с Китаем территории и прос­тиравшейся вплоть до Передней Азии и приднепровских степей.
Претендуя на универсальный и даже вселенский характер своей державы, монгольские правители дали ей китайское название Юань, означавшее «первоначальное творение мира». Порвав со своим кочевым прошлым, монголы перенесли свою столицу из Каракорума в Пекин.
Перед новым правительством встала сложная задача утвердить­ся на троне в стране чуждой монголам древней культуры, веками созидающей опыт государственного строительства в условиях зем­ледельческой цивилизации.
Монголы, завоевавшие великого соседа огнем и мечом, обре­ли тяжелое наследство. Бывшая Срединная империя, и особенно

232

ее северная часть, переживала глубокий упадок, вызванный губи­тельными последствиями нашествия кочевников. Само развитие некогда процветавшего Китая было повернуто вспять.
Согласно данным источников того времени, в середине 30-х годов XIII в. народонаселение на севере сократилось более чем в Ю раз по сравнению с началом века. Даже к концу монгольского нашествия население юга по численности в четыре с лишним раза превосходило северян.
Экономика страны пришла в упадок. Запустели поля и обез­людели города. Широкое распространение получил рабский труд.
В этих условиях перед правящими кругами Юаньской империи с неизбежностью встал вопрос о стратегии отношений с поко­ренным китайским этносом.
Разрыв культурных традиций был так велик, что первым есте­ственным побуждением шаманистов-монголов было превратить непонятный им мир оседлой цивилизации в огромное пастбище для скота. Однако волею судьбы ввергнутые в притягательное культурное поле побежденных победители вскоре предпочли от­казаться от первоначальных планов едва ли не поголовного ис­требления населения завоеванной территории. Советник Чингис­хана, киданин по происхождению, Елюй Чуцай, а затем и китай­ские помощники Хубилая убедили императоров династии Юань в том, что традиционные китайские методы управления поддан­ными способны дать значительные выгоды ханскому двору. И за­воеватели стали заинтересованно познавать все известные в Ки­тае способы упорядочения отношений с различными категориями населения.
Однако монгольской элите пришлось долго учиться. На поли­тический климат Юаньской империи оказывали влияние все более обнаруживающие себя две ведущие тенденции. Стремлению усво­ить жизненно необходимый опыт китайских политиков препятст­вовало недоверие к своим подданным, чей образ жизни и духов­ные ценности были изначально непонятны монголам. Все их усилия были направлены на то, чтобы не раствориться в массе китайцев, и главной доминантой политики юаньских правителей стал курс на утверждение привилегий монгольского этноса.
Юаньское законодательство делило всех подданных на четыре категории по этническому и религиозному принципам.
Первую группу составляли монголы, в ведении которых сосре­доточилось руководство практически всем административным ап­паратом и командование войсками. Монгольская верхушка бук­вально распоряжалась жизнью и смертью всего населения. К мон­голам примыкали так называемые «сэму жэнь» — «люди разных рас» — иностранцы, составляющие вторую категорию. В ходе своих

233

завоеваний монголы вступали в добровольный или насильствен­ный контакт с различными народами мира. Они достаточно тер­пимо относились ко всем вероисповеданиям и были открыты са­мым разным внешним влияниям. Обращение к выходцам из раз­ных стран, по всей видимости, позволяло новым правителям легче держать в узде многочисленных ханьцев, следуя принципу «раз­деляй и властвуй». Именно в монгольский период в Китае брали на службу выходцев из Средней Азии, Персии и даже европейцев.
Достаточно упомянуть, что в Пекине поселилось 5 тыс. хрис­тиан-европейцев. В 1294 г. при юаньском дворе до конца своей жизни находился посол папы монах Джованни Монте Корвино, а в 1318—1328 гг. в Китае жил итальянский путешественник-миссио­нер Одарико ди Парденоне (1286—1331). Особенно известен был венецианский купец Марко Поло (ок. 1254—1324). Он прибыл на Дальний Восток с торговыми целями и долгое время состоял в высокой должности при Хубилае. Китайская политическая элита была отстранена от кормила правления. Так, финансами ведал узбек Ахмед, военачальниками служили Наспер ад-дал и Масар-гия. Хотя по сравнению с монголами иностранцы занимали более низкое положение в социальной структуре общества, они так же, как и представители господствующего этноса, пользовались осо­бым покровительством властей и имели свои собственные суды.
Третью категорию составляли китайцы-северяне, а также ас­симилированные кидане, чжурчжэни, корейцы и т.д.
Низший, четвертый, разряд свободного населения составля­ли жители Юга Китая (нань жэнь).
Исконное население Срединной империи подвергалось все­возможным огрничениям. Людям б^хло запрещено появляться на улицах города ночью, устраивать какие бы то ни было сборища, изучать иностранные языки, обучаться военному искусству. Вме­сте с тем сам факт деления единого ханьского этноса па северян и южан преследовал цель вбить клин между ними и тем самым укрепить свою власть захватчиков.
Озабоченные прежде всего упорядочением отношений с ки­тайским большинством, монголы взяли на вооружение китайс­кую модель развития общества, в частности традиционные пред­ставления о сущности власти императора как носителя в едином лице всех функций управления: политических, административ­ных, правовых.
Созданная в этой связи специальная фуппа ведомств состоя­ла из 15 учреждений, обслуживающих потребности императорс­кого двора и столицы.
Главным управленческим органом монголов стал традицион­ный императорский совет — кабинет министров с шестью ве­домствами при нем, восходящими еще к суйскому времени. Мощ-

234

85

Империя Юань
ным средством борьбы с центробежными тенденциями в стране стал цензорат, исконно использовавшийся в Китае для надзора за чиновниками.
Но основой могущества монголов оставалось их преимущество в военной области: они обеспечили себе ведущие позиции в уп­равлении военными делами (Шумиюань) и в главном военном ведомстве вооружений.

235

Вопреки бытующему мнению о высокой степени централиза­ции Юаньской империи функции правительственной админист­рации, администрации уделов и других территорий распростра­нялись в основном на столичную провинцию. Чтобы восполнить отсутствие администрации низшего уровня за пределами юаньс-кого дома, там создавали центры управлений, куда посылали чиновников из центра, наделенных огромными полномочиями. Хотя правительство и провозгласило свою власть над местн^тми структурами, полного административно-политического контро­ля ему достичь не удалось.
Под управлением центрального правительства, по существу, находилась лишь столица — г. Даду (совр. Пекин) и прим^ткавшие к столичной области северо-восточные пределы Юаньской дер­жавы. Остальная территория б^зла поделена на восемь провинций.
Постепенное приобщение монгольской элиты к китайской культуре проявилось в восстановлении традиционного китайско­го института экзаменов, тесно связанного с функционировани­ем административного аппарата и системой образования. Эти ком­поненты традиционно обеспечивали кадрами все органы госу­дарственного управления и определяли культуру и образ жизни ханьского этноса. Показательно, что еще в 1237 г., до установле­ния династии Юань, при Угэдэе по совету Елюй Чуцая б^зла предпринята поп^ттка возродить экзаменационную систему. Лю­бопытно, что в испытаниях предусматривалось участие даже кон­фуцианцев, взятых в плен и ставших рабами, причем их хозяева наказывались смертной казнью, если они прятали рабов и не посылали их на экзамены.
По мере стабилизации и упрочения власти монгольских ханов над Китаем и возникновения в данной связи потребности в но­вых сферах управления и административном аппарате начинает­ся процесс их частичного восстановления.
Однако характер общения носителей двух культур складывал­ся не всегда гладко. Здесь существовало несколько аспектов. Осо­бенно сложными были отношения монгольских властей с китай­скими книжниками на юге, получившими традиционное обра­зование и ученое звание еще в сунское время. Воцарение династии Юань ознаменовалось отменой института экзаменов, и потому бюрократическая машина, созданная монголами до завоевания южносунского Китая, оказалась заполненной китайцами-северя­нами и представителями других народностей. В этих условиях южане-книжники, отстраненные от службы, были востребованы главным образом в системе образования.
Пытаясь привлечь на свою сторону китайских интеллектуалов и погасить среди них антимонгольские настроения, юаньские

236

власти в 1291 г. издают указ об учреждении публичных школ и академий (шуюань), определявший принципы набора их персо­нала и его продвижения по служебной лестнице.
Академии, представлявшие собой учебные заведения более вы­сокого уровня и менее зависимые от властей, сохранили при монгольской династии свои позиции. Академия выполняла роль собирателя и хранителя книг, а нередко и их издателя. Эти учеб­ные заведения стали пристанищем для многих южносунских уче­ных, находивших здесь применение своим знаниям и не желав­ших находиться на службе у юаньского двора.
С другой стороны, всякое продвижение монгольских правите­лей по пути приобщения к китайской культуре встречало про­тиводействие в самой монгольской среде. Во время правления Хубилая — последнего великого хана и первого императора ди­настии Юань — вопрос о введении экзаменационной системы как средства отбора чиновников и стимула для приобретения зна­ния вставал несколько раз. Но попытки ввести новую систему отбора чиновников через экзамены вызывали недовольство и со­противление монгольской знати, опасавшейся отхода от племен­ных порядков. Насколько сильным было это противодействие, свидетельствует тот факт, что обнародованное в 1291 г. при Ху-билае постановление, разрешавшее китайцам занимать любую должность ниже губернатора провинции, при его преемниках не быдо проведено в жизнь.
Преодолеть препятствия на пути восстановления экзаменаци­онной системы, и в том числе сломить сопротивление монгольс­кой знати, удалось только Жэнь-цзуну (1312—1320), привержен­цу конфуцианства, издавшему в 1313 г. указ об экзаменах. Начи­ная с 1315 г. экзамены проводились регулярно каждые три года вплоть до конца правления династии Юань.
Для монголов и иностранцев предусматривалась иная програм­ма, чем для китайцев. Это объяснялось не только дискриминаци­ей последних, но и худшей подготовкой первых. Монголы с трудом привыкали к непривычной для них культурной среде и полити­ческим традициям. В то же время многие из бывших степных ко­чевников становились по-китайски образованными людьми и могли соперничать, пусть на льготных условиях, с утонченными китайскими книжниками.
Кроме общих экзаменов, связанных с изучением и толкова­нием конфуцианских канонов, были введены и некоторые спе­циальные экзамены. Так, много внимания уделялось экзаменам по медицине. Постоянные войны вызвали повышенную потреб­ность во врачебном уходе, и потому монголы стремились исполь­зовать древнюю китайскую медицину на собственное благо.

237

В политике монгольских правителей в области государствен­ного строительства и образования, и в частности в отношении к китайскому институту экзаменов, особенно ярко отразилось противостояние китайского и монгольского начал, укладов жиз­ни двух этносов, культуры земледельцев и кочевников, фактичес­ки не прекращавшееся в течение всего юаньского периода. В ус­ловиях первоначального поражения китайской культуры все более обнаруживалась тенденция к заметному восстановлению и даже торжеству ее позиций. Показательно, в частности, и учреждение монгольских школ по китайскому образцу и обучение в них монгольской молодежи на китайских классических книгах, хотя и в переводе на монгольский язык.
Другой очень важной стороной благотворного влияния ки­тайской культуры было историописание.
Пытаясь представить себя в качестве законных правителей — наследников предшествующих китайских династий, монголы мно­го внимания уделяли составлению официальных династийных ис­торий. Так, при их покровительстве после нескольких лет подго­товительных работ всего за три года были составлены истории династий Ляо (907—1125), Цзинь (1115—1234) и Сун (960—1279). Таким образом завоеватели стремились учесть настроение корен­ного населения и особенно его культурные традиции и тем са­мым способствовать политической консолидации своей власти-
Значительным шагом в этом направлении стало создание еще в начале 60-х гг. XII в. историографического комитета Гошиюаня, призванного хранить и составлять исторические записи и докумен­ты. Так была восстановлена традиция, уходящая в период Хань. Впоследствии Гошиюань была объединена с конфуцианской ака­демией Ханьлинь в целях написания не только вышеназванных китайских историй, но и для составления хроник правления мон­гольских императоров на монгольском и китайском языках.
Историографическая работа над династийными историями ста­ла сферой идеологической борьбы. Одним из главных вопросов дискуссии был вопрос о легитимности некитайских династий Ляо и Цзинь, а это означало, что ставилась под сомнение и законность существующей монгольской династии.
Подводя итог культурным заимствованиям монгольской эли­ты, можно сказать, что их политика, особенно в области образо­вания, явилась своего рода компромиссом, уступкой высшим слоям покоренного этноса со стороны монгольской правящей прослойки, вынужденной пойти на это вследствие потребности страны в чиновниках (как монгольских, так и китайских), из-за ослабления монгольской власти над Китаем и определенной ки-таизации монгольского двора и знати. Побежденный этнос как

238

носитель древнего культурного субстрата и укорененной полити­ческой традиции постепенно одержал победу над формами тра­диционных институтов, привнесенных монголами.
В связи с осознанным курсом на разделение подданных на раз­личные слои строилась и социально-экономическая политика го­сударства, и прежде всего в аграрной области.
В условиях дезорганизации экономики страны монгольские правители совершили поворот к упорядочению управления под­властными территориями. Взамен бессистемных хищнических поборов они перешли к фиксированию налогообложения: было создано налоговое управление в провинциях, проводились пере­писи населения.
Монгольская знать распоряжалась землями в Северном и Цент­ральном Китае. Значительную часть финансовых поступлений монгольские правители получали с удельных владений. Новые хозяева раздавали пахотные поля, угодья, целые селения мон­гольской знати иностранцам и китайцам, поступавшим к ним на службу, буддийским монастырям. Был восстановлен институт должностных земель, кормивших привилегированную часть об­щества из числа образованной элиты.
На юге Юаньской империи большинство земель осталось у китайских владельцев с правом купли-продажи и передачи по наследству. На Юге налоги были более тяжелы, чем на Севере.
Политика завоевателей способствовала разорению слабых хо­зяйств и захвату земли и крестьян монастырями и влиятельными семьями.
В ходе покорения Китая монголами исконное население ока­залось на положении невольников, чей труд в сельском и до­машнем хозяйстве, в ремесленных мастерских фактически был рабским. Немногим легче оказалась и доля арендаторов частных земель — дянъху и кэху, страдавших от нефиксированных налогов. Они отдавали большую часть урожая хозяевам земли — монголь­ским и китайским чиновникам, и буддийским монастырям.
Тяжелыми поборами облагались цеховые ремесленники. Не­редко их вынуждали дополнительно отдавать часть товара, бес­платно работать на гарнизон.
Купцы и их организации также облагались тяжелой податью и платили многочисленные пошлины. Китайским торговцам для перевозки товара требовалось специальное разрешение.
Финансовая политика монгольских властей ухудшила положе­ние всех слоев населения. Резко обострились отношения и с ки­тайской элитой общества. Китайцы, служившие Хубилаю, недо­вольные его правлением, поднимали мятежи. В 1282 г. в отсутствие

239

хана в столице был убит всесильный Ахмед. Иностранцы посте­пенно стали покидать страну.
Правители династии Юань — преемники Хубилая — б^гли вы­нуждены со временем пойти на сотрудничество с господствующим классом Китая и заполнить учреждения чиновниками из ханьцев.
Хубилай, продолжая войны с южными китайцами, бросил свои силы на восток. В 1274 г., а затем в 1281 г. он снарядил воен­но-морские экспедиции для покорения Японии. Но корабли его флотилии погибли от бури, так и не достигнув японских остро­вов. Затем завоевательные устремления юаньского императора обратились на юг. Еще в 50-х гг. XIII в. войска Хубилая вторглись в Дайвьет, где встретили решительный отпор. В 80-х гг. хан вновь предпринял попытки завоевать страну, но там началась ожесто­ченная партизанская война. Китайский флот, посланный монго­лами на юг для завоевания портов, был потоплен в дельте Крас­ной реки. Монгольские военачальники увели остатки своих войск на север. В 1289 г. дипломатические отношения двух стран были восстановлены.
Преемники Хубилая, правившие в Пекине, некоторое время еще продолжали активную внешнюю политику. В 90-х гг. XIII в. ими б^1ла предпринята военно-морская экспедиция на о. Ява. С ослаблением военной мощи империи юаньские императоры от­казались от завоеваний.

3. СВЕРЖЕНИЕ МОНГОЛЬСКОГО ИГА
К середине XIV в. империя Юань пришла в полный упадок. Политика властей разрушительно действовала на жизнь города и деревни Северного Китая. К тому же разразившиеся стихийные бедствия — разливы рек, изменение русла Хуанхэ, затопление обширных равнин — сокращали посевные площади и вели к ра­зорению земледельцев. Городские рынки опустели, мастерские и лавки ремесленников закрылись.
Казна компенсировала сокращение натуральных поступлений выпусками новых бумажных денег, что в свою очередь вело к банкротству ремесленников, торговых компаний и ростовщиков.
Обстановка в стране чрезвычайно накалилась. Юаньские влас­ти, опасаясь массового взрыва, запретили народу хранить ору­жие. При дворе был даже выработан проект истребления боль­шой части китайцев — обладателей пяти наиболее распростра­ненных в стране фамилий.
В 30-х гг. XIV в. крестьяне повсеместно брались за оружие. Их поддерживали горожане и народности Юга. В песнях, популярных

240

рассказах бродячих сказителей воспевались непобедимые герои, храбрые полководцы, отважные силачи и справедливые мужи прошлого. На эти темы разыгрывались театральные представле­ния. Именно тогда появился роман «Троецарствие», воспевавший славное прошлое китайского этноса, и прежде всего воинскую доблесть, необычайное мастерство древних китайских военачаль­ников. Ученые-астрологи сообщали о зловещих небесных знаме­ниях, а гадатели прорицали конец власти иноземцев.
Среди тайных религиозных учений разных толков и направле­ний особо популярной б^1ла мессианская идея о пришествии «Буд­ды будущего» — Майтрейи (Милэфо) — и начале новой счаст­ливой эры, а также учение о свете манихейского толка. Тайное буддийское «Общество Белого лотоса» призывало к борьбе с зах­ватчиками и формировало «красные войска» (красный цвет — символ Майтрейи).
В 1351 г., когда на строительство дамб на Хуанхэ власти согна­ли тысячи крестьян, восстание приняло массовый характер. К нему присоединились земледельцы, солевары, жители городов, мелкий торговый люд, представители низов господствующего класса. Движение было направлено на свержение чужеземного ига и власти династии Юань.
«Общество Белого лотоса» выдвинуло идею воссоздания ки­тайского государства и восстановления власти династии Сун. Один из руководителей восставших Хань Шаньтун, будучи объявлен потомком некогда царствовавшего дома, был провозглашен сун-ским императором. Руководство военными действиями принял на себя один из вождей тайного братства Лю Футун. Предводите­ли восстания обличали монгольских правителей, утверждая, что у власти в стране стоят «подлость и лесть», что «воры стали чи­новниками, а чиновники — ворами».
Восстание «красных войск» охватило почти весь север страны. Повстанцы заняли Кайфын, Датун и другие крупные города, достигли Великой китайской стены, приблизились к столице. Правительственные же войска терпели поражение.
В 1351 г. восстания охватили и центральные районы Китая, где также проповедовалось пришествие Майтрейи. В этом экономи­чески развитом районе страны заметную роль в движении наряду с крестьянами играли и горожане. Повстанцы действовали про­тив юаньских властей и крупных местных землевладельцев, со­вершали успешные походы по долине Янцзы в провинциях Чжэц-зян, Цзянси и Хубэй. В Анъхуэе восставших возглавил Го Цзясин. В 1355г. после смерти Го Цзясина командование войском принял на себя Чжу Юаньчжан — сын крестьянина, в прошлом бродя­чий монах.

241

Повстанцы этой провинции были связаны с движением «крас­ных войск» и признавали претендента на сунский престол Мон­гольская знать создавала военные отряды, назначала на высокие посты представителей китайской знати, посылала против вос­ставших отбопные импеоатооские войска Отряды «красных войск» понесли серьезные потери. В 1363 г. главные силы Лю Футуна под­верглись разгрому, а сам он был убит. Часть отрядов «красных войск» отошла через Шэньси в Сычуань, часть присоединилась к Чжу Юаньчжану.
Антимонгольское движение в Центральном Китае продолжа­ло крепнуть. Чжу Юаньчжан обосновался в Нанкине. Поскольку китайские чиновники в этом крае не подцержали власти Юаней (как то было на Севере), он многих из них назначил советниками.
Одержав победу над соперниками, Чжу Юаньчжан отправил войско на север и в 1368 г. занял Пекин Последний из правящих в Китае потомков Чингис-хана бежал на север. Чжу Юаньчжан, провозглашенный в Нанкине императором новой династии Мин, еще около 20 лет отвоевывал территории страны.

Глава IX
КИТАЙ В ЭПОХУ ПРАВЛЕНИЯ МИНСКОЙ ДИНАСТИИ (1368-1644)

1. ДИНАСТИЯ МИН: ГОСУДАРСТВО И ОБЩЕСТВО

Правление династии, основанной Чжу Юаньчжаном, б^хло отмечено явным стремлением восстановить ряд принципов, ха­рактерных для танского периода, однако наряду с этим в поли­тике Чжу Юаньчжана явно прослеживается влияние и юаньских образцов. Разумеется, то характерное, что было присуще Китаю на протяжении почти трехсот лет правления минской династии, было связано с деятельностью такой яркой и противоречивой личности, которой являлся сам ее основатель.
Чжу Юаньчжан, несмотря на свое простое происхождение, был достаточно образованным человеком, сведущим в китайской ис­торической и философской традициях. Он хорошо знал деяния предыдущих правителей Китая, уже

будучи императором, много времени посвящал изучению классических па­мятников философской и обществен­но-политической мысли. В частности, им были составлены комментарии к наиболее сложному из них — тракта­ту «Даодэ цзин». Свои представления об идеальном общественном устрой­стве он черпал, что вполне естествен­но, также в китайской традиции Его идеи основывались на представлении о необходимости могущественной им­

ператорской власти, опирающейся на общины, освобожденные от гнета

имущественного неравенства. Став,

Чжу Юаньчжан (основатель династии Мин)

возможно, одним из наиболее силь­ных правителей в истории Китая, Чжу Юаньчжан предпринял не­безуспешную попытку реализовать эти планы. Таким образом, в его правлении отчетливо различимы мотивы, характерные для по­литики большинства китайских династий на исходном этапе их утверждения, однако в деятельности основателя минской динас­тии они проявились с особой силой.

243

Характерной чертой правления Чжу Юаньчжана, отличавшей его от предыдущих царствований, было недоверие, которое пра­витель испытывал в отношении чиновничества, считая его склон­ным к коррупции и неспособным донести до народа, о благе которого радеет правитель, истинную волю императора. Воссоз­дав трехступенчатую экзаменационную систему (1382), просуще­ствовавшую в Китае до начала XX в. и ставшую во многом образ­цом для подражания при создании бюрократических структур в абсолютистской Европе, Чжу Юаньчжан оставался истинным дес­потом, обрушившим гонения на окружавших его сановников. Ему всюду мерещились заговорщики, готовившие свержение импера­тора. В одном из законоустановлений, обращенных к народу, он писал: «В прежние времена сановники б^хли в состоянии идти одним путем с государем <…> Нынешние же не таковы. Они за­туманивают государев разум, вызывают гнев государя. Группи­ровки с коварными замыслами действуют беспрестанно, возни­кая одна за другой». Одновременно он обрушивался и на мелкое чиновничество: «Коварные мелкие чиновники нарушают законы с помощью крючкотворства».
Масштабы репрессий во времена Чжу Юаньчжана были бес­прецедентными в китайской истории — пострадало, по всей ви­димости, не менее 40 тыс. человек, среди которых находились бывшие сподвижники императора, соратники, с помощью ко­торых ему удалось прийти к власти и которых он опасался преж­де всего. Это отношение к собственному чиновничеству стало доминантой политики всех минских императоров, стремившихся найти ему некий социальный противовес.
Истинную опору императорской власти Чжу Юаньчжан ви­дел в системе общин, объединяющих наделенное землей кресть­янство. В результате мер, предпринятых в период правления Чжу Юаньчжана, была во многом воссоздана надельная система, хотя об этом не объявили официально. По сути дела, это была глубо­кая земельная реформа, осуществленная в ходе упорядочения структур, связанных с налогообложением. Новая политика поко­илась на двух комплексах мер: установлении государственного контроля над земельными ресурсами и использовании людского потенциала империи. В условиях, сложившихся после заверше­ния освободительной войны, новому императору удалось срав­нительно легко создать обширный сектор государственных земель, считавшихся казенными в период правления сунской и юаньс-кой династий. Государственный фонд пополнили также владения приверженцев юаньской династии и тех, кого Чжу Юаньчжан подверг репрессиям. В ходе осуществления этих мер в бассейне Янцзы и в северных провинциях Китая были, в сущности, лик-

244

видированы арендные отношения, и основной фигурой в дерев­не стал самостоятельный крестьянин-землевладелец.
Минское государство стремилось утвердить себя в качестве верховного собственника земли и подданных, что проявилось в ходе осуществления мер, направленных на учет земли и поддан-н^1х. Уже на следующий год после основания династии б^]л из­дан императорский указ, повелевавший всем подданным зареги­стрироваться при составлении нов^1х подушн^1х реестров. В 1370 г. была проведена первая перепись населения, имевшая целью не только учесть всех подданных, но и определить размеры имуще­ства каждого двора. Анкеты, в котор^1х содержались эти сведе­ния, отсылались в центральное ведомство налогов, а копии ос­тавались у главы домохозяйства и в местных административных органах. В зависимости от имущественного положения дворы об­лагались земельным налогом и трудовыми повинностями так, что их размер зависел от количества земли, работников и имущества в отдельном хозяйстве.
В 1381 г. в эту систему б^зли внесены изменения, позволив­шие упорядочить процедуру сбора налогов и отбывания повин­ностей. Эта система в своих основн^1х чертах сохранилась вплоть до конца императорского периода в истории Китая. Она осно-в^твалась на объединении дворов в группа:, связанные круговой порукой в выполнении в срок и полностью государственных налоговых и повинностных обязательств. В соответствии с новы­ми принципами кажд^1е 10 дворов объединялись в цзя, а каж­дые 10 цзя составляли ли.
В создании этой система: Чжу Юаньчжану явно не принадле­жало первенство, достаточно вспомнить аналогичные попытки, предпринимавшиеся в сунский период. Однако для первого им­ператора минской династии система лицзя являлась не просто удобным средством организации сбора поземельного налога и отправления государственных повинностей, но и основой гармо­нического социального порядка, достижения единения власти и народа. Эти идеи были разработаны им в специальном трактате, озаглавленном «Великое предостережение». Он состоял из опи­сания многочисленных случаев служебных преступлений, совер­шенных чиновниками, и был снабжен нравоучительными ком­ментариями императора. В этом трактате ярко проявилась при­верженность Чжу Юаньчжана китайской традиции, стремление утвердить в империи «просвещенную деспотию».
В соответствии с повелением государя текст этого произведе­ния должен был храниться в каждом доме, а в случае его отсут­ствия в семье последняя подлежала наказанию по закону. Таким образом, в минской державе этот трактат должен был стать сред­ством массовой индокринации подданных. Чтобы быть понятным

245

простому народу, правитель составил этот документ на языке, близком к разговорному. Даже незнание иероглифов не освобож­дало людей от изучения «Великого предостережения», посколь­ку деревенские старейшины б^хли обязаны читать его вслух одно­сельчанам, сопровождая своими комментариями.
В связи с упрочением статуса общины первый минский пра­витель особые надежды возлагал на институт деревенских ста­рейшин. Их надлежало набирать из числа лиц, достигших 50 лет и известных своим безупречным в нравственном отношении по­ведением. Старейшины должны были сообщать верховному пра­вителю обо всех случаях предосудительного поведения старост лицзя и местного чиновничества, которому под страхом смерти запрещалось появляться в деревнях для сбора налогов.
Если институт деревенских старейшин как основа саморегу­лирования в общине социальных отношений после смерти Чжу Юаньчжана постепенно пришел в упадок, то система круговой поруки укоренилась в качестве удобного для властей средства сбора налогов и отправления повинностей. Сведения об экономичес­ком положении отдельных дворов собирались на основе их при­надлежности к определенной ли, а затем включались в данные, характеризовавшие положение в волости (сян), если речь шла о сельском округе, и в квартале (фан), если обследование прово­дилось в городе. Составленные таким образом реестровые книги полагалось обернуть в желтую бумагу, в связи с чем они получи­ли название «желтых реестров». Их данные обобщались чиновни­ками уездных органов управления, на основе чего составлялись сведения, характеризовавшие общее количество дворов, числен­ность трудоспособных мужчин, общее количество земли и про­чей собственности в ли. Эти сведения отс^хлались на места, где обобщались данные об экономическом и демографическом по­ложении всей провинции. На их основе составлялись реестровые книги, которые полагалось обернуть в голубую бумагу и отослать ко двору. В отличие от «желтых реестров» они именовались «голу­быми реестрами».
В ] 390 г. б^1ли проведены новые обследования, позволившие уточнить содержание «желтых реестров». С этого времени обсле­дования проводились довольно регулярно с интервалом в десять лет, что позволяло, по крайней мере в начальный период прав­ления династии, учитывать изменения, происходившие в сфере имущественных отношений.
Помимо уплаты землевладельцами поземельного налога каж­дый подданный империи был обязан нести трудовые повиннос­ТИ в пользу государства. В зависимости от рода занятий (об этом сообщалось в «желтом реестре») подданный попадал в опреде­ленную категорию в реестре трудовых повинностей. Трудовые

246

повинности делились на три основные категории: «прямые», «спе­циализированные» и «смешанные». Первые непосредственно были связаны с функционированием системы лицзя и состояли в обя­зательстве раз в десять лет в течение одного года выполнять фун­кции главы десятидворки. «Специализированные» — налагались в результате принадлежности к той или иной профессии (напри­мер, различные виды ремесленного производства, добыча соли). «Смешанные» трудовые повинности являлись наиболее распрост­раненной формой и налагались на те дворы, которые в данный момент не были заняты выполнением обязанностей в рамках си­стемы лицзя и распространялись главным образом на хозяйства земледельцев. К их числу относились такие работы, как служба в присутственных местах, доставка властям топлива, взвешивание зерна, поставлявшегося в виде налога, охрана государственных зернохранилищ, участие в общественных работах по содержанию ирригационных систем. Надо отметить, что минские власти, в особенности в начальный период правления династии, уделяли много внимания ирригационному строительству — одной из ос­нов аграрного процветания государства. Только в период правле­ния Чжу Юаньчжана было осуществлено несколько тысяч раз­личных ирригационных проектов.
В случае изменения по каким-то причинам установленных квот на «специализированные» повинности власти могли переводить дворы с выполнения одних повинностей на другие. Это распрост­ранялось как на дворы, облагаемые «специализированными» по­винностями, которые могли обязать изменить профессиональную ориентацию, так и на дворы, числившиеся в разряде «смешан-н^1х» повинностей. В начале XVI в. из 11,5 млн дворов, зарегист­рированных в налогово-повинностных реестрах, около 2 млн со­ставляли хозяйства, которые должны были давать мужчин для службы в армии и были связаны «специализированными» повин­ностями. Подавляющее большинство дворов были зарегистриро­ваны по разряду «смешанных» повинностей.
В 1377 г., как это было принято в императорском Китае, офи­циальное освобождение от трудовых повинностей получили чи­новники, находившиеся на государственной службе, что вполне объяснимо.
Но платить поземельный налог в первые века существования минской империи они были обязаны. После того как в начале правления династии были отменены незадолго до этого учреж­денные служебные наделы, главным источником доходов чинов­ничества наряду с государственным жалованием оставались по­ступления от принадлежащих их семьям земель. В сфере поземель­ного налогообложения, таким образом, вплоть до конца XVI в.

247

положение чиновника по отношению к государству как верхов­ному собственнику на землю ничем не отличалось от положения рядового земледельца. Однако в последней трети XVI в. (указ 1586 г.) чиновники освобождались от уплаты поземельного на­лога с части принадлежавшей им земли. Своего пика этот про­цесс достиг в первые десятилетия XVII в. незадолго до падения династии, когда чиновничество получило новые земельнонало-говые льготы. Эти меры, предпринимавшиеся последними импе­раторами минской династии для того, чтобы снизить заинтере­сованность чиновничества в получении незаконн^1х доходов, име­ли отрицательный с точки зрения своих социальных последствий результат. Чиновники все больше превращались в слой крупн^1х землевладельцев (главным образом за счет перехода под их по­кровительство рядовых землевладельцев, заинтересованных в ук­лонении от уплаты налогов), что не могло не сопровождаться обезземеливанием деревенских низов и сокращением налоговых поступлений в казну.
Параллельно укреплению общинно-клановых институтов, ко­торые должны были противостоять впоследствии местному чи­новничеству, Чжу Юаньчжан начал создавать уделит (го), спо­собные, по м^тсли правителя, сформировать систему админист­рации, существовавшую наряду с ординарной. Уделит раздавались членам императорского клана, в первую очередь сыновьям, и рассматривались не как образования в рамках империи автоном­ных административных структур и уж тем более не земли, нахо­дившиеся в собственности удельного правителя-вана, а как сред­ство контроля над официальной администрацией. По замыслу, это была ставка на особо доверенных в силу кровного родства лиц императора, готовых пресечь проявления смуты и сепара­тизма в самом зародыше. На уделы, создававшиеся по границам империи, были возложены важные задачи по охране границ го­сударства и отражению внешних вторжений, в первую очередь со стороны кочевых соседей Китая.
Однако как средство укрепления позиции верховной власти уделы свое предназначение не оправдали, став источником сепа­ратизма и междоусобной борьбы между наследниками Чжу Юань-чжана после его смерти. В соответствии с указами о престолона­следии, составленными основателем династии, трон должен был переходить к старшему сыну от старшей жены, а в случае его смерти — к внуку правителя, Шестнадцатилетний внук импера­тора, вступивший на престол после его смерти, смог удержать власть лишь в течение трех лет, столкнувшись с ожесточенным сопротивлением владельцев уделов из числа сыновей покойного правителя. В 1402 г. в ходе быстротечной гражданской войны он

248

б^]л свергнут с престола своим дядей Чжу Ди, удел которого б^]л расположен в Северном Китае. По одним сведениям, юн^тй император погиб во время пожара, охватившего императорский дворец, по другим — он остриг волосы и, обрядившись в рясу монаха, отправился в странствие по Китаю.'
Пришедший к власти император Юн Лэ (1403-1424) оказал­ся вторым и последним после основателя династии по-настоя­щему сильным ее правителем. При нем минский Китай достиг процветания и могущества, расширились международные связи и произошло усиление международного влияния китайской им­перии 'в Индокитае и Юго-Восточной Азии. Еще одним важн^тм по своим политическим последствиям деянием императора было решение о переносе столица: империи из Нанкина в Пекин (1421).
Осознавая опасность удельной системы для центральной вла­сти, Юн Лэ отказался от нее как одного из устоев государствен­ной системы. Однако ее отмена произошла не сразу. Клан наслед­ников Чжу Юаньчжана продолжал оставаться привилегирован­ной в социальном отношении группой, сложившейся со временем в слой наследственной аристократии. Если ее первые поколения находились непосредственно на содержании государства, то с середины XVI в., по мере сокращения политического значения уделов, владетельные князья все в большей мере ориентирова­лись на расширение собственных земельных владений, обраща­ясь с соответствующими просьбами ко двору. Императоры в свою очередь стремились идти навстречу этим просьбам, как бы кон­вертируя прежнее политическое влияние удельных владетелей в крупную земельную собственность. Это была своеобразная фор­ма откупа правящего дома от родни, способной выступить с пре­тензиями на верховную власть. Этот процесс имел еще одно объяс­нение: казне становилось все труднее содержать многочисленные ветви императорского клана, котор^тй к концу династии разрос­ся настолько, что по численности был вполне сопоставим с со-циальн^тм слоем книжников-чиновников (шэныии). Именно вла­дения аристократов, и в первую очередь высших категорий импе­раторской родни, оказались объектом ударов мощного народного движения, развернувшегося в конце правления династии и при­ведшего к ее падению.
За период правления минской династии земледелие в Китае достигло новых высот, чему способствовали методы ирригации, заимствованные во Вьетнаме, а также использование новых сель­скохозяйственных культур, таких, как сладкий картофель и ара­хис. Однако это не привело к сколько-нибудь существенным тех­нологическим сдвигам. Продолжала действоватв тенденция, оформившаяся еще в сунский период: вместо введения новых

249

технологий и усовершенствованных орудий труда сельское хо­зяйство становилось все более трудоинтенсивным, сопровож­давшимся переходом от плужного к мот^хжному земледелию. За счет этого китайская деревня оказывалась способной прокор­мить все увеличивавшееся население империи.
В период правления Мин в городах сосредоточивалась значи­тельная часть населения империи, а по количеству жителей они намного превосходили самые крупные городские центры тогдаш­ней Европы. В XVI в. население Пекина составляло около 1 млн человек, а Нанкина превосходило 1 млн человек. В этот период шел интенсивный процесс превращения деревень с развитым ре­меслом и торговлей в новые городские центры, которые лишь в редких случаях приобретали статус городов. Зато коммерция здесь могла развиваться более свободно, поскольку отсутствовал при­стальный контроль со стороны правительственной администра­ции. В городах же положение ремесленников и в особенности тор­говцев мало изменилось по сравнению с временами правлений прежних династий. Городское население облагалось налогами и повинностями в пользу казны, а сами ремесленники могли при­влекаться к отработкам на казенных предприятиях. По-прежнему отсутствовали гарантии не только собственности, но и личной свободы.
Наибольшего развития в этот период достигло шелкоткачество, хлопкоткачество, красильное дело, производство керамики, фар­фора и бумаги, книгопечатание. Пришли в упадок прежние цент­ры ремесленного производства, однако возвысились новые — Нан­кин, Сучжоу, Ханчжоу. Крупнейшим центром производства фар­фора стал Цзиндэчжэнь (пров. Цзянси), изделия которого высоко ценились на Востоке и в Европе.
Минский период ознаменовался новыми успехами в области кораблестроения. Строились четырехпалубные суда, способные совершать плавания на многие тысячи километров вдали от бе­регов Китая. XV—XVI вв. были временем расцвета строительного дела. Именно к минскому периоду относится сохранившаяся тра­диционная застройка современных китайских городов. В это же время были созданы дворцы, храмы на могилах минских импера­торов, продолжено строительство императорского дворца в Пе­кине, достроена и частично реставрирована Великая стена.
Однако, несмотря на значительные достижения Китая в эпо­ху Мин, и в этот период китайской истории действовали преж­ние социальные механизмы, определявшие движение династий-ного цикла. Примерно со второй половины XV в. подъем посте­пенно сменился упадком. Составляющие кризиса были теми же, что и в прежние времена. Одним из главных факторов являлся рост народонаселения, обгонявший введение в оборот новых сель-

250

скохозяйственных земель. К концу XVI в. по сравнению с началь­ным периодом правления династии количество пахотной земли, приходившееся на душу населения, сократилось почти вдвое. Не­смотря на это, усиливаются налоговые притязания властей, свя­занные с необходимостью содержания государственного аппара­та, а также финансирования военных действий. Накануне паде­ния династии одна только военная часть бюджета составляла примерно 20 млн лянов серебра, в то время как в начале ее прав­ления весь государственный бюджет насчитывал 2 млн. Показа­телем кризиса, как всегда, были народные выступления против властей, отмеченные с начала XVI в., а также политическая борь­ба, развернувшаяся при императорском дворе.

2. ИМПЕРАТОРСКАЯ ВЛАСТЬ И ОППОЗИЦИЯ
Недоверие минских императоров к корпорации книжников-чиновников, составлявших основу системы государственного уп­равления в императорском Китае, начало чему положил сам ос­нователь династии, проявлялось в том числе и в той роли, кото­рую играли при дворе евнухи. Ничего нового в участии евнухов в политической жизни двора не было, однако новыми были масш­табы их вовлечения в государственную политику. Если первый минский император стремился противопоставить администрации свой собственный клан, то его потомки хотели привлечь для этой цели евнухов, обслуживавших императорский гарем.
Минские правители рассматривали евнухов как наиболее лояль­ную группу приближенных к императорскому двору и рассчиты­вали использовать их для выполнения обязанностей, связанных с гражданским и военным управлением. Уже в 1420 г. при дворе была основана специальная школа, в которой евнухов обучали основам государственного управления. На протяжении XVI— XVII вв. правление временщиков из числа евнухов становится истинным бедствием политической жизни в Китае. Именно эта проблема выдвигается на первый план в ходе реформаторского движения, начатого представителями минского чиновничества, обеспокоенного положением дел в державе. Отрицательное воз­действие евнухов на политическую жизнь усиливалось по мере роста их численности. Если в начале правления династии количе­ство евнухов превышало 10 тыс. человек, то ко второй половине XVI в. их численность превзошла 100 тыс. человек. В своем подав­ляющем большинстве евнухи были поглощены стремлением к личному обогащению, а не желанием принести пользу отечеству. Они были также повинны в вопиющем непрофессионализме и

251

страшной коррупции, поразившей государственный аппарат им­перии в период ее заката.
Одним из наиболее ярких примеров пагубного воздействия временщиков-евнухов на положение дел в империи было прав­ление в середине XV в. всесильного фаворита Ван Чжэня. В этот период вновь обострилась опасность, исходившая от монголов незадолго до этого изгнанных из Китая. Во главе с талантливым предводителем Эсеном они начали вторжение в пределы Север­ного Китая. Императорская армия во главе с самим юным прави­телем выступила навстречу врагу. Командование армией было поручено Ван Чжэню. Однако он не проявил военных талантов, и в сражении, состоявшемся в 30 км к северо-западу от Пекина, минская армия была наголову разбита, Ван Чжэнь погиб, а им­ператор попал в плен, в котором ему пришлось пробыть около года. Лишь благодаря умелым действиям генерала Юй Цяня, воз­главившего оборону столицы, ее удалось отстоять. Вместо благо­дарности вернувший себе через некоторое время престол импе­ратор приказал расправиться с военачальниками, спасшими стра­ну от разрушительного вторжения кочевников.
Во второй половине XV в. широкую известность приобрело имя влиятельного любимца императора Лю Цзиня. Этот евнух был знаменит казнокрадством и непотизмом, достигшим беспреце­дентных масштабов. После того как он был отправлен в отставку в 1510 г., выяснилось, что размеры его состояния составили око­ло 250 млн лянов, что примерно составляло все военные затраты Империи за 10 лет. Безудержная коррупция, в которой были по­винны евнухи, стала одной из причин углубления династийного кризиса на протяжении XVI — начала XVII в.
Первые проявления недовольства сложившейся ситуацией сре­ди чиновничества, добившегося своего положения в результате личных усилий, а не близости к императорскому гарему, имели место уже в конце XV в. Это нашло свое выражение в петицион­ной кампании, начатой прежде всего чиновниками палаты цен­зоров, обязанных по долгу службы проверять деятельность всех звеньев государственного аппарата В их меморандумах доказыва­лась вина ряда евнухов в коррупции, содержалось требование ус­транить наиболее одиозные фигуры. В 1498 г. оппозиционерам уда­лось добиться свержения коррумпированной придворной клики. На первом этапе оппозиционного движения, в котором прини­мали видное участие ученые мужи из императорской академи­ческой палаты (Ханьлинь шуюань), преобладали разоблачения фактов коррупции и мздоимства.
В начале XVI в. это общественное движение постепенно перера­стает в оппозицию реформаторов, призывающих к осуществле-

252

нию целого ряда преобразований, призванных оздоровить поли­тическую жизнь империи. Следует подчеркнуть, что выдвигавшие­ся предложения не выходили за рамки традиционных представле­ний о добродетельном правлении и, в сущности, были направле­ны на возрождение в первую очередь влияния чиновничества, обязанного своим общественным положением личным заслугам и добродетелям. В меморандуме на имя императора, поданном тремя видными сановниками в 1506 г., содержались требования повсед­невного участия императора в принятии государственных реше­ний, критика за излишнее пристрастие его к развлечениям и рос­кошному образу жизни. Верховный правитель страны, как говори­лось в этом документе, должен вести скромную жизнь, посвящать себя государственным трудам, глубоко изучать конфуцианские каноны, скрупулезно соблюдать положенные ему церемонии.
В докладе содержался призыв провести чистку государствен­ного аппарата, выдвигать на должности людей, известных своей образованностью и безупречными нравственными качествами. Разумеется, евнухи, достигшие своего высокого положения бла­годаря близости к императору, а не в результате блестящей сда­чи государственных экзаменов, должны были быть отстранены от управления государством.
Экономические требования реформаторов также вполне укла­дывались в традиционные рамки представлений об условиях доб­родетельного правления. Они рекомендовали повысить внимание к земледелию — основе экономики империи, не допускать по­вышения налогового бремени, проявлять заботу о поддержании ирригационных систем, настаивали на экономии в государствен­ных расходах, выступали против дорогостоящих проектов, строи­тельства роскошных дворцов и т.д. В числе их требований были и смягчение государственных монополий, проведение преобразо­ваний в армии.
В 1508 г. на участников реформаторского движения обруши­лись тяжелые репрессии. Было арестовано 300 столичных чинов­ников. Несколько лет спустя аресты оппозиционеров возобнови­лись, удар был нанесен по академии Ханьлинь, около 200 вид­ных книжников и чиновников оказались в тюрьмах. Многих из них приговорили к смертной казни, ссылке, конфискации иму­щества. Те же, кому удалось сохранить жизнь, лишились ученых званий и чинов, превратившись в простолюдинов.
Однако в конце 70-х гг. XVI в. сторонникам реформ удалось прий­ти к власти, воспользовавшись благосклонным отношением к ним императора, обеспокоенного нарастанием общественного кризи­са. Деятельность реформаторов возглавил видный представитель чиновничьего слоя и общественный деятель Чжан Цзюйчжэн. В

253

период его правления осуществлялись меры, направленные на преодоление явлений, связанных с приметами династийного кри­зиса. Правительство за счет средств, предназначенных для строи­тельства новых роскошных дворцов, выделило ассигнования на ремонт и восстановление ирригационных сооружений, постра­давших в результате разливов на Хуанхэ. Были проведены в жизнь земельно-налоговые реформы, направленные на учет податного населения, преодоление тенденций концентрации земли в руках крупных собственников. В эти годы были проведены последняя самая крупная в истории традиционного Китая перепись» населе­ния и учет земли, а в налоговые реестры внесены необходимые изменения.
Еще одной важной мерой, имевшей противоречивые послед­ствия, явились изменения, внесенные в систему сбора налогов. До этого ведущей формой поборов был натуральный налог, взи­мавшийся зерном (прежде всего рисом, в некоторых случаях пше­ницей), а также тканями. Помимо этого в качестве части налога с населения собирались деньги звонкой монетой, а также ассиг­нациями. Причем исходным считалось зерно, а объем остальн^хх составляющих налога рассчитывался на основе рыночных цен на рис. Суть налоговой реформы, получившей название "единого кнута", состояла в объединении налогов и повинностей в еди­ный налог, а также в коммутации налогов и повинностей, в ос­нову чего было положено серебро. Реформы, проведенные в пе­риод правления Чжан Цзюйчжэна, продолжили комплекс мер, принимавшихся минскими правителями начиная с первой чет­верти XVI в. и получившими завершение лишь незадолго до паде­ния династии. Однако в последней трети XVI в. на этом пути были достигнуты значительные успехи. Переход к новой системе нало­гообложения отражал сдвиги, связанные с дальнейшим раз­витием рыночных отношений, а также стремление государства упорядочить систему сбора налогов и увеличить поступления в казну, испытывавшую постоянный дефицит в наличных средствах.
Однако полностью заменить натуральный налог денежным не удалось, но такая цель и не ставилась. Там, где было удобнее продолжать собирать налог в натуральной форме, сохранилась прежняя система (главным образом в рисопроизводящих провин­циях, обеспечивавших императорский двор и государственный аппарат зерном). В связи с тем что денежная часть налогов соби­ралась медными деньгами, а рассчитывалась на основе рыночно­го курса серебра, реальная величина налога была подвержена колебаниям, зависившим от рыночной конъюнктуры. С одной стороны, это создавало дополнительные возможности для зло­употреблений, с другой — подрывало прежнюю стабильность

254

Империя Мин в конце XVI в-
налоговой системы. В связи со втягиванием Китая в международ­ную торговлю на протяжении XVI в., в условиях, когда империя имела Положительное сальдо во внешней торговле, в китайскую экономику в значительных количествах поступало серебро, до­бывавшееся в испанских колониях в Латинской Америке. Однако на рубеже XVI-XVII вв. освоенные залежи драгоценного металла были использованы, рудники выработаны. В связи с этим приток серебра в Китай замедлился, и в этой ситуации произошло изме­нение рыночных соответствий цен на серебряные ляны и медную монету. Одним из результатов этого было реальное увеличение

255

массы налогоплательщиков, большую часть которых составлял самостоятельное крестьянство, а также увеличение суммы нало­говых платежей. Это обстоятельство наряду с прочими, отмечен­ными выше, стало важной составляющей кризисных явлений охвативших империю в первые десятилетия XVII в.
Реформы, проведенные в годы пребывания Чжан Цзюйчжэна на посту государственного канцлера, включали также меры по осу­ществлению регулярных проверок деятельности чиновничества Император дал согласие на аудиенции сановникам и личное учас­тие в делах государственного управления. Серьезные меры были приняты в этот период и к усилению войск, пограничной стражи более тщательному подбору офицерских кадров.
После смерти Чжан Цзюйчжэна противники обвинили своего канцлера в государственных преступлениях, а члены е,го семьи были истреблены. В самом конце XVI в. борьбу за реформы воз­главил опальный сановник и единомышленник Чжан Цзюйчжэ-на, видный общественный деятель Гу Сяньчэн. Он нащел опору в среде членов академии Дунлинь, расположенной в Уси. Про­грамма, разработанная дунлинцами, в общих чертах совпадала с предложением более ранних реформаторов и б^хла направлена на предотвращение династийного кризиса путем установления гар­монических отношений между государством и обществом в ре­зультате сокращения налогового бремени и возвышения роли чест­ных чиновников, радеющих о благе отчизны. Важной Частью их предложений явилось принятие мер по прекращению захватов зе­мель самостоятельного крестьянства крупными землевладельцами.
В 1620 г. реформаторам удалось добиться прихода к власти мо­лодого императора, согласившегося поддержать их планы., Одна­ко враждебные придворные группировки организовали заговор. Правитель был отравлен, и власть вновь оказалась в руках при­дворной клики, в которой главную роль играли евнухи. Таким образом, те силы, которые стремились к предотвращению раз­вития тенденций, способных привести к глубокому обществен­ному кризису, чреватому падением правящего дома, проиграли, и это делало перспективу внутренней смуты почти неизбежной.
3. МИНСКИЙ КИТАЙ И ВНЕШНИЙ МИР
Первая половина правления минской династии была отмече­на энергичной внешней политикой, свидетельствовавшей о том, что китайская держава стремится утвердить себя как истинный центр мировой цивилизации, не ограничиваясь той ее частью, которая традиционно б^хла объектом китайской экспансии. Имен-

256

но в этот период окончательно сложилась и укрепилась внешне­политическая доктрина китайской империи, в рамках которой весь окружающий мир рассматривался как варварская перифе­рия, с которой возможны лишь вассальные отношения.
Первоначально усилия правящей династии были сосредото­чены на решении задачи полного изгнания из страны монгольс­ких завоевателей. Борьба с монголами собственно на китайской территории и в районах, прилегающих к ней, продолжалась еще в течение 20 лет после утверждения на китайском престоле Чжу Юаньчжана. В первые десятилетия XVI в. Китай перешел к насту­пательным операциям против кочевников. Важную роль в обес­печении безопасности северо-западных границ империи сыграла победа полумиллионной китайской армии в сражении на р. Толе (1410). Успешн^те д^я китайских войск военн^те операции против кочевников продолжались и позднее, однако к середине XVI в. в результате усиления кочевых государств и ослабления империи, втягивавшейся постепенно в виток очередного династийного цик­ла, ситуация резко изменилась. Свидетельством тому была катаст­рофа 1449 г., когда китайская армия была разгромлена, а импе­ратор попал в руки предводителя западных монголов-ойратов Эсена. Как отмечалось выше, в этот критический момент с боль­шим трудом удалось отстоять столицу империи. С этого времени именно защита страны от экспансии с северо-запада, т.е. основ­ное традиционное направление внешней политики, выходит на первый план.
В 70-е гг. XVI в. много беспокойства китайским войскам и ад­министрации доставляли японские пираты, флот, которых был разгромлен китайскими судами вблизи островов Рюкю. В резуль­тате военного конфликта в 80-е гг. XVI в. Корея признала свою зависимость от Китая.
В начале XV в. Срединная империя оказалась перед угрозой втор­жения со стороны могущественной державы Тимура. Однако по­ход завоевателей был остановлен в связи со смертью Тимура в 1405 г. В это же время Китай предпринял вторжение во Вьетнам, воспользовавшись внутренней смутой в этом государстве и рас­считывая превратить его в новую провинцию империй. Однако в результате упорного сопротивления вьетнамцев минскому двору пришлось отказаться от своих планов и признать национальное правление во Вьетнаме в обмен на согласие установить с Китаем вассальн^те отношения (1431).
Несомненно, одним из наиболее любопытных феноменов внешней политики Китая в минский период были активные по­пытки расширения влияния в регионах, которые традиционно

257

не считались сферой интересов Китая. В период между 1405 и 1433 гг. было организовано семь экспедиций в страны Юго-Вос­точной и Южной Азии. Перед ними были поставлены широкие

задачи: осуществление геогра­фических открытий, изучение дальних стран, установление политических контактов и воз­можное включение этих госу­дарств в сферу влияния китай­ской империи. Во главе флоти­лий б^1л поставлен Чжэн Хэ, евнух, придерживавшийся ис­ламского вероисповедания. С его именем связаны уникаль­ные результаты, достигнутые во время этих плаваний. В чрез­вычайно дорогостоящих экспе­дициях участвовали десятки су­дов, на бортах которых насчи­тывалось около 30 тыс. человек; среди них были моряки, сол­даты, ученые. Непосредствен­

Чжэн Хэ (флотоводец и путешественник
времен династии Мин)

ным мотивом, приведшим к организации первой экспеди­ции, явилось стремление ки-

тайских властей найти возмож­ных союзников в борьбе против Тамерлана, готовившего, как это было известно, широкомасштабное вторжение в Китай. Впослед­ствии к этому добавилось и стремление установить гегемонию Срединной империи в регионе Юго-Восточной Азии, изладить связи с китайскими общинами, к этому времени уже сложивши­мися здесь, расширить представления о сопредельных с Китаем государствах. В этом смысле наибольший интерес для китайских политиков и мореходов представляли Малайя, Суматра, Ява и Филиппины. Однако китайским кораблям удалось не только дос­тигнуть берегов государств Юго-Восточной Азии, но и продви­нуться дальше на Запад, к берегам Индии, Цейлона, Персидс­кого залива и даже доплыть до восточного побережья Африки.
Экспедиции под командованием Чжэн Хэ продемонстриро­вали способность китайской державы не только распространять свое влияние на сопредельные народы, имевшие сухопутные гра­ницы с империей, но и организовывать длительные морские эк­спедиции на огромные для той эпохи расстояния. Это также сви­детельствовало о достигнутом уровне развития империи, ее эко-

258

номических ресурсах. Тем не менее в 40-е гг. XV в. минское прави­тельство приходит к решению прекратить активную внешнепо­литическую деятельность в регионах, находившихся вне сферы традиционного китайского влияния. Это было продиктовано дву­мя факторами: истощением ресурсов и возрождением опаснос­ти, исходившей от кочевых народов, угрожавших границам с се­веро-запада. Более того, прекращение активной внешней поли­тики в южном направлении сопровождалось, по сути дела, закр^гтием страны. В 1446 г. из Китая б^зли выслана: послы даль­них государств, а в 1552 г. б^зло принято решение отозвать весь флот к китайским берегам и прекратить строительство крупно­тоннажных судов.
На протяжении XVI в. имели место контакты с европейцами. До этого Китай развивал торговые отношения лишь с арабами и персами. Европейца:, перв^тми оказавшиеся у берегов Китая, б^зли или торговцами или пиратами, а как правило, — и теми и други­ми одновременно. Первыми установили более или менее регу­лярные контакты с империей португальца:, приб^твшие в Гуан­чжоу в 1516 г. Им удалось наладить регулярную торговлю с Кита­ем й основать свои поселения в ряде приморских городов. Однако в середине XVI в. эти поселения были ликвидированы китайски­ми властями, и португальцам для ведения торговли был остав­лен лишь небольшой порт у побережья недалеко от Гуаньчжоу. Так образовалась португальская колония Макао (1557), и поны­не остающаяся ее владением.
За португальцами последовали голландцы, занявшие в 1624 г. Тайвань, затем англичане, первая экспедиция которых подошла к берегам Китая в 1637 г. Помимо торговцев в Китай прибыли католические миссионеры, наиболее известный из которых Мат-тео Риччи (1552—1610). Он сделал много не только для распрост­ранения в Китае христианства, но и для распространения сведе­ний о европейских государствах среди высших сановников импе­рии. Маттео Риччи — один из немногих европейцев, допущенных ко двору, и остаток своей жизни он провел в Китае.
В самом конце XVI в. Китай столкнулся еще с одной опас­ностью, исходившей от Японии. Объединитель Японии Тоёто-ми Хидэёси строил честолюбивые планы завоевания соседних стран, а первым шагом в их осуществлении должны были стать Корея и Китай. В 1592 г. началось японское вторжение в Корею. 160-тысячная японская армия, не встретив сильного сопротив­ления, продвигалась к границе с Китаем, что заставило минское правительство принять меры по организации отпора японской интервенции. На следующий год началась война, закончившаяся поражением японских войск, которые подвергались атакам не

259

только китайской армии, но и корейских партизан и терпели поражения от действий корейского флота
В 1597 г. после ср^тва китайско-японских переговоров японцы вновь начали вторжение в Корею, на этот раз собрав 100-тысяч­ную армию Китайские гарнизоны в Корее были разгромлены и вытеснены из страны Возобновилась тяжелая и кровопролитная для обеих сторон война. Тем не менее в результате совместных действий китайской армии, корейских партизан, умелых опера­ций корейского флота для японских войск создалась весьма тя­желая ситуация И если бы не смерть честолюбивого правителя Японии, война могла бы затянуться надолго
Между тем в первые десятилетия XVII в. минская династия столкнулась с еще более серьезными проблемами глубоким внут­ренним кризисом и угрозой, исходившей от маньчжуров — сосе­дей Китая на севере.

Глава X
КИТАЙСКАЯ ИМПЕРИЯ В XVII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.

1. ПАДЕНИЕ ДИНАСТИИ МИН И ЗАВОЕВАНИЕ КИТАЯ МАНЬЧЖУРАМИ
В 30—40-е гг. XVII в. китайская держава находилась на заверша­ющем этапе очередного династийного цикла. Как и в предше­ствующие эпохи, этот процесс сопровождался увеличением на­логового бремени, сосредоточением земель в руках имущей час­ти деревни, ростом торгово-ростовщической эксплуатации и коррупции чиновничества. Все это привело к одному из наиболее продолжительных и мощных в истории Китая народных восста­ний – войне 1628-1644 гг
После ряда побед и поражений в начале 40-х гг. восстание всту­пило в стадию нового подъема. В это время в лагере повстанцев существовали два центра — один на границе провинций Хубэй— Шэньси (традиционном районе антиправительственных движе­ний), другой — в пров. Сычуань. В Хубэй-Шэньсийском районе инсургентов возглавил выходец из семьи земледельцев, в прош­лом пастух и почтов^тй курьер Ли Цз^хчэн (1606—1645), с^тчуанс-кий центр находился под контролем бывшего воина правитель-ственн^1х войск Чжан Сяньчжуна (1606—1647).
Восставшие провели реорганизацию вооруженных сил на ре­гулярной основе, попытались создать новые органы власти, по­строенные, впрочем, на традиционных для Китая принципах го­сударственного управления. Основными требованиями восстав­ших были свержение правящей минской династии, сокращение непосильного налогового бремени, ликвидация чиновников, из­вестных жестокостью и лихоимством. Цель, которую преследова­ли вожди повстанческих отрядов, действовавших в районе Ху-бэй—Шэньси, состояла в захвате Пекина и основании новой Династии. После того как в руки восставших перешел город Си­ань, лидер Хубэй-Шэньсийского центра Ли Цзычэн был про­возглашен императором (1643), что в полной мере соответство­вало традициям антиправительственной борьбы в Китае.
Весной 1644 г., не встречая сильного сопротивления со сторо­ны правительственных войск, повстанческие армии быстро про­двигались к Пекину. Ослабленная внутренней войной, продол­жавшейся более 15 лет, а также борьбой против маньчжуров,

261

постоянно предпринимавших опустошительные набеги на Ки­тай, минская династия была не способна противостоять внут­ренней смуте. В апреле 1644 г. Пекин б^хл захвачен отрядом Ли Цзычэна, а последний император минской династии покончил жизнь самоубийством.
Заняв столицу, победители стремились обеспечить порядок в городе и установить спокойствие. Торгово-ремесленным корпо­рациям горожан была обещана поддержка, из тюрем освобожда­лись узники, коррумпированные минские чиновники привлека­лись к суду. Однако для содержания армии и государственного аппарата новым властям, так же как и их предшественникам, требовались значительные средства, получить которые можно было только за счет налогов. По этой причине правительство Ли Цзы-чэна объявило о восстановлении отмененных незадолго до этого минских налогов и повинностей. Этот непопулярный шаг ставил прочность положения повстанцев под угрозу. Между тем еще боль­шую опасность для новой династии представляли войска маньч­журов, угрожавшие Китаю с севера.
Маньчжурские племена, являвшиеся потомками воинствен­ных чжурчжэней, некогда завоевавших Китай, обитали за север­ными границами китайской империи и в начале XVII в. пережи­вали процесс политической консолидации. Особую роль в этом сыграл видный маньчжурский военачальник Нурхаци, сумевший в первые десятилетия XVII в. создать первое государство маньч­журов. Его сын и преемник хан Абахай провозгласил государство Цин (Чистое), став его первым правителем.
К этому времени маньчжуры восприняли многие элементы китайской культуры, в первую очередь некоторые важнейшие принципы государственного управления. Управление государством Цин было сосредоточено в шести ведомствах, подобных минс­ким. Маньчжурские правители в своей завоевательной политике опирались на сильное войско, состоявшее главным образом из конницы, разделенной на восемь армий (знамен), в связи с чем оно получило название «восьмизнаменное». В ходе завоеватель­ных походов против Китая, Монголии и Кореи в составе цинс-ких войск были дополнительно созданы восемь армий, состояв­ших из монголов, а позднее — восемь армий из китайцев, желав­ших служить маньчжурским правителям. Общая численность маньчжурских вооруженных сил накануне решающего вторже­ния в Китай насчитывала около 200 тыс. человек.
В начале 40-х гг. XVII в. маньчжуры постоянно совершали опу­стошительные набеги на территорию Китая, уводя с собой тыся­чи пленных, которых обращали в рабов.

262

Весной 1644 г. минский генерал У Саньгуй, командовавший армиями, охранявшими подступы к Великой стене, неожиданно предложил маньчжурскому командованию, которое готовилось к очередному набегу на Китай, пропустить их конницу в китайс­кие земли. Причины, толкнувшие У Саньгуя на этот шаг, не впол­не ясны. Очевидно, он имел далеко идущие честолюбивые пла­ны, рассчитывая использовать маньчжурскую конницу для раз­грома повстанческого движения Ли Цзычэна с целью основать впоследствии собственную династию. Не исключено, что свою роль сыграли и мотивы личного характера. По сообщениям ки­тайских источников, Ли Цзычэн пытался заручиться поддерж­кой У Саньгуя в будущей борьбе с маньчжурами. Последний так­же был готов к переговорам. Однако во время посещения дома семьи У Саньгуя Ли Цзычэн был пленен красотой его любимой наложницы, что не осталось незамеченным. Узнав об этом, гене­рал вместо переговоров с новым императором установил кон­такт с маньчжурами.
Сначала маньчжуры отвергли предложение У Саньгуя, но за­тем воспользовались предоставленной возможностью и без боя преодолели Великую стену, а армия У Саньгуя присоединилась к маньчжурам в наступлении на Пекин. Стремясь подчеркнуть твер­дость своего намерения сотрудничать с маньчжурами, У Саньгуй отдал своим воинам приказ изменить прическу на маньчжурский лад — обрить голову спереди, а длинные волосы, оставленные сзади на затылке, заплести в косу. На несколько столетий эта своеобразная прическа стала символом подчинения китайцев новой маньчжурской цинской власти.
Завоевание маньчжурами Китая, начавшееся при поддержке У Саньгуя весной 1644 г., продолжалось почти сорок лет и завер­шилось лишь в 1683 г. 27 мая 1644 г. в районе Шаньхайгуанского прохода в Великой стене состоялось сражение между войсками Ли Цзычэна и объединенными силами маньчжуров и У Саньгуя. Войско Ли Цзычэна под ударами маньчжурской конницы было вынуждено отступить, затем оставить Пекин и вернуться на за­пад к старым базам повстанческой борьбы. После вступления в Пекин маньчжуры провозгласили императором Китая одного из сыновей хана Абахая. С этого момента на протяжении 267 лет в Китае правила маньчжурская династия Цин (1644—1911).
Един^тй центр, способн^тй объединить и возглавить сопротив­ление вторжению кочевников, так и не сложился. Отступавшие отряды Ли Цзычэна были неспособны оказать стойкое сопротив­ление преследовавшим их цинским армиям. Да и сам Ли Цзычэн не воспринимался как легитимный правитель Китая даже това­рищами по антиправительственной борьбе. Второй, наиболее

263

авторитетный и влиятельный вождь повстанцев, Чжан Сяньчжун, контролировавший пров. Сычуань, вообще не принял участия в походе на Пекин. Весной 1645 г. после ожесточенн^1х сражений на территории Северо-Западного Китая основн^те силы повстанцев Ли Цз^хчэна б^]ли разгромлены, а вскоре в одном из боев погиб и их предводитель. Лишь летом 1646 г., намереваясь дать маньч­журам решающее сражение, выступил Чжан Сяньчжун Однако и его попытка остановить маньчжурское вторжение закончилось неудачей. В одном из боев зимой 1647 г. он б^]л ранен, пленен, а затем и казнен.
После гибели наиболее влиятельных руководителей антимин­ских повстанцев их отряды не были рассеяны полностью Завер­шив захват Северного Китая, маньчжуры столкнулись с упор­ным сопротивлением в провинциях Центрального и Южного Китая. Здесь в отражении маньчжурского вторжения приняли учас­тие самые широкие слои городского и сельского населения. В ки­тайской традиции особенно отмечаются трагические события, разыгравшиеся во время осадит г. Янчжоу (весна 1645 г.), распо­ложенного у Великого канала и имевшего важное стратегическое значение. Сопротивление горожан возглавил Ши Кэфа, воена­чальник, оставшийся верным поверженной минской династии. В течение десяти дней войска и горожане отбивали попытки мань­чжуров взять город штурмом, наконец он пал и был отдан побе­дителям на разграбление. По свидетельству современников, при этом погибло около 800 тыс. человек.
Сравняв с землей Янчжоу, цинские войска вышли на подсту­пы к Нанкину — второму после Пекина политическому центру Китая. Вбеначальники, возглавившие оборону Нанкина, опаса­ясь расправы, предпочли сдаться, несмотря на наличие в городе многочисленных военных сил и готовность горожан сражаться. Нанкин был взят без боя.
Продвижению маньчжуров на юг способствовало отсутствие единства среди военных и политических сил, стремившихся к изгнанию захватчиков. Эти антиманьчжурские силы включали уцелевшие повстанческие отряди:, отдельные минские Армии, вставшие на путь сопротивления, вооруженные отряды, созда­вавшиеся горожанами Центрального и Южного Китая. Попытки достичь организационного объединения патриотических сил были безуспешными. Из-за политических противоречий и амбиций ру­ководителей «Армия тринадцати соединений», созданная на ос­нове объединения различных политических сил, стремившихся участвовать в борьбе с маньчжурами, фактически распалась в 1647 г. после ряда поражений.

264

Так завершился первый период маньчжурского вторжения в Китай. На протяжении 1644—1647 гг. цинским армиям удалось подавить сопротивление в Северном и Центральном Китае, а так­же в основных районах Южного Китая. Однако патриотическая борьба все еще продолжалась. В 1648 г. в большинстве провинций вновь вспыхнули вооруженные восстания. Их подавление продол­жалось в течение двух лет, до 1650 г., и это можно считать вто­рым этапом маньчжурского завоевания Китая.
Между тем и после восстановления во многих ключевых рай­онах Китая контроля династии Цин в некоторых провинциях со­хранились очаги сопротивления. В Хунани, Гуйчжоу, Гуанси про­должали сражаться остатки антиминских повстанческих отрядов, командование над которыми принял Ли Динго, один из спод­вижников Чжан Сяньчжуна. Против Ли Динго маньчжурами б^хли направлены армии У Саньгуя, которому удалось вытеснить по­встанцев в пограничную с Индокитаем провинцию Юньнань. Вплоть до 1662 г. Ли Динго упорно сопротивлялся, но и его жда­ло поражение и гибель.
Сильное сопротивление, принявшее формы партизанской вой­ны, развернулось в Юго-Восточном Китае, где главную роль в его организации играли представители патриотически настроен­ных городских слоев. Наиболее известным было имя Чжэн Чэнгу-на, выходца из состоятельной купеческой семьи, занимавшейся прибрежной торговлей. Он имел в своем распоряжении сильный флот, ему оказывали поддержку отряды, действовавшие в тылу цинских войск. На протяжении 1650-х гг. корабли Чжэн Чэнгуна поднимались далеко вверх по течению Янцзы, угрожая даже Нан­кину. Маньчжурские армии неоднократно терпели поражения от войск Чжэн Чэнгуна. Основным районом его влияния были при­брежные провинции, главным образом Фуцзянь и крупный пор­товый город Сямэнь (Амой).
Для подавления сопротивления Чжэн Чэнгуна на океанском побережье маньчжуры создали значительный флот, отселив жите­лей побережья в глубь материка. В этой ситуации Чжэн Чэнгун был вынужден покинуть китайский берег и перенести свои базы на Тайвань, находившийся в это время в руках голландцев. В начале 1662 г. ему удалось изгнать их с острова и основать там государ­ство, ставшее с этого времени последним оплотом антиманьчжур­ской борьбы в Китае. Разгром армий Ли Динго, вытеснение Чжэн Чэнгуна на Тайвань принято считать завершением третьего этапа маньчжурского завоевания Китая, когда на материке были окон­чательно подавлены очаги сопротивления (1650—1662).
Последней попыткой возобновить вооруженную антимань­чжурскую борьбу на континенте стало восстание, поднятое

265

китайскими военачальниками, оказавшими в свое время помощь маньчжурам в завоевании Китая. Его возглавил У Саньгуй, ре­шивший осуществить свои планы создания собственного госу­дарства в южных районах Китая, где дислоцировались его ар­мии, принимавшие участие в подавлении движения Ли Динго. На столь решительный шаг У Саньгуя толкнуло решение цинс-ких властей о роспуске армий наместников южных провинций Продолжавшаяся несколько лет война завершилась в 1681 г. ок­купацией маньчжурами Юньнани. У Саньгуй скончался еще до окончательного поражения, став в Китае символом националь­ного предательства.
С этого времени последним центром патриотической борьбы оставался Тайвань. Государство, созданное Чжэн Чэнгуном, было сильным в военно-политическом и экономическом отношениях. При династии Чжэнов осуществлялись меры, направленные на подъем экономики, поощрялись освоение новых земель, разви­тие рыболовства, различных промыслов. После подавления мань­чжурами всех очагов сопротивления на континенте правители Тайваня 'сочли дальнейшую борьбу против династии Цин бес­перспективной и признали власть маньчжуров. В 1683 г. на остров высадились правительственные войска. Так завершился последний, четвертый, этап подчинения Китая (1662—1683).
Маньчжурское завоевание было последним, но далеко не пер­вым поражением могущественной китайской империи в борьбе с кочевниками. Причины поражения во многом были вполне тра­диционными: ослабление государства, связанное с завершающим витком династийного цикла; многолетняя внутренняя смута, под­точившая политические основы державы. Определенную роль, несомненно, сыграло и то, что патриотические силы не смогли добиться единения в борьбе против кочевников, более того, часть китайской элиты выступила на стороне завоевателей.
Нельзя не отметить также и гибкость политики, проводившейся маньчжурским правительством. После того как первые попытки провести конфискацию земли в Северном Китае в пользу воинов «восьмизнаменных» войск были встречены китайским населени­ем враждебно, маньчжуры прекратили широкое вмешательство в земельные отношения. Было принято решение о поощрении об­работки целинных и незанятых земель; цинский двор объявил об отмене наиболее обременительных налогов и повинностей, вве­денных минским правительством, а также при Ли Цзычэне. Эти меры несколько сгладили противоречия между маньчжурской династией и населением завоеванной страны. Следует отметить также, что в Северном Китае вообще более спокойно восприня­ли факт подчинения завоевателям с севера, поскольку Северный

266

Китай в предшествующие эпохи неоднократно становился объек­том подобных завоеваний. Население же Южного Китая в мень­шей мере было готово мириться с воцарением некитайской ди­настии. Именно южные провинции Китая впоследствии стали истинным центром антиманьчжурской борьбы.
Маньчжурское нашествие стоило огромных жертв Китаю. По свидетельству китайских источников, численность населения стра­ны сократилась на несколько десятков миллионов человек. Не­когда процветавшие города лежали в руинах, плодородные зем­ли были заброшены. Маньчжурское владычество в Китае сопро­вождалось тяжелым национальным гнетом.

2. ЦИНСКАЯ ДЕРЖАВА В ПЕРИОД РАСЦВЕТА (КОНЕЦ XVII-XVIII вв.)
Конец XVII—XVIII вв. стали периодом постепенного возрож­дения Китая, понесшего тяжелые потери в годы внутренних смут и маньчжурского нашествия. В сельскохозяйственный оборот вновь вводились заброшенные земли, осваивались пустоши, возрожда­лись традиционные сельские промыслы. Во многом это явилось результатом того, что маньчжурское правительство, учтя уроки народных восстаний, установило сравнительно умеренные нор­мы налоговых изъятий. Наиболее важное значение в этом смысле имели налоговые реформы первой четверти XVIII в. Императорс­ким указом 1713 г. ставки поземельного налога б^хли объявлены неизменными, что означало ограничение налоговых платежей. Наряду с этим предусматривалось слияние поземельного и по­душного налогов на основе первого. Таким образом, в сущности, лишь землевладельцы имели налоговые и повинностные обяза­тельства по отношению к казне.
Изменения, внесенные в налоговую систему Китая, были на­целены на сокращение налогового бремени и отвечали интересам всего сельского населения. Как полагают некоторые исследовате­ли, именно реформа налогообложения стала одним из наиболее важных факторов, приведших к бурному росту населения в Китае в XVIII в. Дело в том, что подушное обложение играло роль свое­образного регулятора демографических процессов. После ликвида­ции подушного налога выполнение обязательств перед казной пе­рестало занимать умы тех, кто находился на нижних ступенях со­циальной лестницы, в то время как некоторые традиционные стереотипы, и прежде всего стремление иметь многочисленное потомство, сохраняли свое действие.
Однако это была лишь одна из причин быстрого роста наро­донаселения. К этому необходимо добавить также стабильность

267

экономического и политического положения, что было резуль­татом вполне осознанных действий цинского правительства, стре­мившегося обрести прочные основания для своей власти в завое­ванном Китае. Определенную роль сыграло и распространение таких сельскохозяйственных культур, как арахис и сладкий кар­тофель. Это сделало возможным продолжение процесса мигра­ции в южные провинции Китая, где переселенцы занимали зем­ли хотя и неудобные для интенсивного поливного рисоводства, однако вполне пригодные для выращивания арахиса и батата.
Результатом всех этих процессов был демографический взрыв, пожалуй, не имеющий аналогов в истории традиционных обществ. Если в конце XVII в. численность населения Китая вряд ли пре­восходила 100 млн человек, то к концу XVIII в. оно достигло цифры 300 млн, а в середине XIX в. составило более 400 млн человек. Это имело далеко идущие экономические и социальные последствия, действие которых испытало на себе и китайское общество в XX в. Важнейшее из них — прогрессирующее увеличение «давления» населения на землю, что именно с цинской эпохи приобретает характер аграрного перенаселения. В конце XVI в. в Китае на душу населения приходилось примерно 8 му земли, в середине же XIX в. — менее 3 му. Одновременно происходило сокращение про­изводства зерна на душу населения. По сравнению с сунским Ки­таем в конце XIX в. оно было почти вдвое ниже.
Отмеченные явления сопровождались продолжением роста тру-доинтенсивности сельского хозяйства в стране. Это привело к тому, что традиционные технологии, принятые в китайском типе оро­шаемого рисоводческого хозяйства, были в десятки раз более тру-доинтенсивными, чем в условиях европейских аграрных техноло­гий. Одним из результатов этого в свою очередь стала технологи­ческая стагнация, более того, переход к примитивным орудиям труда в сельскохозяйственном производстве. Так, в цинский пе­риод широкое распространение получил плуг, изобретенный еще в период Мин, в основе конструкции которого лежало использо­вание тягловой силы человека. В сущности, это было орудие, кон­структивно близкое к сохе, которое изготавливалось либо лишь с одной металлической частью — лемехом, или же целиком было сделано из дерева. Таким образом, экономический подъем в XVIII в. явился следствием иных процессов, отличных от тех, которые характеризовали экономические сдвиги в европейских государствах в аналогичную эпоху.
Уже в конце XVII в. в связи с возрождением городской жизни в Китае между городами восстанавливаются ранее прерванные торговые связи. В XVIII в. отмечается подъем как казенного, так и частного ремесленного производства. Весьма широкое распрост-

268

ранение в этот период получает изготовление хлопковых и шел­ковых тканей, которые производятся не только для внутреннего потребления, но и на экспорт. Приморские провинции стали глав­ными центрами ткацкого производства. Лишь в районе Шанхая в хлопчатобумажном производстве были заняты около 200 тыс. тка­чей. В этих же провинциях изготовлялся знаменитый фарфор, от­личавшийся чрезвычайно высоким качеством и получивший ши­рокую известность за пределами китайской державы. В Цзиньдэч-жэне, ставшем крупнейшим центром фарфорового производства, в этой отрасли трудилось несколько сотен тысяч человек.
Юньнань — крупнейший центр горной промышленности, ко­торый обеспечивал работой сотни тысяч рудничных мастеров. В Гуандуне находились развитые центры металлообработки. На про­тяжении XVIII в. значительное развитие получили такие отрасли ремесленного производства, как добыча соли, изготовление бу­маги, сахара, совершенствовались также художественные промыс­лы. На протяжении этого столетия продолжался и рост мануфак­турного производства, однако господствовали его начальные фор­мы, а сами предприятия этого типа, несмотря на значительные масштабы их производства, терялись в общей массе чисто ремес­ленных заведений.
Значительного объема в XVIII в. достигла торговля. В ее орга­низации преобладали местные рынки, формировавшиеся рыноч­ные округи (несколько мелких сельских поселений, тяготевших к более крупному, в котором находился рынок). В зависимости от интенсивности коммерческих связей местные рынки функцио­нировали с различной периодичностью — от постоянно действо­вавших, до собирающихся раз в одну-две недели. Развивалась тор­говля и в пределах городской округи. В цинском Китае существо­вали также обширные межрегиональные связи.
В это же время получает распространение каботажное плава­ние, что является свидетельством расширения торговых связей в приморских провинциях страны. Осуществляется обмен товарами между крупнейшими регионами Китая. Север снабжает Юг неко­торыми видами продовольствия и сельскохозяйственным сырьем, южные провинции поставляют изделия городского ремесла и крестьянских промыслов, а также продовольствие, в первую оче­редь рис, который доставляется на Север по Великому каналу. И все же, несмотря на очевидные приметы экономического подъе­ма, коренного сдвига в общественных связях в цинский период не произошло, в стране продолжали господствовать местные рын­ки, а единого национального рынка еще не было даже в XIX в.
XVII—XVIII вв. были не только временем экономического рас­цвета, но и периодом дальнейшего развития культуры. И хотя это

269

время не отмечено выдающимися свершениями в области обще­ственной мысли и культуре в целом, оно оставило имена глубоких и оригинальных мыслителей. Наибольшую известность приобрели Гу Яньу (1613-1682), Ван Фучжи (1619-1692) и Хуан Цзунси (1610—1695): Это б^1ли широкообразованные люди, проявлявшие глубокий интерес к различным отраслям традиционной китайс­кой учености. Искренние патриоты Китая, они принимали учас­тие в антиманьчжурской борьбе и до конца жизни оставались про­тивниками маньчжурского владычества.
Пытаясь отыскать пути к совершенствованию современного ему общества, Гу Яньу в соответствии с китайской традицией призывал к переоценке конфуцианства с позиции древности, очищению его от позднейших наслоений. Ван Фучжи, напротив, подчеркивал важность исторических уроков позднейших эпох. Он составил яр­кий политический трактат, в котором осуждал деспотический характер государственной власти, призывал предоставить мест­ной ученой элите больше прав в решении государственных воп­росов. Ван Фучжи был эруди­рованным и авторитетным ис­ториком философии. Его имя и труды пользовались популяр­ностью среди оппозиционно настроенной китайской обра­зованной элиты конца XIX в., выступавшей за проведение преобразований в цинском об­ществе. Хуан Цзунси в большей мере волновали проблемы со­циального характера. Он выс­тупал за государственную по­литику облегчения положения неимущих путем наделения землей всех нуждающихся в ней. Его перу принадлежали также фундаментальные труды по истории философии в эпо­ху Сун и Юань.
Политика цинской династии в отношении культуры была от-
(император династии Цин) мечена рядом противоречивых
черт. Вместе с тем было бы яв­ным преувеличением полагать, что маньчжуры не сделали ниче­го положительного для продолжения китайской культурной тра­диции. Напротив, цинские правители восприняли эту традицию

270

наряду с китайским литературным языком, стремясь сохранить и упрочить ее. В период правления императора Канси (1662-1723) были предприняты усилия по составлению энциклопедий и слова­рей, причем именно к годам правления этого императора отно­сятся наиболее ценные и фундаментальн^те публикации такого рода. В это время были собраны и изданы многие литературные памятники предшествующих эпох, в частности опубликован сбор­ник более двух тысяч поэтов танской эпохи, включавший около 50 тыс. стихотворений.
В период правления императора Цяньлуна (1736-1796) рабо­ты по отысканию и публикации литературных памятников про­должались. Благодаря в^1пущенному в свет «Полному собранию произведений по четырем разделам литературы», работа над ко-тор^тм затянулась на 12 лет, многие значительн^те произведения китайской литературы были возвращены из небытия и вновь об­рели широкую известность.
Вместе с тем власти придирчиво следили за работой литера­торов, безжалостно пресекая любые попытки выступить с кри­тикой цинских порядков. Особенно сурово карались авторы, стре­мившиеся с патриотических позиций осветить историю завоева­ния Китая маньчжурами. Гонениям подвергались не только современники, отважившиеся на это, но и произведения авто­ров прошлого, если в них воспевалась освободительная борьба против завоевателей или выставлялись в нев^тгодном свете «не­вежественные варвары». Особенно большой урон китайской ли­тературе был нанесен правительственной цензурой в годы «лите­ратурной инквизиции» (70-е гг. XVII в.), когда б^1ли публично сожжены или запрещены и вследствие этого утрачены тысячи экземпляров ценных изданий.
После подчинения Китая маньчжурский двор приступил к проведению завоеваний, направленных против соседних с Кита­ем народов. Цель этой политики состояла в упрочении положе­ния новой династии, утвердившейся на китайском престоле си­лой. Еще одним важнейшим мотивом (видимо, наиболее сущест­венным) было желание ликвидировать вековечную опасность, угрожавшую китайской земледельческой цивилизации со сторо­ны кочевой периферии. Эту опасность маньчжуры, в недавнем прошлом сами кочевники, осознавали вполне отчетливо.
Еще в период борьбы за захват Китая маньчжурское влияние распространилось на Корею и Восточную Монголию. После при­соединения Тайваня основн^тм направлением экспансии стано­вятся западные земли, издавна населенные кочевыми народами, исхонными соседями Китая. Здесь китайской державе противо­стояли государственные образования, сложившиеся в Северной

271

Империя Цин в середине XVIII в.

Монголии (в Халхе), Джунгарии, населенной ойратами (племе­на, родственные монголам), а также восточно-туркестанское го­сударство Кашгария, где проживали тюркоязычные уйгуры.
В 1691 г. борьба за подчинение Халхи завершилась включением ее в состав цинской державы. Напряженными б^хли отношения империи Цин с Джунгарией, являвшейся могущественным в во­енном отношении государством. Переговоры о мире между Кита­ем и правительством ханства перемежались военными походами, которые вплоть до середины XVIII в. не принесли окончательного успеха цинской стороне. Как нельзя более кстати, с точки зрения дипломатии империи, была начавшаяся в это время ожесточен­ная борьба за джунгарский престол. Один из ее участников, хан Амурсана, обратился к Китаю с просьбой о помощи. Цинские власти, ожидавшие повода для покорения Джунгарии, направи­ли туда крупные военные силы, которым удалось установить конт­роль над ханством. Поняв, что обращение к Китаю привело к ут­рате страной независимости, в 1755 г. Амурсана поднял восста­ние, продолжавшееся около двух лет и завершившееся победой цинского оружия. Подавление восстания сопровождалось крайней жестокостью. В результате военных действий, эпидемий, бегства населения его численность сократилась едва ли не вдвое.
Вдохновленные этими победами, в 1757 г. цинские войска при­ступили к захвату соседней Кашгарии. Ее упорное сопротивление б^гло преодолено, и в 1759 г. Кашгария и Джунгария вошли в состав империи в качестве провинции, получившей название Синьцзян (Новая граница). Наряду с захватом Монголии это яви­лось крупнейшим территориальным приобретением цинского Китая. Таким образом, была решена вековечная геополитическая задача, которая стояла перед китайским правительством со вре­мени зарождения китайской государственности, — включение кочевой периферии в состав империи ликвидировало опасность вторжения номадов. Вместе с тем для народов Восточного Турке­стана это означало утрату национальной государственности.
Экспансия китайской державы была направлена также на юго-запад. Здесь внимание правителей Китая, как и в предшествую­щие эпохи, привлекал Тибет. В 1720 г. щшские войска заняли вос­точную часть Тибета и вскоре распространили свой контроль на всю страну. Опираясь на полуторатысячный гарнизон, размещен­ный в Лхасе, китайские власти внимательно следили за нежела­тельными, с точки зрения китайской дипломатии, изменениями политической ситуации в Тибете. При этом китайские наместни­ки не останавливались перед устранением неугодных им правите­лей страны. В 1750 г. ими было организовано убийство правителя Тибета, стремившегося избавиться от маньчжурского владычества.

273

Отныне все наиболее важные государственные решения здесь долж­ны были приниматься только с согласия цинского двора. К кон­цу XVIII в. представители китайского правительства в Лхасе конт­ролировали финансы, принимали участие в назначении и сме­щении важнейших сановников и чиновников. Внешняя политика Тибета также находилась в руках цинского двора. Фактически это означало ликвидацию тибетской государственности.
Гораздо менее успешными были попытки цинского Китая под­чинить страны Индокитая. Поход 1768 г., предпринятый против Бирмы, куда была послана сорокатысячная армия, закончился поражением и отступлением в пределы китайских границ. Пора­жение оказалось настолько серьезным, что маньчжурский глав­нокомандующий покончил жизнь самоубийством. В том же году для захвата бирманской столицы снова была отправлена армия, еще более многочисленная (60 тыс. человек). Эта попытка также закончилась неудачей. По договору, заключенному между двумя сторонами, Китай должен был отвести свои войска с территории Бирмы, а войска — расплавить все артиллерийские орудия до пе­ресечения китайской границы. Однако впоследствии, стремясь сохранить традиционные торговые связи между двумя государства­ми, высоко ценимые в Бирме, правительство этой страны пошло на возобновление дипломатических связей с Китаем и даже при­знало его сюзеренитет. Однако это не повлекло за собой возвра­щения войск или установления китайской администрации.
В конце 80-х гг. XVIII в. Китай предпринял попытку подчинить себе Вьетнам, ослабленный в это время мощным народным вос­станием.. Воспользовавшись просьбой вьетнамского государя о помощи в борьбе с восставшими, цинские власти направили во Вьетнам многочисленные войска. В 1788 г. они восстановили на престоле вьетнамского правителя и установили контроль над сто­лицей. Однако пребывание китайских войск во Вьетнаме продол­жалось не слишком долго. Уже в 1789 г. они потерпели поражение от повстанческих отрядов. Понимая, что вести длительную войну с китайской державой весьма сложно, предводители восставших пошли на переговоры с китайской стороной. Несколько позднее Вьетнам признал сюзеренитет Китая. Но зависимость Вьетнама от Китая, как и Бирмы, была формальной и ограничивалась по­сылкой в Пекин подарков для китайского императора, что было условием сохранения торговых контактов.
В результате осуществления завоевательной политики, войн, которые Китай почти беспрерывно вел на протяжении XVIII в., пределы китайской державы значительно расширились за счет земель до этого независимых государств. Некоторые из погранич­ных стран были включены в сферу политического влияния Ки-

274

тая, что сопровождалось признанием его сюзеренитета. Это имело своим итогом формирование в Восточной и Центральной Азии нового геополитического пространства, находившегося под кон­тролем цинской державы, а также закрепление в сознании мань­чжурских правителей традиционных представлений о Китае как центре Вселенной (все прочие государства рассматривались как варварские, обреченные на признание гегемонии китайской им­перии). Это оказало решающее влияние на действия китайской дипломатии в новую эпоху, открытую началом активных контак­тов между капиталистическим Западом и традиционным Китаем.
В XYII в. китайская держава впервые приходит в соприкосно­вение с Российским государством. Это б^хло следствием активно­го продвижения русских поселенцев все дальше на восток к Ти­хоокеанскому побережью. Большое значение имели экспедиции В. Пояркова, Е. Хабарова, организованные в середине XVII в. Они положили начало освоению обширного и богатого края в При­байкалье и бассейне Амура. Именно в это время были построены русские укрепленные поселения в этом районе: Иркутск, Нер­чинск и расположенный ближе всего к востоку Албазин, став­ший вскоре центром особого воеводства.
Русское проникновение в земли, сопредельные с границами Китая, было встречено его правителями настороженно. Они опа­сались установления власти нового соседа к северу от Маньчжу­рии, которую рассматривали в качестве укрытия в случае изгнания из Китая. В связи с этим отношение маньчжуров к территориям, примыкавшим к бассейну Амура, было вполне определенным: они стремились оградить их военной силой от внешнего проник­новения, не проявляя при этом стремления к хозяйственному освоению этих территорий.
Столкнувшись с вооруженным сопротивлением, российское правительство пыталось решить возникшие проблемы мирным путем. В Пекин было отправлено несколько посольств: Ф. Байко-ва, И. Перфильева, Н. Спафария. Однако это не привело к уста­новлению дипломатических отношений между двумя странами. Причина заключалась в стремлении цинской стороны строить от­ношения с Россией на основе традиционных для китайской дип­ломатии принципов, важнейшим из которых было признание со­седними государствами сюзеренитета Китая. От русских послов требовали признания едва ли не вассальной зависимости России, обусловливавшей выполнение русскими посланцами соответству­ющих ритуалов. Например, Спафарию, получившему европейс­кое образование, принявшему подарки стоя, объявили, что от­ношения между двумя странами будут зависеть от выполнения

275

русскими послами обряда, предусматривавшего земные поклону перед троном императора. Китайская сторона выдвинула также тре­бование ликвидировать все русские поселения в бассейне Амура.
Отказ русских послов выполнить унизительные, с их точки зре­ния, для России церемонии и явился основным предлогом, выд­вигавшимся цинской стороной для отказа от установления дипло­матических отношений. Условия, выдвинутые цинской стороной, противоречили международному дипломатическому этикету, при­нятому в отношениях России со странами Западной Европы, и были отвергнуты российскими дипломатами. Ими также не б^хло принято требование ликвидации поселений в бассейне Амура, поскольку земли, о которых шла речь, никогда реально не при­надлежали Китаю, не имевшему в этих районах ни стабильного китайского населения, ни правительственной администрации.
Не добившись от России обязательства положить конец пере­селенческому движению в районы Дальнего Востока, маньчжур­ские власти решили прибегнуть к военному давлению. Наступле­ние на земли, к этому времени уже вполне освоенные русскими поселенцами, они начали почти сразу же за присоединением к Китаю последнего оплота антйманьчжурского сопротивления — Тайваня.
Уже в 1684 г. цинские войска попытались овладеть албазинс-ким острогом. В 1685 г. он был окружен десятитысячным маньч­журским войском, в распоряжении которого насчитывалось око­ло 200 артиллерийских орудий. С русской стороны им противо­стояли 450 человек, способных держать оружие и имевших, по сообщению русских источников, лишь три пушки и четыре ядра. После того как китайские войска подожгли острог, албазинцы капитулировали. Условия сдачи были почетными — уцелевшие защитники вышли из крепости в полном порядке, сохранив ору­жие. Осенью того же года по приказанию нерчинского началь­ства поселенцы вернулись в район Албазина, собрали урожай и восстановили острог, окружив его более мощными укрепления­ми. Весной следующего года маньчжурские войска возобновили осаду крепости, используя десятки судов и сотни пушек. Несмот­ря на тяжелые потери, защитники крепости оказывали упорное сопротивление цинским войскам, имевшим превосходство в чис­ленности и вооружении.
Русская сторона, не обладая достаточными ресурсами для за­тяжной войны с Китаем, приняла решение пойти на переговоры. Переговоры начались летом 1689 г. в районе Нерчинска. Предста­вители маньчжурского двора пытались повлиять на их ход, угро­жая применить военную силу. Переговоры протекали в неблаго-

276

приятной для российской дипломатии обстановке: гарнизон Нер­чинска насчитывал всего несколько сотен человек, цинское же командование располагало почти десятитысячным войском, де­сятками судов и сотнями пушек.
В этих условиях 27 августа 1689 г. б^1л заключен первый рус­ско-китайский договор, получивший название Нерчинского. Со­гласно этому договору, граница между Россией и Китаем б^хла определена только по верхнему течению Амура. Российская дип­ломатия была вынуждена принять требование о выводе поселен­цев и военных отрядов с левобережья Амура, но ввиду разночте­ний в текстах документов юридически разграничение не было однозначно закреплено. Для России Нерчинский договор, зало­живший основы межгосударственных отношений между двумя странами, означал потерю обширных территорий, освоенных и заселенных русскими подданными в течение нескольких десят­ков лет. По договору Россия отказалась от Албазина, но и цинс-кие представители дали заверения, что Китай не будет создавать укреплений на утраченных Россией землях.
После заключения Нерчинского договора Россия проводила дружественную политику по отношению к Китаю, стремилась к развитию и упрочению отношений. В 1728 г. был подписан Кях-тинский договор. В нем устанавливались границы между Россией и землями, населенными монголами, подтверждалось, что тер­риториальное разграничение между двумя странами на Дальнем Востоке не завершено и станет предметом последующих перего­воров. В договоре определялись принципы торговых отношений между двумя странами, статус духовной миссии в Пекине. Соз­данная еще в 1715 г. для удовлетворения религиозных нужд уве­зенных в Пекин пленных албазинцев эта миссия играла роль пер­вого дипломатического и торгового представительства России в Kкитae и стала важным центром научного изучения Китая.
После заключения этих соглашений на протяжении XVIII — первой половины XIX в. характер отношений между двумя страна­ми и граница между ними не претерпели существенных измене­ний. Русско-китайские торговые связи продолжали расширяться, однако цинские власти оттягивали решение вопроса об оконча­тельном территориальном разграничении на Дальнем Востоке и выдвигали требования, свидетельствовавшие о стремлении стро­ить отношения с Россией как с государством, зависимым от Китая.
Начиная с XVI в. европейцы устанавливают регулярные кон­такты с Китаем. В этом первенствовали португальские купцы, вни­мание которых привлекла коса на одном из южнокитайских ост­ровов, на побережье провинции Гуандун. В 1537 г. они получили

2^

разрешение китайских властей на строительство здесь складов для хранения товаров. Это положило начало колониальному владению Макао (Аомэнь) — по имени местечка, где были заложены пер­вые сооружения фактории.
Португальский форпост находился под пристальным контро­лем китайских властей, а сами португальцы полностью подчиня­лись цинским чиновникам и не обладали какими-либо исключи­тельными правами. Около столетия Макао сохранял значение важ­нейшего пункта иностранной торговли в Китае и лишь со второй половины XVII в. в результате проникновения в страну голланд­цев и англичан утратил его.
На протяжении первых десятилетий XVII в. попытки устано­вить дипломатические и торговые отношения с Китаем были предприняты и голландской Ост-Индской компанией. В первой половине XVII в. голландцы обосновались на Тайване. Это было время внутренней смуты и войны в Китае, и императорские вла­сти не препятствовали голландцам.
Тайваньцы, вынужденные платить тяжелые налоги, сопротив­лялись правлению чужеземцев, которым пришлось подавить не­сколько антиголландских выступлений. В 60-е гг. XVII в. голланд­цы были изгнаны с Тайваня Чжэн Чэнгуном. Таким образом они потеряли базу, весьма удобную для военного и экономического проникновения в Китай. Тем не менее именно голландские куп­цы во второй половине XVII в. имели наилучшие отношения с китайской империей по сравнению с другими европейцами. Цин-ские императоры благоволили к ним, поскольку именно голланд­цы оказали маньчжурам весьма существенную помощь в покоре­нии Китая, предоставив в их распоряжение военных специалис­тов, в первую очередь артиллеристов. Голландцы были также единственными из европейцев, кто согласился соблюдать прави­ла этикета, принятые при цинском дворе.
Однако использовать в полной мере возможности экономи­ческих связей с Китаем голландцы не смогли, поскольку в XVIII в. в мировой торговле их серьезно потеснили англичане. В конце XVII в. в пригороде Гуанчжоу англичане основали одну из пер­вых факторий в континентальном Китае, ставшую в первые де­сятилетия XIX в. основным пунктом распространения английс­ких товаров. Недовольство коммерческих кругов Запада вызвало то, что с середины XVIII в. огромный китайский рынок был за­крыт для европейских коммерсантов. В 1757 г. цинский двор, стре­мясь оградить страну от иностранного проникновения, поставил под запрет всю торговлю вдоль китайского побережья, за исклю­чением района Гуанчжоу. В этой ситуации правящие круги Англии

278

и других европейских держав склонялись к принятию решитель­ных шагов для открытия китайского рынка. К этому правительства европейских стран подталкивали требования, выдвигавшиеся пред­принимательскими кругами, заинтересованными в превращении Китая в рынок для сбыта продукции европейской капиталисти­ческой промышленности. Был и еще один важный мотив, лежав­ший, в частности, в основе английской политики. К началу XIX в. Англия имела весьма значительный дефицит в торговле с Кита­ем, что побуждало ее особенно энергично настаивать на допуще­нии английских товаров на китайский рынок.
Период экономического расцвета и сравнительной стабиль­ности в социальных отношениях китайского общества продол­жался до последней четверти XVIII в. С этого времени становятся очевидными приметы кризиса империи и нарастания социаль­ной напряженности в обществе. Во многом эти явления были ре­зультатом завоеваний, осуществлявшихся маньчжурами на всем протяжении XVIII в. Военные походы, охрана новых границ, по­давление восстаний покоренного населения — все это требовало огромных затрат. Подчинение одной лишь Центральной Азии обо­шлось империи в сумму, равную всем доходам государства за два года, а средства, необходимые для охраны границ, ежегодно со­ставляли до трети всех налоговых поступлений в казну. Разумеет­ся, мобилизовать эти ресурсы можно было лишь за счет увеличе­ния общего налогового бремени. Поскольку поземельный налог должен был оставаться стабильным, это достигалось путем роста дополнительных сборов. Усиление государственной эксплуатации сопровождалось ужесточением рентных притязаний землевладель­ческой части деревни, стремившейся разделить бремя государ­ственных налогов с арендаторами.
Признаки династийного кризиса, переживаемого цинской дер­жавой, проявились и в разложении государственного аппарата, в распространении коррупции, охватившей значительные слои чиновничества. Так, например, Хэ Шэнь — фаворит императора Цяньлуна (1736—1796), в течение 20 лет один из наиболее при­ближенных к императору сановников, сосредоточил в своих ру­ках ряд важнейших государственных постов. С приходом к власти нового императора Хэ Шэнь был обвинен в казнокрадстве и дру­гих злоупотреблениях и приговорен к смертной казни. Принадле­жавшее ему имущество, конфискованное и возвращенное в каз­ну, превосходило ценности императорского двора, а общая его стоимость равнялась государственным доходам за восемь лет. Та­ким образом, только одним этим всесильным министром было украдено больше, чем потрачено на присоединение Синьцзяна.

279

По признанию цензоров, обязанных бороться против злоупо­треблений, чиновники присваивали обычно более половины сумм, выделенных государством на проведение ирригационных работ. Так было, в частности, во время строительства на Хуанхэ в 1820 г., когда из средств, предназначенных государством для по­чинки дамб и других ирригационных сооружений, ими было при­своено 60%. Еще один пример злоупотреблений чиновничества — установившаяся система сбора налога, предназначенного для фи­нансирования отправки риса из бассейна Янцзы в Пекин. Реально величина этого налога в четыре раза перекрывала официально ус­тановленную ставку, при этом три четверти общей суммы шло в карман местного чиновничества.
Определенную роль в обострении династийного кризиса сыг­рал и рост народонаселения, не сопровождавшийся значитель­ным ростом посевных площадей. Дефицит земель в расчете на душу населения приводил к росту цен на них, ухудшению усло­вий аренды. Это сопровождалось увеличением ростовщической эксплуатации со стороны землевладельцев. Усилия властей по орга­низации переселения в районы, где оставались свободные земли, и по обработке незанятых земель в глубинных китайских провин­циях не давали ощутимого результата, поскольку все сколько-ни­будь приспособленные для традиционных китайских форм земле­делия районы были освоены. Присоединение к Китаю огромных пространств в Центральной Азии не могло решить проблемы аг­рарного перенаселения в Китае, поскольку в состав империи вошли главным образом пустыни и полупустыни.
Все эти обстоятельства вели к росту социальной дифференциа­ции в общине, имели своим следствием увеличение слоя дере­венских низов, пополнявших ряды безземельных, пауперов, бат­раков. Нередко сельский и городской люд без определенных за­нятий пополнял ряды разбойников. В последней трети XVIII в. сельский бандитизм стал настолько распространенным, что вок­руг зажиточных деревень, в особенности в южных провинциях Китая, стали воздвигать оборонительные укрепления. Эти кри­зисные явления вызывали сопротивление общественных низов, проявившееся в ряде народных восстаний на рубеже XVIII—XIX вв.
В цинский период истории Китая организаторами народного сопротивления продолжали оставаться религиозные секты и тай­ные общества. В отличие от религиозных сект тайные общества ставили своей целью главным образом подготовку и осуществле­ние антиправительственных восстаний. Вера в изначальное ра­венство людей, уравнение бедных и богатых, проповедь взаимо­помощи, пропаганда наступления новой, счастливой эры, что связывалось с приходом земного воплощения будды Майтрейи,

280

утверждение на земле новых принципов общественных отноше­ний сектанты связывали с победой восстания, поднятого под их руководством. Самым распространенным лозунгом, выдвигавшим­ся инсургентами, был призыв к свержению маньчжурской дина­стии, не имевшей, по убеждению повстанцев, легитимных прав на китайский престол, и утверждение на нем императора-китай­ца. Именно он должен был претворить в жизнь мечты простых людей о счастье и процветании. Идейные искания лидеров рели­гиозных сект и тайных обществ, восходившие к утонченной ин­теллектуальной традиции прошлого, были понятны лишь узкому кругу посвященных. Для привлечения рядовых участников исполь­зовались обращения, в которых доходчиво объяснялись причины бедственного положения народа и содержались призывы гото­виться к антиправительственной борьбе.
В деятельности этих организаций огромную роль выполнял сложный, насыщенный мистицизмом ритуал. Он был призван внушить сектантам ощущение силы и единения. Один из элемен­тов этого ритуала — ушу, или «военные искусства», с обучения которым, как правило, и начиналось привлечение новых сторон­ников. Наиболее широко распространенным видом боевых ис­кусств было умение вести рукопашный бой. Постижение его тон­костей давало неофиту ощущение защищенности, возвышало его в глазах окружающих, что в какой-то мере компенсировало его обычно невысокий социальный статус. Привлеченные таким об­разом новые сторонники обучались сложным ритуалам, соблю­дение которых, как считалось, делало их неуязвимыми для дей­ствия холодного и огнестрельного оружия.
Организационные структуры сект и тайных обществ в ряде случаев были весьма разветвленными и охватывали не только де­ревни, но и уездные и даже провинциальные города. Их членами становились представители различных общественных групп, боль­шинство составляли малоимущие крестьяне, привлеченные про­поведью братской взаимопомощи и имущественного равенства, но руководителями часто становились шэньши, купцы и даже чи­новники, вдохновлявшиеся идеями свержения маньчжурского господства и установления китайского правления. Буддийское и даосское духовенство зачастую также симпатизировало сектан­там. По преданию, одно из наиболее популярных и массовых об­ществ «Триада» было основано монахами буддийского монасты­ря Шаолиньсы, и поныне широко известного в Китае как одно­го из традиционных центров искусства рукопашного боя. Когда монахи отказались признать установление маньчжурского прав­ления, монастырь был осажден цинскими войсками и сожжен.

281

Почти все его защитники погибли в бою, избежать смерти, как гласит легенда, удалось лишь «пяти старшим братьям», которые отправились в странствие по Китаю, обучая народ искусству ушу и призывая к борьбе с маньчжурами.
Наиболее активным в конце XVIII в. становится «Общество Белого лотоса», в основе идеологии которого лежали идеи на­ступления справедливой эры правления будд^: Майтрейи, при­зывы к имущественному уравнению, свержению власти маньч­журской династии. В 1796 г. под его руководством началось одно из наиболее крупных в цинский период народных восстаний, охватившее главным образом провинции Центрального Китая. На протяжении 1798—1799 гг., когда народная война приобрела наи­больший размах, повстанческим войскам удалось нанести ряд поражений цинским войскам и взять под контроль значительные территории.
Правительство, напутанное размахом восстания, сосредото­чило все силы для его подавления. Были сменены неспособные и бездеятельные военачальники, переброшены крупные подкреп­ления. Примерно в 1800 г. в ходе гражданской войны наступил перелом, ускоренный тем, что на сторону маньчжурского двора перешли многие влиятельные кланы, верхи которых были напу­ганы размахом народной борьбы и наступившей смутой. Отряды местной самообороны, созданные ими, приняли активное учас­тие в войне, оказывая помощь войскам центрального правитель­ства. С восставшими расправлялись с крайней жестокостью. Насе­ление, оказывавшее помощь инсургентам, насильно уводилось из районов боевых действий, а их жилища и посевы уничтожа­лись. В середине 1800 г. был схвачен и казнен в Пекине один из наиболее популярных руководителей восстания Лю Чжисе, од­нако сопротивление продолжалось.
Чтобы привлечь на свою сторону недовольных, цинские влас­ти пообещали сократить налоги и поборы, а также простить тех, кто готов прекратить сопротивление. Вместе с тем для содержа­ния армии повстанцы были вынуждены проводить насильствен­ные мобилизации и реквизировать продовольствие, что не всег­да находило поддержку у населения. К концу 1803 г. пекинское правительство смогло восстановить контроль почти над всей тер­риторией Центрального Китая. Лишь в глухом районе на стыке С^тчуани, Хубэя и Шэньси, покр^гтом густ^1ми лесами, продол­жали укр^тваться последние отряди: повстанцев. К середине 1804 г. были подавлены и эти последние очаги сопротивления.
С поражением восстания 1796—1804 гг. религиозные секты и тайные общества не отказались от дальнейшей борьбы. В 1813 г. «Общество Небесного разума» (скорее всего, одно из ответвле-

282

ний «Белого лотоса») организовало восстание в Северном Китае Его руководитель б^]л объявлен правителем Китая, преемником минской династии. В октябре 1813 г. отряд заговорщиков, насчи­тывавший около 200 человек, проник на территорию «Запретно­го города» — резиденцию маньчжурских правителей в Пекине Однако нападение б^зло отбито многочисленной дворцовой стра­жей. Цинские войска расправились с восставшими, их предводи­теле б^]л схвачен и казнен. К началу 1814 г. б^зли разгромлена: последние повстанческие отряды.
Несмотря не поражения, религиозные секты и тайные обще­ству продолжали антиправительственную деятельность на про­тяжении всего XIX века. Под их руководством крестьяне и горо­жане боролись против маньчжурской династии, требуя сокра­щения налогов и повинностей, ликвидации коррумпированного чиновничества.
Характер народной борьбы на рубеже XVIII—XIX вв. по срав­нению с предшествующими эпохами не претерпел существен-н^]^ изменений. Это б^зли по-прежнему вполне традиционные требования свержения династии, утратившей мандат на управ­ление государством, подкрепленные патриотическими лозунга­ми восстановления китайского правления.

3. ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ КИТАЯ НАКАНУНЕ ВТОРЖЕНИЯ ИНОСТРАННЫХ ДЕРЖАВ
После маньчжурского завоевания характер социально-эконо­мических отношений в Китае не претерпел кардинальных изме­нений. Это в равной мере можно отнести к сфере как городской экономики, так и аграрного строя. В этом смысле можно говорить о едином минско-цинском периоде в истории Китая. Для этого времени, с точки зрения функционирования экономических и социальных институтов, характерно действие тех же тенденций, которые сложились в стране в послесунский период. Они харак­теризовались возрастанием значения интенсивного поливного рисоводства, прогрессирующим увеличением численности насе­ления, деградацией технологической основы сельскохозяйствен­ного производства.
В соответствии с традицией и в цинский период все земли делились на две категории: народные (минь) и чиновничьи или государственные (гуань). Основой экономической и социальной жизни в деревне продолжала оставаться китайская клановая об­щина, покоившаяся на совместном владении землей и родствен­ных связях, объединявших общинников. Земли, находившиеся в

283

коллективном владении, как правило, обрабатывались совместно, а также сдавались в аренду членам общины или жителям сосед­них деревень. Арендная плата, собиравшаяся с общинной земли, принадлежала всему деревенскому коллективу. По установившейся традиции коллективные земли, реально принадлежавшие общи­не, включались в категорию гуань, т.е. с них, как и с других земель, входивших непосредственно в казенный фонд, поземель­ный налог не собирался.
На характер использования доходов от земли указывало само название той или иной формы коллективного землевладения. Получили распространение, например, «училищные» земли, до­ход от которых шел на содержание деревенской школы, оплату услуг учителя, помощь талантливой молодежи, желавшей про­должить образование, испытать себя на государственных экзаме­нах, если у родителей не было средств.
Доходы от «храмовых» земель использовались для религиоз­ных церемоний в деревенском храме предков, а от «благотвори­тельных» — предназначались для помощи наименее обеспечен­ным членам общины. Перечисленные категории земель в соот­ветствии с нормами обычного права запрещалось продавать и покупать без согласия всех общинников.
Коллективная земельная собственность под разными названия­ми была распространена во всем Китае. Однако особенно замет­ную роль она играла в провинциях центрально-южного Китая, где преобладало поливйое рисоводческое земледелие. В некото­рых провинциях коллективные земли составляли около полови­ны всего земельного фонда. Особенно велика была роль кол­лективного землевладения в таких провинциях, как Гуандун, Фуцзянь и Чжэцзян. Помимо коллективного владения пахотной землей община контролировала невозделанные угодья, лесные, неудобные для обработки земли.
В китайской деревне важная роль принадлежала и совместному труду. В особенности это характерно для поливного рисоводства, когда в период посева рисовой рассады, весьма непродолжитель­ный, несколько соседних семей объединяли свои трудовые уси­лия. Большую роль играла также коллективная деятельность по поддержанию в порядке систем искусственного орошения, харак­терная для большинства сельских районов Китая. Наличие кол­лективной земельной собственности, совместная работа — все это было истинным фундаментом деревенской жизни, сплачивало чле­нов общины, препятствовало росту социальной дифференциации.
Кроме коллективного в общине существовало также индиви­дуальное землевладение. Частные земли разрешалось продавать и сдавать в аренду, однако обычное право обязьшало землевладельца

284

перед продажей земли предварительно заручиться согласием на это членов общины и предложить землю для покупки сначала кому-нибудь из них. В деятельности этого института проявлялись владельческие притязания общины на индивидуальное землевла­дение и стремление сохранить в неприкосновенности земельный фонд общины в качестве единого целого.
Еще одной важной чертой китайской общины являлись род-ственн^те связи, объединявшие, как правило, всех жителей де­ревни. Основной формой этих связей продолжал оставаться пат­ронимический клан-группа родственн^1х семей, происходив­ших от одного предка придерживавшихся обычая экзогамии. В организации клановых отношений между северными и южными районами Китая существовали определенные отличия: к северу от Янцзы деревня состояла из нескольких кланов, к югу — клан и деревня чаще всего совпадали.
Клановые отношения получали воплощение в культе предков и сопутствовавших ему религиозных церемониях и социальных институтах. Центром религиозной деятельности в деревне были храм^1,чаще всего посвященные духам предков. Здесь в соответ­ствии с традицией проводились церемонии, посвященные пред­кам — основателям патронимии, здесь же собирались все жители деревни или представители групп, составлявших ее, для реше­ния общедеревенских проблем.
Иногда храм^1предков использовались как школьные здания, в которых выходцы из клана, получившие образование, давали уроки грамоты своим юн^тм сородичам. Храм^: б^зли и штабами, руководившими местными отрядами самообороны, предназна­ченными для защиты клана от разбойничьих шаек, вооруженных отрядов соседних кланов, а в некоторых случаях и от вторжения правительственных войск.
Всеобщее распространение общинно-клановых связей, являв­шихся подлинной основой социальных институтов китайской империи, не противоречило наличию внутри общины (клана) различных форм господства и подчинения, эксплуатации. Основ­ной формой этой эксплуатации в деревне была аренда-издоль­щина. Возникавшие внутри общинного коллектива арендные от­ношения маскировались принадлежностью эксплуататора и экс­плуатируемого к одному клану. Нередко (особенно в южн^1х районах) роль арендодателя играл богатый и могущественный клан, эксплуатировавший более слабую общину. В этом случае верхи и низы одной клановой группы объединялись, пытаясь удержать в повиновении подчиненную общину. В источниках за­фиксированы многочисленные примеры борьбы между домини­рующими кланами или же между сильной и слабой коалициями

285

общин. Победа, одержанная одним из враждующих кланов в кро­вопролитных сражениях, обеспечивала присоединение новых зе­мель, контроль над водными источниками, а также центрами местной торговли.
Сельская верхушка в китайской деревне состояла из двух ос­новных групп. Первая — землевладельцы, происходившие в ос­новном из разбогатевших общинников, сдававших землю в аренду. Часто, эксплуатируя арендаторов, они сами с помощью членов своих семей обрабатывали часть принадлежавшей им земли. Их образ жизни мало отличался от той жизни, которую вела основ­ная масса крестьян-землевладельцев, о чем можно судить по ма­териалам местных хроник. Весьма типичной была следующая си­туация. Ранним утром отец отдавал распоряжения своим сы­НОВЬЯМ: один должен б^1л пахать в поле землю, другой отправлялся на рынок в соседнее большое село, третий, самый способный, оставался дома и целиком посвящал себя изучению древних книг, готовясь к сдаче экзаменов на получение ученого звания.
Вторая доминирующая социальная группа —землевладельцы, составлявшие образованную часть китайского общества, облада­тели ученых званий и чиновничьих рангов. К этой группе отно­сились также выходцы из общин (разумеется, чаще из могуще­ственных кланов), которым удалось получить образование и сдать экзамен на получение ученого звания, что было стандартным путем, открывавшим доступ к чиновничьей карьере. Они имено­вались шэньши (т.е. «имеющие пояс», что являлось внешним при­знаком принадлежности к образованной страте общества), образ жизни, поведение и одежда сильно отличали их от основной массы сельского населения. Те шэныии, которые являлись землевладель­цами, также сдавали землю в аренду. Барская запашка и связан­ное с ней хозяйство помещичьего типа, как и крепостническая система, не получили в традиционном Китае сколько-нибудь широкого распространения..
Однако далеко не все шэньши были достаточно крупными зем­левладельцами, чтобы жить на земельную ренту. В этом случае источником их основных доходов являлось занятие «интеллигент­ным» трудом: они становились школьными учителями, репети­торами, готовившими соискателей к государственным экзаменам, руководили сельскими общественными работами, возглавляли отряды местной самообороны. Те, кто стали чиновниками и по­ступили на государственную службу, получали казенное жалова­нье и имели некоторые «побочные» источники доходов. В целом доходы группы шэньши от земельных владений вряд ли превыша­ли одну треть от всех совокупных доходов этого социального слоя.

286

Доходы от службы, земельных владений и предпринимательства распределялись соответственно как 3:2: 1.
Несмотря на родственные связи, объединявшие верхи и низы общины, эксплуатация в деревне бьиа жестокой. Арендная плата в зависимости от формы аренды колебалась от 30 до 70% урожая, составляя в среднем по стране 40%. Широко были распростране­ны обременительные залоги за взятую в аренду землю, подноше­ния землевладельцам при заключении арендного договора. Вмес­те с тем существовали и нормы традиционного обычного права, свидетельствовавшие о том, что не только арендатор, но и зем­левладелец нес определенные обязательства перед теми, кому он передавал для обработки свою землю. Эти нормы обязывали арен­додателя в случае неурожая и стихийных бедствий снижать аренд­ную плату или отменять ее вовсе, если урожай погибал полностью.
В позднеимператорский период в Китае подавляющую часть населения составляли самостоятельные крестьяне-землевладель­цы, что являлось весьма существенной чертой аграрного строя страны. В целом же господствовало мелкое и среднее землевладе­ние. Большинство арендодателей владели 50—100 му земли (3—6 га), а крестьяне имели в среднем 10—20 му (0,6—1,2 га). Крупные зем­левладения, насчитывавшие сотни или тысячи му, были исклю­чением и не определяли характер аграрных отношений. Как пра­вило, землевладельцы-арендодатели занимались в деревне рос­товщичеством, а сама ростовщическая эксплуатация наряду с арендой являлась вторым важнейшим источником процветания деревенских верхов.
Самостоятельное крестьянство владело более чем половиной пахотных земель и составляло более половины всего сельского населения. Хозяйства таких крестьян-землевладельцев были наи­более широко распространены к северу от Янцзы, где роль аренд­ных отношений была неизмеримо менее значительной, чем на юге.
Все землевладельцы обязаны были платить налоги. Основным являлся единый подушно-поземельный налог, введенный в пер­вой половине XVIII в. Его величина исчислялась в зависимости от количества и качества земли, находившейся во владении того или иного двора. Вносить налог за землю были обязаны все кате­гории землевладельцев, включая и те группы, которые можно отнести к господствующему классу. Не делалось исключения и для шэньши, которые освобождались только от трудовых повин­ностей, но за ними сохранялось их главное обязательство перед государством — служить ему, исполняя труд ученого-книжника или чиновника-бюрократа.
Подушно-поземельный налог являлся одной из форм ренты-налога и свидетельствовал о том, кто же являлся верховным и

287

истинным собственником земли в императорском Китае. Таким собственником было государство, в сущности, сдавшее землю в аренду тем, кто фигурировал в налоговых реестрах в качестве владельцев. С этой точки зрения между шэньши, землевладель­цем-арендодателем и рядовым крестьянином не было существен­ных отличий — все они были всего лишь держателями государе­вой земли.
Часть пахотных земель (примерно 10%) принадлежала непо­средственно императорской фамилии, а кроме того, маньчжурс­кой аристократии, офицерам и солдатам маньчжурских войск. Земли императорских поместий обрабатьшались прикрепленными к ним крестьянами. Так же обрабатьшались и земли служивших в «вось-мизнаменных»– войсках маньчжуров, которые помимо этого ши­роко использовали труд многочисленных рабов, захваченных ими в период борьбы за завоевание Китая. «Восьмизнаменные» земли были расположены главным образом в районах Северного Китая и вокруг 72 городов, признанных стратегически важными цент­рами. В них размещались маньчжурские гарнизоны, солдатам и офицерам которых в первые годы правления маньчжурской ди­настии были переданы земли, конфискованные у местного ки­тайского населения.
Как и в минский период, в цинском Китае была распростра­нена еще одна форма казенного землевладения — военные посе­ления-, земли которых обрабатывались воинами пограничных гар­низонов. Однако эти отношения, привнесенные в Китай завоева­телями-кочевниками, не могли сколько-нибудь существенно изменить традиционный общественный строй. На протяжении XVIII — начала XIX вв. рабство все в большей мере приобретало черты крепостных отношений, а особый статус «восьмизнамен-ного» землевладения был ликвидирован в середине XIX в.
Процесс социальной дифференциации, естественным обра­зом протекавший в клановых общинах, приводил к формирова­нию на одном полюсе общинных богатых верхов, на другом — малоземельного и безземельного бедного крестьянства. Эти явле­ния, отчетливо наблюдаемые на всем протяжении истории им­ператорского Китая и подчиненные закономерности цикличес­кого движения, так и не привели к разложению общинно-кла­новой основы социальной жизни китайского общества. Этому препятствовало государство, заинтересованное в сохранении тра­диционной социальной структуры и являвшееся высшим собствен­ником земли. Этому процессу оказывали противодействие и сами общинные институты, тормозившие процессы имущественной дифференциации между верхами и низами общины при помощи системы взаимопомощи, благотворительности и т.д.

288

В организации городского ремесла на протяжении XVII—XVIII вв. также не произошло глубоких перемен по сравнению с перио­дом правления минской династии. Торговое и ремесленное насе­ление объединялось в корпоративные организации (хан), при соз­дании которых важную роль играли клановые и земляческие свя­зи. Характерной чертой китайских городских корпораций (впрочем, как и в подавляющем большинстве других стран Востока) было господство цехо-гильдий, когда ремесленник, как правило, яв­лялся и продавцом собственной продукции, что свидетельствова­ло о незавершенности процесса отделения торговли от ремесла.
Торгово-ремесленные корпорации, обладавшие правами внут­реннего самоуправления, являлись, по существу, организация­ми, предназначенными для сбора налогов и отбывания повин­ностей в пользу казны. Частное ремесло (сы), как и частное зем­левладение (минь), было обложено многочисленными налогами и повинностями. Подобно крестьянину, частный ремесленник был беззащитен перед властями, имевшими право привлечь мастера из самой отдаленной провинции к работе на столичных казен­ных предприятиях. При этом только на дорогу могло уйти не­сколько месяцев. Власти придирчиво контролировали частные ремесленные предприятия, перераспределяли его доходы в пользу государства, производя «закупки» ремесленной продукции по ценам, значительно уступавшим рыночным.
Как и в предшествующие эпохи, маньчжурское правительство продолжало руководствоваться традиционной теорией, согласно которой земледелие являлось основным, а торговля и промыш­ленность — вспомогательным занятием подданных. Процветаю­щий предприниматель и купец рассматривались властью не как опора трона, а, скорее, как нежелательные и даже потенциально опасные для устоев государства социальные фигуры. Поэтому китайские города не обладали особым правовым статусом, спо­собным обратить их не только в центр экономической жизни, но и в автономный от властей центр политической активности. В этом смысле сколько-нибудь существенная разница между городом и деревней отсутствовала. Управление в городе возлагалось на чи­новников, присланных из столицы и являвшихся в равной мере всесильными как в городе, так и в деревне.
Пренебрежительное отношение к частной ремесленно-торго­вой деятельности проистекало также из того, что императорский двор использовал развитый казенный ремесленный сектор, а это позволяло не зависеть от частного ремесленного производства. Казенные предприятия действовали в различных отраслях произ­водства и вполне обеспечивали маньчжурский двор, высшие слои

289

чиновничества и армию. В условиях господствовавших социальных отношений имущество и жизнь предпринимательских групп на­селения ни в коей мере не были защищены законом. Последнее обстоятельство являлось весьма серьезным препятствием на пути становления капиталистических отношений.
Правление цинской династии не внесло ничего существенно нового в характер политического строя китайской державы, про­должавшей оставаться «восточной» деспотией. Самодержавный правитель пользовался неограниченной властью, а управление страной основывалось на классических формулах, появившихся еще в древности и переживших века. Они звучали так: «В Подне­бесной нет земли, кроме той, что принадлежит государю» и «Все живущие на этой земле являются подданными государя». Эти опре­деления, ставшие отправным пунктом законодательства цинско-го Китая, отражали огромную роль государства и его правителя, который являлся одновременно верховным собственником всех земель и неограниченным властелином своих подданных.
Цинский правитель в соответствии с китайской традицией именовался Сыном Неба, что прямо указывало на его Боже­ственное происхождение, и считался лицом священным, по­средником между Небом и людьми. Концепция Божественной сущности не только императорской власти, но и самого вер­ховного правителя усиливалась в силу того, что он играл роль верховного жреца, совмещая таким образом политические и сакральные функции. Это находило выражение в следующем: дважды в год верховный правитель возглавлял самые важные, с точки зрения китайцев, религиозные церемонии, отправлявши­еся в столичных Храме Земли и Храме Неба. В них император проводил ритуальную борозду по специально подготовленному для него полю, что символизировало благополучное начало сель­скохозяйственных работ, возносил моления и приносил жерт­вы Небу, призывая его быть милостивым к его подданным. В соответствии с законом под страхом смерти было запрещено произносить вслух собственное имя императора, который име­новался по девизу его правления. Например, первый маньчжур­ский император правил под девизом «Шуньжи», что в переводе означает «благоприятное правление». Подданным, не прибли­женным ко двору, было запрещено видеть лицо правителя, по­этому во время следования его кортежа окна и двери домов сле­довало наглухо закрывать.
Сын Неба, совмещавший в своей деятельности верховное за­конодательное и административное начала, опирался на два со­вещательных органа: императорский секретариат и военный со-

290

вет. Стремясь привлечь на свою сторону представителей китайс­кой ученой элиты, маньчжуры пытались соблюсти видимость рав­ноправия. По этой причине в состав императорского секретариа­та входило равное число сановников-китайцев и маньчжуров. Однако при вынесении окончательных решений императоры все же в большей степени полагались на советы из числа наиболее приближенных членов императорского дома и высшей маньчжур­ской знати. После учреждения в первой трети XVIII в. военного совета, при назначении которого принцип пропорциональности не соблюдался, именно к нему перешли функции основного со­вещательного органа при императоре. Опираясь на традицион­ную для Китая систему управления, маньчжуры, насчитывавшие накануне завоевания империи всего лишь 700 тыс. человек, ут­вердили свое господство над китайским народом. В сущности, это была система национального гнета, которой народ Китая упор­но сопротивлялся.
Система центральных органов управления в своих основных чертах также оставалась прежней. Осуществляя свою власть, мань­чжурские правители опирались на систему органов управления, состоявшую из шести ведомств: церемоний, чинов, налогов, су­дебных, военных дел и общественных работ. Сведения со всей страны поступали в одно из соответствующих министерств, об­рабатывались там в виде меморандумов, проектов указов и ло­жились на стол императора, который и принимал окончатель­ные решения. Несмотря на огромные масштабы империи и слож­ность системы государственного управления, император был хорошо информирован о происходящем в державе, которая была вполне «управляемой». Благодаря системе почтовых станций, по­всеместно созданной военным ведомством, самые важные извес­тия оперативно поступали из провинций в столицу. К примеру, наиболее важные депеши могли быть доставлены в столицу из далекой провинции Гуандун в течение всего лишь двух недель.
Подписанные императором указы оглашались со стены, ог­раждавшей с юга императорский дворец, именовавшийся Зак­рытым городом. После этого специально назначенный для ис­полнения данной процедуры чиновник вкладывал свиток с тек­стом указа в клюв изваяния феникса. Далее изваяние птицы на веревках спускалось вниз со стены, свиток почтительно извлека­ли из клюва и уносили в глубь дворцового комплекса. Считалось, что с этого момента указ вступал в законную силу и его следова­ло принять к неукоснительному исполнению.
В административном отношении китайская держава делилась на 18 провинций, во главе которых были поставлены губернато­ры. В некоторых случаях несколько провинций объединялись в

291

наместничества, возглавляемые наместником. Каждая провинция в свою очередь делилась на десять областей, которых таким обра­зом насчитывалось 180, а область состояла из уездов, во второй половине XVIII в. их было примерно полторы тысячи. В ведение провинциальных и уездных органов управления были поставле­ны те же сферы государственного управления, что и в столице. Провинциальная управа состояла из следующих отделов: финан­сового, образования, государственных монополий.
Управление на местах осуществлялось уездными администра­циями. Их деятельность затрагивала вопросы налогообложения, отправления судебных функций, образования, организации го­сударственных экзаменов на получение ученого звания. В зависи­мости от величины уезда его административный персонал мог насчитывать от 200 до 2 тыс. человек. Наряду с деревенским само­управлением, основанным на действии клановых институтов, которые непосредственно не подчинялись уездной администра­ции, в сельской местности (так же, как и в городе) действовала система баоцзя — круговой поруки. Население было объединено в группы, состоявшие из десяти дворов, члены которых несли ответственность друг за друга при выплате налогов, отбывании повинностей, в случае нарушения законов. Во главе десятидво-рок, в свою очередь объединенных в стодворки, стояли старосты. Они несли личную ответственность перед уездным чиновниче­ством за происходящее на вверенной их попечению территории.
Укрепляя систему баоцзя, бывшую традиционной формой кол­лективной ответственности подданных перед государством, цин-ские правители Китая стремились противопоставить ее естественно возникшей и исконно существовавшей форме коллективности — клановой общине. Община не признавалась в качестве админист­ративной единицы, по этой причине чиновники доводили рас­поряжения до местного населения, используя структуры, свя­занные со стодворками и десятидворками. Однако их исполните­лями являлись именно общинники, объединенные не столько системой баоцзя, сколько институтами кланового самоуправления.
Весьма многочисленным населением империи, которое к концу XVIII в. по подсчетам современных исследователей составило около 300 млн человек, управляли всего 27 тыс. чиновников (20 тыс. — гражданские, 7 тыс. — военные). К сдаче экзаменов на получение ученой степени, что являлось необходимым условием для полу­чения гражданского или военного чиновничьего ранга, допуска­лось все полноправное население, т.е. выходцы из семе й, главы которых уже были обладателями ученого звания, а таюке те, кто принадлежал к земледельцам (нун), ремесленникам (гун) и тор­говцам (шан).

292

Система экзаменов, которая установилась с эпохи Тан, имела трехступенчатый характер. Экзамены подразделялись на уездные, провинциальные и столичные. Соискатели ученых степеней долж­ны бьши продемонстрировать высокий уровень иероглифической грамотности и глубокое знание классических произведений, вхо­дивших в состав так называемого «Девятикнижия», включавшего исторические и философские трактаты древности. Реальные на­дежды на получение чиновничьего ранга и соответствовавшей ему должности имели главным образом лишь те, кто успешно сдал экзамены в провинции или столице, что было связано со сравнительно немногочисленной номенклатурой чиновничьих постов. Все чиновники цинской империи включались в. соответ­ствующие списки, в которых отмечались основные этапы их карье­ры. Эти списки обновлялись в основном один раз в три года, что было связано с периодичностью государственных экзаменов. Точно так же — один раз в три года — производилась переаттестация чиновничества. Она завершалась решением ведомства чинов и утверждалась императором — о повышении, понижении, остав­лении на прежнем месте или увольнении в отставку того или иного администратора.
После окончания службы чиновник, как правило, стремился вернуться в родные места, где занимал видное положение в «нео­фициальной» администрации — органах деревенского (кланово­го) самоуправления. В старом Китае была популярна поговорка, ярко отражавшая подобные устремления образованных людей: «Что может быть лучше, чем вернуться в родную деревню в орео­ле славы и в богатом халате». Под руководством шэныии общин­ники занимались ирригационным строительством, а также дру­гими общественными работами. Чиновники, вышедшие в отстав­ку, нередко становились преподавателями деревенских школ, составителями общинных хроник. Часто они выступали защит­никами интересов односельчан перед лицом местной официаль­ной администрации.
В цинском Китае чиновники, находившиеся на государствен­ной службе, получали жалованье в денежной и натуральной фор­ме, но отнюдь не земельные владения. И хотя размеры жалованья б^1ли сравнительно незначительными, однако после нескольких лет службы чиновник нередко становился вполне состоятельным че­ловеком. Путь к богатству лежал через получение различных под­ношений, которые далеко не всегда рассматривались как прямые взятки, и присвоение части налоговых сборов с населения. Часто после выхода в отставку шэныии приобретали земельные владе­ния и делали богатые подарки родному клану, включая и пере­дачу в дар земельных владений. Именно таким образом общины

293

и кланы увеличивали фонд общественн^1х земель — кланов^1х, хра­мовых, училищных, благотворительных и т. д. В клановых хрони­ках некотор^1х районов Южного Китая прямо указ^твалось, сколь­ко земли должен преподнести в дар сородичам удачливый и наде­ленный талантом соискатель учен^1х званий и чиновничьих рангов.
Социальная структура цинского общества претерпела, соб­ственно говоря, незначительные изменения по сравнению с мин­ским периодом. Тем не менее некоторые отличия существовали. В цинском Китае появилась новая привилегированная часть насе­ления, состоявшая из завоевателей-маньчжуров. Они составляли замкнутую страту. Браки между маньчжурами и китайцами были запрещены, точно так же, как и продажа коренному населению принадлежавших маньчжурам земель. В отношении маньчжуров действовали особые установления, отмечавшие их привилегиро­ванный статус.
На протяжении конца минской и цинской эпох несколько изменилось положение торгово-ремесленн^1х с^оев населения. Хотя правительство и продолжало относиться к неземледельческой деятельности настороженно, тем не менее им была предоставле­на возможность войти в состав элиты (господствующего класса) китайского общества позднеимператорской эпохи, состоявшей из книжников-чиновников, землевладельцев-арендодателей и богатых торговцев.
В цинском Китае половина чиновников, получивших высокие ученые звания, являлись выходцами из семей, в которых в тече­ние нескольких поколений не б^зло шэньши. Другая группа гос­подствующего класса — землевладельцы-арендодатели — вообще законодательно не выделялась особо, а рассматривалась как часть слоя землевладельцев. Торговцы также не являлись замкнутым слоем, и вложение капитала в землю вполне могло превратить их в землевладельцев, что и воспринималось в качестве важного мотива предпринимательской деятельности.
Основные юридические нормы, определявшие принципы го­сударственного управления, были заключены в сводах законов цинского Китая. В их основу были положены минские законы, восходившие к законодательству танского Китая. Дополненные и усовершенствованные своды законов цинской империи были за­фиксированы более чем в тысяче глав, которые в свою очередь содержали тысячи статей. Однако попытки найти в этом огром­ном законодательном своде намек на определение прав поддан­ных китайской империи были бы безрезультатными. Традицион­ные китайские законы — это всего лишь перечень наказаний за нарушение прав одной инстанции — китайского деспотического государства.

294

Итак, с точки зрения фундаментальных социальных институтов китайское общество императорской эпохи представляется стабиль­ным. Это была социальная структура, в основе которой лежали кла­новые общины, объединенные имперской государственностью. В качестве социального слоя, обеспечивавшего противоречивое со­единение этих двух начал, выступали книжники-чиновники, каж­дый из которых на протяжении собственной жизни мог представ­лять общину (до поступления на государственную службу и после отставки) или государство (в период нахождения на службе). Имен­но эти черты общественного строя традиционного Китая цикли­чески воспроизводились в его истории.
Сказанное, однако, не означает, что императорский Китай — это общество, не знавшее развития. В его истории сменялись ди­настии и философские учения, совершенствовались искусства, углублялись знания об окружающем мире, появлялись новые ре­лигиозные системы, постепенно совершенствовалась технология сельскохозяйственного и ремесленного производства. Наконец, китайскую историю характеризовало чисто пространственное раз­витие, приведшее к образованию в XVIII в. огромной по терри­тории и численности населения империи.
Однако истинной доминантой, определявшей то, что можно назвать развитием императорского Китая, были явления, свя­занные с положением и ролью китайской бюрократии. Иначе го­воря, развитие императорского Китая — это история развития слоя шэньши и всех сопутствовавших этому слою социальных институтов: системы государственных экзаменов, конфуцианс­кого образования и т.д. С этой точки зрения цинский Китай яв­лялся в какой-то мере воплощением представлений Конфуция об обществе, где не родовитость и богатство, а знания и образо­ванность лежат в основе достижения высокого общественного положения. Этот исторический опыт был радикально отличен от процессов, составлявших суть европейской истории в период сред­невековья, где развитие определялось утверждением института частной собственности и рынка, ставших основой перехода За­падной Европы к буржуазному обществу.

Глава XI
ВКЛЮЧЕНИЕ КИТАЙСКОЙ ИМПЕРИИ
В МИРОВЫЕ ЭКОНОМИЧЕСКИЕ, ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ДУХОВНЫЕ СВЯЗИ
1. ПЕРВАЯ «ОПИУМНАЯ» ВОЙНА
Середина XIX в. стала переломным периодом в истории Ки­тая. Этот перелом б^гл связан с насильственным приобщением китайского общества к формам цивилизации, выработанным ев­ропейской ветвью мирового развития. Капитализм представлял собой общественное явление глобального порядка, имевшее в качестве своей экономической основы сложившийся к середине XIX в. мировой рынок В самой капиталистической цивилизации были воплощены и те ценности, многие из которых возникли в европейской истории еще в эпоху античности. К их числу мож­но отнести автономный характер статуса личности, разделение таких сфер общественной жизни, как власть, собственность, политика, религиозная деятельность, каждая из которых была представлена обособленным социальным институтом. К этому на­до добавить и определенные представления о времени, а стало быть и о том, что принято называть историческим процессом. В христианстве, ставшем духовной основой жизни на средневе­ковом Западе, содержалась идея о начале и конце истории, ко­торые соединяет восхождение человека и общества в целом к пределу, воплощенному в едином Божественном начале. Китай­ская же традиция, как мы видели, основана на иных ценностях и представлениях.
Китайская империя, несмотря на обнаружившиеся в конце XVIII в. приметы нового династийного (но не системного1 ) кри­зиса, была вполне способна не только разрешать возникавшие проблемы способами, неоднократно опробованными в истории китайской государственности, но и обеспечивать экономический рост (расширение посевных площадей, увеличение производимого продукта, рост населения, усложнение торговых связей и т.д.). Правда, с европейской точки зрения это б^гл «рост без разви­тия», если под развитием понимать усложнение технологических связей между человеком и природой, интенсификацию самих технологий и смену соответствующих этим процессам общест­венных форм. То есть можно сказать, что китайское общество

296

нисколько не нуждалось в экономических или духовных цен­ностях западной цивилизации, и они могли быть только навяза­ны ему.
В этом и состоит драма китайской (и шире — мировой) истории, к которой часто подходят с этической точки зрения Более нравственно было бы, очевидно, если бы Восток и Ки­тай как его часть были предоставлены самим себе, течению сво­его циклического времени. Но в этом случае капиталистический Запад перестал бы быть самим собой, да и история никогда не стала бы в полном смысле слова всемирной. В этом свете экспансия мирового капитализма на основе складывания миро­вого рынка предстает как «естественноисторический» процесс.
На рубеже XVIII—XIX вв. западные державы, и в первую очередь Англия, все более настойчиво пытаются проникнуть на китайский рынок, который в это время едва приоткрыт для иностранной торговли. Со второй половины XVIII в. вся внеш­няя торговля Китая могла проходить лишь через Гуанчжоу (за иск­лючением торговли с Россией, которая велась через Кяхту). Все иные формы торговых отношений с иностранцами были запре­щены и строго карались по китайским законам. Китайское пра­вительство стремилось контролировать отношения с иностранца­ми, и с этой целью число китайских торговцев, которым было разрешено иметь с ними дело, было сокращено до минимума. Всего лишь 13 торгов^хх фирм, составивших корпорацию гунхан, имели право вести дела с иностранными купцами. Действовали они под придирчивым контролем чиновника, присланного из Пекина.
Самим иностранным купцам было разрешено находиться на китайской территории лишь в пределах небольшой концессии, расположенной недалеко от Гуанчжоу. Но даже и на территории этого поселения они могли быть только в течение нескольких месяцев, летом и весной, когда собственно и велась торговля. Китайские власти стремились не допустить распространения среди иностранцев сведений о Китае, справедливо полагая, что они могут быть использованы для проникновения в страну, минуя чиновничий контроль. Самим китайцам под страхом смерти за­прещалось обучать иностранцев китайскому языку. Более того, запрещался даже вывоз книг, поскольку они также могли быть использованы для изучения китайского языка и получения ин­формации о стране.
Развитию торговли мешало также то, что импортные пошли­ны в результате манипуляций местных чиновников в некоторых случаях достигали 20% от стоимости товара, в то время как офи­циально установленная норма составляла не более 4%. Иногда

297

иностранные торговцы сталкивались с ситуациями, которые ин­терпретировались ими как обман и мошенничество со стороны китайских партнеров, хотя на самом деле это было результатом обычного чиновничьего произвола. Нередко представитель цент­ральных властей, присланный контролировать торговлю и соби­рать средства для центральной казны, обирал купцов, входив­ших в гунхан. Купцы брали кредит у иностранцев для покупки товаров, а впоследствии не могли его вернуть, так как вынужде­ны были делиться теперь уже занятыми средствами с могуще­ственным пекинским наместником.
На протяжении веков экспорт товаров из Китая преобладал над импортом. В Европе среди высших слоев общества огромным спросом пользовались чай, шелковые ткани, китайский фарфор. За купленные в Китае товары иностранцы расплачивались сереб­ром. Вывоз товаров из Китая и соответственно приток туда се­ребра увеличился после принятия английским правительством в 1784 г. решения о снижении таможенн^1х пошлин на импортируе­мый из Китая чай. Данное решение было продиктовано стремле­нием ликвидировать контрабандную торговлю в обход таможен-н^1х застав. Результат не заставил себя ждать: контрабандная тор­говля резко сократилась, таможенные сборы возросли, увеличился общий объем торговых операций с Китаем, что повлекло за со­бой резкое увеличение оттока серебра из английской денежной систем^!. Это обстоятельство рассматривалось английским прави­тельством как таящее угрозу денежной системе Британии и ее экономике в целом.
Перед правящими кругами Англии, таким образом, б^зла по­ставлена непростая задача: добиться от китайского правитель­ства, совсем не желавшего того, более широкого открытия ки­тайского государства для иностранной торговли и подведения под нее договорно-правовой основы. Важной представлялась также проблема изменения структуры торговых отношений между дву­мя государствами. Английские купцы стремились найти такие то­вары, которые имели бы спрос на китайском рынке и экспортом которых можно было бы оплатить вывоз китайского чая, шелка и фарфора.
Попытки Англии установить дипломатические отношения с китайской империей на основе принятых в европейском мире принципов, предпринятые в конце XVIII — начале ^IX в., не увенчались успехом. В 1793 г. в Китай была послана миссия под руководством лорда Джорджа Маккартни. Это б^]л и широко об­разованный человек и опытный дипломат, в течение нескольких лет возглавлявший английское посольство в России. Миссия была

298

послана на средства английской Ост-Индской компании, но при этом представляла интересы английского правительства. Маккарт­ни прибыл в Китай на борту 66-пушечного военного корабля в сопровождении большого количества представителей научных и артистических кругов Англии. В состав экспедиции входили еще два судна, нагруженные образцами продукции, производимой английской промышленностью.
Цели английской экспедиции б^зли сформулирована: в пред­ложениях, обращенных британскими дипломатами к китайскому правительству. В них не было ничего, что могло бы восприни­маться как стремление установить неравноправные отношения с Китаем или тем более посягнуть на его суверенитет. Они состоя­ли в следующем: обе стороны обмениваются дипломатическими представительствами; Англия получает право создать постоянное посольство в Пекине; китайский посол может приб^гть в Лон­дон; кроме Гуанчжоу для внешней торговли открываются еще несколько портов на китайском побережье; китайской стороной с целью устранения произвола со стороны чиновников устанав­ливаются таможенные тарифы, которые публикуются. И только последнее требование может рассматриваться как попытка уще­мить в некоторой степени суверенитет Китая: английский дип­ломат обратился с просьбой предоставить британским купцам какой-либо остров вблизи китайского побережья, который мож­но было бы превратить в центр английской торговли в Китае. При этом делалась ссылка на имеющийся прецедент — остров Макао, находившийся под контролем португальцев.
Переговоры проходили в обстановке, скорее, взаимной бла­гожелательности, чем враждебности. Английская миссия была любезно принята императором Цяньлуном, тем не менее не вы­разившим желания пойти навстречу английским предложениям. ^ля правительства Поднебесной империи Великобритания мог­ла в лучшем случае претендовать на звание зависимого варварс­кого государства, с которым Китай поддерживал бы дружеские отношения. Английским посланцам было сказано, что в Китае есть все необходимое и он не нуждается в английских товарах, образцы которых, привезенные Маккартни, были приняты в ка­честве дани. Таким образом, Китай отклонил предложение всту­пить в мир современных экономических и международных отно­шений на равноправной основе. Тем не менее суверенная китай­ская держава и с нравственной, и с юридической точки зрения имела полное право сохранять свою замкнутость и почти полную изоляцию от окружающего мира.
Еще меньший результат с точки зрения установления межгосу-дарственн^1х отношений имела английская миссия под руководством

299

лорда Амхерста, прибывшая в Китай в 1818 г. Ее представители вели себя вызывающе, китайские же власти вообще отказались вести с ними переговоры.
Итак, в первые десятилетия XIX в. в отношениях между Кита­ем и Западом, в первую очередь Китаем и Англией, возникли острые противоречия: торговля между двумя сторонами все рас­ширялась, меняя свой характер, однако международно-правовые институты, способные регулировать ее, отсутствовали.
Не менее сложной для английской стороны была и проблема изменения характера торговли между двумя странами с тем, что­бы это не противоречило меркантилистским принципам англий­ской политики. Однако китайский внутренний рынок, фантасти­чески емкий по европейским масштабам, б^гл) ориентирован на местное производство. Слова, произнесенные императором Цянь-лунйм о наличии в стране всего, что только можно пожелать, были констатацией реального положения дел. Вот как об этом писал Р. Харт, лучший во второй половине XIX в. западный зна­ток Китая, проживший в этой стране не один десяток лет и дли­тельное время занимавший здесь пост главы таможенной служ­бы: «Китайцы имеют лучшую на свете еду — рис; лучший напи­ток — чай; лучшие одежды — хлопок, шелк, меха. Даже на пенни им не нужно покупать где бы то ни было. Поскольку империя их столь велика, а народ многочисленен, их торговля между собой делает ненужными всякую значительную торговлю и экспорт в зарубежные государства».
Английские торговцы упорно пытались отыскать товар, кото­рый был бы принят китайским рынком. В конце XVIII в. стали проступать очертания следующей конфигурации торговых связей на Дальнем Востоке. Англия поставляет ткани фабричного про­изводства в Индию, индийские же товары поступают на китайс­кий рынок. Однако китайский рынок не стремился принять не только английское сукно, но и индийский хлопок. И все же та­кой товар в конечном счете был найден — им оказался опиум, традиционным производителем которого (и экспортером в Ки­тай) была держава Великих моголов еще до ее превращения в английскую колонию.
Опиум был известен в Китае как медицинское средство начиная с VIII в. Предполагается, что он был завезен в Китай арабскими купцами. Однако как наркотическое вещество опиум становится известен с XVIII в. благодаря распространению его в период окку­пации голландцами Тайваня. В XVIII в. курение опиума распростра­няется среди жителей ряда приморских провинций Южного Китая, а в конце XVIII в. опиекурение становится серьезной общественной

300

проблемой, существование которой начинает признаваться прави­тельственными кругами. Характерно, что эта губительная страсть охватила в первую очередь верхи китайского общества — чинов­ничество, а также тех, кто входил в «восьмизнаменную систему».
Именно опиум как, пожалуй, наиболее удобный товар для торговли с Китаем был избран английскими купцами в качестве средства выравнивания торгового баланса между странами. В Ин­дии выращивание мака б^хло превращено в монополию Ост-Инд­ской компании, обязывающей индийских крестьян производить это растение и сдавать его в качестве налога коллекторам компа­нии. Купцы, имевшие патент компании, доставляли его к китайс­кому побережью. Здесь опиум продавали китайским купцам, разу­меется, за серебро, которое впоследствии использовалось для за­купки чая и других товаров, вызывавших интерес англичан. Таким образом, с точки зрения коммерческих интересов англичан проб­лема б^1ла решена: серебро продолжало питать артерии британс­кой экономики и при этом импорт из Китая продолжал расти.
Но возникшая ситуация имела и определенную нравственную сторону, что отчетливо осознавалось как на Западе, так и на Во­стоке. Торговля опиумом вполне справедливо рассматривалась общественным мнением и в самой Англии, и в Китае как амо­ральный, недостойный путь решения коммерческих проблем. Ха­рактерно, что руководство Ост-Индской компании запретило распространение опиума в Британской Индии, а вывоз его в Китай стремилось преподнести как частное дело коммерсантов, торговавших с этой страной. Резкой критике опиеторговля не­однократно подвергалась и представителями оппозиции в бри­танском парламенте. В самом Китае ввоз опиума неоднократно запрещался, в частности императорскими указами 1796 и 1800 гг.
Однако огромные прибыли, которые получали английские купцы, Ост-Индская компания и Британия в целом, заставляли продолжать торговлю наркотиком. Если в середине XVIII в. в Ки­тай в течение года ввозилось в среднем 400 ящиков опиума, то к 40-м годам XIX в. их число уже составляло около 40 тыс. К этому времени прибыли от торговли опиумом перекрыли доходы от импорта шелка и чая. К 1836 г. доходы британцев от опиеторгов-ли составили 18 млн лянов серебра, что превышало полученный доход в результате операций с чаем и шелком. Прибыли самой Ост-Индской компании от экспорта опиума превышали одну де­сятую всех доходов компании.
В деле опиеторговли были затронуты слишком могуществен­ные коммерческие, а как следствие — политические интересы, чтобы ее добровольное прекращение со стороны англичан под

301

давлением нравственных мотивов могло стать реальным. Един­ственной силой, способной прекратить эту торговлю, было ки­тайское правительство, испытывавшее все большее беспокойство по поводу складывавшейся ситуации. Принятые им указы не ис­полнялись. Недалеко от китайского побережья, в районе Гуан­чжоу, иностранцы устроили плавучие склады, где хранился опи­ум и откуда его получали китайские торговцы. Местные китайс­кие власти не могли, а отчасти и не хотели положить конец контрабанде, так как сами были заинтересованы в этом промысле.
В 1836—1838 гг. по указанию императора наиболее влиятельные чиновники державы приняли участие в обсуждении сложившейся ситуации — им было предложено посылать в столицу меморанду­мы с изложением программы мер, необходимых для прекраще­ния опиеторговли. В китайском правительстве сложилось два на­правления, сторонники которых пытались решить проблему диа­метрально противоположными способами. Одна группа предлагала легализовать торговлю опиумом и таким образом увеличить дохо­ды казны, поскольку в таком случае торговля проходила бы через китайскую таможню, а не в обход ее. Другая группа чиновников, напротив, выступала за то, чтобы, используя самые решитель­ные меры, положить конец проникновению в страну опиума.
Император Даогуан был склонен поддержать предложения тех, кто выступал с решительных позиций, ибо опиекурение к этому времени представляло собой большую угрозу. Действительно, к 40-м гг. XIX в. пагубное пристрастие к наркотику охватило уже сотни тысяч человек, а по некоторым оценкам — около 2 млн, в том числе и высшие слои администрации, включая столичное чиновничество.
Наибольшее впечатление на императора произвели предло­жения, содержавшиеся в меморандуме генерал-губернатора Ху-гуана (провинции Хунань и Хубэй) Линь Цзэсюя (1785—1850). Это был честный человек, искренне вдохновленный стремлени­ем уберечь соотечественников и страну от порока, распростра­нившегося столь широко. Про таких, как он, в Китае было при­нято говорить «чистый чиновник».
Генерал-губернатору Линь Цзэсюю в пределах вверенного ему Хугуана удалось почти полностью искоренить опиекурение с по­мощью жестких и последовательных мер: опиум подлежал пол­ной конфискации, а опиекурильни закрытию; опиум разрешали использовать в небольших дозах только как лечебное средство.
Линь Цзэсюй был вызван ко двору, предстал перед императо­ром и за девятнадцать аудиенций сумел убедить его в эффектив­ности предлагаемых им мер. В конце 1838 г. он получил назначе-

302

ние в качестве особоуполномоченного двора в Гуандуне, наделен­ного всеми правами для того, чтобы положить конец распростра­нению наркотика.
Уже через неделю после прибытия в марте 1839 г. в Гуанчжоу Линь Цзэсюй приказал китайским торговцам прекратить опие-торговлю, распорядился конфисковать находившийся у них опи­ум, а также изъять его у содержателей заведений, которые посе­щали пристрастившиеся к наркотику. Кроме того, он обратился к иностранным торговцам с требованием немедленно сдать весь опиум китайским властям и дать письменное обещание не зани­маться впредь этим видом торговли.
Переговоры, которые с западной стороны возглавлял Ч. Эл­лиот, представитель английского правительства по контролю над торговлей в Гуанчжоу, зашли в тупик. Англичане согласились лишь Передать запасы наркотика, находившиеся на территории их фак­тории. Эти запасы составляли немногим более 1 тыс. ящиков опи­ума, в то время как на плавучих складах их хранилось более 20 тыс. Стремясь добиться от англичан удовлетворения своих требова­ний, Линь Цзэсюй прибег к мерам давления: английская факто­рия, на которой находилось более 300 человек, была окружена китайскими войсками, а все китайцы-слуги отозваны.
Жесткость и настойчивость, проявленные Линь Цзэсюем, во­зымели действие, и англичане согласились сдать имевшийся у Них опиум, многие из них подписали даже письменное обеща­ние не заниматься впредь этим промыслом (заметим, это обеща­ние впоследствии было нарушено).
Почти на протяжении двух месяцев представители китайских властей занимались конфискацией огромных запасов (на очень внушительную по тому времени сумму — 10 млн лянов) ядови­того зелья, которые были сосредоточены вблизи китайского побе­режья. Более трех недель ушло на уничтожение конфискованного.
Однако все эти меры не только не разрядили ситуацию, но еще более накалили ее. Англичане были полны решимости взять реванш, использовав действия, предпринятые Линь Цзэсюем, для Начала войны против Китая. В ноябре 1839 г. произошло первое крупное столкновение между английскими военными судами и кораблями китайского военно-морского флота. Однако формаль­но ни одна из сторон не объявила о начале войны.
Весной 1840 г. вопрос о войне против Китая обсуждался в пала­те общин и, несмотря на сильную оппозицию непосредственному военному вмешательству Британии в события в Китае, было при­нято решение: не объявляя формально войну, послать к китайско­му побережью военно-морскую эскадру. В июне 1840 г. английский

303

флот, в состав которого входило 20 боевых кораблей, при поддержке нескольких десятков гражданских судов, имевших в общей слож­ности на борту несколько сотен орудий и более 4000 человек ко­манды, показался вблизи южнокитайского побережья.
План военной кампании был составлен англичанами на осно­ве предложений, сделанн^1х В. Жардином, одним из крупн^1х ком­мерсантов, вовлеченн^1х в торговлю с Китаем (компания «Джор­дан и Матиссон» и поныне является одной из наиболее влия-тельн^1х в коммерческих кругах Гонконга). Список требований, подготовленн^1х англичанами, включал: компенсацию за конфис­кованный опиум; возмещение издержек на организацию воен­ной кампании; ликвидацию препятствий для развития торговли; установление равноправных отношений между странами, как это понимали англичане; предоставление английской стороне ост­рова вблизи китайского побережья, который мог) бы стать базой британской торговли в Китае.
Нанесение ударов предусматривалось в нескольких местах. Первоначально военные действия могли быть сосредоточены на юге, в районе Гуанчжоу —основном центре, через который про­ходила торговля. В случае, если бы китайское правительство не отреагировало на это должным образом, следующим местом во-енн^1х действий должны б^зли стать приморские провинции ниж­него течения Янцзы. Здесь главн^1м объектом удара б^зли выбра­ны города Чжэньцзян, расположенн^тй в стратегически важном районе, там, где соединяются Янцзы и Великий канал, и Нан­кин, древняя столица Поднебесной империи. Захват Чжэньцзяна должен был блокировать экономические связи между провинция­ми Центрального Китая, поставлявшими рис на север и непо­средственно маньчжурскому двору, и столицей. Угроза Нанкину, как предполагалось, могла оказать морально-политическое воз­действие на китайское правительство и принудить его пойти на принятие английских требований. Если же победа английского оружия и на втором этапе войны не приведет к желаемым ре­зультатам, тогда предполагалось перенести военные действия непосредственно на север — наступление по направлению Тянь-цзинь—Дагу—Пекин должно было создать непосредственную уг­розу центральному правительству.
Как показали дальнейшие события, этот военно-стратегичес­кий план был составлен весьма удачно, и в дальнейшем именно он лежал в основе военных кампаний, предпринимавшихся ино­странцами в Китае.
Блокировав Гуанчжоу, основная часть британской эскадры двинулась вдоль китайского побережья на север, чтобы подкре-

304

пить английские требования демонстрацией всей мощи совре­менного оружия. Настоящим началом войны можно считать пер­вую операцию эскадры по захвату китайской территории. В июне 1840 г. десант британской морской пехоты захватил г. Динхай — административн^тй центр Чжоушаньских островов, впоследствии превращенных в базу операций сил вторжения.
Затем английские суда двинулись дальше на север и в августе показались на рейде порта Дагу, расположенного в устье р. Бэй-хэ, захват которого открывал для иностранцев дорогу к Пекину. Появление британской эскадры вблизи Пекина вызвало панику при дворе. В ходе начавшихся переговоров представители маньч­журского двора настаивали на возвращении английского флота на юг, обещая, что именно в Гуанчжоу дипломатические кон­такты будут продолжены. Англичане согласились на эти предло­жения, рассчитывая на то, что демонстрация военной мощи бу­дет лучшим аргументом в их пользу после возобновления обсуж­дения английских условий.
Действительно, первый опыт ведения войны против Китая убедил англичан в полном превосходстве современного оружия над военной техникой, находившейся на вооружении китайских войск еще со времени покорения маньчжурами Китая 200 лет тому назад. На китайцев военная техника англичан также произ­вела весьма сильное впечатление. Они были поражены возмож­ностями паровых судов англичан, которые, как писал один из современников событий, «могут передвигаться по воде без ветра или против ветра, по течению или против течения». Не менее сильное воздействие на их воображение оказали возможности английской корабельной артиллерии. К этому надо добавить на­резные английские ружья, позволявшие вести стрельбу на рас­стоянии, недоступном для фитильных и кремневых ружей, со­стоявших на вооружении цинских войск.
Осенью 1840 г. Линь Цзэсюя обвинили в том, что иностран­цы оказались почти у стен столицы империи. Он был смещен со своего поста и отправлен в изгнание (правда, после окончания первой «опиумной» войны его помиловали и ему были возвра­щены важные государственные посты). На переговорах мань­чжурский двор представлял один из членов императорского кла­на, стремившийся отвести английскую угрозу путем уступок и компромиссов. Он пообещал удовлетворить финансовые требо­вания британцев, передать им остров Гонконг, полностью воз­обновить торговые связи и установить между двумя странами равноправные отношения. Таким образом, требования, в^]дви-нут^те англичанами несколько месяцев назад и повергшие цинский

305

двор и самого императора в состояние ужаса, были приняты ки­тайской стороной.
Вплоть до августа 1841 г. основные события, связанные с анг­ло-китайским конфликтом, развивались в районе Гуанчжоу. Пе­реговоры прерывались вспышками военных действий, англича­нам удалось даже блокировать столицу провинции Гуандун, зах­ватив укрепления, находившиеся на подступах к ней. Английский десант, насчитывавший немногим более 2 тыс. человек, окружил один из крупнейших городов Китая, в котором был размещен гарнизон, превышавший 20 тыс. человек, не считая местного на­селения, готового взяться за оружие и принять участие в сопро­тивлении английскому вторжению.
Население расположенных вблизи Гуанчжоу деревень, орга­низованное местными шэньши, самостоятельно выступило про­тив англичан и едва не разгромило британский десант. Но цинс-кие власти, опасаясь, что борьба против иностранцев может вы­литься в восстание против цинского правления, не поддержали это сопротивление.
Англичане, поняв, что, даже захватив Гуанчжоу, им вряд ли удастся заставить центральное правительство пойти на уступки, в августе 1841 г. перенесли основные военные действий в при­морские провинции нижнего течения Янцзы. Весной 1842 г. экс­педиционный корпус англичан получил новые подкрепления: из Индии прибыли 20 военных судов в сопровождении десятков кораблей, на борту которых к берегам Китая были доставлены более 10 тыс. английских сипайских войск. Пали Нинбо, Шан­хай, Чжэньцзян, к августу английские суда находились на рейде Нанкина, и угроза захвата иностранцами древней столицы Ки­тая представлялась реальной.
В августе 1842 г. между Англией и Китаем начались перегово­ры, которые завершились 26 августа 1842 г. подписанием Нан-кинского договора. Основные цели, к достижению которых стре­мились англичане, были ими достигнуты: Китай взял на себя обязательства выплатить огромную по тем временам контрибу­цию —21 млн лянов серебра; для иностранной торговли поми­мо Гуанчжоу б^1ли открыты еще четыре порта: Амой, Фучжоу, Нинбо, Шанхай — с правом постоянного пребывания в них бри­танских подданных; Англия получила в вечное владение остров Гонконг, а корпорация гунхан была ликвидирована. Наконец, в договор была включена статья, касавшаяся регламентации та­моженного обложения английских товаров.
Положения Нанкинского договора означали не только уста­новление международно-правовых основ отношений между Ки-

306

таем и Западом, представленным в данном случае Англией, что произошло впервые в китайской истории, но и моделировало тип этих отношений в будущем. Стороны, подписавшие договор, б^]ли далеко не равноправн^тми его участниками. Суверенитет Китая по Нанкинскому соглашению был ущемлен, по крайней мере, дважды. Китайская держава была вынуждена уступить ино­странному государству часть своей территории, а также утратила безусловный контроль над собственной таможенной системой. Англичане же, таким образом, получили главное, к чему они стремились, — доступ на китайский рынок в условиях, наиболее благоприятных для них. Именно то обстоятельство, что сувере­нитет китайской державы был частично утрачен, дает основания говорить, что Нанкинский договор был неравноправным для Китая по сути, а не только с точки зрения политических усло­вий его подписания. Этим соглашением открывалась совершенно новая страница в истории китайского государства — как части зависимой периферии мировой капиталистической систем^:. Кроме того, тем самым были заложены предпосылки для формирова­ния китайского национализма, в основе которого лежало стрем­ление к национальному освобождению и воссозданию в полной мере суверенного государства.
Следует отметить, что главный вопрос, явившийся причиной войны, г— легализация торговли опиумом, — был обойден стать­ями Нанкинского договора. Во время переговоров китайцы настаи­вали на прекращении опиеторговли, англичане же предложили легализовать ее, но, очевидно опасаясь общественного мнения, в том числе и в самой Британии, заявили, что не настаивают на этом. Тем не менее и без официального разрешения китайских властей ввоз опиума в Китай продолжался, и даже в больших масштабах, чем в прошлом.
В договоре, заключенном между Китаем и Англией через год, в октябре 1843 г., б^зли оговорены еще несколько важн^1х д^я английской стороны принципов: она получила право «наиболее благоприятствуемой» державы, что означало автоматическое рас­пространение на нее всех прав и привилегий, получаемых други­ми иностранными государствами. Помимо этого, в развитие прин­ципов, связанных с вопросами таможенного обложения, зало­женных в Нанкинском договоре, были определены пределы для импортных пошлин на английские товары. Они не должны были превышать 5% стоимости товара, что следует считать низким уровнем обложения. Кроме того, это связывало руки китайско­му правительству в проведении политики, направленной на под­держание национального предпринимательства, в случае если

307

китайское правительство решило бы выступить с позиций про­текционизма. В дальнейшем, в XX в., борьба за восстановление таможенной автономии стала одним из важнейших направлений национального движения.
Вскоре примеру Великобритании последовали и другие евро­пейские державы: в 1844 г. соглашения с Китаем, воспроизво­дившие главные положения Нанкинского договора, были под­писаны США и Францией. Правда, в них содержались некоторые отличия, свидетельствовавшие о стремлении иностранных дер­жав расширить свои права в Китае. Американцы добились приня­тия китайской стороной принципа консульской юрисдикции и экстерриториальности, а французы получили право на строитель­ство католических храмов в портах, открытых для иностранной торговли, что впоследствии дало им основание требовать предо­ставления свободы миссионерской деятельности во всем Китае.
2. ТАЙПИНСКОЕ ВОССТАНИЕ
Причины, которые привели к началу одного из крупнейших в истории Китая народных восстаний, поставившего под угрозу правление цинской династии и продолжавшегося пятнадцать лет, представляли собой сложное переплетение факторов, носивших традиционный характер, с новыми явлениями, связанными с вторжением иностранн^1х держав. Приметы династийного кризи­са, о котором речь шла выше и которые проявили себя в восста­ниях рубежа xviii—xix вв., б^зли усугублена: последствиями интенсивного вовлечения китайского общества в мировые хозяй­ственные и культурные связи.
Возможно, наиболее значительные последствия, приведшие к росту народного недовольства, имело все более увеличивавше­еся отрицательное сальдо Китая в торговле с западными держа­вами, что в свою очередь было результатом огромного увеличе­ния ввоза в страну опиума. На протяжении 1820-1840-х гг. в ре­зультате торговых операций китайская экономика получила около 10 млн лянов серебра прибыли, в то время как вывезено его из Китая б^]ло примерно б0 млн. Это отразилось на рыночном соот­ношении серебра и медной разменной монеты. Так, если в нача­ле XIX в. за один лян серебра давали 1 тыс. медн^1х монет (туц-зыр), то в начале 1840-х гг. — до 1500 монет. Последнее обстоя­тельство имело самое непосредственное отношение к проблеме налогового бремени. Как отмечалось выше, поземельный налог назначался в зависимости от количества и качества земли и ис-

308

числялся в граммах серебра. Непосредственная выплата произво­дилась медной монетой в соответствии с реально складывающимся на рынке соотношением. Таким образом, реальное налоговое бре­мя, и в первую очередь на территории провинций Южного Ки­тая, через которые и шла основная торговля с Западом, должно было увеличиться, и весьма существенно.
Второе обстоятельство, также связанное с иностранным втор­жением и питавшее источники народного недовольства, состоя­ло в перенесении основного объема торговли после первой «опи­умной» войны в приморские провинции бассейна Янцзы. Это б^гло результатом сопротивления, которое встретили иностранцы в Гуандуне, а также открытия для иностранной торговли целого ряда новых приморских городов. Товары, которые раньше прихо­дилось транспортировать на юг, теперь было весьма удобно от­правлять за границу, используя водную транспортную сеть бас­сейна Янцзы. Это лишило работы весьма значительную часть на­селения южных провинций, принадлежавшего к общественным низам, которые к середине XIX в. уже традиционно б^хли связа­ны с перевозками товаров для иностранной торговли.
Таким образом, новые факторы, связанные с воздействием мирового рынка и капитализма, стали как бы частью традицион­ного механизма, действие которого приводило к обострению ди-настийного кризиса и вспышке народного сопротивления.
К отмеченным обстоятельствам следует добавить и ряд дру­гих, носивших вполне традиционный характер. Народное недо­вольство вызвали последствия стихийных бедствий, обрушивших­ся на Китай в 40-е гг. XIX в. Плохое содержание ирригационных сооружений привело к тому, что в 1841 и 1843 гг. Хуанхэ прорва­ла дамбы, контролировавшие ее течение. Это вызвало затопление огромных территорий, в результате чего погибло около 1 млн человек. В 1849 г. в провинциях нижнего течения Янцзы случился один из самых жестоких неурожаев в XIX в. Засуха, ураганы и нашествие сельскохозяйственных вредителей почти полностью Уничтожили посевы.
В условиях серьезного ухудшения положения значительные Массы сельских и городских низов могли принять участие в анти­правительственных выступлениях. Кроме того, в провинциях Южного Китая, где, собственно, и началось восстание, были весьма сильны традиционные противоречия между двумя груп­пами населения — пунти («коренные», или бэнъди на пекинском Диалекте) и хакка («пришлые», или кэцзя в нормативном чтении). Первые, организованные в могущественные клановые общины, занимавшие наиболее удобные для земледелия и плодородные

309

земли долин, считали себя истинными хозяевами здешних мест. Хакка были потомками более поздних переселенцев, которым достались земли предгорий, более пригодные для выращивания батата, чем ведения поливного земледелия. Из их числа выходи­ли арендаторы земель пунти. Помимо этого хакка как более позд­ним пришельцам чаще приходилось сталкиваться с местным не­китайским населением и вести с ним борьбу за землю.
Хакка были весьма благодатной средой для пропаганды анти­правительственных настроений. Неудовлетворенность своим по­ложением, постоянное ощущение приниженного социального статуса заставили их винить в этом общественный порядок в целом, олицетворением которого являлась правящая маньчжурс­кая династия. На Юге, в особенности в среде хакка, было много сторонников тайного общества «Небо и земля», занимавшегося антиманьчжурской пропагандой и призьшавшего народ к сверже­нию цинской династии и установ­

лению китайского правления.
Неудивительно в связи с этим, что будущий руководитель Тай-пинского восстания был родом из деревни хакка — Хун Сюцюань (1814—1864) родился в простой кре­стьянской семье в пров. Гуандун. Хун с детства испытывал склон­ность к учению. Когда мальчику исполнилось шесть лет, родители отдали его в деревенскую школу, которую он сумел успешно закон­чить, что удавалось очень немно­

гим его сверстникам.

Хун Сюцюань (руководитель Тайпинского восстания)

Семья Хун Сюцюаня, его род­ственники по клану, включая его

самого, надеялись, что, выучив­шись, он сможет сдать экзамены на ученое звание, а затем начать и чиновничью карьеру. Таким образом, его юношеские устремле­ния основывались на вполне лояльном отношении к существую­щему общественному порядку и, казалось, ничто не обещало, что жизнь и время сделают из него вождя одного из самых значи­тельных народных восстаний в истории Китая. Однако преследо­вавшие Хун Сюцюаня неудачи во время экзаменов на получение первого ученого звания (шэньюанъ) повлияли на всю его даль­нейшую жизнь.
В 1837 г. после очередного провала на экзаменах Хун, траги­чески переживавший случившееся, тяжело заболел. Он впал в

310

нервную горячку, сопровождавшуюся бредом и галлюцинация­ми. Во время болезни ему явилось видение — старец, восседав­ший на троне и подающий ему меч, украшенный драгоценными камнями. Оправившись от болезни, будущий вождь восстания, пытаясь разобраться в посещавшем его видении, обратился к изу­чению переводов священных христианских книг, которые годом ранее он привез из Гуанчжоу. В результате их длительного и тща­тельного изучения Хун пришел к выводу, что явившийся ему старец есть Бог Отец, предназначивший его к исполнению Божье­го Завета — освобождению людей и основания на земле Божьего Царства. Впоследствии Хун Сюцюань назвал свое государство Тайпин тяньго (Небесное государство великого благоденствия), откуда и пошло название восстания. Себя Хун Сюцюань считал младшим братом Иисуса Христа и будущим правителем Небес­ного Царства на земле.
Попытка обратить односельчан в новую веру, представлявшую из себя причудливое соединение христианских идей с китайской традицией, знатоком которой можно считать Хун Сюцюаня, не увенчались успехом, хотя он и нашел последователей среди не­которых родственников (так, приверженцем новых идей стал его двоюродный брат Хун Жэньгань) и верных друзей.
Стремясь расширить крут своих последователей, Хун Сюцю-ань переезжает в одну из деревень в соседней провинции Гуанси (уезд Гуйпин), где у него были родственники. В этом бедном гор­ном районе, населенном бедняками-хакка и оторванными от сель­ской жизни рабочими-углежогами, число сторонников нового уче­ния увеличилось. Здесь же им при поддержке ближайших друзей было основано «Общество поклонения Небесному Владыке», ко­торое вскоре насчитывало до 2 тыс. человек.
Несмотря на преследования властей и временные неудачи, проповедь Хун Сюцюаня и его сподвижников привлекала все новых последователей. Из их среды вскоре и сформировалась груп­па будущих руководителей восстания. Среди них был энергичный и талантливый организатор Ян Сюцин (1817—1856). Будучи прос­тым углежогом, он претендовал на признание того, что его уста­ми с последователями движения говорит Сам Бог Отец (когда Ян Сюцин впадал в состояние, напоминавшее эпилептический припадок). Совсем юным примкнул к инсургентам Ши Дакай (1831—1863), происходивший из зажиточной семьи в Гуанси. Он привел в ряды повстанцев несколько сотен человек, являвшихся его родственниками по клану. Среди руководителей движения мож-нр назвать также Вэй Чанхуэя, человека довольно состоятельно­го, семья которого принадлежала к шэныши. У каждого из них б^хли

311

свои причины решиться на участие в деле, которое могло кон­читься гибелью.
Летом 1850 г. Хун Сюцюань призвал своих сторонников со­браться в деревне Цзинь-тянь (тот же Гуйпин) в Гуанси, чтобы подготовиться к решительной борьбе с властями. На призыв от­кликнулись примерно 20—30 тыс. человек — мужчины, женщи­ны, дети. Многие, продав все имущество, приходили к тайпинам целыми семьями и даже кланами.
Уже на ранней стадии восстания сторонники Хун Сюцюаня стремились реализовать некоторые важнейшие принципы его уче­ния. Одним из них было положение об изначальном равенстве всех людей. В этом сказалось влияние как христианских идей, так и ки­тайской традиции, связанной с историей религиозных сект и тай­ных обществ. Как мы видели ранее, принцип изначального равен­ства всех созданий Божьих исповедовался и последователями ре­лигиозных сект, в основе верований которых лежали в первую очередь буддийские принципы. Сторонники Хун Сюцюаня попы­тались воплотить эти верования в некоторых общественных ин­ститутах. Одним из наиболее важных нововведений у восставших стали общественные кладовые, куда последователи движения долж­ны были отдавать все имущество, превышающее минимум, необ­ходимый для самой простой жизни. Сюда впоследствии передава­лось также захваченное повстанцами в ходе гражданской войны.
Тайпинское руководство разделило своих последователей на мужские и женские отряды, объявив, что вступление в брак бу­дет разрешено после победы народной войны. В тайпинских рядах были запрещены и сурово карались употребление табака и нар­котиков; а также азартные игры. В знак непризнания власти мань­чжурской династии тайпины отрезали косу и носили распущен­ные волосы, спадавшие на плечи. По этой причине в правитель­ственных источниках их часто называли «длинноволосыми».
Социальный состав восставших был разнородным — это было в полном смысле народное движение, собравшее под свои зна­мена людей разного общественного положения и различных на­циональностей. В его рядах были земледельцы-хакка, а также те, кто принадлежал к местным кланам, рабочие-углежоги и шахте­ры, занятые на разработках в горных районах Гуанси, бедняки и состоятельные люди, выходцы из семей шэнъши, ханьцы и пред­ставители местных народов, в первую очередь чжуан, и др. Но, разумеется, основную массу составляли те, кого можно отнести к низам тогдашнего китайского общества, — его маргиналы и даже люмпены.
Тем не менее из этой крайне разнородной массы людей, уви­девших в движении тайпинов путь к иной, более достойной жиз-

312

ни, его руководителям удалось создать вполне дисциплинирован­ное и боеспособное войско. Уже летом и осенью 1850 г. повстан­цам пришлось неоднократно вступать в военные действия с от­рядами деревенской самообороны, которые по приказанию мест­ного начальства направлялись на подавление начавшейся смуты. Выступления, организованные местными могущественными кла­нами, были отражены восставшими.
Число сторонников движения росло, ему становилось тесно в отдаленном, богом заб^гтом районе Гуанси. В январе 1851 г. б^зло официально объявлено о начале восстания и образовании Не­бесного государства великого благоденствия, а также об основ­ной цели восставших — свержении установившегося обществен­ного порядка, воплощением которого в глазах тайпинов была правящая маньчжурская династия.
Казалось, что инсургенты стремятся полностью искоренить все, что имело хоть какое-то отношение к китайской культуре и ис­торической традиции, и утвердить на их месте совершенно дру­гие, западные, ценности. Они расправлялись со всеми, кто так или иначе б^]л связан со службой правящей династии. Беспощад­но уничтожались все члены семей, в домашнем скарбе которых были найдены хотя бы отдельные предметы церемониальной одежд^! чиновника. Руководители движения объявили об отказе от традиционной системы экзаменов и набора посредством нее кандидатс)в на государственную службу. Они выступали против традиционных китайских религиозных «трех учений», назвав их ересью, безжалостно уничтожая при этом культовые сооружения и изваяния свят^1х, дорогие сердцу не только книжника-чинов­ника, но и простого человека. На место всего этого они выдвину­ли христианство в интерпретации Хун Сюцюаня как единствен­но верное учение.
Однако движение тайпинов не означало полного разрыва с прошл^тм. Уже в самом названии тайпинского государства (Тай-пин таньго — Небесное государство великого благоденствия) обнаруживается сочетание христианских влияний с вполне тра­диционными представлениями. «Небесное государство» — эту первую часть названия, скорее, можно отнести к влиянию за­падных религиозных концепций. Хотя для тайпинов Бог — это «тянь-чжу» (Хозяин Неба), т.е. Бог Отец по библейской тради­ции. В сознании простого китайца он вполне мог совмещаться с привычным представлением о Небе, которое также способно к творению, но это принципиально иной акт, нежели тот, кото­рый лежит в основе христианских учений.
Явное воздействие традиционн^1х китайских представлений мы находим во второй части названия государства, созданного

313

тайпинами, — «великое благоденствие». Именно этот термин встречаем в древнем трактате «Чжоу ли» (Ритуал Чжоу). Именно оттуда главным образом были почерпнуты Хун Сюцюанем ос­новные идеи, связанные с принципами государственного и об­щественного строя, который инсургенты были призваны утвер­дить в своем государстве.
Думается, что ничего принципиально нового не было и в об­ращении к иностранному религиозному учению, в данном слу­чае христианству. Достаточно вспомнить, что идеология религи­озных сект восприняла ряд положений буддизма, китайцам был известен и ислам, хотя родина этих учений далеко от Китая. Да и само христианство не являлось совершенно новым и неизвест­ным китайцам учением. Несмотря на гонения в XVIII в., христиане существовали в цинской державе. Шокирующей была та жест­кость в религиозной пропаганде и действиях, которой отлича­лись тайпины. Впоследствии это сослужило им плохую службу, оттолкнув их потенциальных последователей из числа простых китайцев или шэныпи, готовых откликнуться на призыв к воз­рождению китайской государственности, но неспособных отка­заться от традиционной китайской учености, постижение кото­рой составляло смысл их существования.
Тайпинское восстание принято разделять на несколько этапов. Первый этап охватывает 1850—1853 гг. Это было время, когда вос­ставшие собирали силы, создавали вооруженные отряды, в даль­нейшем превратившиеся в армии, и с боями продвигались на север. Он завершился осадой и захватом Нанкина, который был превращен тайпинами в столицу своего государства. Наивысший подъем восстания пришелся на 1853—1856 гг. В этот период ин­сургентам удалось не только создать вполне стабильное государ­ственное образование на территории нескольких приморских про­винций нижнего течения Янцзы, но и предстать в качестве ре­альной угрозы цинской династии. События, связанные с кровавой междоусобной борьбой в тайпинском руководстве осенью 1856 г., делят историю восстания на восходящий период и время, когда восставшие безуспешно пытались удержать завоеванное в тяже­лой борьбе. 1856—1864 гг. — последний этап в тайпинской исто­рии, завершившийся падением Нанкина и гибелью всех основ­ных участников тайпинской драмы.
Осенью 1851 г. тайпины захватили небольшой город в север­ной Гуанси — Юнъань, где пробыли до весны следующего года. Здесь было завершено образование политических институтов тай-пинского государства, Небесным ваном (правителем) стал Хун Сюцюань, что свидетельствовало о его главенствующем положе-

314

нии в тайпинской иерархии. Ян Сюцин, командующий тайпинс-кими войсками, получил титул Восточного вана. Вэй Чанхуэй стал Северным ваном, а Ши Дакай — Отдельным ваном. Каждый из этих правителей имел под своим командованием собственные вооруженные силы и административный аппарат. Верховным вож­дем считался Хун Сюцюань, которого вскоре стали приветство­вать обращением «ваньсуй» (пожелание «десяти тысяч лет жиз­ни»). Однако истинным военным руководителем и верховным администратором был Ян Сюцин, государственный талант кото­рого раскрылся в полной мере. Впоследствии Хун большую часть времени проводил за написанием религиозных и философских сочинений, в то время как главное бремя государственных забот лежало на плечах Ян Сюцина.
Осенью 1852 г. тайпины были блокированы в Юнъане регу­лярными правительственными войсками. Сумев неожиданным ударом прорвать осаду, нанеся поражение цинским отрядам, пытавшимся остановить их, с боями они двинулись на север. Не­удачи сменялись громкими победами. Тайпинам так и не удалось овладеть столицей Хунани г. Чанша, несмотря на его длитель­ную осаду, однако наступление на Учан — столицу Хубэя — за­вершилось захватом этого важнейшего политического и военно­го центра Китая (февраль 1853 г.). В руки тайпинов, которых к этому времени насчитывалось, очевидно, до полумиллиона че­ловек, попали запасы вооружения из учанских арсеналов. На Янц­зы ими также было захвачено большое количество речных судов.
В сложившейся обстановке руководству повстанцев предстоя­ло сделать серьезный выбор — решить, куда двигаться дальше. Можно было продолжить наступление на север с целью захвата столицы и свержения маньчжурской власти. Избери тайпины этот вариант, им, возможно, удалось бы сбросить цинское владыче­ство, поскольку в этот момент центральное правительство не рас­полагало сколько-нибудь значительными силами между Учаном и Пекином, способными остановить инсургентов.
Однако было принято другое решение — повернуть на восток и, спустившись по течению Янцзы, овладеть Нанкином и пре­вратить его в столицу тайпинского государства. За этим решени­ем стояли опасения повстанцев, бывших южан, слишком далеко уходить на север, который представлялся им незнакомым и чуж­дым. Не последнюю роль сыграли также воспоминания о том, что победитель монгольской династии Юань Чжу Юаньчжан так­же сначала столицей своего государства сделал именно Нанкин.
В марте после ожесточенной осады тайпины захватили Нан­кин. С этого времени город оставался столицей Небесного госу­дарства вплоть до его падения в 1864 г.

315

Сделав своей базой провинции центрально-южного Китая, расположенные главным образом в бассейне нижнего течения Янцзы, восставшие не отказались полностью от идеи подчине­ния Северного Китая. Уже весной 1853 г. ими б^зла организована первая экспедиция для завоевания Пекина. Несмотря на то что войсками командовал один из наиболее талантливых тайпинских военачальников, поход закончился неудачей, главным образом из-за недостаточного количества сил. К октябрю того же года ар­мии, численность которой сократилась до 20 тыс. человек, уда­лось дойти до пригородов Тяньцзиня, но взять город столь не­многочисленные силы, лишенные к тому же осадной артилле­рии, не смогли. Посланный в начале 1854 г. на помощь второй отряд, насчитывавший приблизительно 40 тыс. человек, не смог поправить дело. Оправившись к этому времени от первых пора­жений, цинские войска после нескольких месяцев упорных боев разгромили обе армии, участвовавшие в северной экспедиции, их командиры были взяты в плен и казнены. Таким образом, тай-пины как минимум дважды упустили реальный шанс положить конец маньчжурскому правлению и объединить Китай под влас­тью Небесного вана.
Вначале правительственные силы были слишком слабы и по­стоянно терпели поражения от восставших. Опасаясь вступить с тайпинами в решающее сражение, цинские армии следовали за ними на почтительном расстоянии. После того как тайпины осе­ли в Нанкине, правительственные войска создали два укреплен­ных лагеря на подступах к городу, накапливая силы и готовясь к решительному сражению, которое должно было привести к пе­релому в военных действиях. Однако этот перелом был связан не столько с активностью войск центрального правительства, сколько с формированием новых вооруженных сил, находившихся под контролем китайских чиновников-военачальников и созданных на основе отрядов ополчения могущественных кланов в тех райо­нах, по которым прокатились волны тайпинского нашествия. Первыми такими соединениями были отряды «хунаньских мо­лодцов», сформированные по разрешению цинского правитель­ства видным чиновником хунаньского происхождения Цзэн Го-фанем (1811—1872). Первые победа: над тайпинами принадлежа­ли именной хунаньской армии.
Создание китайских армий, находившихся под контролем имен­но китайских, а не маньчжурских военачальников, означало очень многое с точки зрения будущности тайпинского государства. Мест­ная китайская элита, представленная могущественными кланами и связанным с ними чиновничеством, предпочла оказать поддер-

316

жку маньчжурской династии, а не тайпинам, разрыв которых с общественными устоями конфуцианской государственности, как: мы уже говорили, оказался слишком радикальным.
Складывание региональных военных формирований, находив­шихся под номинальным контролем центра, имело и еще одно весьма важное для будущего политического развития Китая по­следствие: тем самым были заложены ростки явления, которое в китаеведческой литературе принято называть «региональным милитаризмом». Суть его состояла в том, что ослабленная разви­вавшимся династийным кризисом, внутренними смутами и внеш­ними вторжениями императорская власть была уже не способна удерживать страну в рамках системы централизованного контро­ля. Влиятельные местные чиновники, подчинившие себе много­численные вооруженные формирования, созданные первоначаль­но для борьбы с тайпинами, превращались в силу, политически весьма независимую от пекинских властей. Этот процесс имел и другую сторону — «региональными милитаристами» были не мань­чжуры, а представители китайской по своему происхождению чиновничьей элиты. В этом находило выход ее стремление к со­циальному самоутверждению, и маньчжурская правящая груп­па, желавшая продолжения своего правления в Китае, вынужде­на была с этим смириться.
Между тем, превратившись во властителей Нанкина и терри­тории площадью примерно 50 на 100 км вокруг него, тайпинские правители все более утрачивали облик аскетических руководите­лей народного движения. Содержание кладовых использовалось для строительства роскошных дворцов, содержания многочисленной челяди и гаремов. Уравнительные принципы, не забытые оконча­тельно, были оставлены исключительно для подданных.
Именно в Нанкине, положение в котором прочно контроли­ровалось тайпинской администрацией и армией, повстанцы на практике попытались реализовать свое видение общества «всеоб­щей гармонии». Городское население делилось на мужскую и жен­скую общины, отношения между которыми были ограничены; последние в свою очередь делились на объединения по профес­сиональному признаку. Ткачи изготавливали ткани, женщины-швеи шили из них одежду, оружейники делали доспехи и мечи, а гончары — посуду для дворцов тайпинских правителей. Деньги в этом царстве уравнительного коммунизма были отменены, и каждый мог, по крайней мере, рассчитывать, что его нужды бу­дут удовлетворены из общественных кладовых. Однако эта систе­ма, введенная в практику общественной жизни в Нанкине, про­существовала недолго и была отменена в результате протестов И недовольства горожан.

317

За этими мерами, принятыми тайпинами, стояло не только стремление на практике осуществить идеи примитивного социализ­ма, весьма распространенные в традиционных обществах различ­ных типов и питавшиеся идеологией сельских и городских низов, но и желание утвердить модель восточного деспотизма в ее наибо­лее чистом виде — так, как она была описана в древних трактатах.
Этой же цели б^хла подчинена и программа преобразований в сельских районах, так никогда и не осуществленная в жизни. Ее основные положения сформулированы в сочинении «Земельная система Небесной династии», автором которого был сам Хун Сюцюань. Эта система основывалась на уравнительном распреде­лении земли между общинами, которые одновременно являлись религиозными и низшими военными объединениями. Их члены совместно отправляли культы, связанные с христианским уче­нием, интерпретированным и преобразованным Хун Сюцюанем. Каждая из таких общин выделяла мужчин боеспособного возрас­та для службы в армии. Все, что превышало минимум необходи­мых потребностей, подлежало сдаче в государственные хранили­ща. В этом проявилось стремление Хун Сюцюаня утвердить обра­зец восточного деспотизма в его наиболее классическом виде. Аграрная программа Хун Сюцюаня не была направлена на лик­видацию крупного землевладения. Ее цель состояла в экспроприа­ции земли всех землевладельцев в пользу государства. Вряд ли можно было ожидать, что деревня (может быть, за исключением наиболее обездоленных ее жителей) охотно откликнется на выд­вижение программы такого рода.
Тем не менее практическое проведение политики тайпинской администрации в жизнь в перешедших под ее контроль сельских районах говорило о ее определенных социальных ориентациях. В сущности, тайпины не приняли практических мер, которые мож­но было бы интерпретировать как стремление изменить характер аграрного строя. Правда, они пытались, сократить арендную пла­ту в случае неурожая или стихийных бедствий. Впрочем, все это входило в традиционный перечень мер, которые должна была осуществлять любая династия, стремившаяся управлять в соот­ветствии с принципами дао и дэ.
В целом, однако, вплоть до осени 1856 г. положение в тайпинс-ком лагере оставалось стабильным. Тайпинам удалось удерживать весьма значительную территорию, имевшую стратегическое зна­чение, и не только успешно отбивать атаки, но и наносить пора­жения правительственным войскам и отрядам местных военных предводителей, выступивших на стороне цинского правительства.
Тайпинское государство было резко ослаблено внутренней борьбой, вспыхнувшей осенью 1856 г. и отметившей собой ру-

318

беж, после которого восстание пошло по нисходящей линии. Причины происшедшего по-разному оценивались историками, но более всего это походило на стремление захватить верховную власть в тайпинском государстве. Действующими лицами сентябрь­ских событий были все основные руководители тайпинского го­сударства, сумевшие уцелеть в ходе походов и боев. Прежде всего это была борьба между Небесным ваном Хун Сюцюанем и его наиболее влиятельным соратником Ян Сюцином, уже ко време­ни занятия Нанкина сосредоточившим главные нити политичес­кого и военного контроля в своих руках.
После превращения Нанкина в тайпинскую столицу отноше­ния между ними стали резко ухудшаться, начало чему было по­ложено еще в конце 1853 г., когда Ян под предлогом того, что его устами вещает Сам Бог Отец, осудил Хуна за недостойное поведение, объявив, что он «начал слишком много грешить».
В начале лета 1856 г. произошел еще один эпизод, который также можно было истолковать как претензию Ян Сюцина на захват главенствующего положения в тайпинской иерархии. На этот раз «Бог Отец» потребовал, чтобы Хун Сюцюань пожелал ему, Ян Сюцину, не «девять тысяч лет жизни», а все «десять», что по существующему церемониалу было положено желать только самому Хун Сюцюаню.
Ян Сюцин, который деспотическими методами правления восстановил против себя других тайпинских руководителей, для рядовых тайпинов продолжал оставаться любимым и почитае­мым предводителем восстания. Об истинных причинах сентябрь­ских событий 1856 г. можно строить предположения, внешне же их канва выглядит следующим образом.
На рассвете 2 сентября 1856 г. части, верные Северному вану Вэй Чанхуэю, ворвались в резиденцию Яна и безжалостно унич­тожили всех, кто там находился, включая и самого Ян Сюцина. Через несколько дней после этого был издан эдикт от имени Хун Сюцюаня, в котором Вэй Чанхуэй подвергался осуждению за происшедшее, более того, он был приговорен к публичному наказанию палками во дворце верховного правителя тайпинов. Уцелевшие сторонники Ян Сюцина, которых в Нанкине насчи­тывалось несколько тысяч человек и которые, несомненно, пред­ставляли опасность для участников заговора, желая быть свиде­телями унижения своего врага, без оружия собрались в указан­ном месте. Но здесь они были окружены бойцами Вэй Чанхуэя и безжалостно и хладнокровно уничтожены.
Узнав о случившемся, Ши Дакай, находившийся в это время на войне, снял войска с передовых позиций и в октябре объявился

319

у стен Нанкина. Происшедшее вызвало его крайнее осужсдение, которое он и не пытался скрывать. Вэй готовил расправу и над Ши Дакаем, надеясь таким образом избавиться от основных со­перников в борьбе за главную роль в тайпинской державе.
Ши Дакаю чудом удалось избежать смерти. Получив сообщение о готовящейся расправе над ним, он бежал из города. По одним сведениям, его верные люди помогли ему спуститься с городской стены по веревке, по другим — телохранители вынесли его за пре­делы Нанкина в корзине, в которой обычно зеленщики доставля­ли в город овощи. Тогда по распоряжению Вэя была совершена расправа над членами семьи Ши Дакая, оставшимися в городе.
Однако победа Вэй Чанхуэя была непродолжительной. Через месяц по требованию Ши Дакая и других многочисленных руко­водителей тайпинов он был лишен жизни вместе с несколькими сотнями своих приверженцев. Ши Дакай с триумфом вернулся в Нанкин.
Не совсем ясна роль, которую в этих событиях играл Хун Сюцюань. Скорее всего, он являлся участником заговора, направ­ленного против Яна, но впоследствии стал опасаться чрезмер­ного усиления власти того, кто, выполняя его волю, расправил­ся с Восточным ваном. Тем не менее устранение Вэй Чанхуэя, а которого и была возложена вся ответственность за трагические события, помогло ему сохранить ореол верховного правителя, чрезмерным доверием которого воспользовались враждебно на­строенные приближенные.
Последовавшие государственные перевороты и контрперево-, роты были поистине ужасны. Погибли тысячи людей, составляв­шие цвет тайпинского военного командования и политического руководства. По данным источников, их число составило более 20 тыс. человек.
Все это вызвало рост взаимного недоверия в тайпинском ру­ководстве и в конечном счете привело к расколу движения. В 1856 г. Ши Дакай, очевидно не без оснований опасавшийся за свою без­опасность, покинул Нанкин и со своими вооруженными при­верженцами (около 100 тыс.) отправился в самостоятельный по­ход, надеясь основать новый центр тайпинского движения в бо­гатой провинции Сычуань.
События осени 1856 г. нанесли тайпинскому движению удар, от которого оно по-настоящему так и не смогло оправиться. Од­нако, несмотря на это, тайпины продолжали оказывать упорное сопротивление, отстаивая территорию своего государства еще почти 10 лет. За это время выдвинулись новые талантливые руко­водители и государственные деятели, которые вынашивали проек-

320

ты реформ, способных изменить облик традиционного китайс­кого общества, сделав его более современным.
Одним из наиболее выдающихся руководителей тайпинского государства на этапе его поздней истории стал Ли Сючэн (1824— 1864), с именем которого связано немало удачных военных опе­раций. С проектом реформ, выдержанных в духе западных влия­ний, в 60-е гг. выступил двоюродный брат Хун Сюцюаня Хун Жэньгань (1822—1864), ставший последователем его идей еще в 40-е гг. Впоследствии, спасаясь от преследований, он вынужден был укрыться в Гонконге. Хун Жэньгань предлагал ввести в Ки­тае современные средства связи, выступал за строительство же­лезных дорог, развитие банков, промышленности, торговли.
Между тем силы, боровшиеся против тайпинов, все увеличи­вались. Главное бремя гражданской войны несли на себе регио­нальные вооруженные формирования, значение которых все бо­лее росло. Под командованием Ли Хунчжана (1823-1901), служив­шего несколько лет в армии «хунаньских молодцов» Цзэн Гофаня, в начале 60-х гг. образуется Хуайская армия. В нанесении решаю­щих ударов по тайпинам принял участие Цзо Цзунтан (1812—1885), возглавивший действовавшую против них армию в пров. Чжэцзян.
Эти армии, вооруженные и обученные на европейский манер, далеко превосходили тайпинские войска по оснащенности, но ус­тупали им в боевом духе. С начала 60-х гг. иностранцы, отказав­шись от политики нейтралитета, которого они придерживались с начала восстания, также начинают вмешиваться в военные дей­ствия, выступая на стороне пекинского правительства. С их точки зрения, тайпины, отказавшиеся подтвердить положения Нанкин-ского договора 1842 г., являлись менее удобными партнерами, чем маньчжурское правительство. На стороне маньчжуров воевали от­ряды европейских наемников. Позднее были созданы специальные подразделения, в которых иностранцам была отведена роль офи­церского корпуса, рядовыми же бойцами были китайцы.
В 1862 г. Щи Дакай, стремясь превратить в новую базу тайпин-ского движения пров. Сычуань, был блокирован на берегах гор­ной реки Дадухэ превосходящими силами пртивника. Положив­шись на обещание, данное цинским командованием, в случае добровольной сдачи сохранить его бойцам и ему самому жизнь, он сдался на милость победителей. Однако слова они не сдержа– ли. Рядовые бойцы были преданы мечу, а сам Ши Дакай переве­зен в Чэнду и там казнен.
В начале 1864 г. столица Небесного государства была подверг­нута блокаде правительственными войсками. Весной подвоз про­довольствия в город прекратился, стала реальной угроза голода.

321

11-5247

Хун Сюцюань, глубоко уверенный в том, что вмешательство Бо­жественных сил поможет его державе преодолеть все испытания, отказался обсуждать, возможно, разумные предложения о про­рыве блокады и уходе на юг, откуда и началось само движение.
К лету 1864 г. стало очевидным, что помощи ждать неоткуда. Видимо, приняв яд, 1 июня 1864 г. Хун Сюцюань скончался, а в конце июля начался решающий штурм столицы Небесного госу­дарства. Сигналом к штурму города был подрыв неприятелем ча­сти мощных оборонительных стен, окружавших Нанкин. Пятнад­цатилетний сын Хуна, коронованный в качестве Небесного вана, несмотря на помощь опытных и верных советников, был бесси­лен что-либо сделать.
Тем не менее юному правителю в окружении небольшой груп­пы наиболее преданных и близких сановников (в нее входили Ли Сючэн и Хун Жэньган) вместе с вооруженным отрядом удалось вырваться из Нанкина, где последние защитники тайпинского государства вступили в уличные бои с войсками цинского пра­вительства. Они сражались до последнего человека.
В октябре Небесный ван был захвачен и казнен (Ли Сючэн попал в плен и был предан смерти еще ранее). Но разрозненные тайпинские отряды продолжали сопротивление и после гибели своих предводителей. Одни из них боролись на севере, на терри­тории провинций Аньхуэй и Шаньдун, другие — оказывали со­противление на юге. Одна из групп тайпинов под давлением пра­вительственных войск даже перешла границу с Вьетнамом и впос­ледствии приняла участие в событиях франко-китайской войны 1884-1885 гг.
Последствия Тайпинского восстания были поистине трагич­ны. Обширные районы страны обезлюдели и лежали в руинах. За время гражданской войны по разным оценкам погибло 15—20 млн человек.
Имели ли тайпины шансы одержать победу в борьбе и если да, то как могла "повлиять их победа на дальнейший ход китайс­кой истории? Думается, что такой шанс у них был, достаточно сослаться на пример, связанный с историей прихода к власти минской династии. И сами факты истории тайпинского государ­ства убеждают, что в 1856 г. правление цинской династии едва удерживало власть. С другой стороны, некоторые обстоятельства заставляют усомниться в том, что в случае прихода к власти тай-пинам удалось бы удержать ее надолго. Слишком радикальным был вызов, брошенный ими устоям китайской государственнос­ти и культуры, что сделало их врагами и шэныии, недовольных правлением маньчжурской династии, и простых крестьян, кото­рые не хотели отказываться от привычных верований предков.

322

Тем не менее победа тайпинского дела означала бы не что иное, как восстановление, правда, в иной форме, но все-таки традиционной китайской деспотии.

3. КИТАЙ И ИНОСТРАННЫЕ ДЕРЖАВЫ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.

Тайпинское восстание значительно ослабило цинскую держа­ву перед лицом угрозы внешнего вторжения. Этой ситуацией спе­шили воспользоваться западные государства, стремившиеся на­вязать Китаю новые неравноправные соглашения, закрепить ус­пех, достигнутый в период первой «опиумной» войны и добиться новых уступок со стороны цинского правительства. Однако в на­чале 50-х гг. XIX в. страны Запада были связаны войной на восто­ке Европы, в которую оказались вовлечены Россия и Османская империя. После поражения России в Крымской войне (1853-1856) их руки оказались развязанными, и они, в первую очередь Анг­лия, приступили к осуществлению планов дальнейшего проник­новения в Китай.
Последовавшие далее события получили название второй «опи­умной» войны и растянулись на четыре года (1856—1860). В ее исто­рии можно выделить два крупных периода: осень 1856 — весна и лето 1858 г. и лето 1858 — лето 1860 г. Первый из них завершился подписанием Тяньцзиньских соглашений, в результате второго были заключены Пекинские договоры. Во вторую «опиумную» вой­ну (в отличие от событий 1840-х гг.) помимо Англии оказалась вовлеченной Франция, принимавшая непосредственное участие в военных действиях против Китая. Россия и США заняли пози­цию нейтралитета. Выступая в роли посредников на переговорах между представителями цинского двора и европейских государств, они тем не менее имели собственные цели, к достижению кото­рых им во многом проложили дорогу Англия и Франция.
Поводом для начала новой войны против цинской державы послужил инцидент с лорчей «Эрроу» (лорча — тип небольшого китайского судна, использовавшегося главным образом для ка­ботажного плавания). Суть его состояла в следующем. В октябре 1856 г. китайские власти арестовали 12 моряков с этого судна по обвинению в пиратстве у китайского побережья. Обвинение, оче­видно, имело основания. Однако проблема заключалась в том, что корабль был зарегистрирован в Гонконге (правда, ко време­ни описываемых событий срок регистрации уже истек) и носил на борту британский флаг. Внешне происходящее выглядело как

323

арест китайскими властями экипажа английского судна. Именно так и стремились представить дело англичане.
Осенью начались военные столкновения между английскими военными судами и китайской береговой охраной. Первое напа­дение английского флота произошло в конце октября. Англичане вели переговоры, прерывавшиеся вспышками военных действий, с губернатором Гуанчжоу Е Миньчэнем без объявления войны цинской империи. Вскоре к ним присоединились французы. Пред­логом для их участия в событиях послужило убийство местным населением французского миссионера в провинции Гуанси.
Е Миньчэнь занял на переговорах уклончивую позицию, ста­раясь оттянуть время. Пытаясь оказать на него давление, державы подвергли Гуанчжоу блокаде и в декабре 1857 г. захватили город, после чего он оставался под их контролем почти в течение четы­рех лет. Е Миньчэнь был арестован и сослан англичанами в Каль­кутту, где вскоре умер. Однако развить достигнутый успех англи­чанам помешали события, связанные с восстанием сипаев в Бри­танской Индии (1857—1859), которое поставило под сомнение прочность их колониальн^1х захватов в Южной Азии.
Весной 1858 г. переговоры между Англией, Францией и Кита­ем были перенесены в Шанхай. Однако они ни к чему не приве­ли, и в результате англо-французский флот появился у побережья Северного Китая. Чтобы подтвердить серьезность своих намере­ний, западные союзники заняли форты г. Дагу, которые при­крывали движение по р. Байхэ. В сущности, для англо-французс­кой эскадры путь на Пекин был открыт.
И снова начались переговоры, на которых цинская сторона была вынуждена принять все требования западных держав. Это привело к заключению в мае—июне серии Тяньцзиньских согла­шений между Китаем и целым рядом иностранных государств — Англией, Францией, Россией, США.
Англо-китайский договор, подписанный цинской стороной с «пистолетом, приставленн^тм к горлу», по выражению английс­кого представителя лорда Элгина, содержал целый ряд новых и важных для британцев условий. Для иностранной торговли были откр^гты еще 11 портов^1х городов, что предоставляло Западу все возможности для самого широкого проникновения на китайс­кий рынок. Иностранцы приобрели право свободы передвиже­ния по китайской территории и свободной миссионерской дея­тельности. Кроме того, англичане получили компенсацию за орга­низацию военной экспедиции в размере 4 млн лянов серебра. На следующий день был подписан договор французов с китайской стороной, положения которого повторяли в деталях содержание англо-китайского соглашения. Излишне говорить, что америка-

324

но-китайский договор предусматривал распространение на США прав, полученных другими странами Запада (за исключением пункта о контрибуции).
Русско-китайский договор предусматривал положения, харак­терные лишь для отношений между этими двумя континенталь­ными государствами. Одним из важных был вопрос территориаль­ного разграничения на Дальнем Востоке. Огромные территории в бассейне Амура, оставленные Нерчинским соглашением для раз­решения в будущем, все в большей степени привлекали внимание России. Русская колонизация к этому времени уже проникла в райо­ны Дальнего Востока, включая Камчатку, как бы охватывая не­посредственно бассейн Амура. Изменение международной ситуа­ции на Дальнем Востоке, активное вовлечение в политику в этом регионе европейских держав побуждали Россию более энергично заняться вопросом о будущем этих районов. В особенности неот­ложной, с точки зрения русской дипломатии, эта проблема стала представляться после того, как в результате российских дальневос­точных экспедиций, предпринятых в 40-х гг. XIX в., выяснилось, что устье Амура вполне судоходно и современные военные суда могут подняться по нему до среднего течения реки и далее при­близиться к русским границам в Азии. Не без основания русское правительство опасалось, что англичане, захватившие юг Китая, способны распространить свой контроль и на этот район, в сущ­ности оставшийся вне территориального разграничения.
Россия имела основания опасаться и агрессивных действий со стороны западных государств на ее дальневосточных границах. Во время Крымской войны, летом 1854 г., Петропавловск-Камчат­ский был атакован силами объединенной англо-французской эс­кадры. И хотя эта операция закончилась для западных союзников неудачно (их десант был разгромлен и сброшен в море гарнизо­ном города), тем не менее это был весьма тревожный сигнал.
Весной 1858 г. переговоры о территориальном разграничении между Россией и Китаем велись одновременно в Айгуне (ныне — г. Хэйхэ на китайской территории) и Тяньцзине. Айгунские пе­реговоры, возглавляемые генерал-губернатором Восточной Сибири Муравьевым, были удачными для российской стороны. Муравьев добился от китайских партнеров по переговорам согласия в том, что граница до соединения Амура с Уссури будет проходить по течению Амура, при этом земли по левому берегу реки будут при­надлежать России, а по правому — Китаю. Территории к востоку от Уссури, вплоть до морского побережья, были оставлены в сов­местном владении до решения этого вопроса в будущем.
Менее удачным для России был визит эскадры под командо­ванием Путятина, которая весной 1858 г. находилась у берегов

325

Китая. Командующему русской эскадрой и одновременно важ­нейшему дипломатическому представителю России удалось до­биться от китайской стороны лишь принципиального согласия на обсуждение проблем территориального разграничения между государствами.
Соглашения, достигнутые между Китаем и иностранными дер­жавами, подлежали ратификации императором. Однако китайс­кая сторона, уступив давлению иностранцев, стремилась теперь не допустить ратификации тяньцзиньских документов, пытаясь использовать оставшееся в ее распоряжении время (соглашения подлежали ратификации через год после подписания) для укреп­ления подступов к Пекину.
Представители Китая требовали, чтобы иностранные делега­ции, прибывшие для обмена ратификационными грамотами, передвигались по суше в сопровождении сравнительно незначи­тельного эскорта. Иностранцы предпочли другое решение — на­правиться в сопровождении внушительной эскадры непосред­ственно к Тяньцзиню, рассчитывая в очередной раз использо­вать демонстрацию военной мощи в качестве фактора воздействия. Однако форты Дагу, укрепленные за прошедший год, 25 июня 1859 г. встретили англо-французскую эскадру мощным артилле­рийским огнем. Десант, высаженный союзниками для захвата фортов, также был разгромлен. Потери союзников составили бо­лее 400 человек убитыми и ранеными, несколько судов были по­топлены и некоторые повреждены. Это заставило западные дер­жавы временно, отступить и начать подготовку широкомасштаб­ного вторжения в Китай, которое и было предпринято летом следующего 1860 г.
Интервенция началась в августе. Англичане сосредоточили в Северном Китае десятитысячный корпус, примерно столько же солдат имели в своем распоряжении французы. Объединенная ан­гло-французская эскадра насчитывала более 70 боевых судов. Не вступая в переговоры, иностранцы захватили форты Дату, тем са­мым открыв для себя путь к Тяньцзиню и далее к Пекину. Китай­ские войска, деморализованные неожиданным наступлением про­тивника с суши, не смогли организовать серьезного сопротивле­ния. В сентябре на подступах к столице Срединной империи они потерпели еще одно сокрушительное поражение.
Позиция цинского правительства в этой ситуации отличалась непоследовательностью. Начавшиеся переговоры с иностранны­ми державами были прерваны арестом части иностранной деле­гации. Как выяснилось впоследствии, некоторые из арестован­ных погибли от рук стражи, некоторые умерли, не вынеся тяже-

326

л^1х условий китайской тюрьмы. Эти факты б^хли использованы западными союзниками в качестве предлога для грабежа и разру­шения императорского летнего дворца, расположенного в окрест­ностях Пекина и содержавшего несметные сокровища. Дворец буквально сравняли с землей, вывезя оттуда все, что представ­ляло хоть какую-нибудь ценность.
Императорский двор б^1л в полной растерянности. Император бежал из столицы, оставив в качестве уполномоченного для ве­дения переговоров князя Гуна. В этот критический момент, когда представители иностранных держав не могли отыскать никого из числа представителей высшей цинской администрации, кто бы мог вести с ними переговоры, посредником выступил энергич­ный российский дипломат генерал Н.П. Игнатьев.
В конце октября английские войска вошли в Пекин, где на территории императорского дворца Гугуна произошло подпи­сание Пекинского англо-китайского договора. Этот договор оз­начал наступление нового этапа иностранного проникновения в Китай, зафиксировав целый ряд положений, к достижению которых давно стремились зарубежные государства. Помимо конт­рибуции (8 млн лянов серебра)' англичане получили право со­держать в Пекине на постоянной основе посольство, к ним ото­шла часть территории полуострова Цзюлун, непосредственно прилегающая к Гонконгу; Тяньцзинь пополнил собой список портов, открытых для иностранной торговли; китайское прави­тельство согласилось на эмифацию китайских рабочих (кули); католической церкви возвращалась собственность, конфиско­ванная после начала гонений на иностранных миссионеров в первой трети XVIII в. Таково было содержание и французско-китайского договора, в который французам удалось включить также пункт, разрешавший миссионерам покупать в пределах всего Китая землю и строить на ней храмы.
Эти положения в соответствии с принципом наибольшего бла­гоприятствования были распространены на Россию и США. Впро­чем, у российской дипломатии были особые задачи, с которыми удалось справиться Н.П. Игнатьеву. Вопрос о территориальном разфаничении на Дальнем Востоке в Пекинских соглашениях был разрешен к полному удовлетворению российской дипломатии. Б^1ло не только закреплено разфаничение по течению Амура, но и определена фаница к востоку от слияния Амура и Уссури. Однако надо признать, что делимитация этой фаницы (опреде­ление на географических картах), осуществленная вслед за под­писанием Пекинского русско-китайского договора, была в отры­ве от сложившейся к тому времени практики территориального

327

разграничения (если граница устанавливалась по водной артерии). Обычно в таком случае граница проводилась по середине фарва­тера или крайне редко по средней линии течения реки. В данном случае граница была обозначена по китайскому берегу Амура. Это давало аргументы российской дипломатии в будущем использо­вать эти документы для обоснований позиций, отвечавших в пер­вую очередь ее интересам.
Добившись в очередной раз капитуляции Китая и заставив его принять требования, выгодные Западу, иностранцы в конце 1860 г. вывели свои войска из Пекина. Соглашения, подписанные в ки­тайской столице, означали закрепление статуса Китая как зави­симой полуколониальной периферии капиталистической миро­вой системы.
События, связанные со второй «опиумной» войной, не завер­шили натиск западных держав на Китай. Добившись в целом вы­годных для Запада условий проникновения на китайский рынок, каждая из европейских держав стремилась обеспечить и свои соб­ственные интересы в Китае. В некоторых случаях борьба за сферы влияния принимала форму военных столкновений. Именно так складывались отношения между Китаем и Францией в середине 80-х гг. XIX в.
В 60-е гг. XIX в. Вьетнам и другие страны Индокитая становят­ся одним из важнейших регионов, с которым связаны планы колониального проникновения Франции. Продвижение Франции на север к границам с Китаем неизбежно должно было привести к ее столкновению со Срединной империей.
Пытаясь организовать сопротивление французскому вторже­нию, вьетнамское правительство стремилось опереться на помощь Китая, в частности, оно обратилось за поддержкой к отрядам «черных флагов» (часть тайпинских войск, перешедших границу с Вьетнамом после поражения и осевших на территории Вьетна­ма). Весной 1882 г. вьетнамская армия совместно с отрядами «чер­ных флагов», которым было даровано прощение пекинским пра­вительством, нанесли поражение французским войскам. Это ос­тановило их продвижение на север и на время отсрочило захват Северного Вьетнама. В сущности, уже эти события означали на­чало войны между Китаем и Францией в борьбе за Вьетнам.
Тем не менее французское правительство б^зло исполнено ре­шимости окончательно покорить Вьетнам, рассматривая его и как плацдарм в дальнейшем продвижении в южно-китайские провинции. В этом сталкивались интересы Франции и Англии, и французы стремились опередить своих соперников. Адмирал Дюп­ре, губернатор Южного Вьетнама, перешедшего к этому време-

328

ни под контроль Франции, писал еще в 1873 г.: «Следует особо подчеркнуть, что соперничество в этом регионе между Велико­британией и Францией все усиливается в связи с тем, что обе державы продвигаются в одном и том же направлении, к Юнь­нани, но британцы из Бирмы, а французы из Вьетнама».
Политика цинского правительства и на этот раз отличалась крайней непоследовательностью, поскольку определялась борь­бой двух фракций при дворе. Ли Хунчжан, один из главных орга­низаторов победы над тайпинами, назначенный представителем на переговорах с французами, стремился не допустить прямого военного столкновения. Одновременно при дворе существовала и весьма влиятельная партия войны, представленная главным об­разом высшей маньчжурской знатью. Как бы там ни было, летом 1883 г. во Вьетнаме уже были регулярные китайские части, вве­денные сюда из провинции Юньнань. Они должны были поддер­живать вьетнамские войска и отряды «черных флагов» в их борь­бе против агрессии Франции.
В августе того же года французам удалось навязать вьетнамс­кой стороне договор. По этому договору Вьетнам официально признавался протекторатом Франции, которая получала право контроля над его внешней политикой, в том числе право конт­ролировать его отношения с Китаем. В соответствии с договором французские войска вводились в Тонкин (Северный Вьетнам). Все это являлось прямым вызовом Китаю, продолжавшему считать Вьетнам зависимым от него государством, и открывало, таким образом, начальную фазу франко-китайской войны.
Весной 1884 г. французы выступили против китайско-вьетнам­ских войск, стремясь отодвинуть их к китайской границе. Воен­ная удача была на стороне Франции, и вскоре Китай, представ­ленный на переговорах Ли Хучжаном, заключил с Францией со­глашение. Он признавал все договоры, подписанные до этого между Францией и Вьетнамом, т.е. признавал превращение Вьет­нама во французскую колонию, и открывал для французской торговли провинции Юньнань и Гуанси. В обмен на это Франция обещала не предпринимать агрессивных действий против южно­китайских провинций. Обе стороны договорились в течение трех месяцев прийти к заключению постоянного договора на основе принципов, изложенных выше.
Однако Китай не спешил подписывать договор с Францией, французы же, наоборот, стремились закрепить достигнутые успе­хи заключением постоянного соглашения, передававшего им Вьет­нам в колониальное владение. В августе 1884 г. французская эскад­ра предприняла неожиданное и не спровоцированное нападение

329

на китайскую эскадру, расположенную на рейде Фучжоу. В ре­зультате обстрела, начатого французами и продолжавшегося около часа, были потоплены 11 китайских кораблей, составлявших ос­нову современного военного флота. После этого французские ко­рабли подвергли блокаде южнокитайские порты.
Одержав столь легкую победу у китайского побережья, фран­цузы столкнулись с неожиданно упорным сопротивлением ки­тайских войск в Северном Вьетнаме. Весной 1885 г. они понесли тяжелое поражение, в результате которого были вынуждены от­ступить в глубь территории Вьетнама, оставив приграничные с Китаем районы, занятые ими до этого.
В апреле 1885 г., примерно через год после заключения пред­варительного франко-китайского соглашения, в Тяньцзине был подписан постоянный договор на условиях, выгодных фран­цузам. Несмотря на поражение, которое французские войска потерпели во Вьетнаме, их успехи у китайского побережья за­ставили китайское правительство отказаться от дальнейшего сопротивления. Франко-китайский Тяньцзинский договор пре­дусматривал прекращение военных действий и отказ Китая от особых отношений с Вьетнамом. Фактически это означало пре­вращение Вьетнама во французскую колонию. Франция также получила право вести торговлю в южнокитайских провинци­ях, граничащих с Вьетнамом.
Начатый Францией процесс отторжения от Китая государств, пускай формально, но признававших его сюзеренитет, был про­должен Японией. В середине XIX в. Япония, пострадавшая не в меньшей степени, чем Китай, от иностранной агрессии, после «Реставрации Мэйдзи» (1868) встала на путь последовательных реформ по западному образцу. Это позволило ей в конце XIX в. претендовать на роль колониальной державы в дальневосточном регионе.
Внимание японского правительства привлекала Корея, являв­шаяся традиционным объектом японской экспансии. Однако в Японии понимали, что попытка захвата Кореи неизбежно при­ведет к конфронтации с Китаем.
Первые столкновения между Китаем и Японией из-за Кореи относятся к 80-м гг. XIX в. В 1882 г. в Корею были введены как китайские, так и японские войска под предлогом борьбы с анти­правительственными выступлениями в этой стране. Осенью 1884 г. в Корее группировка реформаторски мыслящих сановников дво­ра, придерживавшихся прояпонской ориентации, совершила попытку государственного переворота. Его цель состояла в устра­нении верховного правителя, который противился реформам и

330

которого поддерживал цинский Китай. Это привело к столкнове­нию между китайскими и японскими войсками, фактически под­держивавшими заговорщиков. Во главе китайских войск, в этот период сумевших одержать верх над японцами, стоял молодой генерал Юань Шикай, которому в будущем было суждено сыг­рать весьма видную роль в китайской истории.
Несмотря на то что попытка переворота была подавлена, Ки­тай б^1л вынужден пойти на переговоры с Японией. Причина со­стояла в том, что, оправившись от неудачи, Япония высадила на корейском побережье мощный экспедиционный корпус. В апреле 1885 г. между Китаем и Японией было заключено соглашение, в соответствии с которым Корея, в сущности, превращалась в про­текторат своих более могущественн^хх соседей. Обе стороны согла­сились вывести свои войска с территории Кореи, при этом было оговорено, что, если одна из держав сочтет необходимым вновь послать их, она должна предупредить об этом противную сторону.
События, происшедшие весной 1894 г., почти полностью по­вторили события десятилетней давности. Начавшееся в Корее вос­стание заставило правительство обратиться за помощью к цинс-кому Китаю, который, правда без особой готовности, отклик­нулся на нее. Предупрежденные о том, что китайские войска посланы в Корею, японцы также отправили туда экспедицион­ный корпус, значительно превосходивший по численности ки­тайские войска.
Ли Хунчжан, как обычно, возглавивший переговоры с цинс-кой стороны, стремился во что бы то ни стало избежать прямого военного столкновения с Японией, однако Япония упрямо стре­милась к конфликту. В июле 1894 г., не получив согласия Китая на совместное проведение в Корее политики реформ, японцы приступили к осуществлению своего плана, начав с ареста ко­рейского правителя, что означало не что иное, как начало госу­дарственного переворота.
Ли Хунчжан, видимо, рассчитывал главным образом на вме­шательство европейских держав в данной ситуации, надеясь, что они воспротивятся установлению единоначального японского конт­роля над Кореей. Японцы же тем временем открыли военные дей­ствия против Китая. Ими был потоплен транспорт с китайскими солдатами, отправленный для усиления группировки, дислоци­рованной в Корее (в результате погибло более 1 тыс. человек), и атакованы китайские войска, расположенные вблизи Сеула.
После того как японцы фактически развязали войну с Кита­ем, обе стороны в августе были вынуждены официально объя­вить о ней. Развернувшиеся осенью 1894 г. на территории Кореи

331

боевые действия между сухопутными частями быстро привели к полному разгрому китайских войск и их паническому бегству на китайскую территорию. Тогда же японцами б^зло нанесено тяже­лое поражение китайской Северной эскадре, составленной из самых современных судов, построенных при помощи иностран­цев. В октябре военные действия были перенесены на территорию Китая — китайским войскам было нанесено поражение на бере­гу пограничной реки Я^. После этого японское наступление раз­вернулось в направлении крупнейщих китайских военно-морс­ких баз на севере — Люйшуня и Даляня, которые вместе со всем вооружением и оснащением почти без боя были захвачены Япо­нией. В начале 1895 г. японца: высадили многочисленн^тй десант в районе г. Вэйхайвэй (пров. Шаньдун), являвшегося базой Север­ной эскадры, остатки которой укрылись здесь после понесенно­го поражения. И сам город, и эскадра также б^зли захвачена: япон­цами, не встретившими сколько-нибудь серьезного сопротивле­ния. Это б^]ло полное и сокрушительное поражение Китая.
Рассматривая в качестве вполне реальной угрозу продвиже­ния японских войск в направлении столиц^:, цинское правитель­ство решило пойти на переговоры, результатом которых могли быть только новые уступки Японии. Представителем Китая на переговорах вновь б^]л назначен Ли Хунчжан. Местом обсужде­ния положений мирного договора стал японский город Симоно-секи. Здесь в апреле 1895 г. и завершились переговоры. Требования Японии были явно неприемлемы для Китая — японская сторона настаивала на выплате огромной контрибуции (300 млн лянов), оккупации Мукдена, превращении Пекина в город, открытый для иностранной торговли, передаче Японии Тайваня, Песка-дорских островов, Ляодунского полуострова. Япония также тре­бовала признать независимость Кореи и открыть для японских торговцев внутренние районы Китая.
Во время переговоров китайская дипломатия не без успеха стремилась использовать противоречия между западными держа­вами, соперничавшими в борьбе за установление контроля в Сре­динной империи. США выступили на стороне Японии, в то вре­мя как китайская сторона б^зла поддержана Францией и Росси­ей, в особенности опасавшейся усиления позиций Японии на Дальнем Востоке. В результате Япония была вынуждена снять не­которые из требований, вызывавших наибольшее сопротивление китайской стороны: Пекин сохранял свой прежний статус, Япо­ния отказалась от оккупации Мукдена и согласилась с сокраще­нием контрибуции на одну треть.
В результате давления со стороны России во время обмена ра­тификационными грамотами Симоносекского соглашения (8 мая

332

1895 г.) Япония согласилась отказаться от оккупации Ляодунс­кого полуострова за некоторую дополнительную компенсацию со стороны Китая.
Поражение в японо-китайской войне было расценено внеш­ним миром и в самом Китае как свидетельство провала полити­ки реформ, проводившихся в цинской державе на протяжении предшествующих 30 лет. Особенно болезненным для патриоти­чески настроенных представителей китайской политической элиты был факт разгрома, нанесенного именно Японией, которая тра­диционно (однако без достаточных оснований) рассматривалась как государство, едва ли не зависимое от Поднебесной империи.

4. ПОЛИТИКА САМОУСИЛЕНИЯ И ПОПЫТКИ РЕФОРМ В КИТАЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.
Череда военных поражений Китая в столкновениях с запад­ными державами, приведших к утрате страной полноты государ­ственного суверенитета (установление иностранного контроля над таможенной системой, консульская юрисдикция, экстерритори­альность, создание сеттльментов), явилась побудительным мо­тивом к поиску путей выхода из создавшегося положения. Таким выходом могла быть только политика реформ. Она получила на­звание «движение по усвоению заморских дел» {янъу юньдун) или «политика самоусиления» (цзы цян) и проводилась на протяже­нии 1860—1890-х гг. Ее завершением принято считать события японо-китайской войны, результаты которой продемонстриро­вали большую эффективность реформ в Японии по сравнению с «самоусилением» в Китае.
Пытаясь разобраться в причинах побед Запада и поражений Китая, идеологи политики преобразований прежде всего обра­щали внимание на те сферы, где превосходство европейских дер­жав было наиболее очевидным, в первую очередь на военно-тех­ническую мощь иностранных держав. Именно это отмечал один из выдающихся ученых и политических деятелей Китая середи­ны XIX в. Вэй Юань (1794—1856). Наибольшую известность полу­чил его энциклопедический труд, содержавший обширные све­дения по географии, экономике, политическим институтам за­рубежных государств. Написанная на основе многочисленных китайских и иностранных источников, эта книга содержала также и некоторые собственные рекомендации автора, связанные с мерами, которые следовало принять цинскому правительству для разрешения проблем, возникших перед китайской державой. Предложения Вэй Юаня включали строительство арсеналов для

333

производства современного оружия, верфей для сооружения па­ровых судов, реорганизацию армии, учреждение организаций, предназначенных для сбора сведений о западном мире, включая переводы иностранной литературы, реформу системы подготов­ки офицеров армии и флота.
В публикациях Фын Гуйфэня (1809—1875), известного педаго­га и исследователя своего времени, была поставлена проблема взаимосвязи конфуцианской традиции и новых веяний, связан­ных с приобщением Китая к западным ценностям. Надо отме­тить, что постановка вопроса о восприятии достижений чуждой культуры б^1ла революцией для китайского сознания. Цивилиза­ция, сделавшая передачу основ своей культуры принципом взаи­модействия с окружающим миром, нуждалась в обосновании са­мой возможности заимствования извне. Иначе говоря, эта воз­можность требовала легитимизациина основе конфуцианской традиции. Данная проблема была решена Фын Гуйфэнем следу­ющим образом.
С его точки зрения, превосходство морально-этических прин­ципов, заложенных конфуцианством, б^хло несомненным. Поэто­му, допуская заимствование паровых судов и современного огне­стрельного оружия, следовало сохранять верность конфуцианско­му учению. В китайской мысли второй половины XIX в. это было сформулировано следующим образом: «…восточное учение — ос­новное; западное учение — прикладное» (чжун сюе вэй бэнь, си сюе вэй юн). Впоследствии именно эта проблема (соотношение «вос­точного» и «западного» учений) стала одной из доминант китайс­кой мысли не только в XIX в., но и на всем протяжении XX в.
После поражения Китая во второй «опиумной» войне в полеми­ку о путях выхода из создавшегося положения были вовлечены выс­шие сановники империи, входившие в ближайшее окружение им­ператора, правившего под девизом Сяньфын. Су Шунь, фаворит императора, глава налогового приказа, известный своим корысто­любием, объединил вокруг себя противников нововведений, выс­тупавших за восстановление изоляции Китая. Этой группе противо­стояли сановники во главе со сводными братьями императора — князьями Гуном и Чунем. В январе 1861 г. на имя императора б^1л направлен меморандум за подписью князя Гуна. В нем предлагалось создать специальный орган в системе высших государственных ве­домств для разработки политики, призванной найти пути выхода из кризиса в отношениях Китая с внешним миром. Канцелярия по управлению делами заморских стран (так было предложено назвать этот орган, сокращенно Цзунли ямынь) должна б^хла в первую оче­редь наладить сбор современной и достоверной информации об иностранных державах и организовать в торговых портах сбор пош-

334

лин с иностранных товаров. Впоследствии в функции этого ведом­ства вошли также вопросы производства современных вооружений, паровых судов, боеприпасов, машинной техники, телеграфных и железнодорожных линий. Таким образом, создание Цзунли ямыня ознаменовало, в сущности, начало проведения пусть ограничен­ных, но важных реформ, в ходе которых подспудно создавались условия для возникновения в Китае нов^хх экономических институ­тов, заимствованных у стран Запада.
Позиции сторонников нововведений при дворе упрочились после государственного переворота, происшедшего осенью 1861 г. После смерти императора Сяньфыня в августе 1861 г. Су Шунь стал во главе регентского совета, призванного править от имени малолетнего наследника престола Тунчжи. Он был сыном импе­ратрицы Цыси (1835—1908). Волевая, властолюбивая женщина, она строила далеко идущие честолюбивые планы захвата верхов­ной государственной власти. Цыси удалось достичь согласия со сводными братьями покойного императора и, воспользовавшись тем, что государственная печать находилась в ее руках, органи­зовать арест членов регентского совета во главе с Су Шунем. Цыси образовала совместное регентство со старшей женой покойного правителя Китая бездетной императрицей Сяо Чжэнь. При этом особая роль принадлежала Гуну, получившему титул «князя-со­ветника по государственным делам». В 1865 г. князь Гун был ли­шен этого звания, после чего Цыси могла принимать решения по важнейшим государственным делам практически единолично. Через некоторое время при не вполне выясненных обстоятель­ствах скоропостижно скончалась вдовствующая императрица Сяо Чжэнь, что означало устранение последнего препятствия, отде­лявшего Цыси от безраздельной власти.
Субъективно цели сторонников «самоусиления» состояли в укреплении в первую очередь военного потенциала Китая, что должно было явиться главным условием подавления внутренней смуты, оказания достойного сопротивления иностранным дер­жавам и укрепления пошатнувшейся власти цинской династии. Однако вскоре сторонники курса реформ вполне естественно пришли к выводу о необходимости осуществить не только пере­подготовку войск, но и их перевооружение, а для этого необхо­димо было наладить собственное производство современных ви­дов оружия. В одном из меморандумов князя Гуна говорилось: «При всестороннем исследовании политики самоусиления ста­новится очевидным, что главным в ней является подготовка войск, а подготовку войск в свою очередь необходимо начинать с производства оружия».

335

Но создание современного военного производства было не­возможно без использования индустриальных технологий. Наи­более отчетливо эта мысль была выражена в одном из меморан­думов крупнейшего деятеля эпохи «самоусиления» Ли Хунчжа-на, писавшего: «Сегодня главным средством обороны от врагов и основой самоусиления является производство машин».
Итак, стремясь найти пути к укреплению системы восточного деспотизма в Китае, выглядевшей во второй половине XIX в. весь­ма архаической, сторонники реформ пришли к осознанию необ­ходимости создания современной по своей технологической форме промышленности в первую очередь усилиями самого деспоти­ческого государства. С этой точки зрения годы «самоусиления» явились временем создания условий для формирования китайс­кого капитализма «сверху» путем усилий, предпринимавшихся самим государством, предпочитавшим пока сохранять незыбле­мыми устои традиционной политической системы.
Важно отметить, что наиболее активными практическими дея­телями реформ стали организаторы подавления антиправитель­ственных движений середины XIX в., создатели местных воинских формирований — Ли Хунчжан, Цзэн Гофань и Цзо Цзунтан. Имен­но они и основали первые в Китае арсеналы, использовавшие со­временную западную технику для производства вооружений. Пер­вый современный арсенал был создан Цзэн Гофанем в 1861 г. в г. Аньцин. Затем арсеналы, а впоследствии и механические заводы и верфи появились в Сучжоу, Шанхае, Нанкине, Тяньцзине, Сиа­не, Гуанчжоу, Чэнду и других крупнейших городах Китая.
Характерной чертой этого вида промышленности и военных формирований было то, что они контролировались центральны­ми правительственными ведомствами лишь номинально. В дей­ствительности и арсеналы, и армии, образованные в ходе подав­ления тайпинов, оставались в руках региональных военачальни­ков. Это свидетельствовало о начавшемся упадке традиционной государственности. По форме эти процессы весьма напоминали явления, свойственные концу династийного цикла, обычно от­меченному децентрализацией власти. Но в условиях включения Китая в мировую капиталистическую систему династийный кри­зис был связан с возникновением тенденций, которые можно охарактеризовать как начальную фазу генезиса капитализма. Это в свою очередь создавало предпосылки для разрыва с прежним циклическим ходом китайской истории.
На протяжении I860—1890-х гг. в Китае в рамках казенного сектора б^хло создано около 20 промышленных предприятий, свя­занных с военным производством, на которых было занято при-

336

мерно 10 тыс. рабочих. Технологически это была современная про­мышленность, основанная на применении машин, однако с точки зрения социальной организации ее было трудно охарактеризо­вать как буржуазное предпринимательство. Продукция, произво­димая на этих фабриках, минуя рынок, шла непосредственно на снабжение армий. Таким образом, здесь отсутствовал один из основных мотивов капиталистического производства — стремле­ние получить прибыль. Положение рабочих подчас было близко статусу государственных крепостных, а не свободной наемной рабочей силы. Тем не менее нельзя недооценивать усилия, пред­принятые китайскими милитаристами второй половины XIX в. в связи с созданием основ современного промышленного произ­водства в Китае.
Необходимость обеспечения государственной промышленности сырьем и транспортными структурами заставляла лидеров регио­нальных группировок браться за решение и этих проблем. Государ­ство контролирует угледобывающее производство, строит железные дороги. В 1881 г. для перевозки угля от мест доб^гчи к побережью в Северном Китае построена первая железная дорога.
Начиная с 80-х гг. XIX в. экономическая сторона политики «са­моусиления» претерпевает некоторые существенные изменения. На­чинают строиться не только военные, но и гражданские предприя­тия (главным образом в текстильной промышленности), к участию в которых допускается национальный капитал. Правда, и в этот пе­риод государство продолжает исповедовать прежнюю идеологию по отношению к частному предпринимательству, которое рассматри­вается как потенциальная угроза общественным устоям. Например, в 1882 г. китайским коммерсантам было запрещено в течение 10 лет строить современные частные предприятия. Единственной формой участия их в современном предпринимательстве в связи с этим было вложение средств в казенную промышленность.
После того как гражданская часть казенной промышленности оказалась связанной с рынком, выявилась низкая эффективность казенного управления, к которому начинают привлекаться и част­ные вкладчики капитала. В результате возникли две системы уп­равления государственно-частными предприятиями: «контроль чиновников, предпринимательство торговцев» и «совместное предпринимательство чиновников и торговцев». В сущности, пе­реход к подобным методам управления промышленностью озна­меновал постепенное движение к полноценному частнокапита­листическому предпринимательству на основе приватизации ка­зенной промышленности.
Это движение б^хло весьма противоречивым. В некоторых слу­чаях экономически неэффективное предприятие из разряда

337

казенно-частных могло быть переведено в категорию частных. Так произошло в 1894 г. с крупнейшим металлургическим предприя­тием Китая того времени Ханьянским заводом, проданным в част­ные руки. Одновременно расположенная в той же провинции Хубэй прибыльная текстильная фабрика, являвшаяся смешан­ным предприятием, была выкуплена Чжан Чжидуном в казну, причем частные вкладчики получили лишь половину принадле­жавшей им доли. Неудивительно в связи с этим, что в процессе создания и «приватизации» крупных современных государствен­ных предприятий ведущую роль играли не столько торговцы, ос­тавшиеся, в сущности, беззащитными перед произволом со сто­роны государства, сколько чиновники – представители склады­вающегося бюрократического капитала.
К середине 90-х гг. XIX в. на всех казенных и смешанных пред­приятиях была занята уже весьма значительная по численности группа фабричных рабочих, насчитывающая около 40 тыс. чело­век. Уровень эффективности работы казенного сектора, даже во­енных заводов, весьма значительно уступал производительности аналогичных европейских предприятий. Так, Хубэйский арсенал, выпускавший в конце XIX в. по лицензии винтовки системы «мау­зер», тратил на производство одной единицы продукции в 7 раз больше времени, чем на заводах «Маузер» в Германии.
Второй путь складывания в Китае капитализма был связан с движением «снизу» в результате создания главным образом сред­них и мелких предприятий торговцами и зажиточными землевла­дельцами. В некоторых случаях образовывались современные про­мышленные предприятия в области переработки сельскохозяй­ственной продукции целыми клановыми организациями, особенно на юге Китая. На протяжении 70—90-х гг. XIX в. б^гло основано более 70 таких промышленных предприятий с общим числом занятых около 30 тыс. человек. Несмотря на то что представители торгово­го и мануфактурного капитала также участвовали в создании со­временной промышленности, китайская промышленная бур­жуазия формировалась главным образом за счет сельских бога­чей, а также за счет бюрократии. Китайское государство вплоть до конца XIX в. продолжало придерживаться политики ограничения активности предпринимательского слоя. Для того чтобы иметь некоторые гарантии неприкосновенности капиталов, представи­тели складывающейся национальной буржуазии были вынужде­ны вступать в смешанные общества, находившиеся под контро­лем региональных клик и чиновничества.
Положение рабочих на смешанных и частных предприятиях, как и на государственных, было жалким: ненормированный ра-

338

бочий день, почти даровой труд, традиционная система поли­цейского надзора за рабочими.
Под влиянием втягивания Китая в мировые хозяйственные связи, путь для чего был проложен опиумной торговлей, в нед­рах традиционной китайской экономики также происходили весь­ма существенные процессы, свидетельствовавшие о зарождении буржуазного предпринимательства в аграрных структурах, являв­шихся оплотом традиционной общественной системы. Эти явле­ния были связаны с развитием внешней торговли.
Наряду с традиционными для экспорта товарами в 60-е гг. осо­бое значение Приобретает вывоз хлопка-сырца. Этот процесс явился одним из результатов гражданской войны 1861—1865 гг. в США, когда блокада северными штатами Юга привела к тому, что один из важнейших в мировой торговле регионов по производству хлоп­ка был отрезан от потребителей. Последнее обстоятельство при­вело к возрастанию роли Китая как важнейшего поставщика дан­ного вида сырья на мировой рынок. В указанные годы целые уез­ды в южнокитайских приморских провинциях переходят на выращивание хлопка, результатом чего стало нарушение харак­терного для всех традиционных обществ соединения зернового производства с выращиванием технических культур. Естественным следствием этого была коммерциализация сельской экономики в этих районах. Крестьяне, отказавшиеся от производства риса в пользу технических культур, были вынуждены обращаться к услу­гам рынка для приобретения продовольствия. И даже после того, как положение в США и в мировой торговле с хлопком восста­новилось после поражения южных штатов, процесс товаризации сельского хозяйства для Китая выглядел необратимым.
Примерно те же процессы были характерны и для производ­ства шелка-сырца. Однако в данном случае это было результатом эпидемии тутового шелкопряда, поразившей западноевропейс­кое сельское' хозяйство, что также вызвало увеличение потреб­ности в вывозе этого товара из Китая.
Не менее существенное влияние на трансформацию традици­онных экономических и социальных институтов оказал и ввоз иностранных товаров в Китай. На протяжении второй половины XIX в. ввоз опиума продолжал оставаться наиболее прибыльной статьей доходов иностранных торговцев. Несмотря на попытки иностранцев добиться широкого экспорта тканей, этот вид тор­говли не получил значительного распространения, зато фабрич­ная пряжа иностранного производства вскоре стала завоевывать китайский рынок. Причина состояла в колоссальном разрыве в производительности труда между индустриальным производством

339

пряжи на Западе и традиционной технологией, продолжавшей господствовать в Китае. Производительность труда на британских текстильных фабриках в прядении была в 80 раз выше, чем на ремесленных предприятиях Китая, в то время как в ткачестве она превосходила производительность китайского ремесленника лишь в 4 раза. В связи с этим за период 70—90-х гг. XIX в. импорт иностранной пряжи увеличился в 20 раз, а тканей — всего лишь на 40%. Иностранные ткани получали все более широкое распро­странение на китайском рынке, В особенности после того, как усовершенствование технологий в области ткачества и открытие в 1869 г. Суэцкого канала понизили себестоимость одного куска тканей, привезенн^1х из Европа:, почти в 20 раз.
В результате для китайского крестьянина приморских провин­ций стало более выгодным использование иностранной пряжи, чем пряжи отечественного производства. В образовавшуюся брешь между собственно земледелием и крестьянской домашней про­мышленностью устремился торгово-ростовщический капитал, взявший на себя прежде всего снабжение сельских дворов в де­ревнях, расположенных неподалеку от портов, открытых для тор­говли, иностранной фабричной пряжей. За небольшое вознаграж­дение крестьяне сначала на ткацких станках традиционного типа производили ткани для местных торговцев. Следующим этапом было предоставление дворам, которые оказались таким образом вовлеченными в буржуазное предпринимательство, более совре­менной ткацкой техники. Этот процесс представлял не что иное, как зарождение наиболее простых форм мануфактурного произ­водства, ориентированного на удовлетворение потребностей не только замкнутого крестьянского хозяйства, но и постепенно формирующегося национального рынка.
Основным внешнеторговым партнером Китая во второй по­ловине XIX в. продолжала оставаться Британская империя, на долю которой приходилось около 2/3 китайского импорта и примерно 50% экспорта. Другие державы стремились также к увеличению своего присутствия на китайском рынке. В 80-х гг. XIX в. важным торговым партнером Китая становятся США, ввозившие в Ки­тай керосин — один из весьма существенных элементов китайс­кого импорта.
Еще одним, третьим, путем развития в Китае капитализма было создание иностранного капиталистического сектора в ки­тайской экономике. Вследствие недальновидной политики цинс-кого правительства и постоянного давления со стороны иност­ранцев, опиравшихся на авторитетное превосходство европейс­кого оружия, система таможенных отношений действовала в Китае в пользу иностранного капитала, а не зарождавшегося нацио-

340

нального предпринимательства. В результате второй «опиумной» войны таможни оказались под иностранным контролем. Еще в 1859 г. под давлением англичан было создано Управление импе­раторскими таможнями. Вскоре во главе его были поставлены иностранцы, призванные следить за выполнением Китаем обя­зательства по выплате контрибуций, которые обеспечивались от­числениями от таможенных сборов. В течение нескольких десяти­летий во главе китайских таможен стоял англичанин Харт, а к середине 90-х гг. в них служило около 800 иностранцев, боль­шинство из которых составляли англичане. Неудивительно, что экспортные пошлины (что было важно в первую очередь для на­ционального предпринимательства) примерно в два раза превы­шали импортные. Это свидетельствовало о том, что цинское пра­вительство проводило, в сущности, протекционистскую полити­ку, но по отношению к иностранному капиталу.
К концу XIX в. в Китае действовало около 600 иностранных фирм, в том числе более 100 промышленных предприятий, пред­ставлявших наиболее современный сектор китайской экономики. Это были верфи, доки, шелкопрядильные, ткацкие, маслобой­ные, газовые, чаеперерабатывающие заводы и т.д. Кроме того, иностранцы 'занимали серьезные позиции в сфере современных финансов, транспорта, связи.
Мировой рынок, иностранное предпринимательство на про­тяжении второй половины XIX в. все интенсивнее и глубже про­никали в структуры китайской традиционной экономики. С 60-х гг. Север, с 70-х гг. провинции бассейна Янцзы, в 80-е гг. юго-за­падные, а с конца XIX в. и северо-восточные регионы Китая ока­зываются периферийным элементом мирового рынка. Разуме­ется, эти процессы свидетельствовали о том, что традиционный Китай постепенно становился «полукапиталистическим», одна­ко степень вовлеченности китайской экономики в мировые хо­зяйственные связи и в первое десятилетие XX в. оказалась срав­нительно незначительной.
В целом становление капитализма в Китае (впрочем, как и в других полуколониальных и зависимых странах, превратившихся в периферию мирового капиталистического хозяйства) отличалось рядом существенных особенностей по сравнению с классическим течением этого процесса в истории европейской цивилизации. Здесь не столько происходило вытеснение менее развитых форм буржу­азного предпринимательства более современными, сколько одно­временный рост и наиболее архаических (элементарные формы мануфактуры), и самых развитых его проявлений (крупная фабри­ка, основанная на использовании современных машин).

341

Причем в сфере технологически наиболее совершенной инду­стрии монопольные позиции принадлежали традиционному го­сударству и иностранному капиталу. Это объективно ставило за­рождающуюся национальную буржуазию в ситуацию конфликта как с устоями деспотической государственности, так и с коло­ниальными державами Запада, являясь источником проявления китайского национализма. В отличие от традиционной ксенофо­бии этот национализм стремился (соединить призыв к возрожде­нию независимого и могущественного Китая с идеалами модер­низации, понимаемой как перенесение на китайскую почву не только современных индустриальных отношений, но и социальных и политических порядков.
Неизбежным историческим парадоксом складывающейся си­туации было то, что объединение на основе современного рынка и современных форм политической организации было возможно в результате распада прежней политической системы, зиждив­шейся на скрепляющем общество единстве, обеспечиваемом «вос­точным» деспотизмом. Правившая в Китае маньчжурская динас­тия объективно не была заинтересована в быстром экономичес­ком развитии страны, поскольку неизбежным следствием этого стало бы усиление ханьцев и упадок господствующего положе­ния маньчжуров. Ростки будущей дезорганизации этого традици­онного общества содержались в региональном милитаризме, ста­новившемся на протяжении второй половины XIX в. все более влиятельным фактором китайской внутренней политики.

Глава XII
НАЗРЕВАНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОГО КРИЗИСА
1. РЕФОРМАТОРСКОЕ ДВИЖЕНИЕ И КАН ЮВЭЙ
Тридцатилетний оп^гт проведения политики «самоусиления» продемонстрировал, что маньчжурская монархия оказалась не­способной эффективно соединить отстаивание независимости страны и ее модернизацию. Китай все больше приобретал при­знаки полуколониальной страны.
Неприятие достижений Запада, за исключением военн^1х тех­нологий и производства оружия, характерное для маньчжурских правителей, разделяла и большая часть представителей традици­онного китайского господствующего класса. Шэньши, обязанные своим общественным статусом конфуцианским устоям китайс­кой деспотии, отвергали возможность реформ политических ин­ститутов. Тем не менее в конце XIX в. среди молодежи, получив­Шей традиционное образование и связ^твавшей свое будущее с государственной службой, формируется оппозиционное движе­ние, участники которого приходят к мысли о необходимости не только экономических перемен, технологических нововведений, но и реформ, затрагивающих основы политической системы им­перии. Главн^тм побудительн^тм мотивом, заставлявшим их от­стаивать реформы, осуществление которых могло привести к упад­ку традиционного господствующего класса, частью которого они сами являлись, была необходимость открыть дорогу становлению независимого и процветающего Китая. По их мнению, это б^зло невозможно без более широких заимствований западного опыта в области не только экономических, но также и политических отношений.
Это оппозиционное движение сторонников реформ знамено­вало собой наступление нового этапа в развитии китайского на­ционализма, стремившегося теперь соединить тысячелетнюю тра­дицию Срединного государства с восприятием экономических достижений Запада и его опыта парламентской демократии. К намеченной цели реформаторы полагали возможным прийти пу­тем преобразований политической системы Китая сверху, в ре­зультате реформ, предпринят^1х самим императором. Их идеал — конституционная монархия, по типу той, что была установлена в Японии после реставрации Мэйдзи.

343

Видную роль в движении реформаторов сыграла группа моло­дых соискателей ученых званий, главным образом выходцев из южных провинций Китая, испытавших наибольшее влияние За­пада. Признанным лидером оппозиционеров был Кан Ювэй (1858—1927), происходивший из семьи гуандунских шэныии. Это был в высшей степени талантливый человек, получивший пре­восходное конфуцианское образование. В возрасте 27 лет он вы­держал экзамены на высшее ученое звание цзиньши. К этому вре­мени его имя было уже широко известно среди шэныии благода­ря целому ряду его работ, посвященных конфуцианству. В своих трудах Кан Ювэй стремился выявить искажения оригинальных текстов, принадлежащих отцу китайской философии, и предста­вить Конфуция одним из первых реформаторов китайской тра­диции. Он считал это необходимым для обоснования возможнос­ти преобразований в китайской империи конца XIX в.
Однако Кан Ювэй не ограничивался лишь изучением истории китайской цивилизации. В не меньшей степени его влекла исто­рия стран Запада, а также ход реформ в других странах Востока, таких, как Япония, Турция. Мимо его внимания не прошли и деяния Петра I, сумевшего, по его мнению, добиться небывало­го усиления мощи России. В одном из своих произведений Кан Ювэй писал: «Государства, вставшие на путь реформ, обрели силу; сохранившие же приверженность прежнему исчезли. Современ­ные проблемы Китая состоят в стремлении опереться на старые установления и отсутствии понимания того, как встать на дорогу перемен».
Кан Ювэй известен не только научными трудами и публицис­тическими произведениями, он был также талантливым препо­давателем, основавшим в начале 90-х гг. школу в Гуанчжоу. Наи­более стойким его последователем и любимым учеником стал Лян Цичао (1873—1929), также происходивший из известной в Гуандуне семьи шэньши. Важную роль в движении за реформы сыграл и Тань Сытун (1865—1898), выходец из Хунани, одарен­ный молодой человек, получивший прекрасное традиционное об­разование и сумевший добиться высших ученых званий еще в юном возрасте.
Озабоченные проблемой восстановления суверенитета Китая, оппозиционно настроенные выходцы из среды политической эли­ты понимали, что ее решение необходимо искать в изучении опыта модернизации зарубежных государств, и тщательно собирали все доступные им сведения об истории и жизни стран Запада. Из­вестным распространителем такого рода знаний был Ван Тао (1828—1897), которого по праву считают основателем современ-

344

ного китайского журнализма. Более десяти лет он провел в Гон­конге, активно общаясь с иностранцами, в том числе с выдаю­щимся переводчиком на английский язык произведений китайс­ких классических мыслителей Д. Леггом. Около года Ван Тао про­был в Англии, что обогатило его познания о Западе личным опытом. В журналах, издававшихся им, освещались различные стороны жизни европейских государств. Сам Ван Тао являлся сто­ронником постепенной индустриализации Китая по западному образцу, а его политические пристрастия были связаны с кон­ституционно-монархической формой правления по типу суще­ствовавшей в Великобритании.
Для распространения сведений об истории и жизни на совре­менном Западе немало сделали и европейские миссионеры. По­жалуй, наибольшее влияние на программу преобразований, раз­рабатывавшуюся реформаторами, оказал Т. Ричард (1845—1919).
Пребывание Кан Ювэя в Пекине в 1895 г., куда он прибыл для участия в экзаменах на получение высшей ученой степени цзиньши, совпало с завершающим этапом японо-китайской вой­ны. Совместно с Лян Цичао он составил «Меморандум из 10 ты­сяч слов», адресованный маньчжурскому императору. В этом до­кументе содержался призыв не подписывать мирный договор с Японией, являвшийся, по мнению авторов петиции, унизитель­ным для Китая, перенести столицу в глубь территории Китая, в Сиань, а также провести целый ряд реформ для модернизации и усиления Китая. В сущности, это была программа широких пре­образований, положения которой реформаторы отстаивали впо­следствии в ходе самого движения за реформы в 1898 г.
Этот меморандум имел широкий резонанс среди представи­телей ученой элиты, собравшихся весной 1895 г. в Пекине на оче­редную экзаменационную сессию для получения высшего учено­го звания. Из 1200 цзюйженей, находившихся в этот период в столице, 604 храбреца осмелились поставить свои подписи под этим документом. Это свидетельствовало о большом сдвиге в на­строениях шэньши, по крайней мере, часть из них под влиянием патриотических побуждений была готова поддержать политику более радикальных преобразований по сравнению с теми, что проводились в годы политики «самоусиления».
Многое в этой ситуации зависело от настроений, господству­ющих в придворных кругах, а также от взглядов самого импера­тора. Гуансюй, правивший с 1889 г., был образованным челове­ком, искренне озабоченным положением, в котором оказалась китайская держава. Но его возможности принимать политичес­кие решения были весьма ограничены, поскольку реально власть

345

оставалась у его тетки, вдовствующей императрицы Цыси, а Гу-ансюй был вынужден повиноваться ей. Однако понимание того, что без глубоких преобразований, на которые Цыси никогда не решится, но без которых не возродить Китай, заставляло его ис­кать сближение с реформаторами. Как всегда, присутствовали и соображения личного свойства. Цыси не только мало считалась с мнением императора в принятии государственных решений, но и деспотически вмешивалась в его личную жизнь. Она стремилась разлучить его с любимой наложницей и настояла на его браке с одной из представительниц маньчжурской аристократии, к ко­торой Гуансюй не испытывал никаких чувств.
Пытаясь добиться сочувствия своим замыслам со стороны им­ператора, реформаторы пользовались поддержкой некоторых пер­сон из непосредственного окружения Гуансюя. В 90-е гг. при дворе существовали две крупные группировки, враждовавшие между собой. Первая состояла из приверженцев Цыси и ориентирова­лась на шэньши — выходцев из северных провинций Китая. Ее члены были противниками углубления реформ и во внешней политике рассчитывали на содействие со стороны России. Вторая группировка, видное место в которой занимал воспитатель им­ператора Вэн Тунхэ, напротив, имела поддержку среди ученой элиты Южного Китая, соглашалась с необходимостью некото­рых весьма осторожных преобразований и искала содействия со стороны Великобритании и Японии.
Получив в Пекине после успешной сдачи экзамена неболь­шую чиновничью должность, Кан Ювэй со своими сторонника­ми немедленно приступил к широкой пропаганде своих идей. Для этого в столице, а затем и в других городах Китая были основаны отделения «Общества усиления государства», началось издание газеты, в которой реформаторы разъясняли необходимость реформ.
В течение последующих трех лет было организовано 24 таких отделения, восемь школ и восемь издательств, занимавшихся распространением знаний о зарубежных государствах и пропа­гандой необходимости реформ. Наиболее активным было отделе­ние общества в Хунани, которым руководил Тань Сытун.
1898 год ознаменовался новым наступлением иностранных держав на интересы Китая. Воспользовавшись в качестве предло­га убийством в пров. Шаньдун двух немецких миссионеров, Гер­мания направила к берегам Китая военно-морскую эскадру, зах­ватившую г. Циндао и окружающую его область Цзяочжоу. Цинс-кому правительству пришлось в этой ситуации не только сдать Цзяочжоу в аренду Германии в качестве военно-морской базы, но и предоставить ей монопольные права на железнодорожное

346

строительство на территории всего Шаньдуна. Эти события яви­лись сигналом для других иностранных держав, вьщвинувших соб­ственные требования, связанные с предоставлением концессий. «Битву за концессии» продолжила Россия, получившая в аренду часть Ляодунского полуострова с городами Дальний и Порт-Ар­тур, ставшими ее военно-морскими базами, а также права на постройку южной ветки Китайско-Восточной железной дороги (права на строительство северной ветки КВЖД Россия приобре­ла еще в 1895 г.).
От России и Германии стремились не отстать и другие иност­ранные державы. Франция добилась предоставления в аренду ча­сти китайского побережья напротив о. Хайнань, Англия же арен­довала сроком на 99 лет часть полуострова Цзюлун, располо­женную напротив старейшей английской колонии в Китае — Гонконга.
В начале 1898 г. Кан Ювэй оказался во главе патриотического движения, сторонники которого добивались от императора реши­тельности в проведении реформ. Очередной меморандум, адресо­ванный Кан Ювэем маньчжурскому правителю, наконец дошел до него, и император принял решение опереться на реформато­ров в осуществлении преобразований. Стремясь укрепить обществен­ное движение в поддержку реформ, Кан Ювэй и его сторонники весной 1898 г. создали «Общество защиты государства».
11 июня 1898 г. был опубликован императорский указ «Об ус­тановлении основной линии государственной политики». Он по­ложил начало реформаторскому курсу, который продолжался немногим более трех месяцев — с 11 июня по 21 сентября 1898 г. Император встретился с Кан Ювэем, ко двору были приближе­ны его единомышленники, что преследовало цель создать проти­вовес влиянию консервативной группировки.
В течение «100 дней реформ» от имени императора было изда­но свыше 60 указов, многие из которых были важны для реше­ния задачи возрождения Китая.
В императорских указах определялась цель политики реформ — создать сильное и независимое государство. Для этого, как было объявлено, необходимо изменить структуру центральных прави­тельственных ведомств. Традиционно существовавшие шесть при­казов впервые были дополнены ведомствами промышленности и торговли, горных разработок, сельского хозяйства и железных дорог. Это свидетельствовало о понимании императором особой важности поощрения национального предпринимательства, соз­дания современных транспортных систем, а также модернизации сельского хозяйства.

347

Помимо этого, сторонники реформ считали необходимым ра­дикально модернизовать армию, ликвидировать излишние звенья в административной системе. На государственных экзаменах пред­лагалось отказаться от сочинений, выдержанных в правилах тра­диционного стиля, в образовательные программы необходимо было включать элементы западных наук, а в столице следовало осно­вать университет.
Могло показаться, что Цыси отошла на второй план, уступив инициативу Гуансюю, однако в действительности она выжида­ла, готовясь нанести удар реформаторскому движению. И Гуан-сюй и Цыси понимали, что решающая схватка между ними не­избежна, и готовились к ней. Цыси удалось добиться отставки воспитателя императора Вэн Тунхэ, одной из главных фигур в ближайшем окружении императора, поддерживавшем начинания правителя. Однако Гуансюй настоял на назначении представите­лей реформаторского движения в правительственные органы. В частности, видный пост был предоставлен Тань Сытуну, зани­мавшему наиболее радикальные позиции среди реформаторов. Он был сторонником перехода к такой политической системе, ког­да император избирался бы всенародным голосованием, что оз­начало, в сущности, переход к президентской республике.
Противники реформ при дворе призывали положить конец преобразованиям, арестовать и казнить основных вдохновителей реформ. В частности, в начале сентября один из цензоров потре­бовал устранить Кан Ювэя и Лян Цичао.
Цыси назначила своего ставленника, видного маньчжурского чиновника'Жун Лу, генерал-губернатором столичной провинции и предполагала арестовать участников оппозиционного движе­ния во время предстоявшего в октябре смотра войск в Тяньцзине. Со своей стороны, реформаторы также готовились к проведению государственного переворота. Первоначально вынашивались пла­ны переноса столицы в район Шанхая, куда могла бы переехать часть правительства и двора, оказавшая поддержку реформатор­ским устремлениям монарха. Однако, узнав о замысле Цыси орга­низовать государственный переворот, император, поддерживае­мый реформаторами, решил обратиться за помощью к генералу Юань Шикаю, под командой которого находились самые бое­способные части новой армии, вооруженные и обученные по ино­странному образцу. Юань Шикай — опытный царедворец, стре­мившийся лишь к собственной карьере, поддержав в дворцовой борьбе наиболее сильную партию, первоначально согласился прийти на помощь императору. Во время личной встречи с Гуан-сюем Юань заявил, что «убить Жун Лу так же легко, как рас-

348

правиться с собакой». Однако предостережения Вэн Тунхэ, в свое время предупреждавшего императора о непорядочности и неис­кренности Юань Шикая, оказались справед^ив^тми.
Получив 18 сентября на совете с реформаторами указание рас­правиться с Жун Лу, а затем перебросить армию в Пекин и аре­стовать Цыси, Юань Шикай поставил об этом в известность про­тивников Гуансюя. Ранним утром 21 сентября части, возглавляе­мые Цыси, вошли на территорию императорского дворца, блокированного войсками противников реформ. В Пекине нача­лись аресты реформаторов, сам император был также подвергнут домашнему аресту. Шесть видных участников реформаторского движения, включая Тань Сытуна, отказавшегося покинуть сто­лицу, были казнены без суда и следствия. Кан Ювэю и Лян Ци-чао при помощи иностранцев чудом удалось избежать гибели.
Поражение движения за реформы свидетельствовало о том, что идеи, связанные с новым этапом в развитии китайского на­ционализма, в первую очередь стремление превратить путем ре­форм сверху маньчжурскую деспотию в конституционную мо­нархию современного типа, сумели овладеть умами лишь срав­нительно незначительной части китайской традиционной элиты, к которой, собственно говоря, и апеллировали сторонники Кан Ювэя. Впоследствии, пытаясь объяснить причины неудачи пре­образований, Лян Цичао писал: «Реформа: затронули интересы нескольких сотен членов академии Ханьлинь, несколько тысяч цзиньши, многих тысяч цзюйжэней и миллионов сюцаев и госу­дарственных стипендиатов. Все они объединились против реформ». В то же время новые социальные силы, и прежде всего нацио­нальная буржуазия, интересам которых отвечал бы успех рефор­маторов, были еще крайне слабы и не способны сыграть сколь­ко-нибудь самостоятельную и объединяющую роль в движении.
Все большее значение приобретал конфликт между централь­ной властью и региональными элитами, заложенный еще при подавлении Тайпинского восстания. Он был связан со стремле­нием региональных милитаристских элит, состоящих из предста­вителей ханьского господствующего класса, в максимальной сте­пени эмансипироваться от контроля со стороны центрального правительства, в котором ключевую роль продолжали играть вы­ходцы из маньчжурской аристократии. Однако в сознании части традиционной ученой элиты, несмотря на существовавшие про­тиворечия, маньчжурская монархия продолжала сохранять свое значение «мироустроительной силы», единственного реального гаранта поддержания целостности китайской державы, хотя с этой задачей она справлялась все труднее.

349

2. РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ И СУНЬ ЯТСЕН

С особой силой антиманьчжуризм получил выражение в дея­тельности другой группы оппозиционеров — китайских револю­ционеров, поставивших перед собой задачу свержения маньчжур­ской династии и установления в Китае республиканской формы правления, которая одна только, по мысли революционеров, была способна обеспечить достижение независимости, модернизации, создания сильного процветающего Китая, в котором основопо­лагающим б^]л бы принцип равенства перед законом, а не этни­ческая исключительность.
Признанн^тм лидером революционного движения являлся Сунь Ятсен (1866—1925). Уроженец, подобно Кан Ювэю, провинции Гуандун, он происходил из простой крестьянской семьи, не имев­шей отношения к конфуцианской учености и чиновничьей службе. В районе, откуда он был родом, были сильны традиции антимань­чжурской борьбы, связанные с деятельностью тайных обществ, и воспоминания о недавних событиях Тайпинского восстания, в ко­торых принимали участие некоторые члены клана Сунь.
Материальное положение семьи несколько улучшилось пос­ле того, как старший брат Суня эмигрировал на Гавайские ост­рова, где составил себе некоторое состояние, основав преуспе­вающую скотоводческую ферму.

Когда Ятсену исполнилось 12 лет, старший брат взял его к себе, решив дать ему образо­вание в одной из миссионерс­ких школ на Гаваях. В течение трех лет молодой Сунь посещал школу при английской миссии, где получил начальное образо­вание, овладел английским язы­ком, проникся глубоким инте­ресом к культуре и обществен­ным установлениям западных государств. Этот интерес б^]л столь серьезен, что старший брат решил отправить его в Ки­

тай, чтобы юноша не утратил связи с родной культурой. Од­

Сунь Ятсен

нако пребывание в доме роди­телей было непродолжительным. Воспитанный в христианских воззрениях, Сунь Ятсен не мог принять религиозные верования предков, казавшиеся ему еретическими заблуждениями. Однаж-

350

ды, чтобы доказать односельчанам, что их боги ложны, он осы­пал ударами изваяние идола в деревенской кумирне. Отношения с соседями и родней были испорчены. Молодой человек продол­жил образование в одной из миссионерских школ в Гуандуне, а затем поступил в медицинский институт в Гонконге, который окончил в 1892 г.
Годы учебы в медицинском институте явились не только вре­менем профессионального становления Сунь Ятсена как будуще­го врача, но и были посвящены дискуссиям с друзьями о причи­нах утраты Китаем былого величия и о путях его возвращения. Молодые люди, входившие в кружок, членом которого был Сунь, интересовались как древней, так и современной историей Ки­тая, в первую очередь событиями Тайпинского восстания и осо­бенно антиманьчжурскими устремлениями восставших. Уже к это­му времени начинает формироваться убеждение, что условием возрождения Китая не может не быть свержение господства мань­чжуров над китайским народом.
Тем не менее в этот период, подобно сторонникам реформ, Сунь не оставлял надежды на то, что правящая династия еще способна пойти на осуществление более глубоких реформ, чем те, которые проводились в период «самоусиления». В этом духе Сунь Ятсен написал меморандум «Представление Ли Хунчжану» (1893), адресованный очень влиятельному цинскому сановнику и содержавший план осуществления реформ. Первой важнейшей темой этого документа было требование шире использовать на государственной службе патриотически настроенных сановников, происходивших из ханьцев, имевших глубокие представления о западном обществе. Второй важнейшей темой был призыв ока­зать всемерную поддержку национальному предпринимательству, без которого решение проблемы восстановления величия Китая невозможно. При этом Сунь Ятсен не упоминал о необходимости каких-либо политических преобразований.
Сунь Ятсен рассчитывал лично вручить меморандум Ли Хунч-жану, отправившись с этой целью в поездку на север Китая. Пу­тешествие обогатило его впечатлениями о жизни собственной страны, убедило в неотложности преобразований. Однако встре­титься с Ли Хунчжаном, в связи с событиями японо-китайской войны, ему не удалось.
Горечь, вызванная ощущением ненужности правительству спо­собных и искренних патриотов, была усилена поражениями, ко­торые Китай терпел в ходе разгоревшейся войны. Разочарование в политике императорского правительства, таким образом, пе­реросло в убеждение, что непременным условием восстановле­ния суверенитета Китая и его возрождения является свержение

351

правящей династии. Однако в отличие от тайпинов и членов тай­ных обществ Сунь Ятсен предполагал прийти не к восстановле­нию на престоле очередной династии, а к созданию республикан­ского государства. Это была новая форма проявления китайского национализма, основанная на убеждении, что условием восста­новления независимости и успешного продвижения по пути мо­дернизации должны быть глубокие политические преобразова­ния, к которым можно прийти лишь в результате революцион­ного свержения деспотических порядков.
Оставив надежду убедить высших маньчжурских сановников в необходимости продолжения реформ, отказавшись от карьеры врача, которая могла обеспечить спокойную и благополучную жизнь, в конце 1894 г. Сунь Ятсен отправился на Гавайи. Здесь он создал первую в истории Китая революционную организацию — «Союз возрождения Китая» («Синчжунхуэй»). Цели этой органи­зации выражены в клятве, которую произносили вступившие в союз: «…изгнать маньчжуров, восстановить государственный пре­стиж Китая, учредить демократическое правительство».
Первоначально малочисленный «Союз возрождения Китая» объединил патриотически и антиманьчжурски настроенных мо­лодых выходцев из образованной среды, соприкоснувшихся с европейской культурой и западным образом жизни, и получил поддержку китайских предпринимателей из числа эмигрантов. Революционеры рассчитывали добиться поставленных перед со­бой целей, организовав восстание в одном из регионов Китая. По их мнению, страна уже была подготовлена к участию в анти-династийном восстании. Члены организации рассчитывали исполь­зовать многочисленные тайные общества юга Китая, с которыми они установили тесные отношения. Этому способствовало то, что многие из сподвижников Сунь Ятсена поддерживали тесные кон­такты с руководителями тайных обществ раньше и даже, благода­ря образованию и прекрасному владению боевыми искусствами, были признаны вожаками в некоторых из них.
Почти год ушел на подготов ку первого восстания под руко­водством «Союза возрождения Китая». Местом для его начала был избран Гуанчжоу, столица провинции, являвшейся родиной для большинства сподвижников Сунь Ятсена. Город был удален от центра, здесь у революционеров установились прочные связи с тайными обществами, население было проникнуто сильными ан­тиманьчжурскими настроениями. План восстания включал зах­ват городских административных органов в результате действий группы заговорщиков, поддержку начавшегося выступления от­рядом из Гонконга, а также вступлением в Гуанчжоу отрядов местных тайных обществ.

352

Однако казалось бы тщательно разработанный план провалился. Отряды тайных обществ не сумели проникнуть в город, группа, прибывшая на корабле из Гонконга, которая должна была пере­дать революционерам оружие, была арестована на городской при­стани. Некоторые из участников неудавшегося выступления были арестованы и казнены, а Сунь Ятсену чудом удалось скрыться, избежав верной смерти.
С этого времени цинские власти смотрели на Сунь Ятсена как на одного из самых своих опасных противников, за его голову было обещано крупное вознаграждение, а китайской загранич­ной резидентуре было дано задание обнаружить его и захватить. Тем временем основатель «Союза возрождения… » собирал сред­ства на организацию нового выступления среди членов китайс­ких эмигрантских общин в Японии, на Гавайских островах, в США, в Европе. В 1896 г. маньчжурским агентам удалось заманить Сунь Ятсена на территорию китайской миссии в Англии и арес­товать. Они рассчитывали секретно, на специально зафрахтован­ном для этой цели корабле, вывезти Сунь Ятсена на родину, где его ждала неминуемая расправа. Однако мужество и выдержка не изменили революционеру — ему удалось сообщить о происшед­шем своим английским друзьям. В результате начавшейся шум­ной кампании в защиту Сунь Ятсена он был освобожден, а его имя получило широкую известность на Западе как имя вождя революционной партии в Китае.
Растянувшийся на долгие годы период изгнания Сунь Ятсена (ему удалось ступить на родную землю, и то ненадолго, только в 1907 г.) совсем не означал, что планы свержения власти мань­чжуров были оставлены. Сунь Ятсен продолжал активно вербо­вать сторонников революции среди членов китайских эмигрантс­ких общин, численность которых в первое десятилетие XX в. пре­высила 2 млн человек. Он также не оставлял попыток организовать новые восстания, которые, впрочем, не имели успеха.

3. ВОССТАНИЕ ИХЭТУАНЕЙ
На рубеже XIX—XX вв. цинская династия столкнулась и с дру­гой формой оппозиции, представленной массовым народным дви­жением, что наиболее ярко проявилось в ходе восстания под ру­ководством тайного общества «Ихэтуань» (Отряды справедливос­ти и мира). Участники этого выступления, принявшего форму народной антииностранной борьбы, переросшей в итоге в восста­ние против правящей династии, вдохновлялись патриотическими чувствами. Однако в отличие от реформаторов и революционеров,

353

12-5247

стремившихся объединить патриотизм с идеей модернизации, ихэ-туани исповедовали ксенофобию, отвергая все пришедшее в Ки­тай с Запада. Их идеалом б^зло возвращение к устоям традицион­ной китайской жизни, а важнейшим лозунгом, особенно на на­чальном этапе восстания, — призыв к уничтожению и изгнанию иностранцев из Китая.
В отличие от Тайпинского восстания, охватившего провинции Южного Китая, движение ихэтуаней развивалось на Севере, на­чавшись осенью 1898 г. в провинции Шаньдун. Это связано с тем, что именно провинции Северного Китая, прежде всего Шань­дун и столичная провинция Чжили, оказались вовлеченн^тми в соб^гтия японо-китайской войны. На Севере в конце XIX в. осо­бенно активно действовали миссионеры, строились церкви, же­лезные дороги, на территориях концессий размещались гарнизо­ны иностранных войск.
В восприятии представителей самых различных социальных групп именно иностранцы были повинны в тяготах, с которыми пришлось столкнуться населению Северного Китая. Крестьяне страдали от увеличения налоговых сборов, что было результатом выплаты контрибуции Японии. Особенно ухудшилось положение тех слоев населения, которые обслуживали пути, связывавшие север Китая с центрально-южными провинциями. Массы лодоч­ников и транспортных рабочих потеряли источники существова­ния из-за появления новых видов транспорта — железных дорог и пароходов, находившихся главным образом в руках иностран­цев. Между тем именно эти группы были наиболее восприимчи­вы к призывам принять участие в самых радикальных действиях, включая вооруженную борьбу. Властям всегда было трудно удер­живать в повиновении именно эту часть населения, менее всего связанную со стабилизирующей ролью общинно-клановых струк­тур. В результате вторжения на китайский рынок иностранной фабричной продукции усугубилось положение городского ремес­ленного населения, все больше сталкивавшегося с конкуренцией со стороны иностранных товаров. Шэныши в массе своей также были далеки от симпатий к нараставшему религиозному и куль­турному проникновению с Запада. Проповедь миссионеров вос­принималась как угроза китайской традиции, освящавшей их гос­подствующее положение в обществе. К перечисленному надо добавить неурожаи и стихийные бедствия, поразившие в это время ряд районов Северного Китая.
Первоначально цинский двор отнесся к ихэтуаням как к от­кровенным бунтовщикам. По мнению двора, это были всего лишь бандиты, организованные тайными обществами, использовавши­ми традиционные приемы для привлечения новых сторонников

354

в свои ряды. В частности, особую роль в пропаганде и деятельно­сти сторонников ихэтуаней играло военное искусство — ушу. Ру­ководители ихэтуаней обучали своих последователей искусству рукопашного боя, что воспринималось иностранцами — свиде­телями происходящего как изучение приемов бокса. По этой при­чине европейцы называли ихэтуаней «боксерами», а само вос­стание — «боксерским».
Не без оснований подозревая местное чиновничество в сочув­ствии инсургентам, цинский двор назначил на пост губернатора провинции Шаньдун генерала Юань Шикая, известного своей близостью к иностранцам. Перед ним была поставлена задача: любыми средствами прекратить нападения на иностранных мис­сионеров, расправы с китайцами — последователями христианс­кого учения, уничтожение христианских храмов, железных до­рог, телеграфных линий. Именно против этих примет присутствия Запада и было главным образом направлено негодование ихэтуа-ней, вскоре показавших себя жестокими и безжалостными гони­телями всего иностранного.
Действия, предпринятые Юань Шикаем, были весьма эффек­тивными. Войска, пользуясь преимуществом в организации и во­оружении, быстро нанесли ряд поражений отрядам восставших, что вынудило их отступить на территорию столичной провинции Чжили. Это создало непосредственную угрозу столице и другим крупнейшим городам Северного Китая. Однако решимость цинс-кого двора покончить с бунтовщиками была поколеблена дей­ствиями иностранцев. В ответ на угрозу со стороны повстанческих отрядов они захватили порт Дагу, начав таким образом войну с Китаем.
В создавшейся обстановке императрица Цыси приняла реше­ние использовать в борьбе с иностранным вторжением народное движение. Принятие этого решения облегчалось тем, что в при­зывах повстанцев не было лозунгов, направленных против правя­щей династии. 20 июня 1900 г. пекинское правительство объявило войну державам, в столицу и Тяньцзинь вошли отряды ихэтуа-ней, начавшие совместно с цинскими войсками осаду иностран­ных миссий и концессий. Сначала казалось, что бесстрашие ихэ-туаней, бросавшихся с холодным оружием в бой против иност­ранных войск, могло привести их к победе. Отряд английского адмирала Сеймура, посланный в Пекин снять блокаду иностран­ного квартала, был разгромлен. Однако, как показали дальней­шие события, восставшие были бессильны перед мощью совре­менных войск.
Собрав 40-тысячную армию из подразделений, представлен­ных восемью державами (Англия, Франция, Германия, Италия,

355

Австро-Венгрия, Россия, США, Япония), иностранцы преодо­лели мужественное сопротивление ихэтуаней и в августе 1900 г. заняли Пекин. По приказанию Цыси двор оставил столицу, пе­реместившись сначала в г. Тайюань, а затем в Сиань. Гуансюй, продолжавший находиться под домашним арестом, б^]л в^тнуж-ден сопровождать свою царственную тетку, приказавшую перед бегством из императорского дворца умертвить любимую налож­ницу императора. Вести переговоры о мире с державами было поручено Ли Хунчжану.
Переговоры, растянувшиеся более чем на год, проходили в обстановке продолжавшейся иностранной интервенции. В Север­ный Китай б^]л переброшен дополнительн^тй отряд германской армии под командованием фельдмаршала Вальдерзее, насчиты­вавший более 20 тыс. человек. Иностранн^те армии последовательно подавляли оставшиеся очаги сопротивления. По масштабам во­влечения иностранных войск «интервенция восьми держав» была беспрецедентным военным столкновением между китайской им­перией и западным миром. Его результатом вновь стало сокру­шительное поражение Китая, зафиксированное в Заключитель­ном протоколе, завершившем переговоры между державами и Китаем. В соответствии с этим документом цинское правитель­ство было обязано выплатить в течение 39 лет огромную сумму в 450 млн юаней. Китай должен был вывести войска из столичного округа, ему б^1ло запрещено покупать за границей современное оружие. Управление посольским кварталом Пекина полностью переходило в руки иностранцев, опиравшихся на гарнизоны ино-странн^1х войск. Кроме того, цинское правительство брало на себя обязательство содействовать иностранной торговле и судоходству в Китае. Лишь в январе 1902 г. правительство и двор возвратились в Пекин.
Ксенофобия, а также достигнутое на некоторое время един­ство действий между правительством и ихэтуанями объясняют настороженность и даже враждебное отношение к ихэтуаням со стороны основных групп оппозиции. Либералы в эмиграции во главе с Кан Ювэем и революционеры во главе с Сунь Ятсеном не могли поддержать такое выступление.

4. «НОВАЯ ПОЛИТИКА» И РАЗВИТИЕ КРИЗИСА ИМПЕРИИ
Результатом подавления выступления ихэтуаней было закреп­ление полуколониального статуса китайской державы, формаль­но сохранившейся как суверенное государство, однако, в сущ­ности, полностью зависимой от западных держав.

356

На рубеже XIX—XX вв. в своем окончательном виде сложились сферы влияния западных держав. Регионом преимущественного экономического проникновения Англии стал юг Китая, а также провинции среднего течения Янцзы. Сферой влияния Японии становятся провинции нижнего течения Янцзы (главным обра­зом Фуцзянь), Франция стремилась утвердиться в провинциях Юга, прилегавших к ее владениям в Индокитае (Юньнань, Гуан-си, Гуандун), Германия установила контроль над Шаньдуном, а основные интересы России были сосредоточены в Маньчжурии, где нарастало соперничество с Японией.
Новое сокрушительное поражение, понесенное Китаем, ста­ло главным побудительным мотивом, приведшим к обнародова­нию в августе 1900 г. императорского указа о необходимости про­ведения реформ. В январе 1901 г. в Сиани, где все еще находился императорский двор, был опубликован эдикт, в котором объяв­лялось о новой серии реформ, получивших название «новой по­литики». Вскоре был создан правительственный комитет, ответ­ственный за ее проведение. «Новая политика», подобно «полити­ке самоусиления», преследовала цели укрепления положения правящей династии и устоев деспотического режима. В сущности же, это означало попытку проведения более радикальных преоб­разований по сравнению с попыткой 60-90-х гг. XIX в.
Наиболее важной чертой «новой политики» было наметивше­еся изменение в отношении правительства к торгово-прсдпри-нимательским слоям. Впервые в истории китайской империи го­сударство объявило о своем стремлении отойти от ограничения предпринимательства, встав на путь его поощрения. Созданное в 1903 г. указом двора Министерство торговли должно было всячески способствовать притоку частного капитала в промышленность и коммерцию. За этим последовали указы, направленные на упо­рядочение горнорудного дела, были сняты ранее существовав­шие запреты на разработку природных ресурсов в ряде районов страны и одновременно приняты весьма существенные положе­ния, связанные с упорядочением монетной системы. В провин­циальных центрах и наиболее развитых городах была разрешена организация торгово-промышленных палат, деятельность различ­ных акционерных обществ и торговых союзов. Эти новые струк­туры впоследствии стали средством отстаивания не только эко­номических, но в определенной мере и политических интересов формирующейся буржуазии Китая.
Немаловажное значение имели и реформы государственных структур, свидетельствовавшие о стремлении приблизить фор­мы государственного управления к западным образцам. Вместо

357

архаического Управления по делам различных стран (Цзунли ямынь) было создано Министерство иностранных дел. Была не­сколько модернизирована система судопроизводства — отмене­ны наиболее варварские формы следствия, жестокие пытки, об­разовано Министерство внутренних дел.
Особое значение придавалось реформе армии. Начало б^хло положено отменой экзотической системы комплектования офи­церского корпуса, в частности отменой экзаменов на поднятие тяжестей и стрельбу из лука. Вместо этого началось формирова­ние военных учебных заведений нового образца, в деятельности которых широко использовался опыт европейских государств. Осо­бое внимание уделялось германскому опыту строительства воору­женных сил. Генерал Юань Шикай, ставший одним из инициато­ров и деятелей военной реформы, был сторонником ликвидации традиционной системы, основанной на территориальном прин­ципе комплектования наемной армии. Однако его планы по вве­дению всеобщей воинской повинности двор не поддержал. В ре­зультате «новая армия» создавалась как наемная, но при этом для поступления на службу было необходимо соответствие образова­тельному и имущественному цензу. Это делало армию, с одной стороны, более подготовленной к использованию новой техни­ки, с другой — более восприимчивой к новым политическим иде­ям, что проявилось в годы китайской революции.
Общим результатом «новой политики» было укрепление по­зиций предпринимательских, а также региональных элит, рас­считывавших использовать реформы в собственных интересах. Их главная цель — ослабить центр, не способный эффективно вы­полнять свои функции обеспечения «верховного единства» и не­зависимости государства, и перераспределить власть в свою пользу.
Этот процесс шел под воздействием сдвигов в экономичес­ком развитии, которые определялись становлением китайского капитализма В меньшей степени им была затронута китайская деревня, за исключением районов, непосредственно прилегав­ших к крупным «договорным» портам. Социальная дифференциа­ция капиталистического типа, в основе которой лежали товар­но-денежные отношения и использование наемной рабочей силы, все еще продолжала уступать расслоению традиционного типа. Тем не менее на положение дел в деревне оказывали влияние новые явления, характерные для экономики в целом, заставляя ее реа­гировать на изменения рыночной конъюнктуры.
Более ощутимым был процесс становления капитализма в го­родской экономике. К началу XX в. в стране уже действовало око­ло 200 механизированных предприятий, принадлежавших наци-

358

ональному капиталу. Их количество за первое десятилетие XX в. более чем удвоилось.
Наибольшего размаха предпринимательская деятельность до­стигла в районах бассейна Янцзы, особенно в пров. Цзянсу. На этот регион Китая приходилось около 70% компаний и фирм, зарегистрированных до 1908 г. Особенностью развития китайско­го капитализма, как и капиталистических отношений в других странах Востока, было то, что наряду с постепенной ломкой тра­диционных экономических отношений шло развитие мелкого предпринимательства. Лидировать в становлении и развитии ка­питалистического уклада продолжали различные слои чиновни­чества, богатые шэньши, т.е. те, кто был непосредственно свя­зан с центральной и провинциальной администрацией. Среди представителей национальной буржуазии можно было встретить и высокопоставленного придворного, члена академии Ханьлинь, и рядового обладателя ученого звания шэнъюань. Наряду с этим в ее составе были и представители компрадоров, опиравшиеся на поддержку иностранного сектора. Все более заметную роль в фор­мировании китайской буржуазии начинали играть выходцы из торгово-ростовщической среды, а также представители эмигрант­ской буржуазии.
Представление о том, на основе каких социальных слоев фор­мировалась китайская буржуазия, может дать следующий пример. Из 26 хлопкопрядильных и прядильно-ткацких фабрик, постро­енных за период 1890—1910 гг., 16 б^хло непосредственно основа­но чиновниками, три открыто ими вместе с выходцами из купе­чества и пять предприятий создано посредниками-компрадорами.
Несмотря на то что в начале XX в. китайский капитализм на­ходился в стадии становления, явственно прослеживается цик­личность в его развитии. Подъемы (1895—1903, 1905—1908) сме­нялись серьезными кризисами (1900—1903, 1909—1913). Тяжелее всего эти кризисные явления отразились на самом слабом секто­ре растущего капитализма — дофабричного производства. Осо­бую роль в общеэкономическом спаде было суждено сыграть фи­нансовому кризису в Шанхае и других «договорных» портах, что произошло в 1910 г. Китай все больше втягивался в процесс ка­питалистического развития. Капиталистический уклад не был, ко­нечно, господствующим, но, безусловно, являлся ведущим.
В этой ситуации ярко проявились неспособность и отсутствие стремления маньчжурской династии создать действительно бла­гоприятные условия для отечественного предпринимательства. Торгово-предпринимательские круги все настойчивее требова­ли проводить последовательно протекционистскую политику,

359

использовать государственную казну для ускорения экономичес­кого развития Китая, отменить лицзинь, унифицировать систе­му мер и весов, бороться с произволом со стороны бюрократии.
Китайские предприниматели стояли во главе движений за бой­кот иностранн^1х товаров. В 1905 г. в южн^1х и юго-восточн^1х про­винциях они организовали бойкот американских товаров, в 1907—1908 — японских, а в 1908 г. — германских. Кризис оказал воздействие и на положение в деревне, по которой прокатилась волна стихийных выступлений: «голодных» бунтов, отказов от уплаты налогов, во время котор^1х подвергались разгрому прави-тельственн^те учреждения. Всего в 1910 г. отмечено 112 таких случаев.
После разгрома реформаторского движения в 1898 г. идеи, вдох­новлявшие его участников, не только не были забыты, но и про­должали завоевывать новых сторонников как среди представите­лей китайской эмиграции, так и в самом Китае, где в период «новой политики» возникло легальное конституционное движе­ние. Его основной формой стали петиционные компании с просьбой к маньчжурскому двору о введении конституции.
С 1906 г. начинается следующий этап «новой политики», свя­занной с конституционными маневрами правящей династии. В 1906 г. в страны Европы была отправлена специальная делегация для изучения опыта государственного устройства западных госу­дарств. В августе 1908 г. объявлено, что после необходимой подго­товки, которая продлится до 1917 г., в стране будет введена кон­ституция. Одновременно было разрешено образование различных кружков и обществ на местах, ставивших своей целью изучение опыта представительного правления в иностранных государствах и его пропаганду. Идя на эти шаги, цинское правительство рас­считывало укрепить свои связи с либерально настроенными пред­ставителями образованной и предпринимательской элиты стра­ны, однако разрешенные организации могли стать и основой либеральной оппозиции режиму.
Смерть в ноябре 1908 г. деспотичной правительницы Китая императрицы Цыси (незадолго до этого при не вполне выяснен­ных обстоятельствах умер Гуансюй, содержавшийся до конца своих дней под домашним арестом) ускорила проведение маньчжурс­ким правящим домом конституционн^тх реформ. В 1909 г. от име­ни малолетнего императора Пу И было объявлено о создании в провинциях совещательных комитетов по подготовке конститу­ции, ставших впоследствии истинными центрами объединения оппозиционно настроенных представителей либеральных элит. Ч^ены комитетов, формировавшихся на основе выборов, пре­дусматривавших весьма высокий ценз (в выборах приняли учас-

360

тие лишь 0,3% населения), стали весьма активными участника­ми политической жизни Китая, выступая инициаторами пети­ционных кампаний за ускорение введения конституции.
В ноябре 1910 г. правительство объявило о созыве в Пе­кине Национальной ассамблеи, явившейся прообразом будуще­го парламента. Ее делегаты выступали за сокращение сроков перехода к конституционной монархии и были поддержаны в этом провинциальными комитетами. Под воздействием акти­визировавшихся петиционных кампаний маньчжурские власти были вынуждены пообещать ввести конституционное правление в 1913 г.

5. ПОДЪЕМ РЕВОЛЮЦИОППОГО ДВИЖЕНИЯ
Наряду с либеральной оппозицией, действовавшей легально на территории империи, а также в эмиграции (здесь особым вли­янием продолжали пользоваться вожди реформаторского движе­ния 1898 г. Кан Ювэй и Лян Цичао), не оставляли надежд до­биться свержения маньчжурской деспотии и деятели революци­онного движения во главе с Сунь Ятсеном. После ряда попыток организовать восстания, закончившихся неудачей, революционе­ры попытались объединить усилия нескольких революционных организаций, сложившихся в южных провинциях Китая в нача­ле XX в. Помимо «Союза возрождения Китая», в котором веду­щая роль принадлежала Сунь Ятсену, наиболее крупными были организации, действовавшие в провинциях Хунань, Чжэцзян и Цзянсу. В Хунани во главе «Союза китайского возрождения» (Хуасинхуэй) стоял Хуан Син (1874—1916), происходивший из семьи школьного учителя, мужественный человек и талантли­вый организатор. Хуан Сину предстояло сыграть выдающуюся роль в качестве военного руководителя революционеров. В Чжэц-зяне во главе «Союза возрождения славы Китая» (Гуанфухуэй) стоял видный интеллектуал Чжан Бинлинь (1868—1936).
Летом 1905 г. в Японии на основе объединения революцион­ных организаций, крупнейшей из которых являлся, конечно, «Союз возрождения Китая», был образован «Китайский револю­ционный объединенный союз» (Чжунго гэмин тунмэнхуэй). В ос­нову программы этой организации были положены «три народных принципа», сформулированные Сунь Ятсеном и пропагандиро­вавшиеся на страницах печатного органа лиги — журнала «Минь бао» (Народная газета). «Три народных принципа» — это нацио­нализм, демократизм и народное благоденствие. Под национа­лизмом в этот период Сунь Ятсен разумел свержение инородной

361

по своему происхождению правящей династии и возвращение к китайскому правлению. Демократизм подразумевал установление в Китае демократической республики. И, наконец, народное бла­годенствие означало решение аграрного вопроса путем установ­ления системы единого государственного налога на землю в за­висимости от ее рыночной цены, что, по м^тсли Сунь Ятсена, должно было привести к мобилизации дифференциальной рен­ты в руках государства, должного обратить ее на благо всего об­щества. Сунь Ятсен полагал, что эта система позволит постепен­но решить историческую задачу — дать землю тем, кто ее обра­батывает, и тем самым закрыть дорогу капиталистическому развитию Китая.
Несмотря на то что программа революционеров б^зла направ­лена на освобождение от маньчжурского владычества, а сами революционеры в достижении этой цели рассчитывали на по­мощь со стороны западных держав, в сущности, это была имен­но доктрина китайского национализма, стремившегося, как от­мечено выше, соединить восстановление суверенитета Китая с идеями модернизации общества. Публикации на страницах «Минь бао», вдохновленные справедлив^тм протестом против полуко­лониальной зависимости, в которую Китай б^]л поставлен Запа­дом, подтверждали это.
В борьбе за достижение намеченн^1х целей «Объединенн^тй союз» использовал примерно ту же тактику, что и «Союз воз­рождения Китая». «Объединенн^тй союз» не ставил перед собой задачу организации массового народного движения, его участ­ники полагали, что китайское общество уже достаточно подго­товлено к тому, чтобы объединиться под лозунгом свержения правящей маньчжурской династии. Остается лишь подготовить революционный взрыв в одном из районов Китая, и это вызовет общенациональное выступление против цинской деспотии. По этой причине участники «Объединенного союза» сосредоточи­лись на подготовке антиправительственных выступлений, стре­мясь, как и прежде, привлечь к этому тайные общества. Особое внимание уделялось пропагандистской работе среди солдат и офицеров китайской новой армии, главным образом тех ее час­тей, которые в большей степени были подготовлены к восприя­тию революционных идей.
Впоследствии Сунь Ятсен говорил, что свержению маньч­журской династии предшествовали 10 неудачн^1х попыток ре­волюционных выступлений, предпринятых им и его сторонни­ками. После образования «Объединенного союза» его члены орга­низовали восемь восстаний, в основном в южных провинциях

362

Китая, закончившихся поражением. Видную роль в их органи­зации и проведении играл Хуан Син, однако в некотор^1х выс­туплениях непосредственно участвовал сам Сунь Ятсен. Во вре­мя шестого по счету восстания в Южной Гуанси (декабрь 1907 г.) он под пулями шел во главе шеренги революционеров, штур­мовавших укрепления г. Чжэнань-гуань, захват которого откры­вал путь в глубь провинции. Однако и на этот раз революционе­ров постигла неудача.
Наиболее мощным и хорошо подготовленным было выступ­ление в Гуанчжоу весной 1911 г. В нем приняли участие более 800 боевиков, объединенных в отряд «презревших смерть». Во главе, как всегда, стоял мужественный Хуан Син, прибывший в Гуан­чжоу в конце апреля. План, как и во время первого выступления «Союза возрождения Китая» в 1895 г., состоял в захвате отряда­ми боевиков правительственных учреждений и провозглашении революционной власти. Однако незадолго до намеченной даты восстания террорист-одиночка по собственной инициативе со­вершил покушение на командующего маньчжурскими войска­ми, и наместник распорядился ввести дополнительные меры пре­досторожности. Прибывшие в Гуанчжоу суда тщательно обыски­вались, а у солдат «новых войск», которых не без оснований подозревали в революционных настроениях, отбирали патроны и холодное оружие. Несмотря на то что часть отрядов не смогла прибыть в город, 27 апреля восстание началось. Хуан Син во гла­ве отряда бойцов атаковал и с боем взял резиденцию наместни­ка. Однако после этого революционерам пришлось вступить в кро­вопролитный бой с подоспевшим крупным отрядом правитель­ственных войск. Столкновения продолжались до глубокой ночи, Хуан Син был ранен в руку, революционерам пришлось отсту­пить. Переждав несколько дней на конспиративной квартире, Хуан Син бежал в Гонконг. «Объединенный союз» потерял в этом вы­ступлении 72 человека. Несмотря на поражение восстания в Гу­анчжоу, известие о нем широко распространилось в Китае, и это выступление сыграло свою роль в нарастании антиманьчжурских и революционных настроений.
Первая половина 1911 г. прошла под знаком углублявшегося общественного кризиса, ярким проявлением которого было дви­жение «В защиту железн^1х дорог». В мае 1911 г. пекинское прави­тельство приняло решение о национализации строившихся же­лезнодорожных магистралей, соединявших Ханькоу (пров. Хубэй) с провинциями Сычуань и Гуандун. В результате этого решения пострадали китайские держатели акций, уже вложившие сред­ства в это предприятие. Объявив о национализации, цинское

363

правительство одновременно договорилось о займе у консорци­ума, предоставленного капиталами западн^гх держав (Англия, Франция, Германия, США). Таким образом власти рассчитыва­ли поправить свое финансовое положение. Одновременно это означало фактическую передачу контроля над этим крупней­шим проектом в области национального предпринимательства иностранцам.
Действия пекинского правительства вызвали взрыв негодова­ния предпринимательских кругов провинций, участвовавших в осуществлении этого проекта. В особенности пострадали вклад­чики Сычуани, совещательный комитет по подготовке консти­туции которой возглавил движение протеста против решения правительства. Осенью 1911 г. оно переросло в вооруженные стычки с правительственными войсками, которые цинские войска уже не смогли подавить.

Глава XIII
СИНЬХАЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И УЧРЕЖДЕНИЕ КИТАЙСКОЙ РЕСПУБЛИКИ (1911-1918)

1. ПОБЕДА СИНЬХАЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1911 г.
Углубление и обострение кризиса Цинской империи в тече­ние 1911г. привело к тому, что осенью того же года мощный социально-политический взрыв уничтожил империю. Началом этих событий стало восстание в г. Учане — центре провинции Ху-бэй. Несмотря на тяжелые поражения многих восстаний, китайс­кие революционеры продолжали готовить антиманьчжурские во­оруженные выступления в городах и провинциях Китая. Одним из центров подготовки антиманьчжурских выступлений был Ухань, где действовали две революционные организации — так назьшаемое Литературное общество и Союз общего прогресса Эти тайные организации разделяли политическую платформу Объеди­ненного союза и поддерживали с ним организационный контакт.
В Хубэе (впрочем, как и в других провинциях) революционе­ры работали прежде всего среди солдат и офицеров «новой ар­мии», сумев привлечь на свою сторону почти треть (около 5 тыс. человек) всего состава частей «новой армии», расположенных в городе. Готовившееся здесь выступление должно было быть частью общекитайского восстания, планировавшегося Объединенным союзом. Однако выступление пришлось начать неожиданно — вла­стям стало известно о готовившемся восстании, начались аресты и казни, революционерам грозил разгром.
Вечером 10 октября в ответ на репрессии властей восстали солдаты саперного батальона во главе с сержантом Сюн Бинку-нем. Восстание поддержали другие части учанского гарнизона, в руки восставших перешел арсенал. Ночью развернулись ожесто­ченные бои за правительственные учреждения, которые к утру были взяты восставшими. Маньчжурские власти бежали из горо­да. Учанское восстание победило.
11 октября руководители революционных организаций собра­лись в помещении провинциального Совещательного комитета на совместное заседание с руководством этого комитета. Обра­щение революционеров за помощью к либерально-конституци­онным деятелям и организациям б^хло вполне естественным: не обладая опытом легальной политической деятельности и не имея

365

соответствующих политических структур, революционеры иска­ли поддержки антиманьчжурски настроенных авторитетных дея­телей и влиятельных политических организаций. Не случайно и то, что председатель хубэйского провинциального Совещатель­ного комитета Тан Хуалун пошел на такое сотрудничество. Выхо­дец из богатого и старого купеческого рода, Тан Хуалун получил хорошее классическое образование (имел ученую степень цзинь-ши), дополненное изучением юридических наук в Японии, ус­пешно служил в бюрократическом аппарате. Будучи сторонни­ком глубоких политических и экономических реформ, примкнул к либерально-конституционному движению, стал его лидером в Хубэе, активно участвовал в политической жизни Пекина. Разо­чарование в возможностях реформирования деспотического ре­жима и патриотизм подтолкнули Тан Хуалуна и его сподвижни­ков в провинциальном Совещательном комитете к революцио­нерам. Учанские революционеры, в свою очередь, также как и другие последователи Сунь Ятсена, были убеждены в том, что антиманьчжурская революция должна объединить всех китайцев, вне зависимости от их политических взглядов. Так начиналось сотрудничество революционеров и реформаторов, имевшее ре­шающее значение для судеб антиманьчжурской борьбы.
На этом совместном заседании было образовано хубэйское революционное правительство, военным руководителем которо­го б^]л избран генерал Ли Юаньхун — человек, далекий от рево­люционных идеалов. Учанские революционеры — солдаты и млад­шие офицеры — хотели, естественно, на посту военного руково­дителя революционного правительства видеть кого-то из китайских генералов, надеясь на их антиманьчжурские чувства. Главой граж­данской администрации был избран Тан Хуалун.
Фактически сложившееся военное правительство (оно было образовано под названием Стратегический центр) приняло два важнейших решения. Прежде всего оно потребовало отречения Цинской династии и провозгласило Китайскую республику, т.е. сразу же постаралось выполнить первое программное требование китайских революционеров. А затем обратилось ко всем провин­циям с призывом поднять восстание против маньчжурского дес­потизма. В Обращении, в частности, говорилось: «Голодн^тй на­род, заброшенные поля, повсюду стоны и мольбы бедняков о помощи. Кто как не маньчжуры лишили народ всего и поставили его на край гибели? …Мы обращаемся к вам, отц^т и братья 18 провинций Китая. Не щадите сил для полной победы над врагом и возрождения нашей страны, чтобы мы могли смыть наш позор и на вечные времена учредить республику». Этот общий деклара­тивный документ был дополнен обращением к «уважаемым са-

366

новникам», т.е. к китайским крупным бюрократам, губернато­рам, наместникам, которые фактически и являлись социально-политической опорой цинского режима. Авторы этого документа апеллировали к патриотическим чувствам китайских сановников, рассчитывая получить их активную поддержку или хотя бы по­литически их нейтрализовать.
В знак освобождения от маньчжурского ига все участники революционных выступлений срезали свои косы, в течение всего маньчжурского господства служившие зловещим символом под­чинения китайцев маньчжурам.
Понимая важность внешнеполитического фактора для разви­тия революции, хубэйские революционные власти сразу же на­правили в Ханькоу консулам иностранных государств диплома­тические ноты, в которых признали преемственность обязательств по всем договорам, заключенным цинскими властями. В ответ 18 октября державы заявили о своем нейтралитете. Вскоре им представился случай доказать реальность своего нейтралитета: цин-ское правительство попросило иностранные державы о крупном займе для борьбы с революцией и получило отказ.
На призыв хубэйских революционеров к свержению мань­чжурского деспотизма откликнулся весь Китай. В течение бли­жайших двух месяцев власть маньчжуров была свергнута в 15 про­винциях. К декабрю цинская власть фактически сохранялась толь­ко в трех северн^хх провинциях — Чжили, Хэнань и Ганьсу. Даже три северо-восточные провинции — Фэнтянь, Цзилинь, Хэйлун-цзян — заявили о своем нейтралитете. Начались волнения на на­циональных окраинах Китая — в Тибете, Синьцзяне, Внешней Монголии.
Главной ударной силой революции стала революционная ар­мия. Ее ядром были перешедшие на сторону восставших части «новой армии», в которых вели в предреволюционные годы ра­боту члены суньятсеновского Объединенного союза и других антиманьчжурских организаций. Эти части насчитывали около 100 тыс. бойцов, к которым в первые же месяцы присоедини­лось почти 300 тыс. добровольцев. В революционную армию шли крестьяне, ремесленники, рабочие, члены тайных обществ. Особенно важную роль в формировании революционной армии играла учащаяся молодежь, быстро и горячо откликнувшаяся на призыв к восстанию. Кадровые солдаты и офицеры «новой армии» становились командирами быстро разраставшейся под­линно народной армии защиты революции.
Почти в половине отколовшихся от цинской власти провин­ций (Хунань, Шэньси, Шаньси, Юньнань, Гуйчжоу, Чжэцзян) смена власти произошла революционным путем, благодаря актив-

367

ным действиям революционных частей «новой армии». Однако в ряде других провинций (Цзянсу, Цзянси, Аньхой, Гуанси, Гуан­дун, Сычуань, Фуцзянь, Шаньдун) переход власти в руки анти-цинских сил происходил по сути дела мирным путем: перед лицом единого фронта революционеров и либеральных реформаторов, перед напором народных масс китайцы-бюрократы вставали на путь поддержки антиманьчжурского движения, присоединялись к изгнанию чиновников-маньчжуров. Измена цинскому двору ки­тайских сановников и военачальников существенно ослабила дес­потический режим, во многом предопределив его быстрый крах.
Цинский двор был застигнут врасплох учанским восстанием и волной революционного подъема. Маньчжуры оказались не в состоянии контролировать ситуацию. За помощью двор решил обратиться к известному, но уже опальному китайскому санов­нику Юань Шикаю, игравшему большую политическую роль в Китае в конце XIX — начале XX в., хорошо известному западным державам. 27 октября 1911 г. он назначается главнокомандую­щим карательными войсками, а 2 ноября ему дают пост премьер-министра.
Однако Юань Шикай не торопится в Пекин, не приступает к исполнению своих обязанностей, в^хжидая развития военно-по­литической ситуации, результатов наступления правительствен­ных войск. А эти войска состояли прежде всего из частей так называемой Бэйянской армии — северной группировки «новой армии» (около трети ее общего состава), в свое время реоргани­зованной и руководимой самим Юань Шикаем. Преданные пра­вительству войска под командованием генерала Фэн Гочжана начали наступление на Ухань и после тяжел^хх боев 2 ноября заняли Ханькоу, а 27 ноября — Ханьян, остановившись перед героическими защитниками Учана. Но это был последний успех правительственных войск. В то же время революционные войска в Восточном Китае предприняли ответное наступление и 2 декабря заняли Нанкин. Складывалось временное военное равновесие.
В разгар этих боев Юань Шикай приезжает в Пекин и 16 но­ября приступает к исполнению своих обязанностей главы прави­тельства. В условиях полного политического бессилия малолетне­го императора, его регентов и всего его маньчжурского окруже­ния Юань Шикай оказывается хозяином положения в Пекине, сосредоточивает в своих руках всю реальную власть. Большое зна­чение для укрепления его позиций имела и политическая под­держка великих держав, которые видели в Юань Шикае полити­ческого гаранта своих интересов. Заручился он и обещанием зна­чительных займов. Получив от Цинского двора всю полноту влас­ти для борьбы с революцией, Юань Шикай в то же время тайно

368

вступил в контакт с лидерами революционного юга, стараясь нащупать почву для компромисса, при котором вся полнота вла­сти осталась бы в его руках.
Как опытный политик, Юань Шикай видел обреченность ди­настии и это подогревало его честолюбивые планы. Уже в сере­дине ноября Юань Шикай через британского посланника зонди­рует позиции держав в отношении планов провозглашения его императором. Одновременно в переговорах с лидерами револю­ционеров он обсуждает возможность своего выдвижения на пост временного президента.
Парадоксальность этой ситуации была в том, что Юань Ши­кай оказывался приемлемой фигурой для самых различных поли­тических сил. Так, Ли Юаньхун, полагавший, что Юань Шикай больше других подходит для поста временного президента, обра­щался в письмах к нему: «Разве вы не самый знаменитый и са­мый способный человек среди китайцев… Возрождение китайцев и поддержание суверенитета Китая зависит от вас». Примерно такой же была и позиция видного революционера, сподвижника Сунь Ятсена, главнокомандующего революционными силами Хуан Сина. Более того, Сунь Ятсен, предлагая пост президента рес­публики Ли Юаньхуну, в ноябре 1911 г. писал, что он «не имеет ничего против» и Юань Шикая. Для них Юань Шикай был преж­де всего китаец!
Реальная военно-политическая ситуация конца 1911 г., страх Юань Шикая перед наступлением революционных армий на се­вер, на Пекин, заставляют его искать перемирия с революцион­ным югом, чтобы затем за столом переговоров добиться желае­мого политического компромисса. Используя посредничество бри­танского консула в Ханькоу, 1 декабря Юань Шикай передает через него революционерам предложение о перемирии, а также предложение начать переговоры.
Переговоры Севера и Юга начались в Шанхае 18 декабря. Се­вер был представлен Тан Шаои (министром в кабинете Юань Шикая), а Юг — У Тинфаном (бывшим китайским посланником в США). Тан Шаои упорно отстаивал идею создания конститу­ционной монархии при номинальной власти маньчжурского им­ператора. Фактически в поддержку этой позиции высказались и западные державы. 20 декабря консулы Англии, Германии, Фран­ции, США, России и Японии направили участникам перегово­ров идентичные ноты, в которых говорилось о необходимости «достигнуть скорейшего согласия, способного положить конец настоящему конфликту». Однако представитель Юга не шел на уступки, предлагая Юань Шикаю пост президента республики только после отречения династии.

369

Республиканская позиция южан укреплялась и быстрой кон­солидацией революционной власти. Это б^хло связано прежде всего с возвращением Сунь Ятсена в Китай и работой конференции представителей провинций, взявшей на себя функции националь­ного законодательного собрания.
0 событиях в Учане Сунь Ятсен узнал в США из газет 12 ок­тября и принял решение вернуться в Китай, но не кратчайшим путем, а через Европу, надеясь получить в столицах европейских государств политическую и материальную поддержку революции. Через Лондон и Париж Сунь Ятсен 21 декабря прибыл в Гон­конг, а 25 декабря был торжественно встречен в Шанхае. На сле­дующий день на совещании руководителей Объединенного сою­за Сунь Ятсен был выдвинут на пост временного президента Ки­тайской республики.
29 декабря 1911 г. в Нанкине конференция представителей про­винций приступила к выборам президента. На голосование были выставлены кандидатуры Сунь Ятсена, Хуан Сина и Ли Юаньху-на. За Сунь Ятсена было подано 16 голосов из 17. Такое единоду­шие свидетельствовало о его огромном авторитете, о стремлении представителей провинций радикально решить вопрос о форме власти. В тот же день, получив в Шанхае сообщение об итогах голосования, Сунь Ятсен телеграфирует в Нанкин, что согласен принять на себя полномочия временного президента. А в теле­грамме в Пекин на имя Юань Шикая он сообщает, что прини­мает этот пост временно, в силу чрезвычайных обстоятельств и готов его уступить.
1 января 1912 г. Сунь Ятсен прибывает в Нанкин и в 10 часов вечера принимает президентскую присягу: «Я клянусь свергнуть маньчжурское самодержавное правительство, укрепить Китайс­кую республику, заботиться о счастье и благоденствии народа, руководствоваться общественным мнением народа. Обязуюсь быть преданным интересам нашей страны и всегда служить народу.
Когда самодержавное правительство будет свергнуто, когда внутри страны не будет больше смуты, когда Китайская респуб­лика займет подобающее ей место среди других государств и бу­дет признана ими, тогда я сложу с себя полномочия. Торжественно клянусь в этом народу».
1 января 1912 г. становится днем официального провозглаше­ния Китайской республики. Сунь Ятсен приступает к исполне­нию обязанностей президента и формирует правительство, при­глашая в качестве министров видных и политически близких ему деятелей. Хуан Син стал военным министром, Цай Юаньпэй — министром просвещения, Ван Чунхуэй — министром иностран­ных дел. Министерские посты заняли либеральные деятели и вид-

370

ные сановники империи. На пост вице-президента 3 января был избран Ли Юаньхун. Однако вице-президент и политически да­лекие от Сунь Ятсена министры фактически не приступили к своим обязанностям, выжидая развития политических событий. Все это говорит о том, в каких сложных условиях начинало рабо­тать первое республиканское правительство. Однако несмотря на эти трудности ему многое удалось сделать.
Прежде всего правительство пыталось отменить многие сред­невековые установления и обычаи. 2 марта были изданы указы, запрещавшие опиекурение, применение пыток при допросах, торговлю людьми, а также указ об освобождении всех, продан­ных в долговое рабство. Указ от 5 марта обязывал все население срезать косы и тем самым освободиться от символа националь­ного позора. 31 марта отдано распоряжение о запрещении вар­варского обычая бинтовать ноги девочкам.
Важное политическое значение имело создание 28 января на базе конференции представителей провинций Национального собрания (Цаньиюань) – высшего временного законодательно­го органа Китайской республики. В него вошли 38 представителей от 17 провинций.
Главное же достижение правительства в области нормотвор­чества — это подготовка и принятие временной конституции Китайской республики. Конституция готовилась под руководством Сунь Ятсена и б^зла принята Национальным собранием 10 мар­та, а на следующий день обнародована президентом. Конститу­ция провозглашала равноправие всех граждан «независимо от расы, класса и религии», право частной собственности и свобо­ду предпринимательства, основные демократические свободы (неприкосновенность личности и жилища, свободу слова и печати, свободу организаций), право «сдавать экзамены для за­мещения чиновничьей должности» для всех граждан. Конститу­ция провозглашала также разделение властей на законодатель­ную, исполнительную и судебную. Предусматривались выборы в постоянно действующий парламент в течение 10 месяцев.
Принятие этой подлинно демократической конституции име­ло огромное историческое значение для развития идей демокра­тии в Китае, д^я утверждения демократических институтов. Этот документ на долгие годы стал политическим ориентиром демок­ратических сил страны.
Однако в начале 1912 г. основное внимание президента и его правительства было обращено, естественно, на завершение борь­бы с цинской монархией. Юань Шикай, узнав об избрании Сунь Ятсена временным президентом, дает указания Тан Шаои прервать переговоры в Шанхае, настаивая на возможности соглашения, с

371

Югом только на основе признания конституционной монархии. Одновременно Юань Шикай п^гтается мобилизовать свои воен­ные силы. В ответ на это правительство Сунь Ятсена объявляет о подготовке революционной армии д^я наступления на Пекин. Решимость республиканского правительства, углубление поли­тического кризиса в Пекине заставляют, однако, Юань Шикая вскоре изменить свою тактику. Окончательно убедившись в проч­ности республиканских институтов, в невозможности возглавить китайское государство без отречения цинской династии, Юань Шикай решает принести в жертву своим честолюбивым расчетам монархический режим. 1 февраля он в^1нуждает вдовствующую императрицу поручить ему ведение переговоров с Нанкином на условиях отречения династии.
Переговоры завершаются соглашением, которое предусматри­вало денежное содержание императорской семьи, сохранение ее имущества, ее титулов и гражданских прав. 5 февраля Националь­ное собрание утвердило условия отречения. 12 февраля вдовству­ющая императрица от имени малолетнего императора Пу И из­дает эдикты об отречении. В одном из эдиктов, в частности, гово­рилось: «Общее желание ясно выражает Волю Неба, и не нам противодействовать этим желаниям… Мы с императором с на­шей стороны сим актом передаем суверенитет народу в целом и заявляем, что конституция отныне будет республиканской, тем самым удовлетворяем требования тех, кто ненавидит беспорядок и желает мира, кто следует учению мудрых, согласно которому Поднебесная принадлежит народу». После 267-летнего господства в последних числах года синъхай по традиционному календарю (поэтому революция и называется Синьхайской) рухнула власть маньчжурской династии.
Важной политической особенностью эдиктов об отречении было содержавшееся в них провозглашение республики и пере­дача власти Юань Шикаю, что должно было усилить позиции Севера при решении вопроса о власти. На следующий день после отречения собралось руководство Объединенного союза и почти единогласно высказалось за соглашение с Юань Шикаем. В тот же день Сунь Ятсен складывает перед Национальным собранием свои полномочия временного президента и выдвигает на этот пост Юань Шикая. 15 февраля Национальное собрание единогласно избирает Юань Шикая временным президентом. В тот же день в ознаменование исторической победы китайского народа было организовано торжественное шествие к могиле основателя минс­кой династии Юаньчжана. Шествие возглавил Сунь Ятсен.
В конце марта в Нанкин приезжает Тан Шаои, вступивший к этому времени в Объединенный союз, в качестве назначенного

372

Юань Шикаем премьер-министра и начинает формировать прави­тельство. Некоторые министры суньятсеновского правительства — Цай Юаньпэй, Ван Чунхуэй — сохранили свои посты. Вошли в правительство и другие сподвижники Сунь Ятсена — Чэнь Цимэй, Сун Цзяожэнь. Однако на ключевые посты военного министра и министра финансов Юань Шикай назначил близких ему Дуань Цижуя и Сюн Силина. Состав правительства по существу носил коалиционный характер, отражая реальное соотношение сил.
После формирования нового республиканского правительства Сунь Ятсен полагает свою миссию временного главы государства завершенной и 1 апреля выступает перед Национальным собра­нием с заявлением об отставке. 3 апреля он уезжает в Шанхай. Завершается решающий этап революции — этап свержения мань­чжурского деспотизма и утверждения республиканского строя. Завершается он историческим компромиссом, инициаторами которого были Юань Шикай и Сунь Ятсен, компромиссом, ко­торый позволил по сути дела избежать кровопролитной граждан­ской войны и прямого вмешательства иностранных держав, спо­собных привести к распаду страны.
Начинается новый этап политической жизни Китая, связан­ный с попытками утвердить парламентские формы управления страной и стремлением Юань Шикая к авторитарному правлению.
2 апреля Национальное собрание принимает решение о пере­несении столицы Китая в Пекин, отменяя свои прежние реше­ния и идя навстречу Юань Шикаю. Уже 29 апреля Национальное собрание, пополненное делегатами от ранее не представленных провинций, открыло свою сессию в Пекине. В центре внимания всей политической жизни Пекина и всей страны встали пробле­мы, связанные с выборами парламента, назначенными на конец 1912 — начало 1913 г. Активно проходит процесс формирования политических партий, процесс размежевания различных поли­тических направлений.
Ведущей силой в Национальном собрании оставался Объеди­ненный союз Сунь Ятсена — главная организация китайских ре­волюционеров. Однако именно в это время начинается консоли­дация оппозиционных сил, весьма пестрых по социальному про­исхождению и по политической направленности, происходит и процесс размежевания в революционном лагере. Этому, естествен­но, способствовало решение главной исторической задачи — свер­жение ненавистного маньчжурского ига, в борьбе с которым воз­можны были широкие социально-политические коалиции и ком­промиссы весьма разнородных политических сил.
В январе 1912 г. возникает Партия единства (Тунъидан), орга­низатором которой был видный деятель Объединенного союза

373

Чжан Тайянь, разошедшийся с Сунь Ятсеном еще до революции. Это была партия умеренных реформаторов (Чжан Цзяянь, Чэн Дэцюань, Тан Шоуцянь), ориентировавшаяся прежде всего на поддержку цзянсу-чжэцзянских предпринимательских кругов. Примкнул к этой партий и недолго состоявший в Объединенном союзе Тан Шаои.
В мае 1912 г. на базе более мелких организаций (в том числе и Партии единства) создается Республиканская партия (Гунхэдан), председателем которой становится Ли Юаньхун. В ее руководство вошли также Чжан Цзянь, У Тинфан, Чэн Дэцюань, Чжан Тай-янь. Эта партия стала главной парламентской оппозицией Объе­диненному союзу, парламентской опорой Юань Шикая.
В первые дни после успешного учанского восстания на съезде в Шанхае была создана Китайская социалистическая партия (Чжунго Шэхуэйдан). Инициатором ее создания и ее бессмен­ным руководителем был Цзян Канху — один из первых пропа­гандистов идей социализма в Китае. По своим политическим по­зициям партия была близка к Объединенному союзу, поддержи­вая социалистическую направленность идей Сунь Ятсена. В январе 1912 г. партия уже насчит^1вала около 5 тыс. членов и имела более 30 местных отделений.
Активное участие в политической жизни принимал и Объе­диненный союз, ставший, естественно, самой заметной полити­ческой организацией Китайской республики. Вслед за правитель­ством руководящие органы союза в апреле 1912 г. переводятся в Пекин, где союз начинает работать в новых условиях. В новой программе союза, принятой еще на съезде в марте, наряду с ло­зунгами укрепления республиканского строя и развития парла­ментаризма, содержалось требование проведения политики «го­сударственного социализма». Это отражало многообразие поли­тических взглядов руководства союза. Если Сунь Ятсен в эти первые послесиньхайские дни видел актуальную задачу союза в реализа­ции принципа народного благоденствия, то большинство руко­водящих деятелей союза (Сун Цзяожэнь, Хуан Син, Чэнь Ци-мэй, Ху Ханьмин, Ван Цзинвэй) видело союз прежде всего пар­ламентской партией.
Вместе с тем эти разногласия не помешали руководству союза осознать необходимость радикальной перестройки союза, его превращения из боевой, но достаточно узкой конспиративной организации в массовую политическую партию, способную ус­пешно бороться за политическое лидерство в условиях парламентс­кой демократии. Инициатором и главным перестройщиком сою­за был Сун Цзяожэнь, получивший поддержку Сунь Ятсена. Но­вая партия мыслилась как массовая открытая организация,

374

способная стать центром притяжения всех без исключения левых сил, стимулирующая процесс политической поляризации и ста­новления двухпартийной парламентской системы.
В период после своего ухода с поста временного президента и до реорганизации Объединенного союза Сунь Ятсен много выс­тупает в разных частях страны с пропагандой своего учения, под­черкивая, что первые два «народных принципа» (национализм и народовластие) уже в основном выполнены и теперь необходи­мо приниматься за реализацию третьего — принципа народного благоденствия, за проведение политики «государственного со­циализма». Однако эта пропаганда не нашла тогда понимания и поддержки среди различных слоев китайского народа, что, воз­можно, подтолкнуло Сунь Ятсена на компромисс с теми дея­телями союза, которые хотели видеть политическую программу новой партии как широкую платформу для объединения всех ле­вых и патриотических сил. Именно на такой платформе в августе 1912 г. в Пекине состоялся учредительный съезд новой партии, на котором к Объединенному союзу присоединились еще четыре партии (Единая республиканская партия, Общество всеобщего прогресса, Общество действительного прогресса республики,. Общенациональная партия). Новая партия стала называться На­циональной партией (Гоминьдан). Сунь Ятсен был избран ее пред­седателем. Основные программные установки партии были выра­жены в требованиях достижения политического единства страны, развития местного самоуправления, осуществления националь­ного объединения, проведения политики народного благоден­ствия, поддержания международного мира.
После проведения учредительного съезда Гоминьдана Сунь Ятсен отходит от активной партийной работы. Стремясь способ­ствовать проведению в жизнь принципа народного благоденствия, он принимает пост генерального директора железных дорог и разрабатывает грандиозный план железнодорожного строитель­ства, видя в нем важнейшее условие социально-экономического преобразования Китая. Практическое руководство всей партий­ной работой перешло в руки Сун Цзяожэня и других сподвижни­ков Сунь Ятсена, развернувших бурную предвыборную деятель­ность. Вместе с тем Гоминьдан, видя именно в парламентской борьбе главный путь демократического развития страны, идет на отказ от революционных вооруженных сил, сыгравших решаю­щую роль в победе революции, проводит демобилизацию рево­люционных армий на Юге.
Развитие политических событий в первые месяцы после соз­дания Гоминьдана, казалось бы, подтверждало правильность взя­того курса на создание массовой парламентской партии, ибо на

375

парламентских выборах Гоминьдан добился убедительной побе­ды. Несмотря на то, что в выборах из-за различных ограничи­тельных цензов (имущественный, возрастной, профессиональ­ный и т.п.) принимало участие всего 10% населения станы, эти выборы явились историческим рубежом на пути демократичес­кого развития (Китая. Гоминьдан получил 269 из 596 мест в пала­те представителей и 123 из 274 в верхней палате. На втором месте шла Республиканская партия.
Победив на парламентских выборах, Гоминьдан, естествен­но, претендовал на формирование правительства. Однако такой переход власти в руки Гоминьдана не устраивал Юань Шикая. Прежде всего он попытался объединить все негоминьдановские силы в парламенте. Созданная еще в ноябре 1912 г. вернувшимся из эмиграции Лян Цичао Демократическая партия (Миньчжу-дан) объединяется с Партией единства и Республиканской парти­ей в новую организацию — Прогрессивную партию (Цзиньбу-дан), ртавшую парламентской опорой Юань Шикая.
Однако не парламентские методы борьбы были для Юань Шикая главными — прежде всего он рассчитывал на военную силу. С этой целью идет дополнительная мобилизация, расширя­ется и укрепляется Бэйянская армия, некоторые ее части пере­брасываются в стратегически важные районы страны (Ухань, Шанхай, Нанкин). Чтобы получить средства д^я укрепления ар­мии, без согласия парламента Юань Шикай в апреле 1913 г. берет заем в 25 млн ф. ст. от консорциума западных банков (Англия, Франция, Германия, Япония, Россия). Проводятся прямоте тер­рористические акции против демократических сил. Так, в марте 1913 г. по тайному приказу Юань Шикая в Шанхае б^]л убит Сун Цзяожэнь, как лидер парламентского большинства претендовав­ший на пост премьер-министра.
Все эти события происходят на фоне обострявшихся отноше­ний Севера и Юга. Если на Севере укреплялась прямая военная власть Юань Шикая, то на Юге нарастало стихийное народное движение против существовавших порядков: вооруженные выс­тупления традиционн^1х тайн^1х обществ, убийства «плохих» чи­новников, голодн^те крестьянские бунты и т.п. Большой размах получило народное восстание под руководством крестьянина Бай Лана, продолжавшееся в провинциях Центрального Китая почти два года и только осенью 1914 г. жестоко подавленное войсками Юань Шикая. Возобновляют антиправительственную деятельность прежние организации революционеров. Так, хубэйские револю­ционеры летом 1913 г. стали готовить выступление против Ли Юаньхуна, но он сумел предупредить в июне их выступление и жестоко с ними расправился.

376

Об убийстве Сун Цзяожэня Сунь Ятсен узнал, находясь в Япо­нии. Он сразу же возвращается в Китай и уже 27 марта на совеща­нии гоминьдановского руководства предлагает разорвать отноше­ния с Юань Шикаем и начать с ним вооруженную борьбу. Это, однако, не встретило полной поддержки его соратников. В то же самое время Юань Шикай открыто переходит в наступление. Он назначает временным премьер-министром своего военного мини­стра и командующего Бэйянской армией Дуань Цижуя и 6 мая издает президентский указ «Об искоренении беспорядков и уми­ротворении». Вслед за этим освобождает от занимаемых постов Хуан Сина (командующий южной армией), Ли Лецзюня (губернатор Цзянси), Бо Вэньвэя (губернатор Аньхоя), Ху Ханьминя (губер­натор Гуандуна), пытаясь лишить Гоминьдан реальной военной и политической силы. В ответ на это в июле 1913 г. верные идеям республиканизма и преданные Гоминьдану вооруженные силы на юге страны начинают вооруженную борьбу против Юань Шикая, которая получила название «второй революции».
Гоминьдан выступил с обращениями к народу, в которых при­звал к вооруженной борьбе с узурпатором власти Юань Шика­ем, обвиняя последнего в стремлении добиваться трона: «В то время, когда миллионы людей живут в нищете, он думает толь­ко о своей коронации». Однако энергичного отклика на свои об­ращения Гоминьдан не получил. Многие члены партии на этот призыв не отозвались и большинство гоминьдановских парламен­тариев против Юань Шикая не выступило. Широкие слои китай­ского народа не поддержали этой вооруженной борьбы. Лишь вер­ные Гоминьдану воинские части в провинциях Цзянсу и Цзянси и в городах Нанкине и Шанхае поднялись на антиюаньшикаевс-кую борьбу.
К сентябрю 1913 г. Юань Шикаю удалось подавить гоминьда-новское выступление. Военная и политическая сила оказалась на его стороне. «Вторая революция» потерпела поражение. Так за­вершились события 1911—1913 гг., вошедшие в историю как Синь-хайская революция.
Синьхайская революция, как революция национально-осво­бодительная и антидеспотическая, победила, освободив Китай от маньчжурского ига, ликвидировав империю и на ее обломках создав республику. Вместе с тем к концу 1913 г. стало ясно, что революционные демократы народнического толка во главе с Сунь Ятсеном, сыгравшие руководящую и решающую роль в победе Синьхайской революции, потерпели поражение. Антиманьчжур­ские лозунги Объединенного союза сплотили на республиканс­кой платформе самые широкие, но весьма социально-полити­чески разнородные силы китайской нации. Этот широкий единый

377

национальный фронт и был основой успеха Синьхайской рево­люции. Однако ее победа уничтожила основу национального по­литического объединения и в результате Сунь Ятсен и его бли­жайшие сподвижники с их программой народного благоденствия и «государственного социализма» остались весьма узкой группой революционных демократов, пока еще не имевших массовой со­циальной базы.
Неоднозначно сказалась победа Синьхайской революции на национальных окраинах страны. Так, после начала революцион­ных выступлений в Китае в Синьцзяне члены Объединенного союза вместе с участниками тайных обществ подняли восстание в Урумчи. Восстание б^зло жестоко подавлено. Более успешно на­чалось выступление революционн^1х частей «новой армии» в Илийском крае: в январе 1912 г. им удалось свергнуть маньчжурс­кую власть, а затем распространить новую власть и на Урумчи. Но летом 1912 г. в этой разгоревшейся гражданской войне по­беждает ставленник Юань Шикая, насаждая в Синьцзяне суро­вый военный режим.
По-иному развивались соб^гтия во Внешней Монголии. Здесь еще летом 1911 г. состоялось тайное совещание монгольской свет­ской и духовной знати, в котором участвовал и глава ламаистс­кой церкви богдо-геген. Собравшиеся приняли решение об отде­лении Монголии от Китая и направили в Россию делегацию с просьбой о помощи. Российское правительство, обещая поддержку монгольской знати, в то же самое время возражало против отде­ления Монголии от Китая. Ситуация изменилась после падения цинской династии. 1 декабря 1911 г. в Урге произошел переворот, власть в свои руки взяла монгольская знать, заявившая о незави­симости Монголии. Маньчжурские чиновники бежали из Монго­лии. Все это изменило и позицию русской дипломатии. 3 ноября 1912 г. в Урге было подписано российско-монгольское соглаше­ние — Россия обещала Монголии помощь в сохранении ее авто­номии. Правительство Юань Шикая не признавало автономии Монголии, пыталось силой подавить выступление монгольского народа, но в конце концов было вынуждено вступить в перего­воры с Россией и 5 ноября 1913 г. подписать российско-китайс­кую декларацию, признававшую соглашение 3 ноября 1912 г. Эти события явились важным шагом на пути восстановления мон­гольской государственности, но они надолго осложнили россий­ско-китайские отношения.
В Тибете свержение маньчжурского деспотизма привело к ан­тикитайским выступлениям тибетцев, стремившихся к сохране­нию традиционной государственности. Юань Шикай послал вой­ска для подавления тибетского национального движения, но сразу

378

же столкнулся с противодействием Англии и бьи вынужсден при­остановить карательную экспедицию. К концу 1912 г. в Лхасу с согласия далай-ламы вошел трехтысячный отряд английских войск. Тибету удалось сохранить свой традиционный статус.

2. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА ПОСЛЕ ПОБЕДЫ СИНЬХАЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Юань Шикай поспешил воспользоваться подавлением «вто­рой революции» и укрепить свою власть. 6 октября 1913 г. б^хли проведены выборы президента. В соперничестве с Ли Юаньхуном Юань Шикай, используя все формы давления на депутатов и их подкупа, добился своего избрания. Ли Юаньхун был избран на следующий день вице-президентом. Последовала полоса между­народного признания республиканского правительства правитель­ствами Англии, России, Японии и др. (США признали Китай­скую республику еще в мае 1913 г.)
4 ноября 1913 г. президент наносит удар по своим главным оппонентам: он распускает Гоминьдан и лишает гоминьдановс-ких депутатов парламента их мандатов — тем самым фактически разгоняет парламент. В январе 1914 г. он формально распускает парламент, а также все провинциальные собрания. Последний удар по рожденной революцией политической системе Юань Шикай наносит 1 мая, отменяя демократическую конституцию марта 1912 г. и вводя новую, которая сосредоточивала в президентских руках по сути дела диктаторскую власть. Однако, не удовлетворя­ясь этой властью, он стремится к восстановлению монархии, надеясь стать основателем новой династии. 23 декабря 1914 г. Юань Шикай, облаченный в императорские одежды, совершает тор­жественное жертвоприношение в храме Неба. Он начинает вос­станавливать атрибутику времен монархии, а также прежние зва­ния и чины. Вновь вводится традиционная экзаменационная сис­тема отбора чиновников.
Эту подготовку к восстановлению монархии Юань Шикаю приходится вести в усложнившейся для Китая международной обстановке в связи с началом мировой войны. Уже 6 августа 1914 г. китайское правительство заявило о своем нейтралитете, рассчи­тывая, что воюющие державы не перенесут свои военные дей­ствия на китайскую территорию. Однако Япония, объявив 22 ав­густа войну Германии, поспешила использовать ситуацию и вы­садила экспедиционный корпус в провинции Шаньдун с целью захвата германских владений. Воспользовавшись занятостью за­падных держав войной в Европе, Япония попыталась вытеснить

379

их из Китая, превратив его фактически в свой протекторат. 18 ян­варя 1915 г. японское правительство через своего посланника в Пекине вручило Юань Шикаю так называемое 21 требование. Требования включали: признание захвата Шаньдуна, согласие на господство Японии в южной Маньчжурии и Внутренней Монго­лии, контроль над Ханьепинским металлургическим комбинатом, назначение японских советников в китайскую армию, полицию, министерства финансов и иностранных дел, предоставление кон­цессий и т.п. Сообщения об этих требованиях вызвали в стране взрыв возмущения. Юань Шикай колебался. Он видел реакцию китайской общественности, но вместе с тем рассчитывал на очень важную, как ему казалось, помощь Японии в его монархических планах. В конце концов в мае 1915 г. Юань Шикай уступает япон­скому нажиму и принимает эти требования. Во многом это реше­ние оказалось для него роковым, став одним из важных факто­ров роста сопротивления самых широких кругов китайского об­щества попыткам реставрации монархии. А эти попытки делались все более настойчивыми.
Летом 1915 г. Юань Шикай инспирировал петиционную кам­панию с требованиями провозглашения монархии и восшествия Юань Шикая на престол. В провинциях проводятся «референду­мы», на которых единогласно высказываются за восстановление монархии. В декабре 1915 г. созданная Юань Шикаем вместо пар­ламента Центральная совещательная палата принимает решение об учреждении конституционной монархии и обращается к Юань Шикаю с просьбой о вступлении на трон. Церемония вступления на престол уже намечалась на начало следующего, 1916 г. Однако Юань Шикай и его ближайшее окружение просчитались, столк­нувшись с непреодолимым сопротивлением самых различных со­циально-политических сил.
Естественно, что Юань Шикай встретил сопротивление как довольно узкого слоя радикальных республиканцев, выросших на традициях антидеспотической борьбы, так и более широких, в определенном смысле «демократических» слоев (городская бур­жуазия, мелкая буржуазия, новая интеллигенция, студенчество, часть «просвещенн^1х шэньши» и т.п.), особенно в южн^1х про­винциях, связывавших именно с развитием республиканской го­сударственности определенные надежды на повышение своего социального статуса, на расширение возможностей для своего участия в экономической и политической жизни. Именно в этой среде действовал Сунь Ятсен, здесь он вербовал своих сторонни­ков. Еще в июне 1914 г. в эмиграции в Японии он реорганизует запрещенный Юань Шикаем Гоминьдан в Китайскую револю­ционную партию (Чжунхуа гэминдан), которая мыслилась им как

380

узкая боевая организация его сторонников, способная противо­стоять террористическому режиму и успешно бороться за его свер­жение. Направленность новой партии хорошо видна из той клят­вы, которую каждый вступивший давал вождю партии — Сунь Ятсену: «Во имя спасения Китая от гибели, повинуясь Сунь Ят-сену, вновь осуществить революцию, претворить в жизнь два прин­ципа — народовластие и народное благоденствие, учредить "кон­ституцию 5 властей", исправить государственное управление, улучшить жизнь народа, укрепить основы государства и обеспе­чить мир во всем мире».
Вместе с тем замыслы Юань Шикая не встретили той поддерж­ки, на которую он, казалось бы, мог рассчитывать в среде пе­кинской и провинциальной бюрократии, на активную помощь которой он опирался, идя к власти, и интересы которой он, ка­залось бы, и выражал. Действенно помогая Юань Шикаю в борь­бе за власть, бюрократия не проявила готовности пойти навстре­чу его притязаниям на диктаторскую власть, облаченную тем более в монархические одежды. Несколько неожиданно эта бюрокра­тия выявила свои республиканские настроения. Конечно, если употреблять выражение Сунь Ятсена, это был «показной респуб­ликанизм, лишь прикрывавший личные амбиции», но он во мно­гом ослабил политические позиции Юань Шикая. Именно лич­ные амбиции бюрократической верхушки, рассчитывавшей в ус­ловиях республиканского политического образа жизни добиться большего личного политического успеха и влияния, оттолкнули ее от своего недавнего кумира. Не встретили поддержки у про­винциальной бюрократии и централизаторские стремления Юань Шикая, в которых она справедливо увидела попытку посягнуть на только что завоеванную независимость от Пекина и свободу от необходимости делиться с пекинской бюрократией своими доходами.
Эти настроения во многом отразились на изменении полити­ческой позиции Прогрессивной партии, которая ранее способ­ствовала победе Юань Шикая и консолидации консервативных, антиреволюционных сил. Стремление Юань Шикая установить свою диктатуру и затем облечь ее в монархические одежды постепенно превратило Прогрессивную партию в оппозиционную Юань Ши­каю силу, заставило ее включиться в нараставшее антимонархи­ческое движение. Лидеры этой партии, многие из которых (вклю­чая Лян Цичао) бежали на Юг, становятся организаторами и идеологами антимонархических выступлений. Примечательно идейное обоснование Лян Цичао своей позиции: «Я всегда, в любое время против революции, — подчеркивал он, обращаясь к монархистам. — Я против вашей монархической революции в

381

настоящее время так же, как и вы были против республиканской революции в прошлом».
Подъему антимонархических настроений способствовало и предательство национальных интересов правительством Юань Шикая, которое фактически пошло на принятие унизительн^1х и грабительских японских требований в мае 1915 г. В ответ в стране начались массовые демонстрации и митинги протеста, бойкот японских товаров и т.п. Таким образом, борьба против Юань Ши­кая приобретала не только антимонархический, но и патриоти­ческий, национальный характер.
Позиция западн^1х держав, рассматривавших Юань Шикая те­перь как японского ставленника, была весьма сдержанной, от­нюдь не поощрявшей Юань Шикая. В октябре 1915 г. державы на­правили правительству Юань Шикая заявление, в котором сове­товали «…временно отложить изменение формат правления во избежание возможных беспорядков».
В этой обстановке нарастания стихийного и организованного антимонархического протеста начинаются выступления местных политических и военн^1х лидеров южн^1х провинций. В конце 1915 г. бежавший из Пекина генерал Цай Э в провинции Юньнань при поддержке местной бюрократии провозглашает «независимость» своей провинции и приз^1вает к борьбе с Юань Шикаем. Постепен­но в эту борьбу втягиваются губернаторы и военачальники дру­гих южн^1х провинций — Гуандуна, Гуанси, Гуйчжоу, С^тчуани, Хунани, Фуцзяни. Используя рост антимонархических настрое­ний и в еще большей мере опираясь на традиционные сепарати­стские настроения юга страны, они развернули военные действия против Юань Шикая, известные под названием «войны в защиту республики», или «третьей революции». Юань Шикай бросает войска на подавление выступлений мятежных провинций, но они терпят поражения, объяснявшиеся не столько военной силой южан, сколько нежеланием юаньшикаевских генералов воевать.
Весной 1916 г. военно-политическая ситуация для Юань Ши­кая существенно ухудшается. Против него выступили не только его открытые противники — он теряет поддержку, казалось бы, сам^1х верн^1х сподвижников: Дуань Цижуй, Сюй Шичан, Фын Гочжан, Чжан Сюнь и некоторые другие бэйянские генералы в обстановке развертывавшейся гражданской войны Севера и Юга склоняются к отказу от монархических авантюр Юань Шикая, ищут других путей упрочения своей власти.
Все это означало фактический провал авантюристического курса Юань Шикая. Уже в марте он был вынужден заявить об отказе от своих претензий на престол, а 6 июня 1916 г. он неожи­данно умер.

382

Гражданская война 1916 г. и поражение Юань Шикая имели огромные и неоднозначные последствия для истории Китая. Про­вал Юань Шикая был, безусловно, поражением наиболее махро­вой китайской реакции, но он был и поражением попытки со­хранения единого и централизованного китайского государства. Разрушение такой социально-политической скрепы, как деспо­тическая монархия, привело к всплеску центробежных сил, по­чувствовавших огромные возможности в условиях резкого ослаб­ления центральной власти. Оценка этих центробежных сил пред­ставляет определенную сложность. С одной стороны, в этих местнических движениях была буржуазно-демократическая струя, связанная с развитием (особенно на Юге) местных капиталис­тических рынков и местных буржуазных сил, тяготившихся гне­том Пекина, связанная с традициями народного антиманьчжур­ского движения. С другой стороны, эти стихийно демократические настроения были использованы прежде всего наиболее влиятель­ными группами местных бюрократов, особенно местными вое­начальниками, для утверждения своей бесконтрольной власти на местах, для создания так называемых милитаристских режимов.
Старейшей и наиболее влиятельной была бэйянская милита­ристская группировка, сложившаяся еще при маньчжурском ре­жиме с участием Юань Шикая. После его смерти она фактически распалась, оставив после себя соперничавшие группировки, круп­нейшими среди которых были аньхуэйская и чжилийская (на­званные так по происхождению своих главарей). Главой аньхойс-кой группировки был один из сильнейших милитаристов и влия­тельнейший политический деятель Дуань Цижуй, в основном контролировавший в рассматриваемое время политическую жизнь Пекина. Главой чжилийской группировки был Фын Гочжан, пользовавшийся поддержкой генералов У Пэйфу, Цао Куня, Ван Чжанюаня и др. Маньчжурия прочно контролировалась фыньтян-ской (мукденской) группировкой во главе с Чжан Цзолинем, ориентировавшимся на поддержку Японии. Фактически незави­симыми были губернаторы пров. Шаньси Янь Сишань, пров. Шэньси — генерал Чэнь Шуфань, пров. Юньнань — генерал Тан Цзияо, пров. Гуанси — генерал Лу Жунтин. Борьба за политичес­кое и военное влияние, за контроль над территориями и налога­ми и т.п. шла не только между группировками, но и внутри них.
Логика развития милитаристских режимов и их социальная природа были весьма просты. Режимы эти опирались на откры­тую военную силу. Наемная армия давала силу для удержания власти в определенном районе, власть же давала возможность получать через налогообложение средства для найма солдат. Вот подлинный «порочный круг» функционирования этих режимов.

383

Социальное происхождение милитаристов было различным, но, естественно, преобладали выходцы из шэньшийско-землевладель-ческой и бюрократической среды. Захватив власть, многие из них стремились — и не без успеха — «сколотить» себе состояние: зах­ватывали и «покупали» землю, вкладывали награбленные сред­ства в предпринимательство и т.п. Однако их политическое пове­дение определяли не социальное происхождение, не вовлечен­ность в бизнес, а больше всего стремление к укреплению и расширению власти.1 Ради этого они вели друг с другом непре­рывные войны, вступали в коалиции с одними против других, признавали власть более сильных и подчиняли себе (напоминая чем-то вассалитет) более слабых, искали (и находили) покрови­тельства иностранных держав. Отсюда та легкость, с которой ми­литаристы меняли свою политическую ориентацию и своих по­литических союзников, отсюда же их поиски сильных зарубеж­ных покровителей, что делало некоторых из них игрушкой иностранных держав.
Вместе с тем эти режимы не представляли специфических клас­совых интересов ни старых, традиционных, «азиатских», ни но­вых, буржуазных и обуржуазивающихся, сил. Это были парази­тические военно-бюрократические режимы, опиравшиеся на силу штыка, что и определяло их политическую неустойчивость.
Милитаристские распри стали основным фоном политичес­кой борьбы республиканского Китая. После смерти Юань Шикая президентом стал Ли Юаньхун, вице-президентом — Фын Гоч-жан, премьер-министром — Дуань Цижуй. После достаточно на­пряженной борьбы в пекинской администрации, в которой пре­мьер пытался сосредоточить в своих руках всю полноту унаследо­ванной от Юань Шикая власти, президент все-таки смог настоять на восстановлении временной Конституции 1912 г. и созыве ра­зогнанного его предшественником парламента 1913 г. Однако «ста­рый» парламент был поставлен перед новыми политическими проблемами, которые отражали своеобразный и временный ком­промисс антиюаньшикаевских сил. Президент Ли Юаньхун вы­ражал интересы прежде всего южных милитаристских группиро­вок, премьер-министр Дуань Цижуй — северной (бэйянской), примирить их интересы было трудно. «Пробой сил» этих группи­ровок оказался вопрос о вступлении Китая в войну на стороне Антанты.
Бэйянские милитаристы связывали с этой акцией определен­ные планы укрепления своего политического и военного влия­ния в масштабах всей страны, встречая, естественно, активную поддержку заинтересованных в этом стран Антанты. Однако эта

384

идея не пользовалась популярностью в стране. Против вступле­ния в войну были настроены демократические силы Китая. Сунь Ятсен, к этому времени вернувшийся из эмиграции в Шанхай, резко осуждал эти планы, выступал против участия Китая в за­хватнической войне, справедливо полагая, что Дуань Цижуй по­пытается использовать военную ситуацию для укрепления своей личной власти и для разгрома подлинных республиканцев. Вступ­ление в войну не поддерживали и некоторые милитаристы. В мае 1917 г. Дуань Цижуй поставил в парламенте вопрос о вступлении в войну, но поддержки не получил. Президент Ли Юаньхун вос­пользовался парламентским провалом Дуань Цижуя и сместил его с поста премьера, что, однако, вызвало ответное давление бэйянских милитаристов на президента, вынудившее его распус­тить строптивый парламент в июне 1917 г.
Политической неразберихой попытался воспользоваться один из последних активных сторонников свергнутой династии гене­рал Чжан Сюнь. Он был видным военным деятелем империи, активно боролся затем на стороне Юань Шикая, оставаясь после его смерти генерал-инспектором войск долины Янцзы и губер­натором провинции Аньхуэй. В знак преданности прежнему ре­жиму он сам и его подчиненные демонстративно продолжали и после революции носить косы. 1 июля 1917 г. он ввел свои войска в Пекин и провозгласил восстановление монархии во главе с бывшим императором Пу И. И хотя это выступление не встрети­ло поддержки других милитаристов, оно объективно отражало настроение расколотого и разгромленного бывшего правящего со­словия (шэньши) и эфемерную надежду обрести единство под знаменем восстановления монархии в ее конституционной фор­ме. Не случайно идеологом этого выступления и советником Чжан Сюня был великий китайский мыслитель Кан Ювэй, болезнен­но переживавший раскол интеллектуальной элиты страны и в монархии видевший путь воссоздания этого единства, а с ним и единства страны.
Дуань Цижуй в этой сложной ситуации доказал, что он обла­дает реальной властью. Ему удалось объединить силы бэйянских милитаристов и создать мощную армию, способную быстро осво­бодить Пекин. С политической поддержкой Дуань Цижую высту­пили Лян Цичао (ставший даже его советником) и другие вид­ные деятели. К 12 июля монархический путч был подавлен. Дуань Цижуй вернул себе пост премьер-министра, заставил уйти в от­ставку Ли Юаньхуна и поставил на его место Фын Гочжана. После этого 14 августа 1917 г. Китай объявил войну Германии. Опираясь на этот сомнительный успех и на поддержку держав, Дуань Ци-жуй провозгласил себя основателем «второй республики», сделал

385

13-5247

попытку силой объединить Китай, что, однако, лишь усугубило политический раскол страны.
Депутаты разогнанного бэйянскими милитаристами парламента в своем большинстве бежали на юг, где вместе с южными мили­таристами стали организаторами борьбы против наступления войск Дуань Цижуя. В июле 1917 г. с кораблями китайского воен­но-морского флота, оставшимися верными первому президенту страны, Сунь Ятсен возвратился в Гуанчжоу. 25 августа открылась чрезвычайная сессия «старого» парламента, на которой было объявлено о создании Военного правительства во главе с Сунь Ятсеном, которому было присвоено звание генералиссимуса. Од­нако реальной военно-политической властью Сунь Ятсен не об­ладал и был вынужден опираться на вооруженные силы и поли­тическое влияние местных милитаристов, которые, в свою оче­редь, видели в Сунь Ятсене политически популярное прикрытие своих местнических действий. Военное правительство Сунь Ятсе-на провозгласило начало Северного похода под лозунгами защи­ты Конституции 1912 г. Юньнаньские, сычуаньские и гуансийс-кие милитаристы, естественно, не столько стремились к объеди­нению страны под властью парламента 1913 г., сколько хотели укрепить свои военно-политические позиции на местах, не от­влекая значительных сил на борьбу с бэйянскими милитариста­ми и даже вступая с ними в определенные политические сделки. Все это очень скоро обострило отношения между союзниками. В мае 1918 г. чрезвычайная сессия парламента заменила главу воен­ного правительства директорией из 7 человек, включая и Сунь Ятсена, которого окончательно лишили самостоятельности. Ре­альная же власть б^зла в руках гуансийского милитариста Лу Жун-тина. Все это заставило Сунь Ятсена фактически признать провал своих планов использования южных милитаристов для решения задач объединения страны. Он вышел из правительства, покинул Гуанчжоу и возвратился в Шанхай.
Однако и бэйянские милитаристы не располагали достаточ­ными силами для подчинения Юга, для победы в гражданской войне 1917—1918 гг. И главная причина их военной слабости — внутренний политический раскол, ведший к дальнейшей эрозии политических структур.
Милитаристские распри распавшейся после смерти Юань Шикая бэйянской группировки обострялись также кризисом по­литической и парламентской жизни в Пекине. Некогда влиятель­ная Прогрессивная партия во главе с Лян Цичао после многих реорганизаций, отражавших потерю ею политического влияния, превращается в так называемую Исследовательскую группировку (Яньцзюси). Скомпрометированная поддержкой антинациональ-

386

ной политики Дуань Цижуя, эта группировка постепенно пере­стает играть существенную политическую роль. Бывшие гоминь-дановские депутаты парламента создали так называемую Груп­пировку политических наук (Чжэнсюэхуэй), не унаследовавшую политической популярности Гоминьдана. Узкой по составу, но влиятельной среди многих высших бюрократов и финансовых деятелей стала так называемая Группировка путей сообщения, лидер которой — Цао Жулинь — стремился укрепить политичес­кие и финансовые связи пекинского правительства с Японией. В 1918 г. возникает новая политическая организация, тесно связан­ная с Дуань Цижуем и довольно откровенно ориентировавшаяся на поддержку Японии, — Клуб Аньфу. Вскоре этот клуб делается влиятельной политической силой в Пекине.
В условиях милитаристских войн и политического кризиса пар­ламентская жизнь принимает уродливые формы. Летом 1918 г. пе­кинское правительство аньхуэйской группировки провело новые парламентские выборы, отличавшиеся особым размахом подку­пов и давшие победу аньфуистам. Президентом был избран став­ленник Дуань Цижуя — Сюй Шичан. Южное Военное правитель­ство и «старый» парламент, заседавший в Гуанчжоу, не призна­ли этих выборов.
Вместе с тем к концу мировой войны борьба милитаристских группировок зашла по существу в тупик и временно затихла, не дав стране подлинного мира и не позволив ни одной из них во­зобладать в этой борьбе.
В узкополитическом смысле борьба за власть и влияние в пос-лесиньхайские годы шла в основном в социально-политических рамках привилегированных верхов, однако она все больше затра­гивала коренные социальные интересы почти каждого китайца. Милитаристские войны вели к тяжел^1м потерям и жертвам сре­ди мирного населения, к повсеместному и значительному увели­чению налогового бремени, особенно тяжелого для рядового труженика, но все больше затрагивавшего и интересы имущих слоев, они превращали милитаристские режимы в объекты ма­нипулирования со стороны держав и лишали страну политичес­ких и военн^1х средств защиты своих национальн^1х интересов. И хотя развитие страны в эти годы объективно не может быть оце­нено однозначно отрицательно, ибо был сделан значительный шаг вперед в социально-экономическом и идейно-политическом развитии страны, в глазах широкой китайской общественности милитаризм и милитаристы становились олицетворением всех не­счастий, воспринимались как основной источник материальных тягот и национального унижения, как главное препятствие на пути возрождения Китая.

387

Вместе с тем сложные и тяжелые послесиньхайские годы с их антиюаньшикаевской борьбой, «войной в защиту республики», широким движением против принятия «21 требования» Японии, парламентскими выборами, милитаристскими распрями и вой­нами вели ко все расширявшемуся втягиванию в политику преж­де всего горожан, солдат наемных армий, а иногда и сельского населения. Эти годы стали также и временем прямого обращения борющихся политиков к населению с целью завоевания полити­ческой поддержки. Борьба за голоса избирателей, за расширение «партий», за привлечение на свою сторону политических деяте­лей и групп привела к использованию в политике современных средств массовой информации. Именно в эти годы возникают сотни газет и журналов различных политических направлений. Политические идеи и лозунги распространяются с быстротой телеграфных и газетных сообщений. В стране начинает склады­ваться совершенно новый политический климат, лишенный преж­него единообразия и порядка.
Таким образом, послесиньхайские годы ожесточенной поли­тической борьбы породили новый тип национального противо­речия, сделали остро необходимой задачу борьбы за националь­ное объединение страны как предпосылку освобождения от полуколониальной зависимости и социально-экономического об­новления.
Однако развитие Китая в послесиньхайские год^т привело к тому, что возможности военно-политического объединения на старой социальной базе были существенно ослаблены. Главная причина этого заключалась в том, что правящая часть господ­ствующего в императорском Китае класса («класс-государство») оказалась политически разбитой Синьхайской революцией и еще в большей мере последующей милитаристской борьбой и пол­ным торжеством ее местных интересов, ее политическое влия­ние и ее политические возможности резко ослабли. По сути дела в этом заключался один из главных политических итогов Синь-хайской революции. Разгром господствовавших политических сил привел к образованию своеобразного «политического вакуума», ибо новые политические силы, представлявшие активно разви­вавшиеся капиталистические социально-экономические тенден­ции, были еще слабы и не оформлены. Это проявлялось прежде всего в том, что эти силы еще не стали реальной политической альтернативой милитаризму. Об их слабости свидетельству­ет также и неспособность к самостоятельным политическим вы­ступлениям наиболее радикальных представителей освободитель­ного движения во главе с Сунь Ятсеном, отсутствие активной политической деятельности буржуазно-демократических элемен-

388

тов, стихийность и вспомогательная роль в политической жизни рабочего движения.
Однако именно в эти смутные годы складываются объектив­ные условия («политический вакуум») для постепенного самоопре­деления этих новых социальных сил, закладываются предпосылки их выступлений на арене политической борьбы.

3. РАЗВИТИЕ ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ КИТАЙСКОГО ОБЩЕСТВА ПОСЛЕ СИНЬХАЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Обострение политической борьбы и обновление самого стиля политической жизни после Синьхайской революции сопровож­дались и существенными сдвигами в духовной жизни китайского общества. Они были вызваны прежде всего, естественно, побе­дой Синьхайской революции, изгнанием маньчжурской динас­тии, распадом империи, созданием республики, обострением милитаристской борьбы. Но не только. К этому времени на ду­ховной жизни китайского общества стали сказываться социаль­но-экономические изменения, вызванные ускорившимся разви­тием капитализма и больше всего возросшей включенностью стра­ны в глобальные процессы общественного развития.
На различных уровнях духовной жизни эти сдвиги были раз­личны. На нижнем уровне общественного сознания, на уровне обыденной психологии широких народных масс, инерция духов­ных традиций была велика и изменение этого обыденного созна­ния проходило медленно, но оно все-таки шло и революцион­ные события, безусловно, стимулировали этот процесс.
Повышенная инертность обыденного сознания объяснялась, в первую очередь, специфичностью его структуры. Господствовав­шая конфуцианская идеология играла в традиционном Китае и роль основной религиозной системы, сосуществуя в течение многих веков с даосизмом и буддизмом. Причем это длительное сосуще­ствование привело к складыванию на нижнем социальном уров­не системы религиозного синкретизма, включавшей в себя не только конфуцианство, даосизм и буддизм, но и народные веро­вания, обычаи и суеверия. Эта синкретическая религиозная сис­тема безраздельно господствовала среди подавляющей массы ки­тайцев. В массовом сознании конфуцианство выступало как наи­более социально конформистский элемент, оставаясь вместе с тем и его самой рационалистической частью и противостоя нонкон­формистской мистике других религиозных элементов (не только буддизма и даосизма, но также и привносимого христианства).

389

Влияние этой мистической тенденции в полной мере, хотя и по-разному, проявилось в Тайпинском восстании и создании тай-пинского государства, в одном из последних «старокитайских бунтов» — в восстании ихэтуаней. Разгром восстания ихэтуаней не снял и не мог снять назревавших противоречий, порожден­ных полуколониальным положением страны, отражавших расту­щую националистическую реакцию на национальное унижение. Победа антиманьчжурской революции, политическая активность народа, усиление национального самосознания вели к непрерыв­ному росту этой реакции, что и было наиболее существенным сдвигом в сознании широких народных масс.
Традиционализм, таким образом, еще полностью преобладал в массовом сознании, но и на более высоком — «идеологизиро­ванном» — уровне общественного сознания он также все еще оставался важнейшей духовной силой, во многом определившей идеологическую борьбу в первые послесиньхайские годы.
Послесиньхайский социально-политический переворот при­вел к глубокому и своеобразному идеологическому кризису ки­тайского общества и прежде всего к кризису официальной кон­фуцианской идеологии. Этот кризис отчетливо проявился уже в ходе самой Синьхайской революции, когда монархический ре­жим оказался без достаточной идеологической поддержки «ду­мающего» сословия конфуцианских ученых, что не могло не спо­собствовать его падению. Слабость апологетической промонархи­ческой деятельности конфуцианских ученых — один из серьезных симптомов этого кризиса, углублявшегося в годы милитаристс­ких междоусобиц. Другое его проявление — нежелание этих уче­ных активно поддержать монархические устремления Юань Ши­кая, что привело не только к его политической изоляции, но и к идейной, обрекшей эти устремления на провал. Как показали все эти события, конституционно-модернизаторские идеи глубоко «заразили» ведущих идеологов страны и стали одной из причин фактического распада официальной охранительной идеологии.
Таким образом, слабость охранительной идеологии была харак­терной чертой идеологической ситуации в стране в послесиньхай-ские годы. Вместе с тем эти адепты уходящей имперской идеологии еще воздействовали на духовную жизнь страны в новых историчес­ких условиях, являясь носителями наиболее традиционалистских взглядов и занимая все еще ведущее место в системе школьного образования, в бюрократическом аппарате. Но в идейных битвах они и их реставраторские идеи уже существенной роли не играли. Главное место безраздельно принадлежало идеологам обновления.
Эти идеи начали складываться в основном в предшествующие два-три десятилетия и явились результатом действия новых для

390

страны факторов духовного развития. Если до «открытия» страны китайская духовная жизнь базировалась на внутренних социаль­ных отношениях и в русле национальной традиционной мысли, то теперь ситуация в корне меняется: идеологическая жизнь Ки­тая все больше делается составной частью мировых идеологичес­ких структур, она развивается как своеобразный синтез совре­менных идеологических концепций, привнесенных извне, и тра­диционной национальной мысли, переживающей мучительную ломку в условиях ускорившегося политического и социального развития страны. Причем включенность «идейной» жизни страны (во всяком случае на ее «верхнем этаже») в глобальные процес­сы идейного развития была значительно более глубокой, чем, скажем, включенность китайской экономики в мирохозяйствен­ную жизнь. А это вело к тому, что «идейная» жизнь Китая зачастую уже обгоняла собственное «социальное время».
Идейно-политический спектр активных деятелей духовной жиз­ни страны послесиньхайского периода был широким, но недос­таточно кристаллизованным, что и отражало своеобразие пере­живаемого страной момента. Все мыслящие люди Китая пони­мали, что страна находится на перепутье, что перед нею стоит проблема выбора путей создания новой государственности и глу­бокого обновления всей национальной жизни.
Эта новая обстановка своеобразно отразилась на идеологах прежнего лагеря реформаторов (Лян Цичао, Кан Ювэй, Янь Фу и др.). Они старались переосмыслить свои старые идейно-теоре­тические позиции в свете опыта китайской революции, осознать в теоретических понятиях суть происходящего кризиса, найти вы­ход из него в соответствии со своими общественными идеалами. Причем это переосмысление было болезненным и сложным, за­ставляя их подчас менять исходные идейные рубежи. Необходи­мость перемен диктовалась прежде всего изменением места этих идеологов в общественной жизни Китая — из критиков сущест­вовавшего строя они все больше превращались в критически мыслящих апологетов, боявшихся новых социально-политических потрясений.
«Властитель дум» передовой общественности предреволюци­онных лет — Лян Цичао — и в эти годы остается наиболее видной фигурой идейной жизни. Вернувшись в октябре 1912 г. после длительной вынужденной эмиграции на родину, он сразу же активно включается в идейно-политическую борьбу. Причем лейтмотивом его выступлений становится призыв к объединению всех китайских патриотов в их борьбе за предотвращение поли­тического распада страны как главного предварительного условия последующего глубокого обновления Китая. Так, он стремится

391

изжить прежнее, по его мнению, исторически уже преодоленное различие между реформаторами и революционерами. Он идет даже на то, чтобы всячески затушевать прежние глубокие различия этих двух направлений. «В действительности, — писал он, — раз­личия между двумя партиями только в средствах, по существу же они друг другу помогали… Честно говоря, только благодаря сов­местным более чем десятилетним усилиям радикального и уме­ренного течений удалось создать теперешний государственный политический строй. Они равны в своих заслугах и просчетах». Отвлекаясь от некоторого искажения недавних исторических ре­альностей, в подобных высказываниях Лян Цичао нельзя не уви­деть ясно осознанного стремления к объединению всего «учено­го сословия», которое бы стало основной политической силой новой государственности.
Поэтому вполне естественно, что Лян Цичао увидел в Юань Шикае политического деятеля, способного объединить все «уче­ное сословие» и объединить страну. Отсюда и его поддержка цент-рализаторских замыслов Юань Шикая. Вместе с тем Лян Цичао обращается к Юань Шикаю с призывом правильно оценить свои политические возможности и опереться в борьбе за укрепление новой государственности на образованную, передовую обще­ственность, создать сильную просвещенную политическую партию, способную стать подлинной опорой новой власти. В письме к Юань Шикаю Лян Цичао советовал: «Только с привле­чением всех политических мыслителей из числа старых консти­туционалистов и старых революционеров можно будет создать на­стоящую, крепкую общую партию». И далее, предостерегая от опоры лишь на военную силу, от недооценки политической роли «мыслителей», он пишет: «В противном случае они могут, не­смотря на отсутствие у них крепких кулаков и дубин, опрокинуть кресла правителей».
Поддержав централизаторские замыслы Юань Шикая, Лян Цичао не поддержал его монархических устремлений. И эта по­литическая и идейная позиция достаточно последовательна. Она исходит как из принципиального неприятия революции как ме­тода общественного преобразования, так и из убеждения, что после Синьхайской революции Китай нуждался прежде всего в стабилизации, в укреплении уже существовавшей власти.
Вместе с тем в эти годы Лян Цичао продолжал развивать свою концепцию неприятия революционных методов обновления об­щества, в основном еще сложившуюся в предреволюционные годы. Материал самой Синьхайской революции и последующих доста­точно драматических для судеб людей политических событий да­вал обильную пищу для размышлений. Весь этот материал ос-

392

мыелен Лян Цичао однозначно, как указывающий на разруши­тельный характер всякой революции, не ведущей ни к каким позитивным преобразованиям жизни общества. «Как семена тык­вы могут порождать только тыкву, семена бобов — только бобы, так и революция может породить только новую революцию, но никак не политическое преобразование… В мире еще не было слу­чая, когда какая-нибудь страна улучшила свое политическое по­ложение вследствие революции». Эти убеждения Лян Цичао про­нес через всю свою жизнь.
Подчеркивая последовательную антиреволюционность миро­воззрения Лян Цичао, нельзя вместе с тем не видеть в нем неко-тор^1х сдвигов в постановке проблем обновления Китая. Если в предреволюционный период Лян Цичао, оставаясь реформато­ром, сторонником конституционно-монархической системы, ак­цент в своей пропаганде делал на необходимости глубоких пре­образований и фактически выступал одним из наиболее серьез­ных критиков существующего строя, то теперь акцент смещается — приоритет отдается идее укрепления центральной власти и ста­билизации политического положения. В этом смещении — отра­жение изменения объективного социально-политического поло­жения Лян Цичао и всех консервативных националистов, выра­зившееся на идеологическом уровне в осознании социальной ответственности за спасение единства Китая и господствующего положения в нем своей социальной среды.
Только с учетом этого смещения можно правильно понять и изменение отношения Лян Цичао к конфуцианству в послесинь-хайские годы. Прежде он был одним из самых активных и глубо­ких критиков конфуцианства, видя в нем главное препятствие на пути модернизации страны. Теперь же его позиция меняется. Он начинает выступать защитником и пропагандистом конфуци­анства как мощной идеологической скрепы китайского общества. В обстановке начавшегося распада страны он обращается к кон­фуцианской традиции, сыгравшей, по его мнению, решающую роль в становлении китайской нации. «Конфуций представляет китайскую цивилизацию… Не б^зло бы Конфуция… не б^зло бы китайцев как самостоятельной нации», — пишет он теперь. «Наша страна сумела сохранить целостность и поддержать свое суще­ствование в течение двух тысяч лет. Мы обязаны этим тому, что конфуцианское учение служило невидимым стержнем общества. Необходимо поэтому использовать конфуцианство как ядро об­щественного воспитания в будущем».
По-прежнему оставаясь националистом и по-прежнему видя в упадке «национального духа» причину слабости Китая, Лян Цичао начинает все больше связ^1вать сплочение китайской национальной

393

общности с конфуцианством, его национализм приобретает вслед­ствие этого черты китаецентризма, теряя свое критическое нача­ло и делаясь сугубо консервативным, охранительным.
Еще более консервативную идейно-политическую позицию занимает в эти годы Кан Ювэй — выдающийся мыслитель Ки­тая, учитель Лян Цичао. Поскольку революция «есть только про­дукт эмоций, но не разума», поскольку она ведет к разрушению общества и государства, «революция есть самоубийство», — так писал Кан Ювэй после Синьхайской революции. В разгуле мили­таризма, национальном унижении, ухудшении жизни народа он видел естественное (порождение революции, отказ от традици­онных форм социально-политической организации общества.
Опираясь на весьма критический анализ послесиньхайской политической действительности, Кан Ювэй развернул активную пропагандистскую деятельность, направленную на дискредита­цию самой идеи демократического переустройства Китая. Он ут­верждал, что ни в одной стране мира демократия и такие ее ат­рибуты, как, скажем, всеобщее избирательное право, не ведут к миру и процветанию. «Тем более, — делал он вывод, — демокра­тия непригодна для Китая, где никогда не существовало демо­кратической республики, где ученые никогда не выдвигали рес­публиканских идей, где народ не имеет демократических тради­ций, не понимал и не понимает, что такое демократия». Нельзя не заметить некоторой убедительности в трактовке Кан Ювэем китайских политических традиций или в критическом анализе политической действительности, однако вся эта аргументация ис­пользуется не для того, чтобы призывать к созданию и развитию демократических институтов и традиций, а для призыва вернуть­ся к монархической форме правления в каком-либо его консти­туционном варианте. Учитель здесь выступает последовательнее своего ученика, справедливо видя в республиканской форме прав­ления прежде всего полный подрыв политической сплоченности правящей части господствующего класса и, следовательно, по­терю им своей политической власти в общекитайском масштабе.
Эта же логика социального конформизма подталкивала Кан Ювэя — крупнейшего реформатора конфуцианства — к подчер­киванию традиционной социальной роли конфуцианства. «Когда в последние годы в Китае поощряется слепое подражание запад­ной политике, обычаям, религии, идеологии, когда отказыва­ются от тысячелетиями устанавливавшейся китайской националь­ной культуры и национального духа — это беспредельное безу­мие, глупейшие поступки, которые лишь приведут к гибели нации и государства». Справедливая критика «слепого подражания» слу­жит здесь лишь дополнительным обоснованием необходимости

394

идеологического единообразия страны как фактора сплочения не только политической элиты, но и всей нации. Отсюда и его пред­ложения, выдвинутые в 1916 г., о восстановлении конфуциан­ства как общегосударственного культа. Мыслитель, так долго ра­товавший за обновление страны и фактически так много сделав­ший для подрьша монопольных позиций официальной имперской идеологии, ищет теперь прежде всего пути сплочения распадаю­щегося господствующего класса. Ищет, но не находит.
Поворот к защите и возвеличиванию традиционных духовных ценностей характерен и для других мыслителей — Ван Говэя, Ян Ду, Сунь Юйцзюаня, Ху Ина, Лю Шипэя, Ли Сехэ, которые до революции в своих «поисках истины» обращались к западной куль­туре. Характерен пример эволюции Янь Фу — одного из первых китайцев, получивших систематическое образование в Европе. Своими переводами трудов европейских ученых он больше дру­гих сделал для пропаганды в Китае европейских научно-техни­ческих достижений, да и самого «западного» образа жизни. Пос­ле революции Янь Фу все больше выступает с критикой запад­ной действительности и пропагандистом конфуцианских традиций. Для него, как и для большинства образованных китайцев, ужасы мировой войны стали одной из причин разочарования в духов­ных и материальных ценностях Европы, а обострение полити­ческого кризиса в Китае, вызванного, как полагали многие из них, отказом от национальных традиций, — другой. «Современ­ный кризис в Китае, — писал Янь Фу, — есть результат падения нравов людей, а священное учение наших предков, имеющее тысячелетнюю давность, — это влага, оживляющая корень буду­щей жизни».
Таким образом, в послесиньхайские годы уже более или ме­нее оформляется консервативное идейное течение, представите­ли которого являлись, если использовать известное выражение К. Маркса, «идеологической составной частью господствующего класса». Это течение б^хло во многом наследником имперской идеологии цинского Китая, что и проявлялось прежде всего в приверженности традиционным духовным ценностям, в том числе и идеям авторитарного правления. Но во многом они (ведущая их часть во всяком случае) исповедовали уже и новые идеи, связан­ные со стремлением обновить Китай, с признанием неизбежно­сти социально-экономических и идейно-политических перемен. Общность идейных позиций представителей этого консерватив­ного национализма не переросла в формирование сплоченного идейно-политического течения, способного стать решающей си­лой в идейно-политических битвах, что было закономерным от­ражением углублявшейся дезинтеграции господствующего класса.

395

Именно поэтому это консервативное течение находилось как бы в идеологической обороне. Знамением времени б^зло возник­новение, быстрое развитие и активное наступление нового идей­ного течения — так называемого движения за новую культуру, развернувшегося в Пекине и Шанхае в год^т мировой войны. Под лозунгом «Наука и демократия!» это движение объединило наи­более передовую, молодую и образованную часть китайской ин­теллигенции. Участники этого движения представляли действи­тельно новое поколение образованной элиты китайского обще­ства, связанное уже не с системой традиционных экзаменов и службой в бюрократическом аппарате, а с современным образо­ванием (за рубежом и в Китае) и с обслуживанием сферы обра­зования, культуры, буржуазного хозяйства, республиканских уч­реждений. Это б^зло не только новое поколение образованного сословия, но и новая интеллигенция, представлявшая иную со­циальную среду — новые средние слои. Это были патриоты, ост­ро и болезненно переживавшие упадок своей родины, ее бед­ность и отсталость, разнузданность милитаристских режимов, однако видевшие выход из создавшегося положения не в возвра­щении к традиционным ценностям, а в смелом движении впе­ред, в осовременивании своей родины, в модернизации всех сто­рон жизни Китая. Их патриотизм и национализм включали не только принятие свершившихся политических изменений, но и стремление резко ускорить движение Китая вперед, в будущее, на которое они смотрели оптимистически, что во многом опре­делялось признанием и принятием достижений наиболее разви-т^1х зарубежн^1х стран (Европы, США, Японии) как образца раз­вития, следуя которому Китай сможет быстро преодолеть свою отсталость, бедность, раздробленность.
Идейным центром «Движения за новую культуру» стал жур­нал «Синь циннянь» («Новая молодежь»), начавший выходить в 1915 г. под редакцией профессора, а позже (с 1917 г.) декана фа­культета гуманитарных наук Пекинского университета Чэнь Дусю. Многие преподаватели и студенты Пекинского универси­тета, включая и его ректора (с 1916 г.) Цай Юаньпэя, были ак­тивными участниками движения. Видную роль в организации и развитии движения сыграли также Ли Дачжао, У Юй, Юнь Дай-ин, Лу Синь, Цянь Саньтун, Лю Баньнун, Чжу Цзиннун, Гао Ихань, Ху Ши, Фу Синянь.
Название журнала — «Новая молодежь» — было символично, отражая надежды лидеров движения на новое поколение китайс­кой интеллигенции и ту действительно большую роль, которую учащаяся молодежь в нем играла. «Новая, патриотически настро­енная, преданная государству и обществу молодежь, — писал в

396

первом номере журнала Чэнь Дусю, — в противоположность ти­пичным для старого общества "хилым и бледным книжникам" должна обладать здоровым духом, стремиться не к обогащению и не к карьере, а к тому, чтобы приносить пользу обществу. Она должна совершенствоваться, развивать свою индивидуальность, бороться за национальную честь и национальное могущество».
«Движение за новую культуру» видело своего основного идей­ного врага в конфуцианстве, рассматривая его как главный идей­ный оплот монархистов и реакционеров. Направляя свою ожес­точенную критику против традиционных идеологических догма­тов, оно вместе с тем целилось в старые политические институты, в сторонников реставрации старых порядков. «Если мы будем стро­ить государство и общество на базе конфуцианских принципов, — писал Чэнь Дусю, — это означает, что не нужно ни республи­канской конституции, ни реформы, ни новой политики, ни но­вого образования, напрасно тогда была пролита кровь за рево­люцию, за парламент и законы. Это означает возвращение к ста­рому режиму». Только что вернувшийся после учебы в Японии Ли Дачжао страстно полемизировал с Кан Ювэем, предложив­шим восстановить государственный культ Конфуция: «Конфу­ций — апологет монархического деспотизма. Конституция — га­рантия свободы современных наций. Как деспотизм исключает свободу, так и Конфуций не оставляет места для конституции. Если Конфуция, апологета деспотизма, втиснуть в современную конституцию, гарантию свободы, то она даст ростки деспотиз­ма, а не свободы». Столь же резко на страницах «Синь циннянь» ставил эту проблему сычуаньский профессор У Юй: «…Без иско­ренения конфуцианских культов немыслимы политические пре­образования и установление республиканского строя».
Вместе с тем в конфуцианстве новая молодежь видела и пре­пятствие для развития образования и науки в Китае, для освое­ния культурных достижений зарубежных стран, без чего, как они полагали, Китай никогда не сможет вырваться из экономичес­кой, политической и культурной отсталости. «Для развития со­временной науки в Китае, для поднятия культуры страны до уров­ня мировой цивилизации, — писал У Юй, — необходимо преж­де всего разгромить реакционную конфуцианскую идеологию». На страницах «Синь циннянь» в статье «О вере» студент Юнь Дайин обрушивался на религию во всех ее формах и на ее апологетов, ибо, как он писал, «тот, кто стремится сохранить слепую веру, препятствует прогрессу и просвещению народа, наносит вред обществу».
Отвергая конфуцианство, участники «Движения за новую куль­туру» отвергали и все традиционные политические порядки. Они

397

выступали горячими защитниками всех завоеваний Синьхайской революции, рассматривая создание республики лишь как начало подлинной демократизации страны. Идеалы подлинной демок­ратии они видели воплощенными на Западе. Особенно их при­влекал образец Французской республики с ее лозунгами свобо­ды, равенства и братства. Пропагандируя эти образцы, авторы «Синь циннянь», стремясь понять причины живучести деспоти­ческих порядков в Китае, объясняли их не только господством конфуцианской идеологии. Так, Чэнь Дусю писал, что демокра­тическое правление «становится невозможным в условиях патри­архального общества со всеми свойственными ему консерватив­ными чертами, нарушающими принципы юридического равен­ства и экономические принципы свободного производства». Поэтому он требовал «окончательно уничтожить традиционный бюрократический и автократический режим, тысячелетиями су­ществующий в Китае, и заменить его свободным, независимым народным правлением». Здесь уже явственно звучит требование сломать всю старую социально-политическую структуру, разгро­мить бюрократически организованный господствующий класс. В той же статье Чэнь Дусю проблема подлинной демократии по­ставлена как проблема активной политической роли народных масс: «Единственное и основное условие действительно демок­ратического конституционного правления состоит в том, чтобы подавляющее большинство народа политически осознало свое положение активного хозяина страны. Народ должен создать свое правительство, выработать свои законы и выполнять их, уяснить собственные права и пользоваться ими». Этот новый обществен­ный строй «может развиваться лишь как результат самосознания и самодеятельности большинства народа. В противном случае та­кой строй будет фиктивным или формальным украшением». При всей расплывчатости понятия «народ» здесь представляет инте­рес настойчивое требование «самодеятельности народа», столь необычное и новое для общественно-политической мысли Китая.
В подобном направлении развивается и мысль Ли Дачжао. «Са­мосознание народа, — писал он, — выражается в борьбе за соз­дание такого общества, которое стоило бы любить. Будет ли го­сударство хорошим или плохим, зависит от людей, от народа, они сами должны создать хорошее, достойное любви государ­ство, китайский народ должен сам решить свою судьбу, и он в состоянии сделать это». Социальный оптимизм Ли Дачжао про­является еще ярче в его статье, посвященной победе Февральс­кой революции в России. Высоко оценивая эту победу и ее влияние на развитие событий в Китае, он писал: «И если ради республи­ки понадобится еще одна революция, народ, не задумываясь,

398

пойдет на любые жертвы, отдаст за нее жизнь». Страстной защи­той самой идеи революционного преобразования общества про­никнута статья профессора Гао Иханя. Полемизируя с антирево­люционными выступлениями Лян Цичао, он писал, что «не было такой революции (если иметь в виду действительно революции, а не путчи), которая не способствовала бы улучшению положе­ния страны».
Выступая за всестороннее обновление китайского общества, участники «Движения за новую культуру» во многом видели смысл и пафос своей борьбы в освобождении личности. В этом требова­нии заключался момент наиболее радикального разрыва участ­ников движения с китайской традицией. Здесь же и наиболее «за­падническая» часть их мировоззрения. Через свободное развитие личности, через создание «нового человека», «новой молодежи» они надеялись построить и новое общество, обновить и возро­дить Китай. И именно на Западе видели они образец общества и государства, деятельность которых, если говорить словами Чэнь Дусю, направлена на «защиту личной свободы, прав и счастья человека». При неизбежной некоторой идеализации Запада бе­зусловной заслугой участников движения было четкое понима­ние связи освобождения личности и обновления общества. Так, обращаясь к китайской молодежи со страниц журнала «Синь цин-нянь», Чэнь Дусю призывал ее «воспитывать в себе прилежание, бережливость, честность, чистую совесть, правдивость и верность. Эти качества способствуют как развитию личности, так и разви­тию всего общества». Боль за униженность рядового китайца зву­чала во многих выступлениях журнала. Профессор Ху Ши, осо­бенно активно выступавший по этим вопросам, писал, что «борьба за свободу и честь личности есть борьба за свободу и честь отече­ства; государство свободы и равенства не создается ничтожной чернью». Писатель Лу Синь, так много делавший для утвержде­ния человеческого достоинства личности своими художествен­ными произведениями, выступал с тех же позиций и как публи­цист, считавший невозможным общественный прогресс без под­линного освобождения человека. Профессор Цай Юаньпэй и другие авторы журнала настойчиво ставили проблемы развития свободы и достоинства личности, стремясь привлечь к ним вни­мание китайской общественности и особенно молодежи.
Составной и важной частью «Движения за новую культуру» являлась так называемая литературная революция, ставившая сво­ей задачей преобразование литературного языка и обновление литературы. Журнал «Синь циннянь» и такие его авторы, как Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Лу Синь, Цянь Сюаньтун, Ху Ши, Лю Бань-нун и другие выступали застрельщиками этих преобразований. Им

399

было свойственно понимание огромного общественного значе­ния замены старого языка классической литературы и офици­альной переписки (вэньянь), оторванного от устной речи, нов^тм литературным языком, склад^хвавшимся на основе общенарод­ного разговорного языка (байхуа). Сделать язык книги, газеты, журнала, документа понятным простому человеку значило не только расширить доступность подлинной грамотности для на­родных масс, но и превратить печать и литературу в мощное сред­ство массового идейного воздействия. Эти усилия передовой ин­теллигенции встретили горячий отклик, получили действительно широкую поддержку, отражавшую рост национального самосоз­нания. Об этом свидетельствовало прежде всего широкое распро­странение байхуа в издании газет, журналов, а затем и книг. К 1918 г. в «Синь циннянь» все статьи печатались на байхуа. «Я на­чал писать рассказы в 1918 г., — вспоминал Лу Синь, — когда журнал "Синь циннянь" приз^твал к литературной революции. Это движение, конечно, теперь отошло в историю литературы, но тогда оно, несомненно, было революционным движением».
«Движение за новую культуру» охватило значительные слои китайской интеллигенции, особенно молодой, поставило перед образованной частью общества острые проблемы обновления стра­ны, нанесло удар по традиционной идеологии и тем самым от­крыло возможности для демократизации сознания передовой ча­сти китайской нации. В определенном смысле его можно рассмат­ривать как завершение китайского просветительского движения, как важный этап становления буржуазно-демократического со­знания. Буржуазного, прежде всего, в том см^тсле, что оно б^зло тесно связано с капиталистической эволюцией страны, с ее бур­жуазным прогрессом, хотя отнести к апологетам капитализма активных участников и идеологов этого движения вряд ли воз­можно. Проблемы именно экономического развития и его соци­альной направленности (капитализм или некапитализм) участ­ники движения не ставили — по сути дела они перед ними и не стояли: выбор б^]л уже сделан — идти по пути Европа:, Японии, США. Б^]л сделан выбор между средневековыми китайскими по­рядками и европейским прогрессом. В этом выборе в пользу евро­пейского прогресса и проявился коренной разрыв передовой ин­теллигенции с традиционным мышлением, по этому вопросу они вели острую полемику с консерваторами, с «реакционными ки­тайскими романтиками», если использовать выражение Ю.М. Га-рушянца. Экономическая программа в таком контексте как бы подразумевалась сама собой, как следствие принятия самой идеи «прогресса».

400

Национально-освободительные мотивы в «Движении за но­вую культуру» звучали слабо, ибо его участники не воспринима­ли так остро, как консерваторы, распад прежде великой импе­рии, не чувствовали себя жизненно связанными с распадавшей­ся государственностью, а противоречия с империалистическими державами, полуколониальное положение страны не были еще осознаны в полной мере. Однако именно защита прав личности, борьба под лозунгом «Наука и демократия!», реальн^те достиже­ния литературной революции и т.п. привели к развитию того ог­ромного потенциала подлинного патриотизма, который так силь­но «сработал» на следующем историческом этапе.
Разрыв с традиционной идеологией и традиционн^тми соци­ально-политическими институтами был детерминирующим мо­ментом в формировании самого «Движения за новую культуру» как идейно-политического движения, был главной идейной свя­зью его участников. Однако в более широком контексте мировоз­зренческие и политические позиции его участников существен­но отличались друг от друга. Единые в своей борьбе против сред­невековья, они в стремлении построить новый Китай чем дальше, тем больше расходились в понимании целей и средств этого про­цесса. Идейно-политические различия между активистами дви­жения, выявившиеся в годы мировой войны, перерастают в даль­нейшем в противостоящие идейно-политические платформы. Однако в рассматриваемые годы «Движение за новую культуру» представляется по сути дела своеобразным единым фронтом бор­цов против средневекового прошлого.
Подчеркивая идейный разрыв участников движения с тради­ционным идейным наследием, этот разрыв не следует абсолюти­зировать. Молодая прогрессивная интеллигенция ясно деклари­ровала свою приверженность «западничеству», однако во многом она еще оставалась под влиянием традиционных представлений. И не могла не оставаться, так как объективн^те условия самого Китая еще не создали достаточной почвы для такого полного раз­рыва. Во многом традиционной была сама основная идея этого обновленческого движения — «за новую культуру», где понятие «культура» выступает в широком китайском традиционном ис­толковании как основной регулятор жизни и развития общества. Через обновление «культуры» к обновлению общества, через раз­витие «правильной идеологии» у китайской молодежи — к со­зданию «правильного» общественного устройства. Даже в самой критике конфуцианства проглядывали иногда традиционные чер­ты. Так, У Юй в борьбе с конфуцианской идеологией пользовался оружием даосизма. Ли Дачжао сохранял представление о существен­ных преимуществах китайской цивилизации перед европейской в

401

сфере духовной жизни, считал, что классические конфуцианс­кие труды могут служить развитию прогрессивных социальных взглядов, полагал, что конфуцианство, с которым теперь прихо­дится бороться — это уже фальсифицированное, а не подлинное учение великого мыслителя. На представлениях Чэнь Дусю о вос­питании молодежи легко заметить влияние конфуцианской кон­цепции «благородного мужа» и т.п. В дальнейшей идейно-поли­тической эволюции участников движения эта традиционная «по­доснова» их взглядов сыграет существенную роль.
Особое место в духовной жизни в послесиньхайские годы за­нимает эволюция общественно-политических взглядов Сунь Ят-сена. Внешне этот период его жизни выглядит бедным. В предше­ствующие три десятилетия, несмотря на тяжелые поражения, он непреклонно шел к своей основной цели — свержению цинской династии и векового деспотизма. Победа Синьхайской револю­ции возвела его на вершину политического успеха. Поражения в борьбе с Юань Шикаем и другие политические неудачи застав­ляют его временно уйти с авансцены политической жизни. Вмес­те с тем эти поражения выявили и слабость суньятсеновской про­граммы возрождения Китая, которая не смогла стать знаменем массового политического движения. Начинается длительная по­лоса идейно-политического кризиса Сунь Ятсена, из которого он выходит только после мировой войны, но выходит обновлен­ный как политик и мыслитель, сумевший вновь стать подлин­ным вождем национально-освободительного движения. На эти кризисные годы приходится и решающий этап формирования мировоззрения Сунь Ятсена, закладывания основ той програм­мы социально-экономических и политических преобразований, которая в течение последующих трех десятилетий станет во мно­гом определять облик национально-освободительного движения в Китае.
Внутренний кризис Сунь Ятсена, с одной стороны, был выз­ван, естественно, неудовлетворенностью результатами Синьхай-ской революции. Вождь революции, провозгласивший, что «цель нашей революции — добиться счастья для Китая», болезненно воспринял (и по-иному не мог воспринять) политическую ре­альность послесиньхайских лет. Кризис, таким образом, был выз­ван переоценкой возможностей Синьхайской революции, вооб­ще переоценкой возможностей революционного политического переворота в деле переустройства жизни общества. С другой сто­роны, Сунь Ятсен тяжело переживал политический и идейный отход от него наиболее видных соратников по общей борьбе в предреволюционные годы (Хуан Син, Чжан Бинлинь, Сун Цзя-ожэнь и др.). «Вопреки ожиданиям уже при первом успехе рево-

402

люции среди членов нашей партии обнаружились разногласия, — с горечью писал Сунь Ятсен. — Многие пришли к выводу, что мои идеалы слишком высоки, что они не отвечают китайской действительности… И когда порыв революционной бури стих, сомнение зародилось даже у ближайших единомышленников».
В своеобразной ситуации послесиньхайских лет Сунь Ятсен как идеолог оказался без привычной уже многочисленной армии идей­ных последователей. Суньятсенизм как идейно-политическое те­чение в эти годы не представлял собой заметного явления на поверхности общественной жизни, переживая стадию внутрен­ней трансформации, разработки новых идей и новых подходов к решению коренных проблем развития страны. Идейные поиски и значительные теоретические сдвиги нашли свое отражение в ра­ботах Сунь Ятсена того времени.
Сразу же после Синьхайской революции он выступает с сери­ей статей, в которых делится своими поисками и раздумьями по поводу реализации своего третьего принципа — принципа на­родного благоденствия, исходя из того предположения, что ре­волюция уже реализовала два первых — национализм и народов­ластие. В этой связи он уделяет много внимания идеям социализма, причем подчеркивает, что ему особенно близки идеи «государ­ственного социализма».
Однако горькие политические реальности последующих лет заставляют его по сути дела признать нерешенность своих основ­ных социально-политических целей и по-новому формулировать эти цели и пути их достижения. В эти годы Сунь Ятсен создает свой наиболее фундаментальный теоретический труд — «Про­грамма строительства страны», состоящий из трех книг — «Ду­ховное строительство (Учение Сунь Вэня)» (1918), «Материаль­ное строительство (Промышленный план)» (1919), «Социальное строительство (Первые шаги народовластия)» (1917).
Развитие социально-экономической и политической программ Сунь Ятсена тесно связано с решением им некоторых мировоз­зренческих вопросов, во многом определивших его выбор целей и средств. В эти годы он утверждается в неприятии представлений о классовой борьбе как движущей силе истории. Он рассматрива­ет эту концепцию как перенесение законов биологии на обще­ство. В «Духовном строительстве» он подчеркивал: «Эволюция че­ловечества принципиально отличается от эволюции видов. В то время как основным принципом эволюции видов является борь­ба за существование, основным принципом эволюции человече­ства является взаимопомощь. Общество и государство — это внеш­ние формы выражения взаимопомощи, а добродетель, гуман­ность, справедливость и долг — ее неотъемлемые атрибуты. Когда

403

человечество следует этим принципам — оно процветает; когда оно пренебрегает ими — оно гибнет. По этим принципам челове­чество живет уже сотни тысяч лет». Общественная структура Ки­тая представлялась Сунь Ятсену пока еще аморфной, не затрону­той глубоким классовым антагонизмом, что, как он полагал, облегчало социальное переустройство страны.
Во многом исходя из этого, формируется и суньятсеновское понимание роли и значения революционных методов преобразо­вания общества. Еще накануне революции он утверждал, что «к революции следует прибегать лишь в самых крайних случаях, что­бы не причинять понапрасну страдания народу». Однако теперь его представление о революции расширяется, оно не сводится только лишь к разрушению старого, а включает и строительство нового, конструктивную работу. Утверждая, что «в революции самое трудное — ломка, а самое легкое — строительство», в 1917 г. он уже писал, что «революционная ломка закончилась».
Суньятсеновские представления о революционном строитель­стве отражали существенные моменты его мировоззрения. Он писал: «Что же такое революционное строительство? Это — строи­тельство необычное, строительство форсированное. Оно отлично от обычного строительства, которое ведется с учетом естествен­ного хода развития общества, с учетом требований общей ситуа­ции и выгоды. Другое дело — революция. Она несет с собой чрез­вычайную ломку, сокрушая династии и низвергая самодержавие. Но если революционная ломка имеет чрезвычайный характер, такой же характер должно иметь и революционное строитель­ство». Тезис о характере революционного строительства как «нео­бычном», «форсированном», «чрезвычайном» в дальнейшем раз­вивался в его идеях о путях и методах преодоления отсталости Китая. Сунь Ятсен предлагал воспринять все достижения передо­вых западных стран, являвшиеся результатом «естественного» (тяньянь) развития, но не повторять это естественное развитие, которое не позволило бы Китаю быстро войти в число наиболее передовых и мощных держав, а прервать это естественное разви­тие, пойти по пути ускоренного, «искусственного», «рукотвор­ного» прогресса (жэньлиды цзиньбу).
Оценка концепции «ускоренного прогресса» не может быть однозначной. В ней причудливо сочетается обоснованная убеж­денность в творческих способностях народа, разбуженного рево­люцией, с почти мистической верой в «особые» качества китай­ской нации, которые позволяют ей не считаться с законами ис­тории. «Китайская нация — самая большая и самая одаренная» — этими словами начинается работа Сунь Ятсена «Социальное строи­тельство». В «Промышленном плане» он утверждал, что принятие

404

этого плана приведет, в частности, к тому, что «миллион миль дорог будет построен в самое короткое время, словно по манове­нию волшебной палочки». Он неоднократно отмечал возможность догнать и перегнать наиболее развитые страны путем скачкооб­разного развития. Отдавая дань традиционному китаецентризму, Сунь Ятсен вставал, таким образом, на зыбкую почву шовинис­тических представлений об «особых» возможностях китайской нации. Все это наложило субъективистско-националистический и утопический отпечаток на многие стороны его программы.
Политическая реальность послесиньхайского периода, все большая очевидность полуколониального положения Китая ока­зали существенное воздействие на формулирование Сунь Ятсе-ном его политической программы. Именно в эти годы он все чет­че осознает униженное и зависимое положение своей страны и задачи борьбы за восстановление национального суверенитета. Накануне войны он писал главе японского кабинета, что «Китай будет бороться за освобождение от оков, которыми опутали его иностранные державы, и за пересмотр неравноправных догово­ров». В то время он еще предполагал, что Китай сможет вести эту борьбу при поддержке Японии. Однако последующие события и особенно наглое «21 требование» Японии заставили Сунь Ятсена понять, что японский империализм является злейшим врагом китайского народа. В апреле 1917 г. в связи с вопросом об объяв­лении Китаем войны Германии он написал брошюру «Вопрос жизни и смерти Китая», в которой дал оценку этой войне как грабительской, идущей между империалистическими странами за передел мира. Вместе с тем брошюра содержала анализ и суро­вую критику колониальной политики Англии и Франции, по­зволявшую сделать вывод, что ее автор все глубже осознает мес­то Китая в колониальной системе империализма и важность раз­рыва этих колониальных пут. Об этом говорят и заключительные слова его фундаментального труда, написанные сразу после вой­ны: «Китай, самая богатая и населенная страна в мире, станет объектом, за счет которого попытаются возместить убытки от войны… Пока Китай останется отданн^тм на милость милитарист­ских держав, ему будет грозить или раздел на части между не­сколькими державами, или поглощение одной из них».
Однако нельзя не отметить, что борьба с колониализмом мыс­лилась Сунь Ятсеном как борьба, ведущаяся прежде всего мир­ными средствами: «Китайский народ пробудился после многове­кового глубокого сна и понял, что мы должны воспрянуть и пой­ти по пути мирового прогресса. Сейчас мы уже вступили на этот путь. Должны ли мы организоваться и сплотиться для войны или
мира?.. Как основатель Китайской Республики, я хочу видеть

405

Китай организованным для мира. Поэтому я беру перо во имя мирного развития Китая и пишу эти планы — планы более эф­фективные, чем то оружие, за которое я брался, чтоб свергнуть маньчжурскую династию». Эта формулировка носит принципи­альный для мировоззрения Сунь Ятсена характер, подобный под­ход во многом в дальнейшем определил разработку им его поли­тической стратегии и тактики.
Политическая реальность Китая этих лет заставляет Сунь Ят-сена осознать невыполненность в ходе Синьхайской революции его лозунга народовластия, попытаться понять причины этого, наметить пути достижения подлинного народовластия. Анализ этих причин отражает важные стороны его политической концепции. Он писал о послесиньхайских событиях: «И вот китайский на­род, который сравнивают с морем ничем не связанных между собой песчинок, вдруг был возвышен до положения носителя верховной власти в республике. Не удивительно, что он оказался неподготовленным к этому… » Мысль о неподготовленности ки­тайского народа к демократическим формам государственной жизни высказывалась им неоднократно, и во многом эта мысль похожа на высказывания деятелей консервативного лагеря. Одна­ко подход Сунь Ятсена, совпадая с консервативным в констата­ции политических реальностей, отличается от него своим поли­тическим оптимизмом, призывом к углублению демократических преобразований, верой в демократические потенции китайского народа.
Сунь Ятсен призывает своих сторонников считаться с поли­тической реальностью — с отсутствием демократических тради­ций в Китае — и выдвигает задачу политического воспитания народа в демократическом духе в ходе революции. Так рождалась концепция политической опеки. «Вот почему, — делает он вывод из отсутствия демократических традиций и силы традиций дес­потизма, — при переходе от монархии к республике необходим период политической опеки, без которого мы неизбежно придем к хаосу». Кто же должен выступить в качестве опекуна, насажда­ющего демократические порядки среди китайского народа? Та­ким опекуном, по мысли Сунь Ятсена, должна быть созданная им революционная партия. «Хозяина нашей республики, — пи­сал Сунь Ятсен о китайском народе, — можно сравнить с ново­рожденным, а нашу революционную партию — с его матерью. Поскольку она его родила, ее долг — взрастить и воспитать его. Только так мы выполним свой революционный долг. Вот почему революционная программа и устанавливает специальный период политической опеки, чтобы взрастить и воспитать этого хозяина и вернуть ему власть, когда он станет совершеннолетним». Кон-

406

цепция политической опеки была существенным обновлением толкования принципа народовластия, означавшим попытку учесть послесиньхайские политические реальности, правильно понять место его революционной партии в новой политической системе, найти пути преодоления политической косности и апатии широ­ких народных масс. Вместе с тем эта концепция отражала своеоб­разие подхода Сунь Ятсена к исторической роли народных масс, которая, по его представлениям, является скорее объектом, чем субъектом революционного преобразования. На формирование этой противоречивой по своей сути и по своим политическим последствиям концепции оказали большое влияние традицион­ные конфуцианские представления о природном неравенстве людей, об особой политической роли образованной элиты.
В эти годы Сунь Ятсен основательно разрабатывает программу социально-экономической перестройки Китая и формулирует социально-экономические цели своей борьбы. Его программа скла­дывается из двух тесно связанных частей. С одной стороны, это детальный план развития производительных сил, выполнение которого поставило бы Китай в число наиболее развитых и могу­щественных держав с высоким уровнем жизни. С другой — это постановка задач изменения социальных и экономических усло­вий страны, которые бы и позволили добиться быстрого роста производительных сил, «добиться счастья для Китая».
Именно в «Промышленном плане» наиболее полно развиты суньятсеновские идеи о развитии производительных сил. Этот детальный план можно свести к трем основным направлениям: во-первых, быстрое развитие инфраструктуры и особенно же­лезных дорог и морских портов; во-вторых, быстрое развитие промышленности, прежде всего тяжелой и горнорудной, а так­же пищевой, легкой, автомобильной, полиграфической и жи­лищного строительства; в-третьих, быстрое развитие сельского хозяйства путем его механизации, улучшения агротехники, раз­вития ирригации на основе постепенного преобразования соци­альной структуры деревни. Причем план не только ставил общие технико-экономические задачи, но и давал детальную разработ­ку строительства современного производственного аппарата. В этих планах Сунь Ятсена полностью выявилось его стремление к мо­дернизации страны путем использования всех достижений миро­вой науки и техники, его стремление изжить традиционный ки­тайский изоляционизм и включить Китай в общечеловеческий поток прогрессивного развития.
Не менее основательно подошел Сунь Ятсен и к разработке программы глубоких социально-экономических преобразований

407

в Китае, без чего, как он справедливо полагал, нельзя вырвать страну из отсталости.
Исходный пункт программы этих преобразований — представ­ление о решающей роли государства во всей жизни общества. Прогрессивные социально-экономические преобразования мыс­лились Сунь Ятсеном как непрерывное возрастание социально-экономической роли китайского национального государства: от отсталой полуколониальной структуры к «смешанной» с взаимо­выгодным партнерством государственного и частного предпри­нимательства и затем переход к государственно-капиталистичес­кой системе без частного предпринимательства, к полной госу­дарственной централизации капиталов. Решить аграрную проб­лему он мыслил также через государственное регулирование. Введение государством единого налога, изымавшего дифференци­альную ренту («в духе Генри Джорджа» — В.И. Ленин), и отме­на всех остальных поборов должны были, по мысли Сунь Ятсена, подорвать традиционную систему эксплуатации крестьянства (ка­зенно-чиновничью, ростовщическую, арендную), способствовать реализации лозунга «Каждому пахарю свое поле». Вместе с тем Сунь Ятсен понимал, что уничтожение традиционной системы эксплуатации и изменение поземельных отношений сами по се­бе не решают проблемы отсталости и нищеты деревни и всей страны. Решение этих проблем он видел в развитии производи­тельных сил деревни (механизация, электрификация, ирригация и т.п.) при поддержке национального государства, быстро реа­лизующего программу индустриализации страны. Решение аграр­ного вопрора, таким образом, трактовалось как интегральная часть общей программы социально-экономической и технико-экономической перестройки Китая.
Огосударствление собственности выступает как основное сред­ство ускорения развития производительных сил страны и как средство преодоления социальных антагонизмов, как средство «добиться счастья для Китая». Социальную систему будущего сам Сунь Ятсен в своих планах называл «социализмом» или ча­ще — «государственным социализмом» и образец подобной сис­темы видел уже осуществленным в Германии. Все это свиде­тельствовало о неясности и противоречивости социального идеа­ла Сунь Ятсена в те годы, который может быть охарактеризован, если использовать выражение С.Л. Тихвинского, как «некий иде­альный государственный капитализм».
Осуществление гигантских планов индустриализации Китая Сунь Ятсен полагал возможным в исторически краткие сроки только при условии получения значительной технической и эко­номической помощи со стороны великих держав. Однако тепе-

408

решние планы Сунь Ятсена принципиально отличались от преж­них, когда он рассчитывал получить по сути дела благотвори­тельную помощь. Теперь расчет на иностранную помощь строит­ся на принципах взаимной выгоды, на стремлении заинтересо­вать иностранный капитал в развитии такого потенциально огромного рынка как Китай. Такой тип взаимовыгодных отноше­ний мог сложиться, конечно же, лишь при том условии, что Китай будет выступать как равноправный и сильный партнер.
В теоретическом труде Сунь Ятсена военных лет явно преобла­дала разработка сложных перспективных планов переустройства страны, а не выступления на политическую злобу дня. Однако это не означало, что он далек от политических проблем. Скорей всего он полагал, что пути решения политических задач теорети­чески ясны, хотя требуют огромных усилий для их практической реализации. Иное дело коренная социально-экономическая пе­рестройка общества, в область которой все больше и передвига­ется, как он полагал, центр тяжести освободительной борьбы китайского народа. Здесь, он считал, необходима огромная рабо­та не только по концептуальному осмыслению путей переуст­ройства Китая, но и по преобразованию идеологии своих после­дователей, которые будут претворять в жизнь эту программу. Вместе с тем Сунь Ятсен рассматривал свои планы социально-экономической перестройки китайского общества в неразрыв­ной связи с решением неотложных политических вопросов. «Проб­лема эта, — писал он об индустриализации, — будет успешно решена лишь при условии, если мы сохраним за собой право контроля над ее осуществлением, в противном случае она оста­нется нерешенной. Ключ к будущему Китая — к его существова­нию или гибели — и заключен как раз в таком промышленном развитии, при котором мы сохраним право контроля». В этом высказывании, полном патетики, — истолкование Сунь Ятсе-ном связи экономики и политики, понимание им того, что соз­дание подлинной национальной государственности, свободной от империалистического и милитаристского произвола, является предварительным условием социально-экономического обновле­ния страны. Постепенное осознание взаимосвязи задач националь­но-освободительных и социально-экономических, которые мож­но решить через создание и укрепление национального государ­ства, возглавляемого революционной партией, становлению которой он посвятил свою жизнь, являются характерной осо­бенностью складывавшейся программы Сунь Ятсена.
Усиление национально-освободительных мотивов, поиски но­вых путей демократизации китайского общества, детальная раз­работка программе! социально-экономических преобразований, —

409

вот основные тенденции развития «трех народных принципов» Сунь Ятсена в годы мировой войны. В этой эволюции его идей легко прослеживается стремление максимально использовать все достижения развитых западных стран. Вместе с тем и на но­вом этапе в суньятсенизме сохраняется стремление, сложившее­ся еще в начале века, направить развитие Китая иным, по срав­нению с Европой и Америкой, путем, найти «свое», «китай­ское» решение наиболее быстрой и наименее болезненной мо­дернизации китайского общества.
В острой идейно-теоретической борьбе этих лет Сунь Ятсен активно не участвовал — это был для него своеобразный подго­товительный период перед выходом на арену острой борьбы в послевоенные годы. Вместе с тем его концептуальный подход к проблемам развития Китая не умещался в рамках идейно-тео­ретической борьбы между почвенниками, «реакционными ро­мантиками», с одной стороны, и буржуазно-демократическим, за­падническим движением — с другой. Это объяснялось как про­исхождением его теоретических построений, так и социальной нацеленностью его программы.
Эволюция взглядов Сунь Ятсена являла собой непрерывный и плодотворный синтез традиционных и новых, «западных» идей и теорий. Он осознанно стремился к такому синтезу, к ос­мыслению достижений капиталистического мира на базе неко­торых традиционных идейных комплексов. В его работах рас­сматриваемого периода больше всего проявляется стремление со­единить традиционные представления о решающей социально-экономической роли государства с идеями промышленной ци­вилизации и тем самым избежать развития капитализма с его ростом социальных антагонизмов, пойти по пути «государствен­ного социализма». Типологически эта система взглядов может быть обозначена, используя формулировку Ленина (кстати, ана­логичную формулировку давал и П.Н. Милюков), как «народ­ническая». Основные идейно-политические течения рассматрива­емого времени — консервативное, буржуазно-демократическое, народническое — несмотря на существенные, подчас коренные расхождения, во многом все-таки воздействовали на духовную жизнь в общем направлении — они развивали и накаплива­ли патриотический и националистический потенциал, который в полной мере выявился уже на новом историческом этапе. Отражая объективные процессы становления китайской нации, эта идейно-политическая борьба способствовала превращению национализма в детерминирующий фактор общественного раз­вития.

410

Названные идейно-политические течения б^гли основными, но они, конечно же, не исчерпывали всего многообразия духов­ной жизни страны. Идеологический плюрализм послесиньхай-ской эпохи, сменивший идеологическую монополию конфуциан­ства, открытость Китая идейным воздействиям более развитых стран, стремление самих образованных китайцев к освоению от­крывшегося им нового духовного мира породили чрезвычайное многообразие и пестроту идейных позиций.
Среди теоретиков, оказавших определенное воздействие на ду­ховную жизнь страны, должны быть названы такие ученики Лян Цичао, как чжан Дунсунь и Лян Шумин, последователи и про­пагандисты интуитивизма Бергсона. Чжан Дунсунь переводил ра­боты Бергсона на китайский язык, посвятил ряд статей фило­софии Канта, Джеймса, Риккерта. Лян Шумин увлекся изуче­нием и пропагандой модернизированного буддизма, читал курс лекций по индийской философии в Пекинском университете. Последователем Бергсона был Чжан Цзюньмай. Среди китайской молодой интеллигенции были последователи почти всех совре­менных западных идейных течений.
Были последователи и антибуржуазных идейных течений. Наи­большее число последователей приобрел анархизм. Первые анар­хистские организации были созданы еще до Синьхайской револю­ции среди китайских эмигрантов во Франции и Японии. В 1911 г. возникает первая анархистская организация в Гуанчжоу, затем в Шанхае, Пекине и некоторых других местах. Успехи пропаганды анархизма в послесиньхайские годы связаны с именем Лю Шифу, начинавшего свою политическую деятельность в качестве соратни­ка Сунь Ятсена по Объединенному союзу. В послесиньхайские го­ды он ведет огромную пропагандистскую работу, стремясь при­влечь под знамена анархизма передовую китайскую интеллиген­цию. Свою пропаганду он рассматривает как распространение идей социализма, ибо «анархизм — это социализм, предусматрива­ющий уничтожение правительства». Со страниц издаваемого им журнала «Миньшэн чжоукань» («Голос народа»), а также других анархических изданий широко распространялись идеи Бакунина, Кропоткина, Прудона, которые оказали значительное влияние на передовую интеллигенцию, хотя ее большинство и не стало анар­хистами. Нашли определенное отражение в этих изданиях и идеи марксизма. В этой связи весьма примечательна полемика, кото­рую вел Лю Шифу в первые послесиньхайские годы с Сунь Ятсе-ном и Цзян Канху.
Лю Шифу активно откликнулся на выступления Сунь Ятсена в 1912 г. по проблемам социализма и подверг эти выступления суровой критике, доказывая, что концепция Сунь Ятсена далека от подлинного социализма. При этом Лю Шифу продемонстри-

411

ровал неплохое знание «Капитала» К. Маркса. Столь же острой была и полемика Лю Шифу с Цзян Канху — лидером Китай­ской социалистической партии, взгляды которого он рассмат­ривал как более грубое искажение идей социализма, чем теоре­тические построения Сунь Ятсена. Полемика Лю Шифу и Цзян Канху показала вместе с тем, что марксистские идеи были уже известны некоторым идеологам того времени.
Первые китайские анархисты вели большую пропагандист­скую работу среди интеллигенции, пытались найти дорогу и для пропаганды анархических идей среди рабочих, были организато­рами первых профсоюзов и организаторами забастовок. Но вместе с тем их деятельность можно рассматривать в русле общедемо­кратической борьбы против монархической, реакционной идеоло­гии и политики, подрыву которых они, безусловно, содействова­ли. Содействовали анархисты пробуждению и расширению ин­тереса китайской общественности к социализму и марксизму.
При всей теоретической и политической разнородности этих идейных течений в годы войны в большинстве из них просмат­ривается некоторая (на первый взгляд парадоксальная) общность в трактовке социальных идеалов — все они в той или иной мере восходят к традиционным представлениям об идеальном общест­ве будущего (утопии типа датун и т.п.), что в свою очередь об­легчало восприятие европейских идей социализма, с одной сто­роны, и облегчало "китаизацию" этих нов^хх идей — с другой, создавая весьма своеобразную идейную ситуацию.

4. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ СДВИГИ В ПОСЛЕСИНЬХАЙСКИЕ ГОДЫ
Радикальные политические перемены в Китае не могли, есте­ственно, сразу же сказаться на его экономическом и социальном развитии. Но постепенно их влияние стало сказываться, особенно в годы мировой войны, которая существенно изменила объек­тивное положение Китая. Сказалось это как на возможностях экспансии иностранного капитала в Китае, так и на особеннос­тях функционирования самого китайского рынка.
Наиболее активная экспансия иностранного капитала прихо­дится на начало XX в., когда сумма иностранных капиталов удвоилась по сравнению с началом века, достигнув 1610 млн ам. дол. (1914). На первом месте по своим капиталовложениям шла Англия, давно и настойчиво действовавшая на китайском рынке с момента его открытия, последующие места занимали Россия, Германия, Япония. За годы мировой войны экспансия иностран­ного капитала резко ослабла ввиду того, что рынок частных ин­вестиций был практически парализован и расширение иностран-

412

ных капиталовложений осуществлялось в основном за счет реин­вестиции приб^]лей. Общий иностранн^1х вложений в 1918 г. можно оценить в 1691 млн ам. дол., в том числе прямые инвести­ции 1092,8 млн ам. дол., задолженность китайского правитель­ства — 575,4 млн, задолженность частн^1х компаний — 22,7 млн. Важнейшей особенностью структуры иностранных капиталовло­жений в Китае оставалось, как и в начале xx в., полное преоб­ладание прямых деловых вложений в китайское хозяйство, при­чем удельный вес этих вложений имел тенденцию к возраста­нию. На первом месте стояли вложения в транспорт — 531 млн ам. дол. (33% всех вложений), что позволяло фактически контро­лировать механические виды транспорта. Благодаря этим вложе­ниям иностранному капиталу принадлежало или контролирова­лось им через систему займов более 90% железных дорог и почти 80% тоннажа всех морских и речных пароходных перевозок:
Иностранные капиталовложения в обрабат^твающую и горно­рудную промышленность, а также в коммунальные предприятия составляли только 197 млн ам. дол. (12,3%), что, однако, более чем вдвое превышало промышленные вложения национального капитала. Иностранных промышленных предприятий было всего несколько сот, но это были самые крупные и технологически передовые для Китая предприятия и, следовательно, наиболее конкурентоспособные. Так, в наиболее развитой — хлопчатобу­мажной — промышленности иностранному капиталу принадле­жало (1918) 42,9% веретен и 43,95% ткацких станков. В механизи­рованной добыче угля на долю иностранного капитала приходи­лось 77,3%. Фактически под полным иностранн^тм контролем находились механизированная добыча железной руды и механи­зированная выплавка чугуна. Сильные позиции занимал иност­ранный капитал также в пищевой, химической, полиграфичес­кой и некоторых других отраслях.
Иностранные банки, которых к концу войны насчитывалось всего полтора десятка, фактически контролировали китайский денежный рынок. В условиях нараставшей политической раздроб­ленности, милитаристских войн, правовой незащищенности даже богатого китайца было вполне естественно, что китайские иму­щие слои стремились держать свои средства именно в иностран­ных банках. Это вело к тому, что иностранные банки в значи­тельной мере оперировали фактически китайскими средствами. Капиталы иностранных банков и их финансовая роль возрастали также вследствие того, что именно в эти банки поступали тамо­женные доходы, а с 1913 г. и доходы от соляной монополии, и находились на специальных «гарантийных счетах», контролировав­шихся иностранными банками с целью финансового обеспечения

413

уплаты китайских внешних долгов. Иностранные банки в Китае обладали также очень важным правом денежной эмиссии, фак­тически регулируя о^ем денежной массы в стране. В год^т миро­вой войны эмиссионная активность иностранных банков значи­тельно возросла: с1912 по 1919 г. эмиссия американских кредитн^тх учреждений выросла в 8 раз, французских — в 6 раз, японских — в 5 раз, английских — в 1,5 раза, что неизбежно вело к дальней­шему усилению контроля за китайским денежным рынком.
Оставалась значительной роль иностранного капитала во внеш­ней торговле, что было связано в первую очередь с рядом приви­легий иностранного капитала, вырванных в свое время у Китая силой оружия. Иностранный капитал способствовал дальнейше­му втягиванию Китая в мировую торговлю, в капиталистическое разделение труда. Несмотря на крутую внутриполитическую лом­ку и мировую войну за послесиньхайское десятилетие объем внеш­ней торговли Китая почти удвоился, достигнув в первый после-военн^тй год 1134,9 млн ам. дол. С ростом о^ема внешней торгов­ли увеличивался и торговый пассив, достигший в тот же период уже 282 млн ам. дол. Особенностью китайского экспорта было преобладание среди предметов в^твоза (1920) готовой продукции (39,55%) и полуфабрикатов (20,5%), причем главной статьей эк­спорта была продукция китайского традиционного ремесла. Ос­тальная часть экспорта складывалась в основном из сельскохо­зяйственного сырья и совсем немного — из продукции горнодо­бывающей промышленности. В импорте полностью преобладали предметы потребления (71,5%), причем аграрный Китай б^]л вынужден ввозить в значительных размерах продовольствие и хло­пок. Учитывая возраставший пассив торговли, для Китая обостря­лась проблема платежного баланса. Торговый пассив компенси­ровался в основном денежными переводами китайских эмигран­тов (хуацяо), иностранными капиталовложениями, расходами иностранцев в Китае и т.п.
Мировая война не только временно ослабила экспансию ино­странного капитала в Китае, но и усилила неравномерность ак­тивности империалистических держав, изменив условия их кон­куренции. В результате вступления Китая в войну на стороне Ан­танты Германия практически потеряла свои довольно сильные позиции в Китае. Война ограничила возможности Англии, Фран­ции и других европейских держав в расширении их экономичес­кой деятельности в Китае. В то же самое время Япония, а отчасти и США получили благоприятные возможности для своей экс­пансии. В годы войны Япония использовала благоприятные усло­вия и попыталась даже превратить Китай в сферу своего моно­польного влияния. Японский капитал сделал рывок в промыш-

414

ленной экспансии. За годы войны возросли позиции японского капитала в основной отрасли китайской промышленности — хлоп­чатобумажной, где число веретен на японских предприятиях ут­роилось, а число ткацких станков почти удвоилось. Именно в эти годы начинается и развитие японской тяжелой промышленности в Китае. Усилив посредством займов еще накануне войны свой контроль за Ханьепинским металлургическим комбинатом, япон­ский капитал в годы войны построил крупные чугунолитейные завод^! в Бэньсиху (1915) и Аньшане (1918), что означало конт­роль за 85% всех доменн^1х печей в Китае. Расширяется доб^тча каменного угля на японских предприятиях в Фушуне, Бэньсиху, Яньтае (примерно четверть всей угледобычи в Китае), железной руды в Аньшане и Мяоэргоу (фактически полный контроль за механизированной добычей железной руды в Китае). Так посте­пенно складывается горно-металлургический комплекс в Мань­чжурии, ставший своеобразным придатком японских монополий, стремившихся сделать этот район поставщиком полуфабрикатов для своей тяжелой промышленности. Усилился приток японско­го капитала в железнодорожное строительство и особенно в тор-гов^тй флот. В течение 1913—1918 гг. доля Японии во внешнетор­говом судообороте Китая выросла с 32% до 52%, а во внутритор-говом судообороте эта доля возросла до 40%.
Используя ослабление влияния и возможностей европейского капитала и европейских правительств, Япония попыталась мо­нополизировать предоставление займов Китаю, справедливо рас­сматривая кредит как важнейшее средство захвата рынка. За годы войны Япония предоставила Китаю несколько десятков займов на общую сумму 675 млн иен. Одновременно усилилось и освое­ние японскими торговцами китайского рынка. За годы войны удельный вес Японии во внешней торговле Китая фактически удвоился. Резко возрос ввоз в Китай японской хлопчатобумаж­ной пряжи и тканей, бумаги, сахара и некоторых других това­ров, на расширение производства которых особенно рассчиты­вала китайская буржуазия. Япония не ограничивалась, однако, усилением экономической экспансии в Китае, — она попыта­лась расширить свои сферы влияния и даже фактически подчи­нить себе политику пекинского правительства, выдвинув в 1915 г. пресловутое «21 требование». Единодушн^1й протест китайского народа сорвал эти планы.
Неравномерность империалистической экспансии в послесинь-хайские годы не означала ослабления позиций иностранного ка­питала в Китае. Наоборот, к концу мировой войны можно кон­статировать дальнейшее укрепление позиций иностранного пред­принимательства, которое фактически держало в своих руках все

415

командные высоты экономики Китая. Не переоценивая внедрен-ность иностранного капитала в китайское хозяйство, относитель­ные размеры которого были невелики — немногим более 3 ам. дол. на душу населения (что в несколько раз меньше, чем в неко­торых колониях), необходимо подчеркнуть, что иностранный капитал захватил и освоил именно «высоты» экономики, остав­ляя основной хозяйственный массив вне своего прямого воздей­ствия. Иностранный капитал фактически монополизировал клю­чевые позиции, определявшие перспективы развития националь­ного воспроизводственного процесса: поставки современных по техническому уровню средств производства, развитый капитали­стический кредит, научно-технические знания и технологичес­кий опыт («ноу-хау»), современные виды транспорта и связи. Однако реальное экономическое воздействие мирового капита­лизма на Китай определялось не только позициями иностранно­го предпринимательства в Китае, но и всей экономической, по­литической и военной мощью империализма, поставившего Китай в положение полуколонии. Захват иностранн^тм предприниматель­ством командных высот китайской экономики и был одним из проявлений полуколониальной зависимости.
Усиление позиций иностранного капитала в послесиньхайс-кие годы означало не только увеличение полуколониальной за­висимости Китая, но и ускорение процесса втягивания китайс­кого хозяйства в мировой рынок, углубление процессов капита­листической эволюции китайской экономики. Во многом это связано с тем, что национальное капиталистическое развитие началось с «открытием» Китая и привнесением в Китай капи­талистического производства. Национальное капиталистическое предпринимательство возникло под прямым влиянием, «по при­меру» иностранного и в тесной экономической и «географичес­кой» связи с ним. Китайские капиталистические предприятия возникали прежде всего в центрах господства иностранного ка­питала — открытых портах, концессиях, сеттльментах, куда устре­мился национальный капитал, ибо он имел здесь несравненно более благоприятные условия (экономические и правовые) для своей деятельности, чем в остальных районах страны, несмотря на определенную дискриминацию и острую конкуренцию со сто­роны иностранного капитала. Это в полной мере относится и к развитию китайского капиталистического предпринимательства в послесиньхайские годы.
Этот период, особенно годы мировой войны, был весьма бла­гоприятным для развития национального капитала. Не случайно китайская буржуазия называла эти годы своим «золотым веком». Раскрепощенная победой революции, китайская буржуазия сумела

416

в^тгодно использовать конъюнктуру военн^1х лет. Если накануне мировой войны национальному капиталу принадлежало 698 фаб­рично-заводских предприятий с 271 тыс. рабочих и капиталом в 331 млн юаней, то после войны число предприятий выросло до 1759, число занят^1х рабочих до 558 тыс. и капитал — до 591 млн юаней. Если в 1914 г. б^зло зарегистрировано только 62 млн юаней новых капиталовложений китайских предпринимателей, то в 1920 г. эта цифра возросла до 155 млн. Между 1912 и 1920 гг. ежегодн^тй прирост промышленной продукции составлял, по расчетам М.-К. Бержер, примерно 14%. Особенно быстро развивалась хлоп­чатобумажная промышленность, почти в полтора раза выросло число прядильных веретен. Активно развивались также пищевая, спичечная, табачная и другие отрасли по производству потреби­тельских товаров. Рост тяжелой промышленности даже в эти бла­гоприятные годы был незначительным. Не сумел активизироваться национальный капитал и в строительстве и эксплуатации желез­ных дорог, хотя он несколько увеличил свою долю в судоходстве, особенно внутреннем, до трети всех перевозок к концу войны.
Современный национальный банковский капитал начал скла­дываться в Китае только на рубеже XX в. К 1912 г. было основано 7 китайских банков с общим капиталом в 75 млн юаней, в тече­ние же 1913—1919 гг. создано еще 43 банка с общим капиталом в 102,7 млн юаней. Быстрый рост числа китайских банков связан прежде всего с выпуском пекинским правительством государ-ственн^1х займов: покупая по пониженному и продавая по повы­шенному курсу государственные ценные бумаги, частные банки могли получать значительные прибыли. Но в этом же и их основ­ная экономическая слабость — они были плохо связаны с нацио­нальным денежным рынком, размеры привлеченных ими средств были незначительны, финансированием национальной промыш­ленности они почти не занимались и им не удавалось потеснить традиционные («туземные») кредитные учреждения — меняль­ные лавки и ломбарды, которых в 1918 г., считая официально зарегистрированные, было 3 тыс. с капиталом в 169 млн юаней и которые по сути дела определяли лицо китайской кредитной си­стемы в ее низовых звеньях.
Сильные позиции, естественно, национальный капитал про­должал занимать в торговле, однако здесь он был особенно рас­пылен, поскольку еще полностью преобладали традиционные формы торговли. За послесиньхайские годы национальный капи­тал несколько укрепил свои позиции во внешней торговле.
Китайский национальный капитал, таким образом, существен­но укрепил свои позиции в экономической жизни страны, хотя продолжал оставаться силой зависимой и подчиненной. О его

417

14-5247

абсолютных размерах в рассматриваемое время мы можем гово­рить лишь весьма приблизительно из-за крайнего несовершен­ства китайской статистики. Оценить национальный капитал к концу войны можно примерно в 2 млрд юаней (1918) при соот­ношении капиталов в промышленности, банковском деле и тор­говле приблизительно как 1:2:3. Необходимо, однако, прини­мать во внимание, что сумма капитала в сфере обращения охва­тывает два разнородных явления — современный, развитый банковский и торговый капитал, с одной стороны, и торгово-ростовщический капитал — с другой. Статистика дает весьма при­близительное и неточное соотношение этих двух типов капита­ла, п^гтаясь учесть не только «зарегистрированн^тй», но и весь фактически функционирующий в сфере обращения капитал. При­чем преобладание традиционных, несовременных типов капита­ла к этому времени все еще сохранялось. Процесс «осовремени­вания» капитала шел медленно. Наиболее развитая часть капита­ла все еще была тысячами нитей связана с капиталом типа первоначального накопления. Чисто экономических стимулов «осовременивания» было явно недостаточно, требовалось ради­кальное внеэкономическое вмешательство, которое могло бы подтолкнуть и ускорить процесс первоначального накопления, консолидировать национальный капитал.
Определенной массовой производственной базой для развития национального промышленного капитала являлась дофабричная промышленность, продолжавшая играть решающую роль в обес­печении нужд городского и сельского населения не только мно­гими видами потребительских товаров и услуг, но и в снабжении крестьянина и ремесленника простейшими орудиями труда. Во всех формах дофабричной промышленности было занято не ме­нее 10% населения страны, в том числе в больших городах более 12 млн человек занятых ремеслом. Включение Китая в мировой капиталистический рынок и развитие фабрично-заводского про­изводства в самом Китае не могли не сказаться болезненно на кустарно-ремесленном и мануфактурном производстве: погиба­ли целые отрасли и центры дофабричной промышленности (хлоп­копрядение, производство маслян^1х светильников и т.п.). Одна­ко в целом дофабричная промышленность продолжала развивать­ся, ибо капиталистическая эпоха несла с собой для нее не только разрушение. Накануне и особенно после Синьхайской револю­ции в отдельных отраслях дофабричной промышленности наблю­дался некоторый технический прогресс, насколько он вообще возможен в рамках кустарно-ремесленного производства. Прояви­лось это в применении усовершенствованного металлического ткацкого станка вместо прежнего деревянного, в распространении

418

простейших машин в вязальном, швейном и некоторых других видах производства. Разрушая одни отрасли дофабричной про­мышленности, мировой рынок стимулировал рост других и даже способствовал возникновению новых (производство спичек, кру­жев, соломенных шляп на экспорт и т.п.). Все эти годы устойчи­во рос экспорт кустарно-ремесленной продукции.
Дофабричная промышленность к концу войны прочно удер­живала свои позиции в производстве многих товаров, давая в целом примерно три четверти всей промышленной продукции страны. Даже в такой передовой отрасли, как хлопчатобумажная, где национальное и иностранное фабричное производство раз­вивалось особенно быстро, позиции ремесленно-мануфактурно­го производства не б^хли еще поколеблены, в 1918 г. внефабрич-ным способом перерабатывалось 67% всего хлопка. Столь же сильны были позиции кустарно-ремесленного производства в вы­работке муки, переработке чая, производстве шелковой пряжи и ткани, масла и даже добыче каменного угля. Еще более прочны­ми были позиции дофабричной промышленности в традицион­ных отраслях — производстве национальной одежды и обуви, бумаги, фарфора, изделий из бамбука и соломы, вышивок и т.п. Кустарное и мануфактурное производство почти полностью обес­печивали и саму дофабричную промышленность орудиями тру­да, также как крестьянское хозяйство и крестьянские промыс­лы, полностью производили традиционные средства транспорта.
Многообразные типы хозяйственной организации дофабрич-ной промышленности сложились в основном еще в средние века. После «открытия» Китая начинается процесс капиталистической трансформации этой сферы хозяйства. Возможность этой транс­формации была связана не только с воздействием мирового рын­ка, но и с полной подчиненностью в канун «открытия» Китая кустарно-мануфактурного производства торгово-ростовщическо-му капиталу, который и в последующие десятилетия оставался «хозяином» этого сектора народного хозяйства. Изменения, про­исходившие накануне и после Синьхайской революции, — рас­ширение работы на капиталистический рынок и использование усовершенствованных орудий труда и механических двигателей — способствовали перерастанию мануфактуры в фабрику, кустар­ной мастерской — в капиталистическую. Однако из-за эконо­мической незаинтересованности «хозяина» вкладывать капиталы в техническое перевооружение этот процесс охватил лишь незна­чительное меньшинство дофабричных предприятий. Большинство производителей продолжало пользоваться рутинной техникой, хотя уже и в объективно новых условиях рыночного производства.

419
14'

Часть ремесленников сохраняет свою экономическую самостоя­тельность и прежние формы хозяйственной организации (лавка-мастерская, работа на заказ, странствующий ремесленник и т.п.), однако эти формы производства и сбыта могут продолжать суще­ствовать лишь при работе на ограниченный (как правило, мест­ный) рынок, при незначительных масштабах развития данной отрасли, при приспособлении производства к индивидуальным потребностям (ювелиры, портные, сапожники и т.п.), при заня­тиях ремонтно-починочной работой. Они и составляли мелкото­варный уклад дофабричной промышленности.
Все больший выход продукции дофабричной промышленно­сти на внешний рынок и развитие рынка внутреннего вели к дальнейшему подчинению дофабричной промышленности тор-гово-ростовщическому капиталу, лишали ремесленника хозяй­ственной самостоятельности, сужали базу мелкотоварного уклада.
В тех же отраслях ремесленного производства, которые рабо­тали на экспорт или имели массовый внутренний рынок, подчи­нение в прошлом самостоятельного ремесленника и крестьяни­на, занимавшегося промыслом, торгово-ростовщическому капи­талу зашло особенно далеко и капиталистическая работа на дому (рассеянная мануфактура) полностью преобладала над ремеслен­ной мастерской. Это относится прежде всего к наиболее развитой отрасли дофабричной промышленности — текстильной (хлопко-и шелкоткачество, вязание кружев, трикотажное производство, вышивание), а также к некоторым другим (производство обуви, соломенн^1х шляп, изделий из бамбука и т.п.). Причем особенно активно торгово-ростовщический капитал наступает на деревен­ские промыслы, лишенные какой-либо цеховой защиты.
Внутри городских ремесленных цехов также развиваются ка­питалистические отношения, все больше применяется наемный труд, происходит сращивание верхушки цехов с торгово-ростов-щическим капиталом. В благоприятной рыночной конъюнктуре периода мировой войны усиливается приток торгово-ростовщи-ческого капитала в рассеянную и централизованную мануфакту­ру, активно растет и развивается мануфактурное производство, причем индивидуальное предпринимательство уступает место ак­ционерному.
Ускорились перемены и в деревне. Прежде всего завершается ликвидация казенных, государственно-феодальных форм земле­владения и эксплуатации, привнесенных в китайскую деревню маньчжурским завоеванием. Распад землевладения военного со­словия, землевладения военных поселений и превращение этих земель в частновладельческие активно шли на рубеже веков. Но именно революция и новое республиканское законодательство

420

окончательно ликвидировали привнесенные формы казенного землевладения и личной зависимости (крепостной — чжуандины и т.п., а также рабской — нули, нупу).
Медленнее шли изменения в традиционном, «азиатском» зем­левладении и землепользовании, в традиционно китайских (фис­кальных, ростовщических, арендных) формах эксплуатации сель­ского населения. В наследство от императорского Китая респуб­ликанский Китай получил тяжелейшее аграрное перенаселение, в значительной мере определившее производственный и соци­альный облик китайской деревни. В 1917 г. обрабатывалось при­мерно 1,5 млрд му земли, что и определяло ничтожно мал^1й раз­мер среднего крестьянского хозяйства — менее 20 му земли (чуть более 1 га). Малоземелье, обостряемое неравномерным распреде­лением земли, вело к тому, что значительная часть сельского населения не могла быть полностью занята на сельскохозяйствен­ных работах, отсюда — наличие огромного числа свободных ра­бочих рук. Природная среда и демографическая ситуация суще­ственно воздействовали на социально-экономическое развитие китайской деревни, приспособили аграрную структуру к реаль­ной природно-демографической ситуации, а также повлияли на капиталистическую эволюцию деревни.
В послесиньхайское десятилетие в результате развития внут­реннего рынка, расширения и усложнения его связей с внешним рынком, в результате общего ускорения экономического разви­тия страны продолжает меняться социально-экономический об­лик деревни: традиционные формы эксплуатации деревни — на­логовые, арендные, торгово-ростовщические — оказались чрез­вычайно гибкими, относительно легко приспосабливающимися к новым условиям, условиям развивающегося капиталистичес­кого рынка. Особую роль в нов^1х условиях играет торгово-рос-товщический капитал. Торгово-ростовщическая эксплуатация, оставаясь по своим размерам «дополнительной» по сравнению с налоговой и арендной, играет все большую роль в экономичес­ком развитии деревни, постепенно качественно преобразуя и «основные» формы эксплуатации. В условиях общего сдвига всего китайского хозяйства в сторону производства меновых стоимо­стей арендная плата, долучаемая арендодателем, налоговые по­ступления в натуральной форме, присваиваемые милитаристом и чиновником, продукты сельского хозяйства, попадавшие в руки ростовщика, — вся эта продукция, произведенная мелкокресть­янским потребительским хозяйством, все больше поступает на рынок, все больше превращается в товар. Однако эта товариза-ция хозяйства б^зла принудительной крестьянина. Увеличе­ние товарной доли сельскохозяйственной и побочной продукции

421

вызывалось не столько потребностями развивавшегося крестьян­ского хозяйства, сколько стремлением многоликого сельского эксплуататора как можно больше выжать доходов из закабален­ной части крестьянства. Непосредственным эксплуататором, не­посредственным «хозяином» деревни (во всяком случае по отно­шению к основной массе крестьянства) выступает отнюдь не раз­витый капитал, а капитал типа первоначального накопления.
Большинство крестьян б^зло, таким образом, фактически от­резано от прямых связей с рынком, выступало на нем опосредо­ванно, через своих эксплуататоров, продолжая вести потреби­тельское в сущности хозяйство. Однако зажиточное меньшинство крестьян, особенно в пригородных и приморских районах, а также в районах производства технических культур (где уже 60—70% крестьянской продукции поступало на рынок), выступало в ка­честве самостоятельных товаропроизводителей и товаровладель­цев, являясь носителями мелкотоварных отношений. Несмотря на довольно высокую степень развития товарно-денежных отно­шений в китайской деревне, мелкотоварный уклад был слабым и малодинамичным, ибо налоговый, арендный, торгово-ростов-щический гнет оставлял мало места для крестьянского предпри­нимательства, для нарождения капиталистических фермеров.
Экономическим сдвигам в послесиньхайские годы соответство­вали и социальные перемены. Естественно, что ускорение капи­талистической эволюции прежде всего вело к количественным изменениям рабочего класса и буржуазии.
Несовершенство китайской статистики затрудняет количествен­ные оценки и заставляет прибегать к расчетам. В послесиньхайс-кое десятилетие значительно вырос китайский рабочий класс. Учитывая занятых в обрабатывающей промышленности фабрич­но-заводского типа, в горнодобывающей промышленности с использованием механических двигателей и на современном ме­ханическом транспорте, можно оценить количество фабрично-заводских рабочих по окончании мировой войны как приближа­ющееся к полумиллионному. Еще более 2 млн человек было за­нято на предприятиях мануфактурного типа. Таким образом, общее количество промьшшенных рабочих среди населения страны было ничтожным, хотя тенденция его роста и была значительной.
Особенности рабочего класса определялись небольшим «ста­жем» капиталистического предпринимательства в Китае и полу­колониальным характером капиталистической эволюции. Основ­ным источником формирования рабочего класса было беднейшее крестьянство, поставлявшее главную массу неквалифицирован­ной рабочей силы, а также ремесленники и городские низы. Пре­обладание легкой и пищевой промышленности предопределило

422

и преобладание женского и детского труда. Даже в Шанхае, где удельный вес технически передовых предприятий был относи­тельно высок, женщины-работницы составляли 55%, а дети — 8%. Всего же в обрабатывающей промышленности рабочих-муж­чин было всего 40%.
Еще одной особенностью рабочего класса была его молодость. Причем речь идет не только об исторической молодости, но и о систематическом процессе омолаживания рабочего класса, со­знательно проводившемся китайскими и иностранными пред­принимателями. Так, в Шанхае лица в возрасте от 10 до 25 лет составляли 69% всех рабочих, а среди работниц — даже 87%. Сред­ний возраст занятых в горнодобывающей промышленности ко­лебался в пределах 20—30 лет. В текстильной промышленности речь шла прежде всего о быстрой смене законтрактованных девушек-работниц. В металлургической и горной промышленности особенно быстро сменялись мужчины-чернорабочие.
Все это заставляет утверждать, что, несмотря на значитель­ный подъем промышленного развития, возможности для фор­мирования фабрично-заводского кадрового пролетариата остава­лись чрезвычайно суженными. Кадровых рабочих насчитывалось всего несколько десятков тысяч человек, в подавляющем боль­шинстве это были рабочие в первом поколении.
Социальные и экономические условия труда и жизни рабочих были чрезвычайно тяжелыми. Рабочий день законодательно не нормировался и фактически продолжался от 10 до 18 часов. Ми­зерная заработная плата не обеспечивала, как правило, прожи­точного минимума средней семьи, а приходившие из деревни на работу в город не могли здесь содержать семью, что создавало текучесть рабочей силы, а это в свою очередь стимулировало ис­пользование женского и детского труда. Конечно, по сравнению с доходами городской и деревенской бедноты зарплата промыш­ленного рабочего выглядела как весьма значительная и была при­тягательной для бедноты, рассматривавшей фабрично-заводско­го рабочего как человека «зажиточного», обеспеченного. На са­мом деле обеспеченным по самым скромным масштабам был лишь узкий слой высококвалифицированных рабочих (определенные категории работников железных дорог, машиностроителей, по­лиграфистов, механиков текстильной промышленности и неко­торые другие), которые оплачивались выше прожиточного ми­нимума, поэтому иногда могли дать своим детям образование, иметь некоторые сбережения и т.п.
Ухудшало положение рабочего сочетание капиталистической эксплуатации колониального типа с тяжелым бременем докапи­талистических методов эксплуатации, что особенно проявлялось

423

в подрядной системе найма и труда. В горной и обрабатывающей промышленности большинство рабочих нанималось через под­рядчиков. Эта система не только вела к уменьшению фактичес­кой оплаты труда рабочего (ибо подрядчик, «старшинка» значи­тельную часть контрактной оплаты забирал себе), но и ухудшала общие условия труда и найма, делала рабочего полностью бес­правным, лишенным постоянных связей с другими рабочими, с предприятием.
Склад^твавшийся китайский рабочий класс, таким образом, представлял собой сложную, неоднородную, находившуюся в процессе своей консолидации социальную структуру, в которой к небольшому ядру (несколько десятков тысяч) кадрового про­мышленного пролетариата примыкали широкие слои временных, сезонных, законтрактованньа фабрично-заводских рабочих (около полумиллиона), два миллиона рабочих мануфактур, а также ог­ромные полупролетарские массы — более 10 млн рабочих кус­тарной промышленности и более 30 млн кули.
На консолидацию рабочего класса, на формирование его со­знания огромное влияние оказал тот своеобразный факт его ис­тории, что, еще не добившись каких-либо завоеваний для себя в экономической и социальной борьбе, он относительно рано был втянут в борьбу политическую под национальным знаменем. Это имело место в ходе Синьхайской революции, в борьбе с «преда­телем Юань Шикаем», в выступлениях против «21 требования» и т.п. Полное преобладание национального и националистическо­го в этих движениях не могло не оказать существенного воздей­ствия на особенности формирования классового самосознания.
Победа'Синьхайской революции и последовавший в год^: ми­ровой войны экономический подъем способствовали развитию и консолидации китайской буржуазии. Возросла ее численность и увеличилось ее богатство и экономическое влияние. В 1915 г. уже насчит^твалось 1262 торговые палаты с 245728 членами. Ускори­лось сближение различных слоев буржуазии (выходцев из торгов­цев, ростовщиков, мануфактурщиков, компрадоров, крупных бюрократов, богатых землевладельцев), хотя ее полной интегра­ции еще не произошло.
Быстрее этот процесс шел в городе, значительно медленнее в дерезне. Сельская зарождавшаяся буржуазия была продуктом ка­питалистической трансформации традиционных сельских эксп­луататоров-арендодателей, ростовщиков, торговцев. Превращение традиционного сельского богача в буржуа было замедленным и трудным в реальном социально-экономическом контексте китай­ской деревни. Но процесс все-таки шел и даже несколько уско­рился после Синьхайской революции.

424

Экономическое развитие в рассматриваемые годы, несмотря на значительный экономический подъем, не привело еще к склады­ванию буржуазии как класса, способного «подтолкнуть» дальней­шую капиталистическую эволюцию, прямым политическим вме­шательством убрать многочисленные препятствия для этой эволю­ции. К концу первого послесиньхайского десятилетия городская буржуазия не обладала еще политической силой, которая соответ­ствовала бы ее действительной экономической роли и которая позволила бы ей возглавить национально-освободительное движе­ние. Не оказалось у нее и политических сил, способных помочь реализовать огромный, массовый буржуазный потенциал сельских богачей, без чего перспектива утверждения капитализма и поли­тического господства буржуазии была иллюзорной.
Политическая слабость китайской буржуазии объяснялась в первую очередь тем, что китайский капитализм и китайская буржуазия не имели своей собственной предыстории, их возник­новение явилось прежде всего результатом «открытия» Китая и привнесения развитых форм капитализма. Те социальные груп­пы, из которых формировалась современная буржуазия, до «от­крытия» страны были интегральной частью господствующего клас­са традиционного, «азиатского» общества и не имели собственных традиций борьбы против этого общества. Предпринимательские слои в Китае всегда были устранены из политической жизни, и это унаследовала китайская буржуазия и в XX в. Даже по про­шествии десяти лет после победы Синьхайской революции в Ки­тае не было политических и экономических общенациональных организаций китайской буржуазии, не было буржуазных полити­ков и идеологов, способных программу буржуазного развития страны сделать действенным политико-идеологическим оружием утверждения гегемонии буржуазии.
Как показало первое послесиньхайское десятилетие, претен­зию на такую гегемонию заявили так называемые новые средние слои — служащие республиканских учреждений и капиталисти­ческих фирм, учителя и студенты, функционеры политических партий и общественных организаций, офицерство. «Новыми» они были потому, что с начала XX в. интенсивно шел процесс распада прежнего служивого сословия (шэньши) и разворачивал­ся процесс складывания новой интеллигенции — служивой и не служивой.
Отмена экзаменационной системы, а затем гибель империи ли­шили шэньши официального высокого статуса и основных источ­ников доходов. Миллионы шэньши и миллионы их детей оказа­лись за пределами господствующего класса, как бы вне системы. Они были вынуждены искать новый социальный статус и новые

425

источники доходов. Именно они прежде всего заполняли аудито­рии быстро растущего числа китайских университетов и состав­ляли значительную часть уезжавших учиться за границу. Именно они шли в военные училища и занимали офицерские должности в быстро растущих милитаристских армиях. Именно они попол­няли число лиц «свободных профессий», которые теперь получа­ли нов^тй статус и новую сферу деятельности. Именно они дела­лись функционерами и активистами создававшихся политичес­ких партий и общественн^1х организаций и т.п. Это не значит, однако, что новые средние слои не пополнялись выходцами из нешэньшийской среды — эти слои пополнялись, естественно, за счет многих других социальных групп, но шэньшийская среда воздвигала наиболее подготовленн^1х, обедневшие шэньши б^зли и наиболее активн^тми в своей социальной переориентации.
Незавершенность склад^хвания классов нового, буржуазного общества и недоразрушенность старых традиционных общностей, переходность всей социальной структуры Китая послесиньхайс-кого времени делали социальные позиции новой интеллигенции весьма автономными, а относительно высокий образовательный уровень (всегда в Китае престижный) и приобщенность к совре­менным формам производственной и политической организации позволяли не без успеха претендовать на лидерство в политичес­кой жизни страны. Появление новых средних слоев (в более уз­ком смысле — новой интеллигенции) и их новая социально-по­литическая роль были наиболее значимым, хотя и выявившимся не сразу, социально-классов^тм сдвигом, последовавшим за Синь-хайской революцией.

Глава XIV
КИТАЙ ПОСЛЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
(1918-1927)

1. «ДВИЖЕНИЕ 4 МАЯ» 1919 г. И ПО^ЕМ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ БОРЬБЫ
Окончание мировой войны, в которую б^1л вовлечен и Ки­тай, с новой остротой выявило основные противоречия китайс­кого общества и прежде всего его полуколониальное положение. Вместе с тем его раздробленность, не позволявшая использовать формально сохранявшуюся национальную государственность для решения национальных задач, стала все более осознаваться как первейшее препятствие национальному возрождению. Вот поче­му в первые же месяцы после окончания войны делаются новые попытки объединения Севера и Юга. Они были стимулированы как обострившимся в годы войны сознанием необходимости пре­одолеть раздробленность страны, так и политическим маневри­рованием держав, в частности нежеланием США и некоторых европейских государств примириться с возросшим влиянием Японии в Китае.
Попытки созвать новую объединительную конференцию пред­принимались уже с конца 1918 г. В феврале 1919 г. в Шанхае встре­тились представители пекинского и гуанчжоуского правительств и начали обсуждать пути прекращения военных действий между Севером и Югом, а также меры, необходимые для воссоздания единства страны. Противоречивые милитаристские интересы не позволили конференции добиться каких-либо конструктивных результатов и, прерванная в мае 1919 г., она так и не сумела во­зобновить свою работу. Однако развитие политических событий в стране весной этого же года выявило новые политические и идей­ные факторы, которые в перспективе могли способствовать объе­динению Китая, но уже иными путями, без милитаристов и воп­реки их интересам.
В начале 1919 г. внимание китайской общественности было при­влечено к открывшейся в январе в Париже мирной конферен­ции, на которой Китай, рассчитывая на «благодарность» стран Антанты, предполагал существенно улучшить свои международ­ные позиции. Отражая возросшее общественное давление, ки­тайская объединенная правительственная делегация пвтребовала ликвидации позорного японо-китайского соглашения от 9 Мая

427

1915 г. («21 требование») и сфер влияния, возвращения Китаю концессий и таможенной автономии, вывода иностранных войск и т.п. Но прежде всего китайская делегация надеялась на возвра­щение Китаю всех прав и владений Германии в пров. Шаньдун, фактически захваченных в годы войны Японией. Однако китайс­кую делегацию и китайскую общественность ждало глубокое ра­зочарование. Союзники отказались вообще рассматривать вопрос о восстановлении суверенитета Китая, попранного неравноправ­ными договорами, и, поддавшись политическому шантажу со стороны Японии, 30 апреля признали за ней захваченное ею «пра­во» на германское «наследство».
Это циничное решение вызвало взрыв стихийного возмуще­ния в разных городах Китая и в самых различных социальных слоях. Первыми выступили пекинские студенты. 4 мая более 3 тыс. студентов 13 высших учебн^1х заведений Пекина в^тшли на пло­щадь Тяньаньмынь с требованиями не подписывать Версальский мирный договор, аннулировать «21 требование», изгнать из пра­вительства прояпонски настроенн^1х министров и т.п. Поп^ттки японофильского правительства Дуань Цижуя силой подавить мо­лодежное движение протеста вызвало лишь новую и более широ­кую волну антияпонских и антиправительственных выступлений уже не только в Пекине, но и в Тяньцзине, Шанхае, Нанкине, Чанша и других городах. В майские дни в движении протеста ак­тивно участвовали учащиеся высших и средних учебных заведе­ний. Однако новые правительственные репрессии в начале июня привели к тому, что социальный состав этого антияпонского дви­жения расширился, а центр его переместился в Шанхай, где 4 июня, солидаризируясь с учащейся молодежью, объявили все­общую стачку торговцы, которую поддержали забастовкой шан­хайские рабочие. В патриотическом движении протеста участво­вало примерно 60 тыс. шанхайских рабочих, а затем и рабочие других городов. Они использовали традиционное средство проле­тарской борьбы — забастовку, и это стало принципиально но­вым явлением политической жизни страны.
Массовая кампания протеста заставила правительство отка­заться от подписания Версальского мирного договора, уволить японофильских министров, прекратить репрессии против участ­ников патриотического движения. Все это говорило о его значи­тельном успехе. Однако историческое место «Движения 4 мая» определяется не только этим. Начавшись как стихийный протест, «Движение 4 мая» постепенно принимало черты сознательного антиимпериалистического движения (хотя и направленного в дан­ном случае только против японского империализма), впервые объединившего социально разнородные силы — учащуюся моло-

428

дежь, буржуазию, рабочий класс. Общенациональный характер подъема был столь значительным, что даже некоторые милитарис­ты (например, У Пэйфу) вынужден^! б^ьли его поддержать. Хо­тя гнев китайской общественности был направлен в первую оче­редь против японского империализма, активные выступления против Версальского мирного договора и требования восстано­вить суверенитет страны свидетельствовали о том, что сделан важный шаг к сознательной общенациональной борьбе против всей системы колониального гнета.
«Движение 4 мая» б^ьло подготовлено всем идейно-политичес­ким развитием страны в послесиньхайские годы, постепенным складыванием мощного потенциала национальной борьбы, все более четким осознанием подлинных национальных интересов. Растущий национальный и националистический потенциал в со­бытиях мая—июня 1919 г. получил свое яркое выражение. Вмес­те с тем само массовое патриотическое выступление стало по­воротным пунктом в идейно-политическом развитии Китая, вы­двинув на первый план проблему национального спасения и с новой остротой поставив вопрос о путях развития и возрожде­ния страны. «Движение 4 мая» как бы завершает просветитель­ское «Движение за новую культуру», свидетельствует о начале активной политизации передовой китайской интеллигенции и об усилении радикальных настроений. На этот поворот, имевший Судьбоносное значение для Китая, во многом повлияла победа Октябрьской революции в России.
Победа Октябрьской революции не могла не привлечь внима­ние радикально настроенных участников «Движения 4 мая» к Оп^гту Октября, к марксизму. Из среды радикальной интеллиген­ции, из активистов «Движения 4 мая» вышли первые сторонники Марксизма — Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Дэн Чжунся, Цай Хэсэнь, Чжан Тайлэй, Пэн Бай, Юнь Дайин и некоторые другие. Осо­бенно большое значение для распространения марксизма в Ки­тае имел переход на марксистские позиции Чэнь Дусю и Ли Дач-жао — лидеров «Движения за новую культуру» и «Движения 4 мая», обладавших большим политическим и моральным авто­ритетом среди передовой молодежи.
Именно Ли Дачжао принадлежал призыв к китайскому наро­ду «последовать примеру русских», провозглашенный им в кон­це 1918 г. Осенью 1919 г. в журнале «Синь циннянь» он публи­кует статью, которую можно рассматривать как первую попытку в Китае дать систематизированное изложение основ марксист­ского учения. Обращение Ли Дачжао и других революционно Настроенных китайских молодых интеллигентов к опыту Октября было вполне естественным. В победе молодой советской респуб-

429

лики в борьбе с интервенцией стран Антанты (т.е. тех же импе­риалистических держав, которые рвали Китай на части), в про­грамме социальных преобразований, в антиколониальной внеш­ней политике новой России они увидели пути решения собствен­ных проблем. Фактически распространение марксизма в после­военные годы во многом связано с изучением опыта российских большевиков и Октября. Не случайно первые сторонники марк­сизма переводили прежде всего работы Ленина и Троцкого, на­писанные после февраля 1917 г., видя именно в них выражение революционного марксизма. Речь шла, таким образом, о воспри­ятии ленинских идей, обобщавших опыт октябрьского переворо­та, о восприятии ленинизма вне сложного и длительного разви­тия всей марксистской мысли.
«Китайцы обрели марксизм в результате применения его рус­скими… — напишет впоследствии Мао Цзэдун. — Идти по пути русских — таков был вывод». В опыте Октября, в идеях лениниз­ма молодых китайских радикалов привлекла близкая им мысль о том, что процесс естественно-исторического развития («тяньянь-ды цзиньбу» — по Сунь Ятсену) можно прервать и перейти к такому революционному развитию («жэньлиды цзиньбу» — по Сунь Ятсену), которое позволяло бы построить справедливое социалистическое общество не как посткапиталистическое, а как альтернативное ему. Однако передовая китайская интеллиген­ция отнюдь не однозначно подходила к опыту Октября, к идеям ленинизма. В послевоенном Китае развернулась острая полеми­ка о путях развития страны — она продолжила те споры, кото­рые начались еще в конце XIX в. и активно шли в предсинь-хайские и послесиньхайские годы.
Продолжался спор об историческом месте традиционной ки­тайской цивилизации, или — несколько шире — об особеннос­тях истории и взаимодействии культур Востока и Запада. Фи­лософ Ху Ши, ставший известным и влиятельным в ходе «Движения за новую культуру», продолжал настаивать на отказе от традиционных конфуцианских ценностей и проведении пол­ной вестернизации как единственного пути возрождения Китая. «Без всякого почтения, — писал Ху Ши, — я осуждаю нашу восточную цивилизацию и горячо воспеваю современную циви­лизацию Запада».
С противоположных позиций выступал авторитетный ученый старшего поколения Ку Хунмин, видевший именно в конфу­цианской традиции возможности возрождения богатого и могу­чего Китая. Эту же точку зрения отстаивал молодой философ Лян Шумин — один из наиболее ярких мыслителей-традицио­налистов, ставший популярным благодаря своим выступлениям в

430

защиту китайской традиционной культуры. Пафос его выступле­ний состоял прежде всего в констатации гибельности для Китая пути вестернизации и в утверждении возможностей обновления страны на путях возрождения конфуцианских морально-этичес­ких ценностей. Лян Шумин утверждал даже, что китайская куль­тура, основанная на конфуцианстве, в перспективе вытеснит все другие и станет мировой: «Будущая мировая культура — это возрожденная культура Китая… ибо конфуцианство — это не про­сто идея, а сама жизнь». Видн^те философы Сюн Шили, Чжан Цзюньмай, Фэн Юлань и некоторые другие стремились к опре­деленному обновлению традиционной конфуцианской м^тсли. Эти мыслители не сыграли заметной общественной роли, не сумели увлечь патриотически настроенную прогрессивную молодежь, но их научная и публицистическая деятельность способствовала сохранению и развитию традиционной китайской мысли, инте­рес к которой на последующих исторических этапах существенно возрос.
Однако такие крайние подходы к оценке исторического места китайской цивилизации не преобладали, ибо к послевоенному бремени среди китайской интеллигенции все больше утвержда­ется представление о необходимости синтеза культур и цивили­заций в ходе включения Китая в мировой процесс культурного и экономического развития. Вместе с тем эта полемика еще раз привлекла внимание китайской общественности к проблеме вы­бора идеологических ориентиров, став своеобразной прелюдией к развертывавшейся дискуссии о социализме.
Принципиально новый момент в вечный спор о путях разви­тия Китая был внесен революционным опытом Октября, идея­ми ленинизма. Наиболее радикальная молодежь восприняла их как убедительный пример, который, как им казалось, можно ус­пешно повторить и на китайской почве. Это, естественно, не могло не вызвать беспокойства и идейного сопротивления здравомыс­лящей части китайской интеллигенции. Так начинался новый ви­ток дискуссии о социализме.
20 июля 1919 г. в газете «Мэйчжоу пиньлунь» Ху Ши публику­ет статью под примечательным заголовком — «Больше занимать­ся конкретными проблемами, меньше говорить об "измах"!» В ней, в частности, говорилось: «Пристрастие к бумажн^тм "прин­ципам" очень опасно, так как пустые лозунги могут быть легко Использован^! бесст^]дн^1ми политиками своих пагубн^1х дел». Ху Ши призывал не вставать на путь революции, а идти медлен­ной, но верной дорогой постепенных реформ, решать конкрет­ные проблемы жизни страны, преодолевать отсталость «шаг за Шагом».

431

И хотя статья Ху Ши прямо не б^хла адресована китайским сторонникам марксизма, они поспешили дать ему отпор. 17 авгу­ста в том же журнале публикуется статья Ли Дачжао «Еще раз о конкретных проблемах и "измах"». Ли Дачжао писал не только о праве обсуждать теоретические проблемы, но и о необходимости такой теоретической работы. «Наше общественное движение, с одной стороны, нуждается, конечно, в изучении практических вопросов, а с другой — в пропаганде теоретических принципов. Это две неразрывно связанные стороны одного дела». Ли Дачжао защищал и защитил право первых сторонников марксизма на пропаганду социалистических идей. Это было первое литератур­ное столкновение сторонников и противников марксизма. В тече­ние ближайших двух лет эта теоретическая борьба продолжалась и обострялась.
Обострению этой борьбы способствовали приезд в Китай аме­риканского философа-прагматиста Джона Дьюи и английского философа Бертрана Рассела и их выступления с лекциями и в печати о том, как они понимают пути развития Китая. Эти уче­ные относились с огромным уважением к китайской культуре и с симпатией — к борьбе китайского народа за свое националь­ное и социальное освобождение. Они убеждали своих слушателей в необходимости кропотливой повседневной работы по преодо­лению отсталости Китая, говорили об отсутствии в Китае соци­ально-экономической и культурной почвы для пропаганды и тем более для реализации социалистических идей. К их выступлени­ям относились по-разному.
Естественно, что эти выступления поддержал последователь­ный противник революционных методов преобразования обще­ства, один из наиболее авторитетных политиков и идеологов Лян Цичао. Не вызывала удивления и его достаточно резкая критика попытки распространения социалистических идей на китайской почве. Более значимыми оказались статьи талантливого публицис­та Чжан Дунсуня, сторонника социалистических идей. Именно как социалист он стремился глубоко проанализировать китайскую дей­ствительность и на основе этого ответить на вопрос о возможнос­тях социалистического развития Китая. Таких возможностей на исторически обозримый период он не увидел. Отсюда и его при­зыв к постепенному преобразованию китайской действительнос­ти, к индустриализации страны, развертыванию культурно-про­светительной работы, развитию образования, расширению коо­перативного движения и к другим конкретным делам, которые изменят Китай. По сути, путь к социализму он видел в развитии капитализма. Он утверждал, что его подход основывается на уче­нии Маркса. Справедливо боясь в этих условиях опошления самой

432

идеи социализма или появления социализма ложного, фальшиво­го, Чжан Дунсунь утверждал, что «… в Китае сейчас совершенно нет никакой необходимости пропагандировать социализм». Со сход­ных позиций критиковали идею социалистического развития Ки­тая и друге публицисты (Лань Гуньу, Пэн Иху, Фэй Цзюэтянь).
В конце 1920 — начале 1921 г. эти выступления вызвали резкую отповедь первых сторонников и пропагандистов марксизма в Китае — Ли Дачжао, Чэнь Дусю, Ли Да, Ли Цзи, Ши Цуньтуна и некоторых других. Отвечая на основной тезис противников со­циализма об отсутствии соответствующих предпосылок в Китае, Ли Дачжао переводит спор как бы в другую плоскость, считая, что для ответа на этот вопрос «…нужно прежде всего ответить на другой вопрос: созрели ли экономические предпосылки социа­лизма в мировом масштабе?» И, естественно, отвечает на это положительно. Эту мысль развивал в своей статье и Ли Да: «Объе­динившись с трудящимися мирового социализма, китайские тру­дящиеся сообща раздавят капиталистов и вместе построят соци­алистическую Поднебесную!» В рамках этого тезиса китайские марксисты развивали мысль о том, что Китай вполне созрел для борьбы за некапиталистическую перспективу развития, за аль­тернативную капитализму социальную систему. «Возможно, най­дутся люди, — писал Цзи Шэн, — которые скажут вам: комму­низм может возникнуть только тогда, когда уже будет капита­лизм. Отвечайте на это: мы потому и осуществляем коммунизм, чтобы предупредить появление капитализма».
Более того, докапиталистический характер Китая, его эконо­мическая отсталость представлялись многим китайским марксис­там преимуществом Китая, благоприятной предпосылкой социа­листического развития страны. Полемизируя с этих позиций с про­тивниками пропаганды социализма в Китае, китайские марксисты ощущали недостаточность обращения к идеям Маркса и искали аргументы прежде всего в опыте Октября, в ленинском опыте. Ли Да подчеркивал роль Ленина, который «…сумел не только блестя­ще раскрыть истинную суть марксизма, но и умело применить его. В этом величие Ленина, и современники должны преклоняться перед ним. Озаренный ленинским светом, марксизм, извращен­ный Либкнехтом, Бебелем, Бернштейном, Каутским и другими, возродил свою истинную сущность». Не успев достаточно серьез­но познакомиться с теоретическим наследием Маркса, первые китайские марксисты сразу же взяли на вооружение ленинизм.
Однако не только молодые марксисты выступили на защиту идей социализма. В полемику включились и другие сторонники социалистического развития Китая. Так, сподвижник Сунь Ятсе-на Фэн Цзьпо в брошюре «Социализм и Китай» (1920) востор­женно пропагандирует идею социализма как средство спасения

433

и возрождения Китая. Характерно, что аргументация этого при­верженца суньятсенизма, и прежде всего его убеждение в том, что отсталость Китая благоприятствует переходу страны на соци­алистический путь развития, во многом совпадала с аргумента­цией китайских марксистов. Фэн Цзыю высказывал уверенность, что уже пришло время для осуществления в Китае социализма и что, опираясь на опыт русских большевиков, можно быстро до­биться успеха: «Не пройдет и десяти лет, как в Китае будет по­строено социалистическое государство».
На защиту идей социализма выступили и анархисты, игравшие уже заметную роль в идейно-политической жизни Китая, возглав­лявшие ряд рабочих профсоюзов, издававшие несколько десятков журналов и газет. Однако анархисты не только выступали в защиту социалистических идей, не только отстаивали представления о необходимости и возможности социалистического развития Ки­тая, но и остро полемизировали с марксистами. Они расходились с ними прежде всего в оценке опыта русской революции. Они кри­тиковали большевиков за установление диктатуры, полагая, что любая диктатура, в том числе и диктатура пролетариата, неизбеж­но ведет к деспотизму. «Мы не признаем власти капиталистов, не признаем власти политиков. Равным образом мы не признаем и власти рабочих», — так было написано в статье «Мы против боль­шевиков» в анархическом журнале «Фэндоу». Марксисты, естествен­но, выступили в защиту своего понимания опыта русских больше­виков, в защиту самой идеи диктатуры пролетариата.
«Как мы видим, — подчеркивал Л.П. Делюсин, первым обра­тивший наше внимание на историческое значение этого "спо­ра", — в дискуссии о социализме затрагивались весьма важные проблемы, теоретическое решение которых должно было оказать (и действительно оказало) влияние на характер политической деятельности активной и сознательной части китайского обще­ства, помочь ей в определении целей и средств борьбы за новый Китай». Реформисты-прагматики, выступавшие против постановки непосредственно социалистических задач, успеха в этом споре не имели, не получили поддержки основной массы ищущей мо­лодежи. Иное дело сторонники немедленного социалистического переустройства Китая — они явно выигрывали в этом споре, при­влекли симпатии к идеям социализма, создавая определенную массовую базу для их распространения.
Этот успех не б^хл случайным, он во многом объяснялся по­литическим нетерпением и радикализмом патриотически настро­енной молодежи, искавшей простых и быстрых решений труд­ных проблем национального и социального освобождения страны. И первые китайские марксисты-ленинцы такие решения пред-

434

лагали. При этом важно отметить, что сами сторонники марксиз­ма и ленинизма расценивали предлагаемые ими решения как ра­дикальный разрыв с традиционной идеологией, с традиционны­ми социально-политическими порядками, хотя на самом деле эти марксистские рецепты обновления Китая в наибольшей степени соответствовали традиционному типу общественного сознания с его стремлением к восстановлению «справедливого» и «гармо­ничного» социального порядка через тотальное регулирование всей жизни общества мощным государством. И в этом соответ­ствии, в этом созвучии одна из главных причин нараставшего идейно-политического успеха революционеров-утопистов.
Революционеры-утописты одержали победу над реформатора­ми-прагматиками в литературно-теоретическом споре, который постепенно перерастал в спор идейно-политический, существенно сказавшийся на всей последующей истории Китая.
2. ОБРАЗОВАНИЕ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ КИТАЯ (КПК)
Возросшая идейно-политическая активность первых сторон­ников марксизма-ленинизма привлекла внимание Коминтерна. В апреле 1920 г. группа владивостокских коммунистов во главе с Г.Н. Войтинским направилась в Китай с целью изучения поли­тической ситуации и установления связей с прогрессивными де­ятелями. Эта группа быстро нашла взаимопонимание с китайс­кими сторонниками марксизма. По ее инициативе и при ее по­мощи стали создаваться первые марксистские кружки. В июле 1920 г. первый кружок был организован в Шанхае, его руководителем стал Чэнь Дусю. В октябре 1920 г. под руководством Ли Дачжао был создан кружок в Пекине. Кружки возникли также в Чанша (руководитель Мао Цзэдун), Гуанчжоу, Ухане, Цзинане и среди китайских эмигрантов в Токио. В феврале 1921 г. предпринимается попытка организовать кружок среди китайской молодежи во Фран­ции. Из этого марксистского кружка вышло много будущих вид-н^1х деятелей КПК (Чжоу Эньлай, Дэн Сяопин, Ли Лисань, Чэнь И, Ли Фучунь, Не Жунчжэнь, Ли Вэйхань и др.). Фактическое руководство деятельностью кружков осуществлял журнал «Синь циннянь», который с осени 1920 г. стал (не без финансовой под­держки Коминтерна) по сути первым политическим органом коммунистического движения в Китае, а его обновленную ре­дакцию (после того как из-за несогласия с новой ориентацией журнала его покинул Ху Ши) возглавил Чэнь Дусю.
Участники кружков не только изучали марксизм, но и делали первые шаги по популяризации марксистского учения. Издаются

435

первый полный перевод «Манифеста Коммунистической партии», переводы некоторых других работ Маркса и Энгельса, а затем и Ленина. С ноября 1920 г. в течение примерно года полулегально выпускается журнал «Гунчандан» («Коммунист»). Начинают из­даваться журналы и газеты для рабочих, а также брошюры и ли­стовки. Организуются школы для рабочих, рабочие клубы, дела­ются попытки празднования 1 мая и т.п. Всей этой деятельности Коминтерн оказывал не только теоретическую и организацион­ную, но и финансовую поддержку.
Социальный состав первых марксистских кружков был не­однородным. Среди первых сторонников марксизма рабочих еще не было, преобладала передовая учащаяся молодежь, в основ­ном вышедшая из социально-привилегированной среды. В пер­вых кружках были сторонники не только марксизма, но и анар­хизма и некоторых других социалистических течений, а больше всего было революционно настроенных националистов. Не слу­чайно в это время к коммунистическим кружкам примкнули мно­гие в дальнейшем видные деятели Гоминьдана (Дай Цзитао, Чэнь Гунбо, Чжоу Фохай, Гань Найгуан, Ши Цуньтун и др.).
Политическая активность первых марксистских кружков, идей­но-теоретическое размежевание, ускорившееся в ходе «дискус­сии о социализме», общий национальный подъем подтолкнули руководство этих кружков к мысли о необходимости форсиро­вать образование партии. Этим решающим шагом явился съезд представителей марксистских кружков, ставший и I съездом Ком­мунистической партии Китая (КПК). Съезд проходил нелегально в Шанхае с 23 июля по 5 августа 1921 г. На съезде присутствовало 12 делегахов от семи кружков, насчитывающих 53 человека: Чжан Готао, Лю Жэньцзин (Пекин), Ли Ханьцзюнь, Ли Да (Шанхай), Чэнь Таньцю, Дун Биу (Ухань), Чэнь Гунбо, Бао Хуэйсэн (Гуан­чжоу), Дэн Эньмин, Ван Цзиньмэй (Цзинань), Мао Цзэдун (Чан­ша), Чжоу Фохай (Токио).
Несмотря на предсъездовскую остроту идейно-теоретического размежевания, состав участников съезда был весьма пестрым по своему идейно-политическому облику, что и предопределило ха­рактер съездовских дискуссий. Большинство участников съезда во главе с Чжан Готао отстаивало идею создания боевой, дисцип­линированной и хорошо организованной партии большевистс­кого типа, цель которой — установление диктатуры пролетариата. Эту позицию поддержали представитель Коминтерна Г. Марипг и уполномоченный Дальневосточного секретариата Исполкома Коминтерна Никольский, которые принимали активное участие в организации и проведении съезда. Меньшинство съезда во гла­ве с Ли Ханьцзюнем, констатируя слабость марксистских сил,

436

призывало к созданию легальной организации, концентрирую­щей свои усилия на изучении и пропаганде марксизма. Отверг­нув позицию меньшинства, съезд рассматривал установление диктатуры пролетариата как непосредственную задачу создавае­мой партии. Съезд противопоставил политическую борьбу рабо­чего класса всем другим политическим течениям, встав факти­чески на сектантские позиции. На съезде был одобрен ряд доку­ментов программного характера. Съезд избрал Временное бюро в составе Чэнь Дусю (секретарь), Чжан Готао и Ли Да.
Реализуя решения своего первого съезда, коммунисты стре­мились активно включиться в рабочее движение, стать его под­линными инициаторами и организаторами. Развернувшийся в начале 20-х гг. подъем стихийного забастовочного движения бла­гоприятствовал работе коммунистов. В июле 1921 г. в Шанхае по инициативе коммунистов создается Всекитайский секретариат профсоюзов, сделавшийся постепенно подлинным руководящим центром рабочего движения. Большое значение для рабочего дви­жения имела успешная стачка моряков Гонконга (январь—март 1922 г.), поддержанная правительством Сунь Ятсена в Гуанчжоу и забастовками солидарности в Шанхае, встретившая сочувствие и помощь за рубежом.
Последующие политические события, связанные с подъемом и разгромом рабочего движения, четко выявили своеобразие объективного положения КПК в условиях господства милитари­стских режимов в полуколониальной стране. Важнейшее значе­ние имела судьба забастовки на Пекин-Ханькоуской железной дороге в феврале 1923 г. Здесь большим влиянием пользовались профсоюзы, руководимые коммунистами, которые вели успеш­ную борьбу за права рабочих. Испугавшись роста влияния проф­союзов, милитарист У Пэйфу 7 февраля жестоко расправился с забастовщиками, разгромил профсоюзы. Эта террористическая акция знаменовала начало определенного спада рабочего движе­ния. Соб^гтия 7 февраля 1923 г. еще раз показали изолированность рабочего движения от общего национального подъема, от наци­онально-демократического движения. Таким образом, сама логи­ка первых шагов политической борьбы коммунистов подводила их к пониманию необходимости объединения с национально-де­мократическими силами для достижения победы в борьбе про­тив милитаризма и империализма.
Вместе с тем осознать этот политический императив для пер­вых китайских коммунистов, которые «последовали примеру рус­ских» и были приверженцами крайнего политического радика­лизма, идеи перманентной социалистической революции, было очень трудно. Для такого идейно-политического поворота большое

437

значение имели решения II конгресса Коминтерна (1920). На этом конгрессе Ленин, сохраняя свою приверженность концепции пер­манентной социалистической революции для стран Запада, вы­двигает для стран Востока, для колониальных и полуколониаль­ных стран концепцию антиколониальной, национально-освободи­тельной революции и в этой связи концепцию единого антиимпе­риалистического фронта. Эта ленинская идея базировалась на осознании факта невозможности социального освобождения на­родов колониальных и полуколониальных стран до свержения колониального господства империализма. В рамках единого ан­тиимпериалистического фронта коммунисты должны были, по мысли Ленина, стремиться занимать активные и руководящие позиции, максимально радикализировать антиколониальные ре­волюции и в случае их успеха пытаться перевести освобождаю­щиеся страны на некапиталистический путь развития. Оставаясь в рамках ленинской утопии альтернативного капитализму раз­вития, эта концепция на политическом уровне открывала огром­ные возможности для решения действительно назревших задач национального освобождения, для объединения разнородных со­циальных сил в борьбе с колониализмом.
На основе этого нового концептуального подхода Исполком Коминтерна (ИККИ) разрабатывал и рекомендовал КПК но­вую тактическую линию. Эти проблемы впервые китайские ком­мунисты обсуждали на съезде народов Дальнего Востока (Моск­ва—Петроград, 21 января—2 февраля 1922 г.), где присутствова­ла китайская делегация, включавшая не только коммунистов, но и представителей Гоминьдана (Чжан Цюбо), анархистов (Хуан Линшуан); Социалистической партии (Цзян Канху) и др. От­вергнув представления китайских коммунистов о социалистичес­ком характере китайской революции, коминтерновцы поставили на обсуждение вопрос о взаимоотношениях коммунистов с дру­гими антиимпериалистическими политическими силами, о соот­ношении проблем национального и социального освобождения. Съезд четко сформулировал идею единого антиимпериалистичес­кого фронта. Часть китайских делегатов была принята Лениным и есть сведения, что он поставил перед ними вопрос о сотруд­ничестве с Гоминьданом.
Эти новые программные установки отразились уже и на ра­боте II съезда КПК, состоявшегося в Шанхае с 16 по 23 июля 1922 г. В работе съезда участвовало 12 делегатов от 123 членов партии. Съезд уделил большое внимание анализу работы ком­мунистов в рабочем движении, принял Устав КПК, ориентиро­ванный на создание массовой пролетарской партии большевист­ского типа, принял решение о вступлении КПК в Коминтерн. Большое значение имело принятие съездом программы-минимум,

438

опубликованной в виде «Декларации II съезда КПК». В этом до­кументе формулируются концепция единого антиимпериалисти­ческого фронта и необходимость поддержки рабочим классом ре­волюционного буржуазно-демократического движения. Однако ре­ализовать эту политику оказалось сложнее, чем сформулировать.

3. РЕОРГАНИЗАЦИЯ ГОМИНЬДАНА И СОЗДАНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОЙ БАЗЫ В ГУАНДУНЕ
Непосредственного участия в «Движении 4 мая» Сунь Ятсен не принимал, однако он не мог не испытать огромного влияния национального подъема. Если в годы войны Сунь Ятсен все глубже осознает объективное место Китая в колониальной системе им­периализма, то после войны для него становится все очевиднее связь империализма и китайского милитаризма. Он приходит к закономерному выводу о том, что победа Синьхайской револю­ции не привела пока еще к реализации ни принципа национа­лизма, ни принципа народовластия. Реализация этих принци­пов возможна только при полной победе «национальной рево­люции», направленной против колониальной зависимости, и «политической революции», направленной против милитаризма и раздробленности.
Для реализации этих целей Сунь Ятсен 10 октября 1919 г. заяв­ляет о необходимости реорганизации Чжунхуа гэминдан (Китай­ская революционная партия) в Чжунго гоминьдан (Китайская национальная партия). Речь шла о преобразовании узкой, конс­пиративной организации, действовавшей в основном за преде­лами Китая, в массовую и боевую партию, действующую прежде всего на основе местных ячеек внутри Китая. Начинался длитель­ный и сложный процесс реорганизации Гоминьдана, превраще­ния его в ведущую политическую силу национальной>революции. Этот процесс происходил в принципиально новых условиях, свя­занных с постепенным созданием революционной базы в Гуан­дуне, что было связано с приглашением Сунь Ятсена в Гуан­чжоу, где власть в конце 1920 г. захватил милитарист Чэнь Цзюнь-мин. В апреле 1921 г. в Гуанчжоу по инициативе Сунь Ятсена собрался старый (1913-го г.) республиканский парламент и из­брал Сунь Ятсена чрезвычайным президентом Китайской рес­публики. На этом посту Сунь Ятсен стремился сделать провин­цию Гуандун базой революционных сил страны, оплотом воен­ного объединительного похода на Север.
Как президент Сунь Ятсен стремился расширить социальную базу своей власти, в частности поддерживая забастовщиков в

439

Гонконге, привлекая в свое правительство коммунистов (из-за этого Чэнь Дусю не смог принять участия в I съезде КПК), рас­ширяя и укрепляя Гоминьдан. Однако эта деятельность встрети­ла сопротивление держав и милитаристов, в том числе и Чэнь Цзюньмина, который в июне 1922 г. совершил военный перево­рот и изгнал Сунь Ятсена. Но в феврале 1923 г. Чэнь Цзюнь-мин сам был изгнан соперничающими с ним гуансийскими и юньнаньскими милитаристами, которые вновь пригласили Сунь Ятсена возглавить правительство. Сунь Ятсен принял приглаше­ние, но попытался извлечь уроки из своих прошлых поражений в Гуанчжоу. Суньятсеновское истолкование этих уроков можно свести прежде всего к пониманию необходимости избавиться от зависимости от милитаристов и для этого завершить создание хорошо организованной партии, опирающейся на собственную партийную революционную армию и на поддержку народных масс. Большое значение для реализации этих уроков имели связи Сун Ятсена с советской Россией.
Дружественная по отношению к Китаю политика России не могла не привлечь внимания Сунь Ятсена. В союзе с советской Россией он увидел важный фактор укрепления своих политичес­ких позиций внутри и вне Китая. В 1920 г. в Шанхае и Гуанчжоу Сунь Ятсен встречался и беседовал с Г.Н. Войтинским, а затем и с другими работниками Коминтерна — Г. Марингом (в 1921 г.) и С.А. Далиным (в 1922 г.). Сунь Ятсен вступает также в пере­писку с наркомом по иностранным делам РСФСР Г.В. Чичери­ным. В одном из писем Чичерину в августе 1921 г. Сунь Ятсен подчеркивал: «Я чрезвычайно заинтересован вашим делом, в осо­бенности организацией ваших Советов, вашей армии и образова­ния». Большое значение для определения позиции СуньЯтсена по отношению к советской России и к коммунистическому движению имели его переговоры с представителем РСФСР А.А. Иоффе, завершившиеся подписанием 27 января 1923 г. в Шанхае коммю­нике, в котором, в частности, говорилось: «Д-р Сун Ят-сен считает, что в настоящее время коммунистический строй или даже советская система не могут быть введены в Китае, так как там еще не существуют те условия, которые необходимы для успешного утверждения коммунизма или советизма. Эта точ­ка зрения целиком разделяется полпредом РСФСР, который, далее, считает, что самой насущной и важной задачей Китая является его национальное объединение и приобретение полной национальной независимости. В этом великом деле, заверил он д-ра Сун Ят-сена, Китай пользуется самой горячей симпатией русского народа и может рассчитывать на поддержку России».
Эта поддержка была для Сунь Ятсена чрезвычайно важна, ибо он все яснее понимал, что при всей симпатии США, Европы,

440

Японии к нему лично и к его делу он не может рассчитывать на прямую военную, экономическую, политическую поддержку этих держав. А без такой поддержки довести до конца его планы объе­динения и освобождения страны было невозможно. Солидарность правительства новой России и ее правящей партии с китайской реэолюцией внушала Сунь Ятсену большие надежды. Эта соли­дарность отражала своеобразие позиции советской России по от­ношению к Китаю. С одной стороны, Москва вела переговоры с Пекином о возобновлении дипломатических отношений, подчер­кивая свое уважение к Китайской республике. С другой — Мос­ква готова была поддержать те политические силы в Китае, ко­торые противостояли пекинскому правительству и с которыми можно было связывать перспективы революционного преобразо­вания Китая. С точки зрения московского партийно-государствен­ного руководства, в этой позиции не было противоречия, она вполне вписывалась в соответствующее понимание взаимоотно­шений национальных интересов советского государства и инте­ресов мировой революции.
Политическое сближение Сунь Ятсена с советской Россией логически вело его и к сотрудничеству с китайскими коммунис­тами, делавшими первые, но политически уже заметные шаги в организации рабочего движения. Сотрудничество с советской Россией и коммунистами, опыт русской революции стали важ­ными факторами в деле реорганизации Гоминьдана. Еще в конце 1922 г. в Шанхае Сунь Ятсен созывает конференцию по реорга­низации Гоминьдана и по результатам ее работы 1 января 1923 г. публикует декларацию, в которой формулирует цели партии и пути ее реорганизации. Вернувшись в Гуанчжоу и возглавив пра­вительство, Сунь Ятсен активизировал реорганизацию Гоминь­дана. В августе 1923 г. он посылает в Москву военно-политичес­кую делегацию во главе с Чан Кайши, в состав которой входит и коммунист Чжан Тайлэй. В течение нескольких месяцев делега­ция знакомилась с постановкой партийной, государственной, военной работы, встречалась с руководителями советского госу­дарства и Коминтерна. Делегация провела переговоры, результа­том которых стало предоставление военной, финансовой, техни­ческой помощи Гоминьдану для реорганизации партии, созда­ния новой армии, укрепления госаппарата.
Делегация Гоминьдана установила тесные связи с руковод­ством Коминтерна, рассчитывая на его политическую поддерж­ку. 28 ноября 1923 г. президиум исполкома Коминтерна обсуждал проблемы китайской революции при участии делегации Гоминь­дана. Была принята специальная резолюция, которая говорила о солидарности Коминтерна с освободительной борьбой китайского'

441

народа во главе с Сунь Ятсеном и вместе с тем содержала опре­деленные политические рекомендации. Главный тезис этой резо­люции — «…национализм… должен означать уничтожение гнета как иностранного империализма, так и отечественного милита­ризма» — вполне соответствовал тенденции эволюции взглядов Сунь Ятсена. Однако другой — очень важный для Коминтерна — тезис этой резолюции о том, что необходимо уничтожить «…ин­ститут крупных и многочисленных средних и мелких землевла­дельцев, не работающих на земле», был совершенно неприемлем для Сунь Ятсена и его последователей и вместе с тем не отражал реальностей аграрного строя и крестьянского движения в Китае.
Поездка этой делегации способствовала быстрому развитию связей Гоминьдана с Советским Союзом. Уже в октябре 1923 г. в Гуанчжоу по приглашению Сунь Ятсена приехал опытный партий­ный работник М.М. Бородин, назначенн^тй главн^тм советником по реорганизации Гоминьдана. Одновременно в Гуанчжоу при-б^твает из СССР первая группа военн^1х советников, приглашен­ных для создания военной школы Гоминьдана и организации новой, партийной армии. Вскоре начинает поступать и вооруже­ние для этой армии.
Тогда же Сунь Ятсен назначает комиссию по реорганизации Гоминьдана в составе Ляо Чжункая, Ван Цзинвэя, Чжан Цзи, Дай Цзитао и Ли Дачжао. В ноябре б^]л опубликован «Манифест о реорганизации Гоминьдана», проведены выборы делегатов на первый конгресс партии. Реорганизация проходила, вполне есте­ственно, с большими трудностями, с политической борьбой раз­личных группировок и течений в Гоминьдане, по-разному пред­ставлявших себе цели и характер реорганизации партии. Одним из главных моментов этой борьбы был вопрос о форме и харак­тере сотрудничества с коммунистами.
Сотрудничество Гоминьдана с Советским Союзом и тем бо­лее с Коминтерном не могло не выдвигать перед Сунь Ятсеном и Гоминьданом этой проблемы. Шаг к сотрудничеству с китайски­ми коммунистами Гоминьдан сделал благодаря Сунь Ятсену. Од­нако и Сунь Ятсен не соглашался на создание единого фронта на межпартийной основе, не желая отказываться от претензий на политическую монополию и соглашаясь лишь на индивидуаль­ное вступление коммунистов в Гоминьдан. С другой стороны, Коминтерну также пришлось проделать значительную разъясни­тельную работу в КПК, направленную на преодоление опреде­ленных левосектантских тенденций и недоверия ряда коммунис­тов к Сунь Ятсену и Гоминьдану.
Уже решения и материала: II (1920) и IV (1922) конгрессов Коминтерна нацеливали коммунистов Китая на выработку по-

442

литики единого антиимпериалистического фронта. Вместе с тем исполком Коминтерна подготовил и специальные документы, ка­сающиеся создания единого фронта КПК и Гоминьдана. Кроме уже упоминавшегося решения президиума ИККИ от 28 ноября 1923 г. было принято еще два документа: резолюция ИККИ от 12 января 1923 г. «Об отношении КПК к партии Гоминьдан» и «Директива ИККИ III съезду КПК» от 24 мая 1923 г.
Все эти документы исходили из ясного понимания националь­ного характера развивавшегося в Китае революционного процес­са, из признания объективного факта нарастания антиимпериа­листической борьбы различных слоев китайского народа, из пра­вильной оценки ведущей политической роли суньятсеновского Гоминьдана. Резолюция от 12 января указывала на необходимость сотрудничества коммунистов с гоминьдановцами исходя из того, что «…единственно серьезной национально-революционной груп­пировкой в Китае является партия Гоминьдан» и что «…при ны­нешних условиях целесообразно для членов КПК оставаться внут­ри партии Гоминьдан».
Стремясь преодолеть недоверие многих коммунистов к Сунь Ятсену, вновь пришедшему к власти в Гуанчжоу благодаря под­держке милитаристов, в директиве говорилось: «… в вопросе граж­данской войны между Сунь Ятсеном и северными милитариста­ми мы поддерживаем Сунь Ятсена». В то же самое время подчер­кивалась необходимость превращения этой войны в подлинно революционную, народную, не связанную милитаристскими ком­бинациями.
Отмечая теоретическую и политическую трезвость этих комин-терновских документов, нельзя вместе с тем не видеть и мно­гих слабостей и ошибок, проистекавших из неразработанности теоретического анализа китайской социально-экономической дей­ствительности, из ошибочной оценки соотношения классовых сил, из догматизма политического мышления. Так, все эти до­кументы исходили из того, что «центральным вопросом всей политики является именно крестьянский вопрос» и что, «только подводя аграрный базис под лозунги антиимпериалистического фронта, мы можем надеяться на действительный успех». Эти положения базировались не на анализе аграрного строя китай­ской деревни, не на реальной оценке уровня крестьянского дви­жения и не на учете возможности принятия этого подхода да­же самыми верными последователями Сунь Ятсена, а скорее на аналогиях с опытом русской революции. Не отличалась трез­востью и оценка уровня рабочего движения, что вело к утверж­дению о «само собой разумеющейся» руководящей роли партии рабочего класса в едином фронте. Не очень помешав созданию

443

единого фронта, эти догматические положения осложнили про­ведение в жизнь политики единого фронта на последующих эта­пах революционного процесса.
Таким образом, Москва, оказывая значительную политичес­кую и военную поддержку суньятсеновскому Гоминьдану, рас­сматривала его как массовую общенациональную организацию, а КПК — как политический авангард, который сумеет стать дейст­венным руководителем этого единого фронта победоносной борь­бы китайского народа против милитаризма и империализма и тем самым перехода революции на новый этап. Для руководителей Коминтерна — сторонников мировой социалистической револю­ции — вопрос правомерности такого вмешательства во внутренние дела Китая, естественно, не вставал.
Проблемы единого фронта были в центре внимания очеред­ного, III съезда КПК, состоявшегося с 10 по 23 июня 1923 г. в Гуанчжоу, куда к этому времени уже переехал из Шанхая ЦК и где коммунисты имели теперь возможности для легальной рабо­ты. 30 делегатов съезда представляли 420 членов партии. В от­четном докладе Чэнь Дусю была охарактеризована вся сложность развития партии, претендовавшей быть пролетарской, но делав­шей только первые шаги по организации рабочего движения. Еще меньше партия успела сделать по организации крестьянского дви­жения. Во внутрипартийной жизни вызывали тревогу уже появив­шиеся групповщина и фракционность, слабая связь некоторых членов партии с парторганизациями, неуплата членских взносов (деятельность партии в основном финансировал Коминтерн).
Главный вопрос работы съезда — вопрос о вступлении в Гоминьдан. Большинство съезда (Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Цюй Цюбо, Чжан Тайлэй и др.) поддержало директиву Коминтерна об индивидуальном вступлении коммунистов в Гоминьдан при со­хранении организационной и политической самостоятельности партии. Меньшинство (Чжан Готао, Цай Хэсэнь и др.) критико­вали эту идею с левацких, сектантских позиций. Резолюция об индивидуальном вступлении в Гоминьдан была принята незначи­тельным большинством, что свидетельствовало о влиянии левац­ких настроений, существенно сказавшихся в дальнейшем на поли­тике партии. В ЦК было избрано 9 человек: Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Цай Хэсэнь, Ван Хэбо, Мао Цзэдун, Чжу Шаолянь, Тань Пиншань, Хуан Дэлун (Сян Ин), Ло Чжанлун. Генераль­ным секретарем ЦК КПК в третий раз был избран Чэнь Дусю.
Решения съезда послужили одной из предпосылок активного участия коммунистов в реорганизации Гоминьдана, в фактичес­ком создании единого фронта. Как уже говорилось, Ли Дачжао

444

был включен Сунь Ятсеном в комиссию по реорганизации Го­миньдана, а Чжан Тайлэй — в гоминьдановскую делегацию, на­правившуюся в Москву. Многие видные коммунисты проделали большую работу по реорганизации местных гоминьдановских орга­низаций: Ли Дачжао — в Пекине, Цюй Цюбо, Чжан Тайлэй, Дэн Чжунся — в Шанхае, Тань Пиншань — в Гуанчжоу. Это спо­собствовало политическому сближению коммунистов и гоминь-дановцев, фактическому складыванию единого фронта, накоп­лению оп^тта этого непростого сотрудничества. Участие в работе по реорганизации Гоминьдана советника М.М. Бородина, помощь советских военных специалистов в создании партийной армии, сотрудничество Гоминьдана с Коминтерном также способство­вали сближению гоминьдановцев и коммунистов.
Важнейшим этапом реорганизации Гоминьдана и складыва­ния единого фронта стал I конгресс Гоминьдана, проходивший в Гуанчжоу с 20 по 30 января 1924 г. На конгрессе присутствова­ло 165 делегатов, представлявших более 11 тыс. членов партии. Программа нового, реорганизованного Гоминьдана сформулиро­вана в основном документе конгресса — манифесте, в составле­нии которого принимали участие коммунисты, а также М.М. Бо­родин. Манифест давал обновленную трактовку «трех народных принципов», причем на первый план выдвигалась задача реали­зации принципа национализма в его новой формулировке, ак­центирующей внимание на борьбе против мирового империализма и китайского милитаризма: «Беспорядки в нашей стране созда­ются великими державами, интересы которых в Китае сталкива­ются и которые во имя своих целей истребляют наш народ рука­ми милитаристов». Трактуя принцип народовластия, манифест рассматривает будущее конституционное устройство на основе конституции «пяти властей» — законодательной, судебной, ис­полнительной, экзаменационной и контрольной. Манифест про­возглашает стремление «избежать недостатков, которые несет с собой парламентаризм», «устранить пороки, присущие системе выборов». Традиционно излагается принцип народного благоден­ствия, включавший прежде всего уравнение прав на землю и идею ограничения капитала.
Трактовка «трех народных принципов» в манифесте, подчер­кивавшая их антиимпериалистическую направленность и анти­капиталистическую окраску, отражала влияние на Сунь Ятсена оп^гта Октября, влияние его сотрудничества с Коминтерном, китайскими коммунистами, с М.М. Бородин^тм. Однако эта трак­товка, охотно принятая левыми в Гоминьдане и коммунистами, не поддерживалась влиятельными консервативными, правыми силами в Гоминьдане. Лишь огромный личный авторитет Сунь

445

Ятсена позволил принять манифест и «допустить» коммунистов в Гоминьдан, временно приглушив противоречия этих позиций.
Большое внимание конгресс уделил проблемам партийного строительства. В своем выступлении Сунь Ятсен говорил, что он хотел бы сделать партию Гоминьдан «…такой же хорошо органи­зованной и сильной, как революционная партия России». Он ори­ентировался на создание партии ленинского, большевистского типа с железной дисциплиной и строгой централизацией, с пре­тензией на политическую монополию. В одной из резолюций кон­гресса говорилось, что «…организационн^тм принципом Гоминь­дана является демократический централизм». Большевистская трактовка организационных принципов построения партии до­полнялась установлением особой роли президента (цзунли) партии, обладавшего по существу диктаторскими правами.
Конгресс избрал Центральный исполнительный комитет (ЦИК) Гоминьдана в составе 41 члена, среди котор^1х б^зло 10 коммунистов. Многие коммунисты заняли руководящие посты в аппарате Гоминьдана, работали в местных организациях. Это и было фактическим образованием единого фронта.
Идейно-теоретическим знаменем единого фронта, всего раз­вивавшегося национально-освободительного движения все боль­ше становится суньятсеновская программа возрождения и осво­бождения Китая, его «три народных принципа». И дело не только в личном авторитете первого президента Китайской республики, а прежде всего в том, что разработанная им программа формули­ровала заманчивые цели и показывала реальные пути их дости­жения. В послевоенные годы Сунь Ятсен продолжает совершен­ствовать свою программу, стремясь сделать ее основным доку­ментом реорганизуемой партии Гоминьдан. Особенно большое значение имел цикл «Лекций о трех народн^1х принципах», про­читанных им в 1924 г.
Сочетание — а не противопоставление — в суньятсенизме идей национального и социального освобождения было сильной сто­роной программы Сунь Ятсена. В лекциях он уделял этому боль­шое внимание, полемизируя, в частности, и по этому поводу с марксистами. Отвергая марксистскую концепцию классовой борь­бы, он видел движущую силу исторического прогресса в «при­мирении интересов громадного большинства общества». Разраба­тывая свой социальный идеал, Сунь Ятсен не без полемической остроты подчеркивал, что «…народное благоденствие — это и есть социализм или, как он по-другому называется, коммунизм». Причем приоритет в формулировании этой идеи социальной спра­ведливости Сунь Ятсен не хочет отдавать не только марксистс­кой, но и вообще европейской мысли, развивая тезис о китайском

446

происхождении этого круга идей. Он связывает происхождение социалистических и коммунистических идей с китайской тради­ционной (во многом конфуцианской) концепцией «великой гар­монии» (датун). Эта традиция имеет за плечами не только тыся­чи лет теоретического развития, но и опыт практического осу­ществления, ибо коммунизм в Китае «…был претворен в жизнь в период Хун Сюцюаня. Экономическая система, создававшаяся Хун Сюцюанем, была системой коммунистической. И это было коммунистической действительностью, а не только теорией».
Говоря о своем социальном идеале, Сунь Ятсен подчеркивал связь времен: «Если все будет принадлежать всем, то наша цель — народное благоденствие — будет действительно достигнута и во­царится мир "великой гармонии", о котором мечтал Конфуций». Обращение к традиционной мысли и традиционной фразеологии отражало не только политические потребности поиска путей к серд­цу и уму каждого китайца, но и определенную эволюцию взгля­дов самого Сунь Ятсена, который в прочитанных лекциях более глубоко осмысливает связь своих идей с традиционной китайс­кой мыслью.
Вместе с тем нельзя не видеть, что некоторая конфуцианиза-ция суньятсенизма означала в то же самое время усиление уто­пического элемента его мировоззрения. Однако эта утопизация мировоззрения Сунь Ятсена существенно не сказалась на его по­литической программе и политике. В Сунь Ятсене своеобразно уживались утопист-мыслитель и прагматик-политик. В послево­енные годы, как и в предшествующие десятилетия своей поли­тической деятельности, Сунь Ятсен демонстрировал здравый смысл, поиск взаимовыгодного компромисса, предпочтение ре­формистских методов решения назревших проблем и четкое по­нимание того, что к насильственным, революционным методам необходимо обращаться только в крайних случаях. Такой соци­альный идеал и такие пути его достижения обладали огромной притягательной силой. Идеи суньятсенизма овладевали массами.

4. КИТАЙ НАКАНУНЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1925-1927 ^.
Реорганизация Гоминьдана способствовала укреплению пози­ций правительства Сунь Ятсена в Гуандуне, расширению сферы его политического воздействия. Стабилизации власти гуанчжоус-кого правительства способствовало также создание революцион­ной армии, которому Сунь Ятсен придавал особенно большое значение. В условиях милитаристского разгула Гоминьдан мог дей­ствительно укрепить свои политические позиции только при

447

собственной эффективной военной силе, не зависимой от при­хотей китайских генералов. Создать такую армию было очень не просто, ибо у Сунь Ятсена не было ни опытных военных кадров, ни оружия, ни денег. Значительная советская помощь позволила в основном решить эти проблемы.
Уже в самом начале 1924 г. на острове Вампу (Хуанпу) в устье Чжуцзян в 25 км от Гуанчжоу создается военная школа, призван­ная готовить кадры революционных офицеров для партийной ар­мии. В нее за полтора года было проведено три набора курсантов общей численностью около 2 тыс. человек. В школе преподавали и вели политико-воспитательную работу советские военные спе­циалисты. В мае 1924 г. в Гуанчжоу приб^хл в качестве главного военного советника П.А. Павлов, много сделавший для органи­зации школы Вампу и революционной армии. В июле 1924 г. он трагически погиб. На этом посту его заменил известный советс­кий полководец В.К. Блюхер. Советские военные специалисты разных профилей включались в преподавательскую и организа­ционную работу в революционной армии. В политической работе в школе принимали участие как видные гоминьдановцы (напри­мер, Дай Цзитао), так и видные деятели КПК (например, Чжоу Эньлай), стремившиеся повлиять на политическую ориентацию курсантов. Начальником школы был Чан Кайши. Одновременно формировались и учебные части — сначала батальоны, а к 1925 г. — два учебных полка. Поступление советского оружия и снаряжения помогло сделать школу Вампу и учебные части ре­альной военной силой.
В первый же год своего существования они получили боевое крещение, защищая правительство Сунь Ятсена от мятежников. Тяжелое экономическое положение заставило правительство пред­принять весьма непопулярные среди гуанчжоуского купечества финансовые меры — ввести новые налоги. Верхушка купечества, тесно связанная с английским капиталом (особенно через Гон­конг) и не согласная с политикой гоминьдановского правитель­ства, воспользовалась кризисной ситуацией и попыталась осуще­ствить антиправительственный переворот силами купеческой милиции (шантуань). Сунь Ятсен пытался разрешить этот кризис компромиссом, искал поддержки купечества, надеялся даже включить шантуаней в свою армию. Однако лидеры гуанчжоуско-го купечества, и прежде всего руководитель шантуаней (к тому же богатейший купец Гуанчжоу) Чэнь Ляньбо, поддержанные гонконгскими властями, решили использовать кризисную ситуа­цию для свержения правительства Сунь Ятсена. В тринадцатую годовщину Синьхайской революции (10 октября 1924 г.) купцы Гуанчжоу и ряда других городов Гуандуна прекратили торговлю,

448

а шантуани подняли вооруженный мятеж. Это выступление, из­вестное как мятеж «бумажных тигров», заставило Сунь Ятсена обратиться к военной силе. Революционные части из курсантов, рабочие отряды, первые артиллерийские части под общим ко­мандованием Чан Кайши были брошены по плану, составленно­му советскими военными советниками, против мятежников. Бы­стрый разгром «бумажных тигров» укрепил военно-политичес­кие позиции гоминьдановского правительства и позволил ему нанести в начале 1925 г. тяжелое поражение главному противни­ку гоминьдановского правительства — Чэнь Цзюнмину (1-й Вос­точный поход), существенно расширив свое влияние в Гуанду­не, укрепив революционную базу. В этих боях происходило ста­новление революционной армии.
Расширение и упрочение влияния гоминьдановского прави­тельства создавали благоприятные легальные условия для разви­тия рабочего и крестьянского движения, которое, в свою оче­редь, делалось важным фактором укрепления революционной базы и увеличения влияния Гоминьдана в национально-освободитель­ном движении.
Рабочий отдел ЦИК Гоминьдана, в котором активную роль играли коммунисты, вел значительную деятельность в Гуанчжоу и Гуандуне по организации рабочего класса, по восстановлению профсоюзного движения. Уже к маю 1924 г. б^хло организовано в профсоюзы около 100 тыс. рабочих. Значимость Гуанчжоу как од­ного из центров рабочего движения была продемонстрирована в антиимпериалистической стачке китайских рабочих в июле—ав­густе 1924 г., вызванной репрессиями англо-французской адми­нистрации концессии в Шамяне (район Гуанчжоу). В знак проте­ста бастовавшие китайские рабочие стали покидать территорию концессии. Забастовщиков поддержали рабочие Гуанчжоу, а так­же гоминьдановское правительство. Все это заставило власти кон­цессии уступить нажиму забастовщиков. Эта победа знаменовала начало нового подъема рабочего движения.
Гуандун стал и первой провинцией, где складывалось' органи­зованное крестьянское движение. Его зачинателем был коммунист Пэн Бай, который еще в 1921 г. приступил к организации кресть­янского союза в уезде Хайфэн. К 1923 г. этот союз объединял почти четверть крестьянских семей уезда. Разгром Чэнь Цзюньмина, укрепление власти гоминьдановского правительства способство­вали развертыванию этой работы и в других уездах. Организато­рами крестьянских союзов выступали прежде всего коммунисты, активно работавшие в крестьянском отделе ЦИК Гоминьдана, ставшие инициаторами и организаторами курсов крестьянского движения. В мае 1925 г. в крестьянских союзах 22 уездов Гуандуна

449

15-5247

насчит^твалось более 200 тыс. человек. На съезде представителей этих союзов в мае 1925 г. была создана крестьянская организа­ция, поставившая своими задачами снижение арендной платы и налогов, организацию и вооружение крестьян, что в основном соответствовало объективным условиям развития провинции.
Укреплению революционной базы в Гуандуне благоприятство­вала и общая обстановка в стране в 1924—1925 гг., характеризо­вавшаяся оживлением национально-освободительной борьбы. Это оживление подтолкнуло пекинское правительство пойти на под­писание 31 мая 1924 г. «Соглашения об общих принципах урегули­рования вопросов между Союзом ССР и Китайской Республикой». Подписание этого соглашения б^зло результатом напряженной дипломатической деятельности и нажима на Пекин прогрессив­ной китайской общественности. Соглашение предусматривало установление дипломатических отношений, отказ СССР от «спе­циальных прав и привилегий», от русской части «боксерской кон­трибуции», от прав экстерриториальности и консульской юрис­дикции. В отношении КВЖД б^зло подписано специальное согла­шение, по которому КВЖД объявлялась «чисто коммерческим предприятием» и управлялась на паритетных началах СССР и Китаем. Это б^]л перв^тй в xx в. равноправн^тй договор Китая с великой державой, заложивший основы тесного и взаимовыгод­ного сотрудничества двух соседних государств. Его подписание отражало также возросшее понимание пекинским правитель­ством значения сотрудничества с СССР для защиты национальных интересов.
Другим проявлением этого оживления стал затяжной кризис милитаристских режимов. В Пекине с 1920 г. у власти находилась чжилийская группировка, почти постоянно соперничающая с другими группировками. Проявлением этого соперничества была чжилийско-фэнтяньская война 1922 г., победа в которой позво­лила лидеру чжилийцев Цао Куню в следующем году занять пост президента республики. Однако соперничество этих сильнейших группировок продолжалось. Новая чжилийско-фэнтяньская вой­на началась осенью 1924 г. В разгар этой войны, в октябре 1924 г., один из чжилийских генералов, Фэн Юйсян, выступил против руководителей чжилийской группировки У Пэйфу и Цао Куня. На этот раз это б^зла не об^тчная милитаристская распря. За этим выступлением стояла определенная социально-политическая пе­реориентация генерала Фэн Юйсяна под воздействием подъема национально-освободительной борьбы. Фэн Юйсян, имевший и прежде дружеские связи с гоминьдановцами, заявил о своей под­держке программы Сунь Ятсена и Гоминьдана, легализовал на подвластной территории деятельность Гоминьдана и КПК,

450

попросил (и получил) военную помощь у Советского Союза. Свои войска он переименовал в «национальную армию» (гоминьцзюнь). Поскольку на подвластной мятежному генералу территории на­ходился и Пекин, это, естественно, привело к острому полити­ческому кризису. Новое правительство возглавил лидер аньфуис-тов Дуань Цижуй, включивший в правительство сторонников фэнтяньцев и Фэн Юйсяна. Присутствие в Пекине войск генера­ла Фэн Юйсяна, укрепление суньятсеновского правительства на юге страны, общий национальн^тй подъем заставили Дуань Ци-жуя выступить с инициативой созыва общекитайской конферен­ции по объединению страны и пригласить на эту конференцию Сунь Ятсена.
Сунь Ятсен, который еще недавно, в сентябре, б^]л готов воз­главить Северный поход своей армии, воспользовавшись мили­таристскими распрями, без колебаний принял это приглашение. 13 ноября 1924 г. в сопровождении своей жен^: Сун Цинлин, ли­деров Гоминьдана, а также советника М.М.Бородина он отправ­ляется в Пекин. Его поездка на север превратилась в яркую пат­риотическую демонстрацию, стала важным фактором расшире­ния влияния Гоминьдана и идей национальной революции. На несколько месяцев внимание страны было приковано к поездке Сунь Ятсена, к его выступлениям против милитаристских махи­наций, за созыв подлинно Национального собрания, за отмену неравноправн^1х договоров. Это б^зла последняя политическая битва тяжело больного Сунь Ятсена. 12 марта 1925 г. он умер. Смерть «отца китайской революции», подлинного вождя национально-освободительной борьбы, авторитетного руководителя Гоминь­дана была невосполнимой потерей для китайского народа.
Проявлением нараставшего национального подъема было и оживление рабочего движения вслед за Гуандуном в других про­винциях Китая. Постепенно восстанавливались профсоюзн^те орга­низации, активизировалась борьба рабочих за свои права. Осо­бенно быстро развертывалась борьба железнодорожников Севе­ра, текстильщиков приморских городов. Большое значение имели забастовки на японских текстильн^1х фабриках Шанхая в февра­ле и Циндао в мае 1925 г. Начавшись как стихийн^тй протест про­тив усиления гнета и притеснений со стороны японских пред­принимателей, эти выступления рабочего класса переросли в на­циональные, антиимпериалистические. В одном из обращений шанхайского стачкома говорилось: «Уважаем^те соотечественни­ки, скорее поднимайтесь на борьбу за суверенитет Китая». Эти стачки пользовались поддержкой широких слоев населения.
КПК стремилась использовать этот подъем для усиления сво­его влияния в рабочей среде. Здесь вели организационную и

451
15*

политическую работу коммунисты Цюй Цюбо, Цай Хэсэнь, Чжан Готао, Чжан Тайлэй, Дэн Чжунся, Ли Лисань, Лю Шаоци и др. Подъем рабочего движения и рост профсоюзов позволили ком­мунистам провести в мае 1925 г. в Гуанчжоу II съезд профсоюзов, на котором была образована Всекитайская федерация профсою­зов (ВФП), объединившая 540 тыс. членов профсоюзов.
В этой обстановке оживления рабочего движения, общего подъема национально-освободительной борьбы в январе 1925 г. в Шанхае состоялся IV съезд КПК. В его работе принимали участие 20 делегатов, представлявших около 1 тыс. членов партии. Работа и решения съезда отразили поиски путей превращения КПК в массовую политическую партию пролетариата, имеющего проч­ного крестьянского союзника. Поэтому съезд ставил задачи во­влечения в партию рабочих, укрепления партийного руководства профсоюзами. Вместе с тем на съезде первый опыт крестьянско­го движения в Гуандуне был истолкован как диктующий выдви­жение аграрных требований, прежние лозунги были дополнены установкой на борьбу с крупными землевладельцами, деревенс­кими мироедами (тухао и лешэнъ). Действенность решений съезда, направленных на расширение участия и политического влияния партии в национально-освободительном движении, во многом, однако, ослаблялась доминировавшими на съезде левосектантс-кими тенденциями, выявившимися еще во второй половине 1924 г. В условиях обострения политической борьбы в гуандунской рево­люционной базе часть руководства КПК (прежде всего Чэнь Дусю, Цай Хэсэнь и Мао Цзэдун), критикуя правительство Сунь Ятсе-на с левацких позиций, вели линию на фактический уход из Го­миньдана. В решениях съезда эта тенденция проявилась прежде всего в постановке вопроса о гегемонии пролетариата в нацио­нальной революции. Причем этот вопрос ставился не в теорети­ческом плане, а как практическая задача, как лозунг действия. Съезд избрал новый ЦК в составе 9 человек. Генеральным секре­тарем вновь был избран Чэнь Дусю.
Провал объединительной конференции в Пекине, продолжав­шиеся милитаристские войны демонстрировали органическую неспособность милитаристов решить проблему национального объединения мирными средствами. Укрепление революционной базы в Гуандуне, развитие единого фронта, рост рабочего и кре­стьянского движения создавали предпосылки складывания но­вой мощной силы, способной революционными методами объе­динить Китай. В стране назревала революционная ситуация.

452

5. НАЧАЛЬНЫЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
(МАЙ 1925 г. – ИЮНЬ 1926 г.)
Нараставшая классовая борьба китайских рабочих в примор­ских городах к лету 1925 г. переросла в массовые антиимпериа­листические выступления, ставшие началом Национальной рево­люции. В Шанхае забастовки на японских текстильных фаб­риках, начавшиеся в феврале, расширились в мае в ответ на репрессии хозяев и властей. Однако борьба рабочих за свои эко­номические интересы в условиях жестоких репрессий со сторо­ны властей и японских империалистов была чрезвьиайно трудна и ЦК КПК принял решение вьщвинуть на первый план общена­циональные лозунги, превратить чисто экономическую борьбу рабочих в массовое антиимпериалистическое выступление. По­скольку преследовалась цель не только облегчить положение бас­тующих, но и усилить влияние КПК в широких массах, было решено организовать 30 мая в Шанхае студенческую демонстра­цию под антиимпериалистическими лозунгами.
Эта демонстрация студентов была расстреляна британской по­лицией международного сеттльмента, что лишь усилило и рас­ширило массовые выступления в Шанхае — в разных формах они охватили почти все слои китайского населения. Забастовали ра­бочие не только всех японских предприятий, но и английских, Прекратили учебу все студенты и учащиеся средних школ, пре­кратилась торговля, начался бойкот японских и английских то­варов. На жестокие репрессии Шанхай ответил подлинным взры­вом национальных патриотических чувств.
В этом подъеме национальной борьбы особенно большую роль Играл шанхайский рабочий класс, организованный прежде всего коммунистами. Уже 31 мая коммунисты создали Генеральный Совет шанхайских профсоюзов, председателем которого стал Ли Лисань. В ходе забастовки Генсовет провел большую работу по Созданию профсоюзов и прежде всего на японских и англий­ских предприятиях, сумев организовать рабочих. Генсовет факти­чески стал легальным органом руководства борьбой шанхайских Трудящихся. В начале июня под руководством Генсовета басто­вало более 130 тыс. рабочих 107 иностранн^хх предприятий. Наи­более активными были текстильщики японских и английских фабрик. Забастовка охватила и небольшое число китайских пред­приятий (26 тыс. забастовщиков на 11 предприятиях).
Под влиянием коммунистов находился также Объединенный союз студентов, сыгравший столь важную роль в развертыва­нии антиимпериалистической борьбы. Объединенный союз тор­говцев различных улиц не только непосредственно участвовал в

453

патриотических акциях (демонстрации, бойкоты иностранных то­варов, закрытие лавок), но и оказывал материальную помощь за­бастовщикам. 7 июня на гребне национальной борьбы по инициа­тиве и под руководством коммунистов был создан Объединенный комитет рабочих, торговцев и студентов, фактически являвшийся организацией единого фронта. Объединенный комитет выдвинул программу национальн^1х требований, состоявшую из 17 пунктов и ставшую фактически платформой «Движения 30 мая».
Основное содержание этой платформы носило общенациональ­ный характер и было направлено прежде всего на ликвидацию политического засилья иностранцев в Шанхае и унизительного положения китайцев в их родном городе, что и вело к таким трагическим последствиям, как убийство молодого рабочего Гун Чжэнхуна на японской текстильной фабрике 15 мая или расстрел английской полицией студенческой демонстрации 30 мая. Собст­венно пролетарские интересы были выражены лишь в одном пунк­те — в требовании ввести рабочее законодательство и свободу орга­низации профсоюзов и забастовок на иностранных предприятиях.
Генеральная торговая палата Шанхая, оплот шанхайской бур­жуазии, отказалась войти в Объединенный комитет и выдвинула собственную программу из 13 пунктов, также содержавшую ан­тиимпериалистические требования, но в менее радикальной фор­ме. Таким образом, весьма неоднородная шанхайская буржуазия была захвачена антиимпериалистическим подъемом, участвовала в движении протеста, хотя, вполне естественно, степень ее ак­тивности была неодинакова. Патриотический подъем оказал воз­действие даже на пекинское правительство: Дуань Цижуй заявил о поддержке национальной борьбы в Шанхае и программа: из 13 пунктов, пожертвовал денежные средства в стачечный фонд и направил ноты протеста дипломатическому корпусу. Даже мили­таристы Чжан Цзолинь и Сунь Чуаньфан заявили о солидарнос­ти с патриотическим движением в Шанхае.
Однако условия борьбы в одном из центров империалисти­ческого господства были трудными, патриотическое движение имело дело с опытнейшими политическими противниками. Це­ной некоторых уступок империалистам и милитаристским влас­тям (а 13 июня в Шанхай вступили войска фэнтяньской группи­ровки милитаристов, которые ввели в городе военное положение) удалось нейтрализовать крупную буржуазию, в июле постепенно прекратили забастовку средние и мелкие торговцы. Забастовку продолжали рабочие, но их положение становилось все сложнее. В этих условиях репрессий и отхода союзников среди некоторых руководителей КПК в Шанхае (Ли Лисань) и части рабочих уси­лились левацкие настроения, толкавшие их на выдвижение

454

отчаянных предложений выхода из этой трудной ситуации (вплоть до предложений о вооруженном восстании, обреченном, есте­ственно, в той обстановке на тяжелейшее поражение). ЦК КПК не поддержал эти авантюристические предложения и по совету Коминтерна в начале августа принял решение о снятии полити­ческих лозунгов и постепенном прекращении забастовочной борь­бы с целью вывести профсоюзы из-под удара репрессий.
В шанхайских событиях фактически была реализована идея единого фронта, но не в гоминьдановской форме, а в форме широкого стачечного объединения различных социально-поли­тических сил. В ходе борьбы КПК пришлось решать сложные так­тические задачи взаимоотношений с участниками этого единого фронта. Если по отношению к мелкобуржуазным слоям позиция КПК была последовательной, то по отношению к буржуазии — весьма двойственной, ибо КПК стремилась в практической борьбе привлечь буржуазию, использовать ее средства и влияние для уси­ления нажима на своих противников, но в то же время в пропа-гандистско-политических материалах рассматривала ее как «со­глашательскую». Эта двойственность тактики отражала нечеткое понимание движущих сил национально-освободительного дви­жения, сказавшееся в дальнейшем на политике КПК в едином фронте.
Наибольший отклик шанхайские события, вполне естествен­но, нашли на революционном юге страны. Реакция китайского населения английской колонии Гонконг была столь сильной, что коммунистам уже 19 июня удалось организовать массовую забас­товку в поддержку шанхайских трудящихся и их 17 требований, к которым были добавлены еще шесть требований, отражавших не только социальные интересы гонконгских рабочих, но и об­щие интересы всех китайцев, проживавших в Гонконге. 21 июня к гонконгским забастовщикам присоединились рабочие англо­французской концессии Шамянь в Гуанчжоу. Забастовщиков под­держала основная часть гуанчжоуского купечества. Начался бойкот английских товаров. Объединенный комитет студентов объявил забастовку учебных заведений. 23 июня забастовщики организо­вали массовую демонстрацию, которая была расстреляна по при­казу английских властей. Это кровавое злодеяние не только не приостановило движение солидарности, но и сделало стачку дей­ствительно всеобщей. В Гонконге забастовало 250 тыс. китайских рабочих и большинство из них покинуло Гонконг, большинство китайцев покинуло также Шамянь.
Инициаторами и главн^1ми организаторами этих национальн^1х выступлений были коммунисты, действовавшие в сотрудничестве с Гоминьданом и гоминьдановским правительством. Руководящим

455

органом всеобщей забастовки стал стачком во главе с лидером гонконгских моряков коммунистом Су Чжаочжэном. Большую политическую и материальную помощь забастовщикам оказало гоминьдановское правительство. С их помощью забастовщики про­держались 16 месяцев и добились удовлетворения части требова­ний. В свою очередь эта грандиозная забастовка укрепила полити­ческое и военное положение революционной базы в Гуандуне, подняла авторитет Гоминьдана и гоминьдановского правитель­ства, расширила опыт политического сотрудничества коммунис­тов с гоминьдановцами в рамках единого фронта.
Национальный подъем охватил и некоторые другие районы страны, в частности Пекин. Забастовки, демонстрации, митин­ги, бойкот японских и английских товаров втянули в борьбу зна­чительные слои городского населения. Однако в основном эти выступления носили неравномерный и стихийный характер и, встретив серьезное сопротивление милитаристских властей и империалистов, они к концу лета пошли на убыль. Несмотря на это отступление подъем антиимпериалистической борьбы сыг­рал огромную роль в развитии революции.
«Движение 30 мая» было прежде всего массовым рабочим вы­ступлением, в организации и руководстве которым большую роль играли коммунисты. Это способствовало росту авторитета партии в рабочих массах, притоку рабочих в ряды партии, численность которой за четыре месяца после начала «Движения 30 мая» вы­росла в 2,5 раза (до 3,8 тыс.).
«Движение 30 мая» имело большой международный резонанс. Солидарность с национальной борьбой китайского народа со­ветских трудящихся, организованных рабочих многих капиталис­тических стран была моральной и политической поддержкой. Ма­териальная помощь международного пролетариата сыграла опре­деленную роль в развитии забастовочной борьбы.
Все эти события имели переломное значение для судеб наци­онально-освободительного движения. Стихийный общенациональ­ный патриотический подъем резко изменил обстановку в стра­не, положив начало революции 1925—1927 гг.
Подъем национально-освободительной борьбы прежде всего в Южном и Восточном Китае своеобразно сказался на военно-политической обстановке на Севере. Продолжалось соперниче­ство двух основных милитаристских группировок — фэнтяньской Чжан Цзолиня и чжилийской У Пэйфу. При постепенном ослаб­лении позиций Чжан Цзолиня усиливалось воздействие «нацио­нальной армии» Фэн Юйсяна на политическую ситуацию. Дей­ствия армии Фэн Юйсяна, откр^гто солидаризировавшейся с борь­бой гоминьдановского правительства, сковывали военные силы

456

северных милитаристов, углубляли политический раскол и сопер­ничество в их среде, создавали определенные условия для акти­визации деятельности Гоминьдана и КПК в этих районах. В пол­ной мере это проявилось осенью 1925 г. Действиям «националь­ной армии» благоприятствовала и обострившаяся милитаристская борьба. Так, генерал Сунь Чуаньфан из чжилийской группиров­ки, используя военное ослабление фэнтяньцев и их политичес­кую непопулярность, занял Шанхай и все нижнее течение Янц­зы, нанеся серьезное военное поражение войскам Чжан Цзолиня. В это же время фэнтяньский генерал Го Сунлин установил по­литические контакты с Фэн Юйсяном и с патриотических по­зиций решил бороться против своего недавнего покровителя, поддержав наступление «национальной армии» Фэн Юйсяна на позиции фэнтяньцев. 26 ноября 1925 г. войска Фэн Юйсяна во­шли в Пекин, 27 ноября генерал Го Сунлин поднял восстание и объявил войну Чжан Цзолиню. Быстро заняв Южную Маньчжу­рию, его войска начали продвигаться к ставке Чжан Цзолиня — Мукдену и в конце декабря вышли к его окрестностям. Поло­жение фэнтяньской группировки стало критическим. Лишь пря­мое военное вмешательство японской армии спасло Чжан Цзоли-ня от полного разгрома. Совместно с фэнтяньцами японские войска участвовали в подавлении восстания Го Сунлина, причем самого Го вероломно убили, заманив в японское консульство.
Поражение восстания Го Сунлина осложнило положение Фэн Юйсяна, но не приостановило наступление 1-й «национальной армии» на Тяньцзинь, который в конце декабря 1925 г. был осво­божден. Все это заставило милитаристов и их зарубежных покро­вителей искать пути объединения своих сил. В феврале 1926 г. Чжан Цзолинь и У Пэйфу смогли временно договориться о борьбе с «национальной армией». Продолжало усиливаться прямое вме­шательство империалистических держав, активизировалась борьба милитаристских режимов против патриотических выступлений на­родных масс.
Военный и дипломатический нажим держав заставил Фэн Юйсяна в начале 1923 г. уйти в отставку и уехать в Москву. Части 1-й «национальной армии» б^хли вынуждены оставить район Пеки­на и Тяньцзиня, отступив в пров. Чахар. Трагически сложилась и судьба 2-й «национальной армии» в пров. Хэнань. В январе 1926 г. против 2-й «национальной армии» вспыхнуло восстание мест­ных крестьян, организованное тайным традиционным обществом «Красные пики». Непосредственной причиной восстания стало введение командованием 2-й «национальной армии» новых нало­гов для обеспечения подготовки дальнейшей войны с фэнтяньца-ми. С точки зрения крестьян это была борьба против захвативших

457

их родную провинцию очередных милитаристов. Этим выступле­нием воспользовался У Пэйфу и довершил разгром 2-й «нацио­нальной армии».
Общим контрнаступлением реакции объяснялся и трагичес­кий расстрел массовой антиимпериалистической демонстрации в Пекине 18 марта 1926 г. войсками Дуань Цижуя.
Несмотря на поражение «национальной армии», ее военно-политическая активность сыграла большую роль в дестабилиза­ции милитаристских режимов на Севере, в отвлечении сил реак­ции от революционной базы в Гуандуне.
Изменение общекитайской политической обстановки в резуль­тате революционных событий «30 мая» позитивно сказалось на укреплении военно-политических позиций гуанчжоуского пра­вительства. Руководство Гоминьдана правильно оценило эти из­менения в стране и усиление политической роли гуанчжоуского правительства, провозгласив его 1 июля 1925 г. Национальным правительством Китайской республики и тем самым проклами­руя задачу объединения всего Китая под своей властью.
Образование Национального правительства явилось результа­том определенного компромисса между различными гоминьда-новскими группировками, объединенными стремлением распро­странить власть Гоминьдана на всю страну. Правительство воз­главил один из видных левых деятелей Гоминьдана — Ван Цзинвэй, в его состав вошли ведущие деятели основных течений внутри гоминьдана (Ляо Чжункай, Ху Ханьминь, Сюй Чунчжи, Сунь Кэ, Тань Янькай, Дай Цзитао и др.). Коммунисты, не вой­дя в правительство, оказывали ему политическую поддержку, оставляя за собой право на его критику.
Поскольку главным противником Национального правитель­ства при решении задач объединения Китая выступали милита­ристы, силой оружия защищавшие свою самостоятельность, то, вполне естественно, главным методом объединения Китая ста­новилась война, а главным инструментом этой политики — но­вая армия. В этих условиях реорганизация армии могла во многом определить успех этой политики. План реорганизации армии был подготовлен группой советских военных специалистов во главе с В.К. Блюхером и предусматривал создание единой военной орга­низации на основе «партийной армии» с включением в нее пе­реформированных милитаристских частей. О переформировании армии было объявлено одновременно с провозглашением Наци­онального правительства. Теперь она состояла из шести корпусов (командующие — Чан Кайши, Тань Янкай, Чжу Пэйдэ, Ли Цзи-шэнь, Ли Фулинь, Чэн Цянь) и называлась Национально-рево­люционной армией (НРА). Общее руководство военн^тм делом

458

было возложено на Военный совет, возглавлявшийся председа­телем правительства. Несмотря на сохранение некоторых черт ста­рой армии (прежде всего ее наемнический характер), НРА, бла­годаря ее реорганизации и продолжавшейся политизации (созда­ние во всех частях политорганов, активное участие в политработе гоминьдановцев и коммунистов) постепенно превращалась в зна­чительную военно-политическую силу.
Уже осенью 1925 г. реорганизованная армия включилась в ак­тивные военные действия. В сентябре НРА выступила против Чэнь Цзюньмина, войска которого при английской поддержке вновь пытались захватить восточную часть Гуандуна (2-й Восточный поход). Частями НРА в этом походе командовал Чан Кайши, а в руководстве военными действиями участвовали советские воен­ные специалисты. В течение двух месяцев войска Чэнь Цзюньми-на б^1ли полностью разгромлены. Затем внимание НРА б^зло пе­реключено на освобождение южной части Гуандуна (Южный поход) вплоть до о. Хайнань. В январе 1926 г. пров. Гуандун б^зла полностью освобождена от остатков армий других милитаристов. Это была важная военная и политическая победа Национального правительства.
Подъем национально-освободительного движения и укрепле­ние революционной базы в Гуандуне активизировали идейно-политическую борьбу внутри Гоминьдана по вопросу о путях раз­вития страны. Более четкую позицию заняли консервативные (их обычно называли «правыми») силы в Гоминьдане, настаивав­шие по-прежнему на разрыве с КПК и готовые к компромиссу с милитаристами. В ноябре 1925 г. группа ветеранов Гоминьдана (Цзоу Лу и др.) провела недалеко от Пекина (район Сишань) совеща­ние, объявившее себя «пленумом ЦИК Гоминьдана» и приняв­шее решение об исключении из Гоминьдана коммунистов, а также левого гоминьдановца Ван Цзинвэя, об увольнении советника М.М. Бородина и т.п. Однако это выступление значительного от­клика в Гоминьдане не получило. Более значимым по своим по­следствиям было выступление Дай Цзитао, которого можно на­звать идеологом «новых правых», или правоцентристского ядра Гоминьдана, настроенн^1х антикоммунистически, но в то же время стремившихся к борьбе с милитаризмом и империализмом и по­этому допускавших тактические соглашения с КПК.
Дай Цзитао резко критиковал левых в Гоминьдане (прежде всего, естественно, коммунистов) за искажение суньятсеновского понимания целей и методов проведения национальной револю­ции, за то, что они ставят перед национальной революцией не­выполнимые, утопические задачи и тем самым обрекают ее на поражение.

459

После смерти Сунь Ятсена Дай Цзитао претендовал на роль ведущего истолкователя суньятсенизма. Он стремился представить суньятсенизм чисто традиционным китайским учением, продол­жением и развитием учения Конфуция, свободного от «запад­ного» воздействия и развивающего китаецентристские и месси­анские концепции имперской идеологии. Акцентируя внимание на суньятсеновском понимании классового сотрудничества и пол­ного неприятия идей классовой борьбы, Дай Цзитао стремился идейно противопоставить коммунистов сторонникам суньятсенов-ских «трех народных принципов». С этой целью он опубликовал летом 1925 г. две теоретико-пропагандистские работы, встречен­ные, естественно, неоднозначно. Его позиция нашла поддерж­ку и понимание Фэн Цзыю, Цзоу Лу, Ху Ханьминя и многих других ветеранов Гоминьдана. Поддержал его и Чан Кайши, вос­ходящий военный и политический деятель Гоминьдана.
Коммунисты (и прежде всего блестящий публицист Цюй Цю-бо) подвергли резкой критике выступления Дай Цзитао, расце­нив их как проявление расизма и национализма поднимавшейся китайской буржуазии. Дав резкий отпор Дай Цзитао, коммунис­ты, как показали последующие события, недооценили полити­ческую значимость его деятельности. А она свидетельствовала о нарастании среди значительной части гоминьдановских акти­вистов тенденции переосмысления опыта национально-освобо­дительной борьбы за последние два-три года под воздействием роста рабочего движения, усиления политической роли КПК, обострения классовых конфликтов.
К началу 1926 г. в Гоминьдане складывалась весьма сложная и внешне парадоксальная ситуация, определявшаяся неоднознач­ными последствиями первых успехов национально-освободитель­ной борьбы. С одной стороны, увеличение политической роли КПК, радикализация освободительной борьбы, вовлечение в нее трудящихся масс привели к нарастанию антикоммунистических настроений консервативной, правой части Гоминьдана, среди многих старых гоминьдановцев. Выразителями этих тенденций стали «сишаньцы» и Дай Цзитао. Националистическая позиция Дай Цзитао все больше разделялась и частью левых деятелей Гоминьдана. С другой стороны, резко возросла политическая активность левого крыла Гоминьдана во главе с Ван Цзинвэем, имевшим поддержку коммунистов.
Своеобразно отразилась эта противоречивая ситуация на ра­боте и решениях II конгресса Гоминьдана, состоявшегося в ян­варе 1926 г. в Гуанчжоу. В работе конгресса приняли участие все группировки Гоминьдана (кроме крайне правых), представляв­шие почти 250 тыс. членов, однако при полном политическом

460

преобладании левых во главе с Ван Цзинвэем. Конгресс исклю­чил «сишаньцев» из Гоминьдана, подтвердил право коммунистов на индивидуальное членство, принял резолюции по рабочему и крестьянскому вопросам, подчеркнул значение сотрудничест­ва с Советским Союзом. В руководящие органы Гоминьдана конгресс избрал составивших там большинство левых деятелей, включая коммунистов, причем последние заняли руководящие посты в трех важнейших отделах ЦИК — организационном, крес­тьянском и пропаганды. Дай Цзитао был повторно, а Чан Кай-ши впервые избран в ЦИК.
Конгресс прошел под знаком разгула левой фразы, не сумев дать трезвую оценку ни положению в стране, ни политической ситуации в Гоминьдане, не отразив политических реальностей развития Гоминьдана. Преобладание левой политической фразео­логии в документах конгресса и в его организационных решениях лишь осложнило дальнейшее развитие единого фронта. В полной мере это сказалось в событиях марта 1926 г.
Коммунисты ошибочно интерпретировали итоги II конгрес­са Гоминьдана, проглядев в нем нарастание, причем не только среди правых, недовольства укреплением позиций коммунистов в руководящих звеньях единого фронта. Неспособность или неже­лание считаться с политическими интересами других участников единого фронта обернулись неожиданным для КПК и Коминтер­на выступлением тех лидеров Гоминьдана, которые до этого от­нюдь не относились к правым. 20 марта Чан Кайши объявил в Гуанчжоу военное положение, ввел в город части своего корпу­са, арестовал несколько десятков коммунистов. И хотя вскоре военное положение было отменено, а арестованные освобожде­ны, фактически события 20 марта стали политическим перево­ротом, ибо произошла существенная передвижка власти. Ван Цзинвэй под предлогом болезни покинул Китай, председате­лем правительства стал Тань Янькай, а реальная власть все боль­ше сосредоточивалась в руках Чан Кайши, опиравшегося как на военную силу, так и на растущую поддержку внутри Го­миньдана.
В этих изменившихся политических условиях был проведен в мае 1926 г. пленум ЦИК Гоминьдана, который принял решение об ограничении деятельности коммунистов в Гоминьдане, запре­тив им занимать руководящие посты, и о контроле за рабоче-крестьянским движением. Другим важнейшим политическим ито­гом пленума стало усиление власти Чан Кайши. Он стал пред­седателем ЦИК Гоминьдана, заведующим организационным от­делом военных кадров, председателем военного совета и са­мое главное — главнокомандующим НРА. Захватив фактическую

461

власть, Чан Кайши вместе с тем не выступал открыто про­тив концепции единого фронта, против КПК, против рабоче-крестьянского движения, продолжал поддерживать лозунги борь­бы с милитаризмом и империализ­

мом, выступал за дружбу с Совет­ским Союзом.
События весны 1926 г. в Гуанч­жоу во многом по-новому высве­тили проблемы единого фронта и перспективы национально-освобо­дительной революции. Сплочение вокруг Чан Кайши правонациона-листических элементов в Гоминь­дане свидетельствовало, что они за­интересованы в развитии единого фронта, в сохранении поддержки КПК и массового движения, в рас­ширении сотрудничества с СССР,

но на вполне определенных поли-

Чан Кайши

тических условиях, главное среди которых — сохранение гегемонии в руках этих сил. Этот поворот событий потребовал от Коминтерна и КПК трудного и принципиального решения о позиции ком­мунистов в новых условиях. На этот раз руководство Комин­терна и КПК трезво оценили реальную ситуацию, признали факт неблагоприятной перегруппировки сил, сочли необходимым пой­ти на компромисс с теми политическими силами, представите­лями которых выступил Чан Кайши, ради создания предпосылок дальнейшего развития национально-освободительной революции.
Это правильное решение, означавшее некоторое отступление КПК, вместе с тем сохранило единый фронт и подготовило условия для нового расширения и углубления революционного процесса, связанного прежде всего с началом Северного похода.

6. СЕВЕРНЫЙ ПОХОД НРА (ИЮЛЬ 1926

г.

МАРТ 1927 г.)

Идея Северного похода, ставившего своей целью объединение Китая под властью Гоминьдана, принадлежала еще Сунь Ятсену и была чрезвычайно популярна в Гоминьдане. Однако реаль­ные условия для осуществления этой идеи сложились только к лету 1926 г.
«Движение 30 мая» радикально изменило политическую об­становку в стране, дав мощный стимул национально-освободи-

462

тельному движению самых разных социальных слоев. Окрепло военно-политическое положение революционной базы в Гуанду­не. К лету 1926 г. под властью Национального правительства была уже не только пров. Гуандун, но также Гуанси, Гуйчжоу и часть пров. Хунань. Переформированные милитаристские войска этих провинций образовали дополнительные корпуса НРА, общая численность которой превысила 100 тыс. человек. Возрос авто­ритет Национального правительства и в других районах страны. Противостоявшие Национальному правительству милитаристские клики располагали армиями, по численности в несколько раз превосходившими НРА, но эти армии были ослаблены внутрен­ними противоречиями и соперничеством, а также поднимавшим­ся в этих районах рабочим и крестьянским движением. Союз­ником Национального правительства выступала и «национальная армия» Фэн Юйсяна, хотя и отступившая на запад, но сохранив­шая значительную военную силу.
Майский пленум ЦИК Гоминьдана принял постановление о начале Северного похода, и национальное правительство отдало приказ о военной мобилизации. Это решение поддерживалось всеми группировками в Гоминьдане, рассматривавшими войну за объединение Китая под властью Гоминьдана как решающее сред­ство утверждения гоминьдановской гегемонии в стране и ослаб­ления гоминьдановских противников как «слева», так и «спра­ва». Особенно активно эта идея поддерживалась, естественно, группировкой Чан Кайши, которая сам Северный поход могла считать, таким образом, политическим оправданием мартовского военного переворота.
Руководство КПК после серьезн^хх колебаний, /связанных с негативным отношением московского руководства к самой идее Северного похода, выступило в поддержку идеи и плана Север­ного похода, оценив его как начало нового этапа национально-освободительного движения. Понимая расчеты гоминьдановского руководства, коммунисты поставили своей задачей развернуть массовое рабоче-крестьянское движение в ходе Северного похо­да, чтобы под его давлением оттеснить от руководства единым фронтом правонационалистические элементы и самим возглавить развитие революционного процесса. Поддержав военное наступ­ление против северных милитаристов, коммунисты направили свои основные усилия на организацию и политическое просве­щение рабочих и крестьянских масс, рассчитывая на превраще­ние КПК в ходе этой борьбы в массовую политическую партию, способную радикализировать развитие освободительной борьбы и претендовать на руководство ею.

463

Северный поход, став возможн^тм прежце всего благодаря на­растанию революционной ситуации, вызвал новый подъем на­ционально-освободительного движения вне зависимости от по­литических расчетов его участников.
1 июля 1926 г. Национальное правительство официально про­возгласило манифест о начале Северного похода, а 9 июля НРА выступила в поход. П^ан Северного похода б^]л разработан при участии советских военн^1х специалистов во главе с В.К. Блюхе­ром. Этот план учит^твал значительное численное превосходство милитаристских сил, поэтому предполагал нанесение сокруши­тельных ударов концентрированными силами НРА по отдельным милитаристским группировкам. Большую роль в повышении бое­вой мощи НРА с^тграли советские поставки оружия (винтовки, пулеметы, орудия, самолеты, боеприпасы и т.п.) и участие со­ветских военных специалистов не только в планировании воен­ных операций, но и непосредственно в боевых действиях (совет­ники в частях НРА, летчики). Наступавшие части НРА опирались на помощь населения освобождаем^1х провинций. Главн^тй ло­зунг НРА — «Долой империализм, долой милитаризм!» — вызы­вал активный отклик у всех слоев населения. Находил он опреде­ленный отклик и среди солдат, офицеров и генералов армий милитаристов, ослабляя их сопротивляемость.
Наступление НРА развернулось на двух основных направле­ниях. Главные силы Северного похода в июле—августе заверши­ли освобождение Хунани и повели наступление на важнейший политический и экономический центр среднего течения Янцзы — г. Ухань. В октябре б^]л освобожден Ухань. Войска У Пэйфу по­терпели тяжелейшее поражение.
В сентябре началось наступление НРА на войска Сунь Чуань-фана в Цзянси, где завязались тяжелите бои. Переброска из Уханя частей НРА позволила в ноябре освободить г. Наньчан и повести наступление в направлении пров. Фуцзянь, освобождение которой закончилось в декабре, а также начать бои в Чжэцзяне и Цзянсу.
К концу 1926 г. под контролем Национального правительства оказалось семь провинций, а в ряде других НРА вела уже насту­пательные бои. Изменилась вся военно-политическая ситуация в стране. Все это способствовало и активизации «национальной армии» на севере страны. В ноябре части этой армии заняли пров. Шэньси, в декабре вступили в северо-западную часть Хэ-нани, куда двигались части НРА.
В феврале 1927 г. НРА начала продвижение на восток, поста­вив своей целью освобождение главного экономического и по­литического центра восточного Китая — Шанхая. В середине марта передовые части НРА вышли на подступы к городу, в котором

464

21 марта началось вооруженное рабочее восстание против мили­таристских властей. На следующий день передовые части НРА вступили в уже освобожденный город. Через день НРА освободи­ла Нанкин. На этом закончился первый этап Северного похода, наивысшим военно-политическим успехом которого стало осво­бождение Шанхая и Нанкина, фактически завершавшее объеди­нение под властью Национального правительства не только все­го юга страны, но и экономически наиболее важного района — бассейна Янцзы.
Исторические победа: Северного похода в^тявили решающую роль военного фактора в развитии революционного процесса и еще больше усилили политическую роль НРА. Тяжелите пораже­ния милитаристских сил отражали внутренний кризис этих ре­жимов, их полную политическую разобщенность, приводившую и к разобщенности военной. НРА вдохновлялась национальной идеей, встречавшей поддержку самых широких слоев китайской нации, поддержку единого фронта, поддержку Советского Сою­за. В этом — объяснение ее побед.
Северный поход опирался на массовое рабоче-крестьянское движение и в то же время способствовал его развитию. Это дви­жение ослабляло милитаристские режимы, оно шло как бы впе­реди наступавшей НРА, а приход НРА, установление гоминьда-новской власти создавали новые политические условия для раз­вития этого движения.
Рабочее движение сыграло большую роль в освободительной борьбе. Наиболее яркий тому пример — борьба шанхайских рабо­чих за освобождение своего города. В начале 1927 г. в Шанхае уси­лилась борьба всех слоев населения против режима Сунь Чуань-фана, фактически сложился широкий антимилитаристский еди­ный фронт. В феврале была сделана первая попытка свалить ненавистный режим своими силами. 19 февраля началась всеоб­щая политическая забастовка, переросшая 22 февраля в воору­женное восстание. Однако неблагоприятное соотношение сил привело к неудаче это выступление. Ситуация принципиально изменилась к середине марта, когда Шанхай был почти окружен частями НРА, а войска Сунь Чуаньфана терпели поражение. В этих новых условиях по призыву генсовета профсоюзов, местных организаций Гоминьдана и КПК 21 марта началась всеобщая за­бастовка, в которой приняло участие около 800 тыс. человек, а затем и вооруженное восстание, наиболее активную роль в кото­ром сыграли вооруженные рабочие пикеты, насчитывавшие око­ло 5 тыс. человек. К вечеру 22 марта вся китайская часть города была занята восставшими. Шанхайские рабочие убедительно пока­зали свою авангардную роль в развитии освободительной борьбы.

465

Освобождение новых провинций и промышленных центров революционной армией способствовало организованности рабо­чего класса, о чем говорил рост числа членов профсоюзов: с 1,2 млн человек к началу Северного похода до 2,9 млн к маю 1927 г. Резко возрастает политическая активность рабочего класса. Наглядным примером этого является решающая роль рабочих в борьбе за возвращение английских концессий в Ханькоу и Цзюц-зяне в начале 1927 г. Растет число успешных забастовок на ино­странных предприятиях, где рабочие добиваются некоторого по­вышения заработной платы и улучшения условий труда, принуж­дают иностранных предпринимателей идти на уступки.
В той мере, в какой рабочее движение в этих новых условиях подъема революционной борьбы ставило и решало задачи наци­онального освобождения, борьбы с милитаризмом и империа­лизмом, оно являлось значительным стимулом расширения и уг­лубления национальной революции. Вместе с тем попытки пере­шагнуть эти достаточно ограниченные рамки осложняли ситуацию в едином фронте. Так постепенно развертывается борьба за соци-альн^те права и на китайских предприятиях, начинаются прямоте' столкновения с китайскими предпринимателями. Еще в начале Северного похода Национальное правительство ввело принуди­тельный арбитраж конфликтов на китайских предприятиях в Гуан­чжоу, а после освобождения Уханя подобная процедура была вве­дена и здесь. Однако такого рода мероприятия, вполне оправдан­ные интересами борьбы с милитаризмом и империализмом и поэтому в определенной мере поддержанные КПК, не устраня­ли причин рабочего недовольства и не могли устранить роста стол­кновений рабочего движения с гоминьдановскими властями.
Весьма противоречиво развивалось и крестьянское движение. Недовольство крестьянства, причем всех его слоев, милитарист­ской политикой ограбления деревни через систему налогов и повинностей приводило к крестьянским выступлениям против милитаристских властей и их налоговой систем^:. Эти повсемест­ные выступления ослабляли милитаристские режимы, способ­ствовали их военным поражениям в борьбе с НРА. Крестьянские массы приветствовали наступление НРА, помогали ей (прямое участие крестьянских отрядов в боевых действиях НРА, снабже­ние продовольствием, обеспечение носильщиками и т.п.), ожи­дали после освобождения реализации своих основных требова­ний новой властью.
Гоминьдан декларировал свою поддержку крестьянскому дви­жению, стремился опереться на крестьянские организации. Особенно активную работу по организации крестьянства (боль­ше всего через гоминьдановские структуры) вели коммунисты.

466

Основные положения гоминьдановской программы в крестьянс­ком вопросе (поддержанной и коммунистами) сводились прежде всего к отмене чрезмерных налогов, сокращению арендной пла­ты на 25%, ограничению ростовщического процента, защите кре­стьянских союзов. Однако приход НРА и установление власти го-миньдановского Национального правительства зачастую не вели, да и не могли вести к выполнению главного крестьянского тре­бования — существенного снижения налогообложения, ибо но­вая власть не имела других значительных источников доходов для войны с северными милитаристами и была вынуждена продол­жать непопулярную налоговую политику.
Такое положение неизбежно вело к глубокому разочарованию крестьянских масс в политике Гоминьдана и даже к выступлени­ям против новой власти (о наиболее остром из подобных выступ­лений — восстании «Красных пик» в Хэнани — уже шла речь). Положение, естественно, осложнялось тем, что в освобожден­ных провинциях росла политическая активность крестьянства, усиливалась их организованность. К весне 1927 г. в крестьянских союзах насчит^твалось около 10 млн членов, причем около поло­вины приходилось на Хунань, Хубэй, Цзянси. Бурный рост крес­тьянского движения в Хунани был вызван прежде всего имевши­ми здесь место в течение нескольких лет стихийными бедствия­ми, голодом, милитаристским произволом. Резкое обнищание деревни заставило пауперизированную бедноту организовывать­ся и бороться за свое выживание. Зимой 1926—1927 гг. это и при­вело к объединению в союзы около четверти крестьянства Хуна-ни, и позволило тем самым добиться удовлетворения некоторых требований бедноты. В других же провинциях крестьянскими сою­зами было охвачено всего несколько процентов деревенских жи­телей. Однако реальная слабость этих союзов была даже не в их малочисленности, а в их противопоставленности остальной, бо­лее имущей части деревни. В углублении этого раскола деревни — главная слабость крестьянского движения.
Ко времени завершения первого этапа Северного похода от­носится и наибольший подъем массового рабоче-крестьянского движения, ярким проявлением которого были успешное шан­хайское восстание и борьба крестьянских союзов Хунани за власть в некоторых уездах. Этот подъем рабоче-крестьянского движения имел большой и неоднозначный политический резонанс в Го­миньдане и вне его.
Военно-политические успехи Северного похода привели к зна­чительному количественному и качественному изменению Го­миньдана как организации единого фронта. Этот процесс нераз­рывно связан со становлением и развитием гоминьдановской

467

государственности. Сама революция под руководством Гоминь­дана приобретает характер насаждения новой, «национальной», гоминьдановской государственности, а наиболее зримые, реаль­ные результаты этой победоносной борьбы выражаются в даль­нейшем объединении страны под властью Гоминьдана. Так Го­миньдан как подлинный руководитель революции решает глав­ную национальную задачу — задачу политического объединения страны и воссоздания национальной государственности.
Развитие Гоминьдана, размежевание внутри единого фронта неразрывно связаны со становлением этой национальной госу­дарственности. Политическая доктрина Гоминьдана, опиравшая­ся на суньятсеновскую теорию «политической опеки», способ­ствовала сращиванию партийного и государственного аппаратов, прежде всего сращиванию гоминьдановской и армейской вер­хушки. Этому же способствовал и реальный процесс становле­ния нового государственного аппарата, опиравшегося в первую очередь на прямой военный контроль в освобожденных провин­циях. Играя решающую роль в насаждении новой государствен­ности, сама НРА все больше делается ее важнейшим структур­ным элементом. При отсутствии демократических традиций и полной неразвитости какой-либо демократической процедуры даже в рамках нового режима, в условиях слома старой и созда­ния новой государственности НРА выступает как современный тип политической организации, способной объединить широкие слои приверженцев нового режима и в рамках этой новой орга­низации идейно-политически противопоставить себя как тради­ционным корпорациям, так и милитаристским режимам. Тем са­мым НРА во многом функционально замещала Гоминьдан, иг­рая все большую политическую роль.
Если первоначально политизация НРА была связана с реша­ющей ролью в ее создании Сунь Ятсена, коммунистов, советских специалистов и выражала прежде всего левую, радикальную тен­денцию развития Гоминьдана, то в ходе Северного похода облик НРА существенно меняется, меняется и ее политическая роль. В Северном походе НРА пополнялась в основном за счет разгром­ленных милитаристских армий. Однако, если в первое время это пополнение проходило определенную реорганизацию и полити­ческую подготовку, то в дальнейшем, по мере распада милита­ристских режимов, в состав НРА уже включались непереформиро-ванные части, зачастую во главе с прежними генералами и офи­церами, довольно легко менявшими старые знамена на новые, гоминьдановские. К весне 1927 г. число корпусов НРА утроилось, соответственно выросла и ее численность. Конечно же, это было большим достижением Гоминьдана, но это оборачивалось изме-

468

нением политического облика офицерского корпуса НРА — ее костяка. В новой НРА постепенно полностью возобладала пра­вая, консервативная часть офицерства, лидером которой стано­вится Чан Кайши. Его эволюция «с^ева направо» достаточно точ­но отражала изменение политического облика и политической роли НРА. С этим связан и процесс постепенного поправения Гоминьдана, который часто называют его «перерождением» и который был, по существу, прежде всего процессом повышения политической роли новой НРА, а следовательно — и всех кон­сервативных элементов в Гоминьдане.
Таким образом, именно военные успехи Северного похода ускорили и углубили размежевание внутри единого фронта, обо­стрили борьбу различных направлений в Гоминьдане, усилили политические разногласия. В октябре 1926 г. на конференции Го­миньдана в Гуанчжоу левым удалось принять решение о тактике Гоминьдана, направленное на развитие постановлений 2-го кон­гресса Гоминьдана, а также решение пригласить Ван Цзинвэя вновь возглавить правительство. В декабре левым удалось принять решение о переводе Национального правительства из Гуанчжоу в Ухань, вопреки требованию Чан Кайши перевести правитель­ство в Наньчан, где была его ставка. 1 января 1927 г. руководство Гоминьдана провозгласило Ухань столицей Китая и местопри-быванием ЦИК Гоминьдана, однако Чан Кайши не торопился подчиниться этому решению. Так стали складываться два поли­тических центра: лев^1х — в Ухане, прав^1х — в Наньчане.
Значительная политическая активность левых гоминьдановцев, поддержанных коммунистами, не могла, однако, приостановить существенного сдвига соотношения сил в Гоминьдане вправо, ибо правые опирались прежде всего на армию. В марте 1927 г. в Ухане состоялся пленум ЦИК Гоминьдана, который сделал еще одну попытку ослабить рост влияния Чан Кайши, лишив его всех постов, кроме, правда, самого главного — поста главнокоманду­ющего НРА. Пленум избрал новый состав Национального прави­тельства во главе с Ван Цзинвэем. В правительство впервые вош­ли и два коммуниста: Тань Пиншань (министр сельского хозяй­ства) и Су Чжаочжэн (министр труда). Пленум принял ряд других решений, направленных на определенную радикализацию пра­вительственной политики. Все эти решения, вполне разумые сами по себе, не учитывали, однако, реального соотношения сил и вели дело к обострению разногласий внутри Гоминьдана.
Обострению этих разногласий способствовала и политика империалистических держав, существенно изменившаяся под влиянием исторических побед Северного похода. С одной сторо­ны, империалистические державы, увидев военно-политическую

469

слабость милитаристских режимов, уже с конца 1926 г. повели «политическое наступление на юг» в попытке расколоть и задер­жать революционные силы, наступавшие на север. В декабре 1926 г. инициативу установить «новые отношения» с гоминьда-новским Национальным правительством проявила Англия, вы­нужденная в феврале следующего года подписать с ним согла­шение об отказе от фактически уже потерянных ею концессий. Затем эту инициативу поддержали США и Япония. Расшире­ние политических контактов с Гоминьданом было рассчитано на стимулирование в нем соглашательских тенденций.
С другой стороны, после исторического успеха национально-освободительной борьбы — освобождения Шанхая и Нанкина — империалистические державы прибегли и к попыткам прямого военного запугивания: 24 марта 1927 г. военные корабли Англии и США под предлогом защиты своих граждан, пострадавших от наступления НРА, подвергли варварскому артиллерийскоему об­стрелу Нанкин, убив сотни мирных жителей и причинив зна­чительные разрушения городу. 11 апреля представители пяти им­периалистических держав предъявили ультиматум властям в Уха­не и Шанхае с требованием наказать виновных, компенсировать иностранцам потери и т.п. Одновременно милитаристские влас­ти в Пекине не без одобрения держав провели акции против советских представителей в Китае: 6 апреля солдаты Чжан Цзо-линя ворвались в советское посольство и захватили нескольких советских сотрудников, а также нескольких скрывавшихся там китайских коммунистов. 28 апреля арестованные китайские ком­мунисты (в их числе и Ли Дачжао) были казнены.
Подъем массового рабочего и крестьянского движения во вре­мя Северного похода непосредственно связан с большой орга­низаторской работой коммунистов, их самоотверженностью и инициативностью. Вместе с тем сама КПК именно в ходе ру­ководимой ею борьбы рабочих и крестьян стала превращаться в массовую и рабочую партию. К началу 1927 г. в ней было уже около 25 тыс. членов, причем более половины составляли рабо­чие. Однако преобладающее большинство ее членов лишь не­давно приобщилось к политической борьбе и было плохо знако­мо с коммунистическими идеями. Костяк профессиональных ре­волюционеров был малочислен, связи руководящего ядра партии с низовыми местными организациями слабы. Само становле­ние КПК как политической партии во многом зависело от пра­вильной стратегии и тактики в национально-освободительной революции.
После принципиальных решений, принятых Коминтерном и КПК в связи с «мартовскими» событиями и началом Северно-

470

го похода, КПК в целом проводила политическую линию на укрепление и развитие единого фронта как главного инструмен­та революции. Поэтому в рабочем и крестьянском движении КПК, как правило, выступала под гоминьдановским знаменем, от имени Гоминьдана. В своей работе по организации масс КПК зависела от создавшегося гоминьдановского государствен­ного аппарата, от армейского руководства. Вместе с тем ком­мунисты ощущали себя руководителями широких народных вы­ступлений, осознавали рост своего политического авторитета сре­ди рабочих и крестьян, в некоторых армейских частях, видели новые возможности мобилизации революционной энергии масс. Это не могло не стимулировать настроений революционной не­терпеливости, уже устойчиво бытовавших в КПК.
Военно-политические успехи Северного похода, выход НРА в бассейн Янцзы, приближавшийся разгром северных милитарис­тов создавали новую политическую ситуацию, предполагали но­вую группировку политических сил. От политического курса КПК зависело уже многое в перспективах развития революции. В этих условиях 7-й пленум ИККИ (ноябрь—декабрь 1926г.) принял важные решения по китайскому вопросу. Эти решения базиро­вались на весьма оптимистической оценке соотношения классо­вых сил в Китае, исходили из предпосылки о резко возросшем политическом весе рабочего класса.
В решениях пленума констатировалось, что «…гегемоном дви­жения все более и более становится пролетариат» и что даже «…пролетариат завоевал гегемонию». Поэтому пленум подчерк­нул, что в Китае «…оригинальной особенностью текущего по­ложения является его переходный характер, когда пролетариат должен выбирать между перспективой блока со значительными слоями буржуазии и перспективой дальнейшего укрепления свое­го союза с крестьянством». Пленум безоговорочно высказался за вторую перспективу, за перспективу аграрной революции и тем самым за фактический отказ от концепции единого националь­ного фронта («блок со значительными слоями буржуазии»), хотя в решениях пленума и не было прямой рекомендации о выходе коммунистов из Гоминьдана. Более того, пленум рекомендовал Коммунистам войти в гоминьдановское правительство, исполь­зовать его как средство утверждения своего политического руко­водства революционным процессом. Сама же перспектива разви­тая китайской революции определялась в решениях пленума как борьба за «…демократическую диктатуру пролетариата, кресть­янства и других эксплуатируемых классов», за переход к нека­питалистическому, социалистическому развитию.

471

Решения 7-го пленума ИККИ были радикальным ответом на многие вопросы, уже выдвинутые практикой революционного развития, и прежде всего ответом на вопросы о допустимых пределах постановки и реализации «рабоче-крестьянских» (комин-терновских, коммунистических) требований в ходе националь­ной революции. Ответы, казалось бы, носили тактический харак­тер, однако связанность этих новых тактических установок с перспективой существования единого фронта превращала их в установки стратегические. Решения пленума ИККИ имели фа­тальное значение для судеб единого фронта, для перспектив развития революции.
Новые установки были восприняты руководством КПК отнюдь не однозначно, однако они, безусловно, соответствовали все усиливавшейся левацкой тенденции интерпретации задач КПК в новых условиях. В этом отношении характерна публикация в марте 1927 г. брошюры «Спорные вопросы китайской револю­ции», написанной одним из лидеров КПК Цюй Цюбо. Автор резко критиковал тех руководителей КПК, которые считали во­прос о гегемонии пролетариата преждевременным, не видели не­посредственных возможностей перерастания национальной рево­люции в социалистическую. Хотя отстаиваемый Цюй Цюбо по­литический курс был во многом умозрительным, он оказывал серьезное воздействие на повседневную практическую работу ком­мунистов, вел к обострению противоречий в едином фронте.

7. КРИЗИС И АРЬЕРГАРДНЫЕ БОИ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ (АПРЕЛЬ-ДЕКАБРЬ 1927 г.)
В апреле 1927 г. со всей остротой выявился глубокий кризис революции, назревавший в течение последних месяцев. Усиле­ние классовых требований рабочих и крестьян, активизация по­литической деятельности коммунистов, расширение сотрудниче­ства коммунистов с левыми гоминьдановцами, наконец, прямой нажим империалистических держав привели к почти повсемест­ному выступлению правых гоминьдановцев, прежде всего гоминь-дановского генералитета (или «новых милитаристов», как их на­зывали коммунисты) под общим антикоммунистическим знаме­нем. Главным, но не единственным центром этих событии стал Шанхай.
Заняв в марте уже освобожденный восставшим народом Шан­хай, войска под командованием Чан Кайши сразу же попыта­лись лишить пролетариат Шанхая плодов его победы. В горо­де вводится военное положение. В противовес революционным

472

профсоюзам и вооруженным рабочим пикетам Чан Кайши воо­ружает и финансирует отряды шанхайских тайных обществ Цин-бан и Хунбан. Активизируются связи с другими правыми го-миньдановцами и с консулами империалистических держав. 12 ап­реля наемные банды провоцируют вооруженные столкновения с рабочими пикетами. Воспользовавшись этим, войска разоружают рабочие пикеты, причем около 300 пикетчиков б^хло убито и ра­нено. Митинги и демонстрации протестующих рабочих разго­няются пулеметами. Растет число убитых и раненых. Разгоняются рабочие организации, коммунисты уходят в подполье. Военщина демонстрирует свою силу, показывая, кто является подлинным политическим хозяином Шанхая. В следующие два-три дня ана­логичные выступления гоминьдановских генералов происходят в Нанкине, Ханчжоу, Нинбо, Аньцине, Фучжоу, Гуанчжоу.
Эти события обычно называют «контрреволюционным перево­ротом», хотя, строго говоря, политических переворотов в этих городах не было — гоминьдановские генералы и правые гоминь-дановцы в тех городах и провинциях, где они уже располагали реальной военной и политической властью, предприняли акции против коммунистов, рабочих и крестьянских организаций, нахо­дившихся под их влиянием, против левых гоминьдановцев. Это был фактически процесс глубокого размежевания в Гоминьдане, это был его раскол.
18 апреля 1927 г. в Нанкине Чан Кайши провозгласил об­разование своего «Национального правительства», что означало уже оформление раскола гоминьдановской власти. Нанкинское правительство было поддержано шанхайской буржуазией, «си-шаньцами», многими гоминьдановскими «новыми милитариста­ми», теми правыми силами внутри Гоминьдана, которые после 20 марта 1926 г. стали группироваться вокруг Чан Кайши.
Установив военный режим в Шанхае и Нанкине, выступив против политики Ухани, призывая к чистке Гоминьдана от ком­мунистов, Чан Кайши в то же самое время провозглашал вер­ность заветам Сунь Ятсена и целям национальной революции, говорил о необходимости сотрудничества с Советским Союзом. Таким образом, весной 1927 г. Гоминьдан и гоминьдановский режим оказались расколотыми, образовались два конкурирую­щих политических центра — Ухань и Нанкин. Выступление Чан Кайши и его сторонников, раскол Гоминьдана означали сущест­венный социально-политический сдвиг вправо в ходе развития революции.
Сложившаяся обстановка характеризовалась прежде всего изме­нением соотношения сил, ухудшением положения революцион­ного центра в Ухане, усилением колебаний левых гоминьдановцев

473

и особенно поддерживавших Ухань гоминьдановских генералов. В этих труднейших условиях в Ухани с 27 апреля по 11 мая 1927 г. легально проходил V съезд КПК, представлявший около 58 тыс. членов (примерно половина из них — рабочие). Более половины членов партии вступили в нее за последние три месяца. Перед съездом встали чрезвычайно сложные задачи — правильно оце­нить политическую ситуацию в стране и выработать соответству­ющую политическую линию.
Съезд неоправданно оптимистически оценил сложившееся в стране положение и перспективы развития революции. В доку­ментах съезда утверждалось, что объективные условия «…благо­приятны для революции», что «… в настоящий момент револю­ция вступает на путь решающих побед». Съезд поставил задачу непосредственной борьбы за гегемонию пролетариата. Расширение социальной базы революции съезд видел в развертывании аграр­ной революции через выдвижение программы перераспределе­ния земли на принципах уравнительного землепользования путем национализации земли. Однако на текущем этапе революции вы­двигалось требование конфискации земли лишь крупных земле­владельцев и контрреволюционеров. Съезд также ориентировал партию на смелую борьбу с буржуазией вплоть до реализации требований конфискации и национализации всех крупных пред­приятий, участия рабочих в управлении предприятиями, уста­новления восьмичасового рабочего дня и т.п. Съезд избрал новый состав ЦК, а также впервые сформировал политбюро в составе Чэнь Дусю, Цюй Цюбо, Тань Пиншаня, Чжан Готао, Цай Хэсэня, Ли Лисаня. Несмотря на острую критику деятельности генерально­го секретаря Чэнь Дусю, он был избран на этот пост в пятый раз.
Наступательная линия V съезда КПК полностью отвечала букве и духу решений 7-го пленума ИККИ и последующих указаний Коминтерна. Однако попытка провести эти оптимистические ре­шения в жизнь столкнулась с непреодолимыми трудностями и имела роковые последствия для КПК.
Деятельность коммунистов развертывалась прежде всего в рай­онах, находившихся под властью уханьского Гоминьдана, а сфе­ра эффективного правления Уханя сокращалась и оказалась фак­тически в блокаде. С востока угрожал Чан Кайши, с юга — под­державший его гоминьдановский деятель Ли Цзишэнь, с запада — сычуаньский милитарист Ян Сэнь, с севера по-прежнему угро­жала армия Чжан Цзолиня. Ухудшалось экономическое и поли­тическое положение Уханя. В частности, из-за резкого сокраще­ния налоговых поступлений уханьское правительство находилось в состоянии финансового кризиса, правительственные расходы обеспечивались прежде всего работой печатного станка, а вслед-

474

ствие этого росли цены, усиливалась инфляция. Неспокойны были и генералы, пока еще поддерживавшие уханьский Гоминьдан.
В этих сложных условиях КПК попыталась осуществить наме­ченную партийным съездом наступательную политику, попыта­лась подтолкнуть уханьский Гоминьдан к углублению революции как к единственному выходу из экономической и политической катастрофы.
В Ухане КПК могла опираться на растущее рабочее движение. В декабре 1926 г. там насчитывалось около 300 тыс. организован­ных рабочих (в мае 1927 г. — около 500 тыс.) и около 3 тыс. воо­руженных пикетчиков. В новых политических условиях, сложив­шихся здесь после освобождения города, профсоюзы оказались большой политической силой, которую они и стремились исполь­зовать для достижения ряда социальных целей. Основными тре­бованиями профсоюзов были повышение зарплаты примерно в два—три раза, сокращение продолжительности рабочего дня до 10—12 часов, улучшение условий труда, контроль за наймом ра­бочей силы. Однако результаты этой борьбы не были однозначны. Буржуазия по-своему реагировала на завоевания рабочего дви­жения: иностранные и китайские предприятия стали сворачи­вать производство, закр^хлось две трети банков Ханькоу, капита­лы стали переправляться в Шанхай, падало производство, уси­лилась безработица. Все это наносило тяжелый удар по экономике Уханя, особенно после 12 апреля, когда Ухань был фактически блокирован. Гоминьдановское правительство оказалось в проти­воречивом положении: с одной стороны, оно поддерживало проф­союзы, опиралось на них, с другой — пыталось защитить китай­ских предпринимателей. Недовольство «непомерными требовани­ями» рабочих высказывало и руководство НРА. В конце концов это привело к столкновению гоминьдановского правительства с рабочими организациями, к проведению «упорядочения рабоче­го движения». Но министром труда был коммунист и это еще более осложняло ситуацию. Однако частичные уступки со сторо­ны КПК в рабочем вопросе к лету 1927 г. уже не могли ни облег­чить экономическое положение блокированного Уханя, ни укре­пить единый фронт, Состоявшийся в конце июня 4-й Всекитайский съезд профсоюзов под руководством коммунистов, провозгласив­ший некапиталистическую перспективу китайской революции, отказ от классового мира, необходимость решительной борьбы с буржуазией и т.п., также не способствовал смягчению противо­речий гоминьдановцев и коммунистов.
Еще более серьезные политические последствия имела попытка углубить и расширить крестьянское движение. Речь шла прежде всего о Хунани и Хубэе, где руководимое коммунистами крестьянское

475

движение к весне 1927 г. добилось наибольших успехов, главным показателем которых был фактический захват власти крестьянс­кими союзами (во всяком случае, в некотор^1х уездах). Здесь ком­мунисты в соответствии с принятой политической линией по­пытались перенести акцент своих лозунгов на аграрные требова­ния. Возможно, в этом был и определенный политический расчет: не имея возможности снизить налоги, попытаться переключить внимание крестьянства на борьбу за снижение арендной платы, на борьбу за землю. Однако, как оказалось, даже крестьянская беднота не была готова к аграрным требованиям. Фактически кре­стьянские союзы, в которых верховодила беднота, пытались реа­лизовать более понятные и близкие им требования: конфискация продовольствия и другого имущества у богачей, разорительные «коллективные обеды» у богатых землевладельцев, установление твердых цен на зерно, запрещение вывоза зерна и т.п. Во многом эти действия не выходили за рамки традиционных выступлений крестьянской бедноты, не посягали на основы социально-эко­номического порядка, были попыткой восстановить «справедли­вый» уровень эксплуатации. Однако эти выступления обостряли борьбу между имущей и неимущей частью деревни, приводили к столкновению крестьянских союзов с гоминьдановскими властя­ми. Используя свою силу, крестьянские союзы в ряде случаев в ходе борьбы жестоко расправлялись со своими противниками.
Обострение классовой борьбы в деревне сказалось на положе­нии и политических настроениях не только сельских верхов, но и многих социальных слоев города и самое главное — на полити­ческой позиции НРА. Объективно эта борьба крестьянских со­юзов вела к сокращению поступления налогов гоминьдановско-му правительству, к повышению цен на продовольствие в горо­дах, вызывала страх у всех собственнических элементов города. Особенно болезненно эта борьба задевала интересы офицерского корпуса и даже части солдатской массы НРА, тесно связанных с землевладельческими слоями деревни. Призывы КПК к аграрной революции лишь обостряли политическую ситуацию, усложняли отношения с Гоминьданом. В мае—июне 1927 г. многие генералы НРА, объединившись с богатыми землевладельцами и миньтуа-нями, стали наносить удары по политически изолированным кре­стьянским союзам. Уханьский Гоминьдан, со своей стороны, тре­бовал от КПК сдерживания крестьянской борьбы. КПК шла на тактические уступки, отмежевывалась от «эксцессов» крестьянс­кой борьбы, однако изменить ситуацию было уже невозможно.
Весной 1927 г. после апрельского выступления Чан Кайши рабо­чее и крестьянское движение оказалось локализованным в весьма ограниченном районе (в основном Хубэй и Хунань) и эта огра-

476

ниченность рабоче-крестьянского движения для масштабов ог­ромной страны и была его исходной слабостью. Попытки же коммунистов придать рабоче-крестьянскому движению четко вы­раженный классовый характер в условиях национальной рево­люции лишь оттолкнули от КПК, от организованного рабоче-крестьянского движения всех остальных участников единого фрон­та, политически изолировали это движение и тем самым об­рекли его на поражение. Политика «углубления» революции, на­чало проведения которой относится еще к зиме 1926—1927 гг. и которая полностью соответствовала решениям 7-го пленума ИККИ, обернулась на практике отказом считаться с социаль­но-экономическими интересами других участников единого фрон­та и тем самым привела к уничтожению социальной основы политического объединения разнородных классовых сил. Эта по­литика была по сути отказом от концепции единого антиимпе­риалистического фронта как политической линии, рассчитанной на весь длительный период национально-освободительной борь­бы, как стратегии национально-освободительной революции.
Левые гоминьдановцы и до 12 апреля, и после стремились опереться на массовое рабоче-крестьянское движение, чтобы не быть игрушкой в руках гоминьдановского генералитета. В этом, вероятно, прежде всего и заключалось политическое различие между гоминьдановскими течениями, которые персонифицирова­лись Ван Цзинвэем и Чан Кайши. Однако реальная политическая ситуация в Ухане поставила их перед трудным выбором. С одной стороны, рабочее движение оказалось бессильным перед выступ­лениями правых в Шанхае, Гуанчжоу и других городах, а крес­тьянское движение, кроме Хунани и Хубэя, — разгромленным гоминьдановской военщиной. С другой стороны, активизация рабочего и особенно крестьянского движения на контролируемой уханьским Гоминьданом территории лишала их поддержки боль­шинства генералитета НРА, что делало Ван Цзинвэя и его сто­ронников бессильными перед угрозой со стороны Чан Кайши и других конкурентов. «Коммунисты предлагают нам идти с масса­ми, — говорил Ван Цзинвэй на одном из заседаний Политсовета ЦИК Гоминьдана, — но где эти массы, где видна восхваляемая сила шанхайских рабочих или гуандунских и хунаньских кресть­ян? Нет этой силы. Вот Чан Кайши без массы держится крепко. А нам предлагают идти с массами, но это значит — идти против армии. Нет, мы пойдем лучше без масс, но вместе с армией».
И уханьский Гоминьдан действительно сделал выбор, что осо­бенно проявилось в генеральских мятежах. В мае—июне 1927 г. генералы Ся Доуинь в Хубэе, Сюй Кэсян в Чанша, Чжу Пэйдэ в Наньчане выступили против коммунистов, против рабочего и

477

крестьянского движения. Уханьское Национальное правительство не стало подавлять эти мятежи, а стремилось умиротворить генера­лов, оказывая в то же самое время политическое давление на КПК.
Вместе с тем уханьский Гоминьдан видел единственную перс­пективу своего военно-политического влияния в завершении Северного похода (на Пекин!), успех которого мог бы сохранить в его руках контроль за НРА и создать благоприятные условия для политического торга с Чан Кайши и другими правыми. Именно поэтому в апреле 1927 г. было принято решение о начале второго этапа Северного похода (одновременно о продолжении Север­ного похода заявил и Чан Кайши).
Военный план второго этапа Северного похода во многом ба­зировался на совместных действиях с армией Фэн Юйсяна. В ап­реле уханьская армия во главе с генералом Тан Шэнчжи начала наступление с юга в пров. Хэнань, а войска Фэн Юйсяна насту­пали с запада. После тяжелых кровопролитных боев в течение месяца фэнтяньские войска потерпели поражение, уханьцы со­единились с армией Фэн Юйсяна. Военный успех этих действий был очевиден, но политические последствия весьма неблагоп­риятны для единого фронта и КПК.
Эта военная победа укрепила политическое влияние Фэн Юйсяна — честолюбивого политика, антикоммунистические на­строения которого в последнее время стали усиливаться. На встрече с Ван Цзинвэем в Чжэнчжоу 11—12 июня Фэн Юйсян добился заключения секретного соглашения, направленного против КПК и рабоче-крестьянского движения. Ван Цзинвэй искал военно-политической поддержки Фэн Юйсяна для укрепления своих позиций в' борьбе с Чан Кайши за лидерство в Гоминьдане. Од­нако планы Фэн Юйсяна были иные. Спустя две недели он встре­тился с Чан Кайши в Сюйчжоу и договорился с ним о совмест­ном нажиме на уханьский Гоминьдан под лозунгом восстановле­ния единства Гоминьдана. Обращаясь к Ван Цзинвэю после этой встречи, он писал: «Я вынужден настаивать на том, что настоя­щий момент — это самое подходящее время для объединения Гоминьдана в целях борьбы против наших общих врагов. Я хочу, чтобы вы приняли это решение немедленно». Это б^1л по сути ультиматум, фактически поддержанный всем уханьским генера­литетом. После этого лидеры уханьского Гоминьдана повели орга­низационную и политическую подготовку к изгнанию коммуни­стов из Гоминьдана. Совещание ЦИК Гоминьдана 15 июля приняло решение о созыве пленума ЦИК Гоминьдана для рас­смотрения этой проблемы, которое можно считать фактическим началом «мирного» изгнания коммунистов изТоминьдана. 26 июля Политсовет ЦИК Гоминьдана предложил всем коммунистам,

478

желающим сохранить свои посты в Гоминьдане, отмежеваться от КПК. Тактика постепенного разрыва диктовалась тем большим влиянием, которым пользовалась КПК в рабоче-крестьянском движении и с которым левый Гоминьдан был вынужден счи­таться. Вместе с тем уханьский Гоминьдан стремился не обострять своих отношений с Советским Союзом и Коминтерном, все еще рассчитывая на их поддержку. Так, советские советники в июле еще оставались на своих постах, а М.М. Бородина, покидавшего Ханькоу 27 июля, с почетом провожали все уханьские лидеры.
Логика борьбы за власть и нажим НРА подвели уханьский Гоминьдан к разрыву единого фронта. Похожая логика подвела к тому же решению и КПК.
Невозможность выполнить политические задачи, намеченные V съездом КПК, вела к разброду и ослаблению руководства ЦК КПК, к потере политических ориентиров. Фактически летом 1927 г. КПК осталась без твердого и целеустремленного руководства. В начале июля расширенный пленум ЦК КПК высказался за так­тику отступления. Это решение, учитывавшее чрезвычайно не­благоприятное соотношение сил, было рассчитано на вывод из-под ударов политических противников рабоче-крестьянского ре­волюционного авангарда и на сохранение революционных кадров для нового наступления, а также представляло собой последнюю попытку избежать раскола единого фронта. В сложившихся усло­виях это было, вероятно, единственно возможное решение.
Почти в то же самое время Исполком Коминтерна, плохо зная реальную ситуацию в Ухани и исходя из того, что уханьское пра­вительство «…становится теперь контрреволюционной силой», в своей директиве от 10 июля дал указание КПК выйти из уханьс-кого правительства, оставаясь, однакр, в Гоминьдане с тем, чтобы попытаться сохранить его знамя для продолжения революции. Исполком Коминтерна требовал от КПК одновременно развер­тывать аграрную революцию, развивать рабочее движение, соз­давать нелегальный аппарат партии. Во исполнение этих дирек­тив ЦК КПК принял «Декларацию о политической обстановке», в которой провозглашался курс на борьбу с гоминьдановскими властями, но в то же самое время провозглашалось желание КПК вести революционную работу «…совместно с партийными масса­ми Гоминьдана, со всеми подлинно революционными элемента­ми. Поэтому у коммунистов нет оснований для выхода из Го­миньдана и даже отказа от политики сотрудничества с Гоминь­даном». Министры-коммунисты Тань Пиншань и Су Чжаочжэн заявили о выходе из правительства. Руководство КПК стало пе­реходить на нелегальное положение.

479

Во второй половине июля происходит смена руководства КПК. Начало было положено отставкой Чэнь Дусю. Снятие Чэнь Дусю с поста генсека было подтверждено и на нелегальном совещании руководящих работников КПК в Ханькоу, на котором был обра­зован Постоянный комитет Временного политбюро ЦК КПК в составе пяти человек: Цюй Цюбо (глава), Чжан Готао, Чжоу Эньлай, Чжан Тайлэй и Ли Лисань.
Новое руководство КПК отказалось от тактики политическо­го отступления и предприняло отчаянную попытку контрнаступ­ления на Гоминьдан. Такой подход был во многом обусловлен оценкой военно-политического положения в стране и уровня рабоче-крестьянского движения как благоприятных для револю­ционного наступления.
Борьба между гоминьдановскими группировками и между Го­миньданом и северными милитаристами рассматривалась как ост­рый «кризис верхов». Действительно, общая антикоммунистичес­кая настроенность гоминьдановских лидеров и гоминьдановско-го генералитета оказалась недостаточной базой для подлинного политического единства. И после соб^гтий в июле 1927 г. в Ухане продолжалась борьба группировки Ван Цзинвэя с Нанкином, не прекратившаяся и с уходом Чан Кайши в отставку 12 августа. Проявляли «самостоятельность» гоминьдановские генералы и лидеры в Гуандуне, Гуанси, Шаньси и других местах. Все эти гоминьдановские группировки имели достаточно общую и дос­таточно аморфную социальную базу, однако некоторые полити­ческие различия и в не меньшей мере личные амбиции вели к острой межгрупповой борьбе. Учитывая, что Гоминьдан пытался продолжать Северный поход и вел войну с северными милита­ристами, в стране действительно сложилось положение «войны всех со всеми».
Размах и острота рабочих и особенно крестьянских выступле­ний весной 1927 г. в уханьском районе, воспоминания о шанхай­ских восстаниях, традиции рабочего движения в Гуанчжоу и т.п. могли быть истолкованы при определенных условиях как готов­ность широких масс к вооруженному выступлению. Таким усло­вием оказалось умонастроение новых руководителей КПК, боль­шинство из которых и раньше страдало «революционным нетер­пением».
Первым шагом такого революционного наступления было ре­шение о восстании 1 августа в Наньчане частей НРА, находив­шихся под влиянием коммунистов. Наньчанское восстание стало символом новой политики коммунистов, рубежом во взаимоот­ношениях КПК и Гоминьдана. После начала Наньчанского вос­стания уханьский Гоминьдан 5 августа принял решение об окон-

480

нательном разрыве с КПК и перешел к репрессиям по отноше­нию к коммунистам.
7 августа в Ханькоу состоялось чрезв^тчайное совещание ЦК КПК, на котором официально были отстранены от руководства «правые оппортунисты» Чэнь Дусю и его сторонники и разрабо­тан курс на вооруженное восстание. Общекитайская политичес­кая обстановка была расценена как благоприятная для револю­ционного наступления. Провозглашалась задача борьбы не толь­ко с феодализмом и империализмом, но и со всей китайской буржуазией, которая квалифицировалась как контрреволюцион­ная. Сама же китайская революция рассматривалась как «непос­редственно перерастающая в социалистическую в ближайшее вре­мя». И хотя организуемые восстания предлагалось еще проводить под лозунгами левого Гоминьдана, уже рекомендовался для про­паганды лозунг Советов. Совещание поставило непосредственную задачу организации восстаний под руководством КПК во всех провинциях, в которых, как казалось, созрели предпосылки для свержения старой власти и установления революционно-демо­кратической диктатуры пролетариата и крестьянства. Начать пред­полагалось прежде всего в тех провинциях, где в предшествую­щий период был высок уровень крестьянского и рабочего движе­ния (Хунань, Цзянси, Хубэй, Хэнань и Гуандун), приурочив начало восстания ко времени уплаты налогов и аренды после осен­него урожая (отсюда — «восстания осеннего урожая»). На сове­щании было избрано Временное политбюро, а Цюй Цюбо стал генеральным секретарем.
8 сентябре 1927 г. Временное политбюро приняло решение пе­рейти от пропаганды идеи Советов к лозунгу непосредственной борьбы за Советы и дополнить план восстаний в сельских райо­нах планом вооруженных восстаний в основных промышленных центрах Китая. Дальнейшее развитие эти идеи получили на рас­ширенном совещании Временного политбюро ЦК КПК в нояб­ре 1927 г. в Шанхае, которое определило китайскую революцию как «перманентную» и наметило ряд мероприятий, рассчитан­ных на ускорение темпа перерастания революции. Кроме реше­ний по проблемам организации восстаний и создания Советов большое место в документах совещания занял аграрный вопрос. Б^]ло решено перейти к политике безвозмездной конфискации всех земель крупных землевладельцев, национализации всех част­нособственнических земель и передачи земли крестьянам в пользо­вание на уравнительных началах. При этом речь шла уже и о лик­видации кулачества как класса. В свете всех этих решений уже вполне логичным выглядел и курс «на разоблачение реакцион­ной сущности суньятсенизма».

481

16 – 5247

Эта левацкая политическая линия определила практическую деятельность КПК летом и осенью 1927 г. и во многом сказа­лась на работе КПК в последующий период.
Как уже отмечалось, первое восстание было поднято в Нань-чане. Решение об этом выступлении б^хло принято 26 июля на совещании в Ханькоу членов руководства КПК при участии В.К. Блюхера и некоторых других советских товарищей. Начать это выступление предполагалось после серии крестьянских вос­станий в сопредельных провинциях, однако изменение обстанов­ки потребовало ускорить выступление, которое теперь стало рас­сматриваться как пролог «восстаний осеннего урожая». Восста­ние началось в ночь с 31 июля на 1 августа 1927 г. Основной си­лой были части НРА, которые находились под влиянием КПК и возглавлялись коммунистами. Для политического руководства восстанием коммунистами был образован Революционный ко­митет Гоминьдана в соответствии с представлениями о необхо­димости пока еще выступать под знаменем левого Гоминьдана, однако никто из видных гоминьдановцев, которых предполагали привлечь к этому комитету, не поддержал восставших и реально­го воплощения эта идея не получила. Фактически в состав коми­тета вошли коммунисты Чжоу Эньлай, Чжан Готао, Ли Лисань, Линь Боцюй, Тань Пиншань, У Юйчжан, Чжу Дэ, ЮньДайин, Го Можо. Главкомом б^гл назначен Хэ Лун, ставший коммунис­том в ходе восстания, а начальником штаба — Лю Бочэн. Основной силой восстания были части, руководимые Хэ Луном, Е Тином и Чжу Дэ. В восстании также принимали участие видные впоследствии военные деятели Е Цзяньин, Не Жунч-жэнь, Чэнь И, Линь Бяо.
Восставшие провозгласили верность революционным заветам Сунь Ятсена и стремление вернуться в Гуандун, возродить ре­волюционную базу и подготовить новый Северный поход. Вмес­те с тем они выдвинули лозунги аграрной революции и созда­ния органов крестьянской власти, практически предусматривая конфискацию земель крупных землевладельцев. Предполагалось под этими лозунгами поднять крестьянские восстания по пути следования в Гуандун и прийти в Гуанчжоу на волне крестьян­ского движения, на волне аграрной революции. Однако события развивались не так, как задумали инициаторы восстания. И глав­ный просчет оказался в оценке готовности крестьянства к аг­рарной революции, не говоря уже о просчете в оценке общей ситуации в стране.
5 августа повстанческая армия, насчитывавшая около 20 тыс. бойцов, покинула Наньчан и после успешных боев в южном Цзянси в начале сентября вышла в западную Фуцзянь. Однако ни в Цзянси, ни в Фуцзяни, ни несколько позже в Гуандуне

482

повстанцы не сумели поднять крестьянство. «Расчет на поддерж­ку крестьян не оправдался, — отмечает Л.П. Делюсин. — Они, как об этом писали впоследствии сами участники похода, раз­бегались, услышав о приближении повстанческих войск, и не для кого было расклеивать листовки, пропагандировать идеи аграр­ной революции. Убегали и крестьяне, и помещики, и в резуль­тате борьбу не с кем и некому было вести». Вместе с тем в Гуандуне повстанцы натолкнулись на ожесточенное сопротив­ление превосходящих сил противника и в районе г. Шаньтоу были разгромлены в тяжелых и кровопролитных боях.
После этого поражения одна группа повстанцев (около 1 тыс. человек) под руководством Чжу Дэ и Чэнь И через южную Цзян-си пробилась в Гуандун, оттуда, уже в начале следующего го­да, вышла в южную Хунань. Другая группа повстанцев вышла в район уездов Хайфэн и Луфэн провинции Гуандун, где руково­димое коммунистом Пэн Баем крестьянское движение в пред­шествующие годы добилось значительных успехов и где повстан­цы (наконец-то!) получили поддержку.
С августа по декабрь 1927 г. коммунисты под лозунгами Со­ветов и афарной революции пытались поднять крестьянские вос­стания в провинциях Хунань, Хубэй, Цзянси, Гуандун. Однако эти выступления не получили той широкой и массовой поддерж­ки крестьянства, на которую рассчитывали руководители КПК. Восстания носили разрозненный характер, вспыхивали, как пра­вило, только в тех немногих местах, где коммунисты имели прочные позиции в крестьянских союзах, и не превращались во всеобщую войну под афарными лозунгами. Наибольших успе­хов восставшие добились в уездах Хайфэн и Луфэн. На основе крестьянских вооруженных отрядов и пришедших сюда наньчан-ских повстанцев коммунисты создали дивизию Рабоче-крестьян­ской революционной армии, которая сумела захватить уездные центры. Здесь в ноябре 1927 г. б^1ла провозглашена советская власть и образовано советское правительство. Восставшие уничто­жали крупных землевладельцев, делили их землю, аннулировали крестьянские долги, снизили налоги. Советская власть продержа­лась здесь всю зиму.
Одновременно в соответствии с сентябрьским решением Вре­менного политбюро ЦК КПК коммунисты предприняли попытку поднять восстания в городах Ханькоу, Уси, Чанша, Кайфэне и в некоторых уездных центрах. Наибольший политический резо­нанс имело восстание 11—13 декабря 1927 г. в Гуанчжоу («Кан­тонская коммуна») — последняя попытка КПК воссоздать южную революционную базу и начать революцию сначала.
Если Ё ходе некотор^хх восстаний в сельской местности уда­валось создавать революционные базы, то все городские восста-

483

ния бывали сразу же разгромлены превосходящими силами про­тивника. Все эти восстания, рассматривавшиеся их организатора­ми как начало нового широкого революционного наступления, фактически стали арьергардными боями Национальной револю­ции 1925—1927 гг., определив, однако, во многом дальнейший маршрут революции.
Завершение арьергардных боев к декабрю 1927 г. означало и завершение Национальной революции 1925—1927 гг. как од­ной «волны», одного этапа национально-освободительной ре­волюции. Именно в эти годы были сделаны первые, а потому и наиболее трудные шаги по преодолению полуколониальной зависимости Китая. Главный итог Национальной революции 1925—1927 гг. — восстановление национальной государственнос­ти как важнейшего рычага завершения национально-освободи­тельной революции. При всей своей слабости и внутренней про­тиворечивости гоминьдановская государственность, становление которой стало возможно только в результате завоеваний Нацио­нальной революции 1925—1927 гг., оказалась в конечном итоге способной к решению ряда национальных задач. Все это застав­ляет отказаться рассматривать итоги политических битв этих лет как поражение революционного движения. Конечно, эта револю­ция, эта «волна» не завершилась полной победой, но китайский народ сделал решительный шаг по пути своего национального освобождения, во многом предопределивший характер последую­щего освободительного движения.
Попытка же коммунистов завоевать гегемонию в освободи­тельной борьбе в едином фронте и ускорить ее перерастание, т.е. решительно выйти за рамки национально-освободительной революции, закончилась поражением. Арьергардные бои револю­ции выявили причины этого поражения. Однако провал этой попытки не равнозначен полному поражению коммунистического движения в Китае в ходе данной революционной «волны». Ведь одним из результатов Национальной революции 1925—1927 гг. явилось становление КПК как значительной и самостоятельной политической силы, уже тогда оказавшейся способной бросить политический вызов Гоминьдану. Именно в горниле тяжелых политических битв того времени были заложены предпосылки создания массовой КПК, мощной партийной армии, освобож­денных революционных районов.
Вместе с тем печальным итогом Национальной революции 1925—1927 гг. был глубокий раскол национально-освободитель­ного движения. Именно в эти годы сложились два неприми­римых идейно-политических течения — «националистическое» и «коммунистическое», смертельная борьба между которыми фак-

484

тически отодвигала на второй план задачи завершения нацио­нального освобождения и обновления Китая. Борьба Гоминьдана и КПК, несмотря на их идейную близость, стала с этого време­ни определяющим фактором политического развития Китая.

8. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ СДВИГИ В КИ^ 1918-1927 IP.
Завершение Национальной революций 1925—1927 гг. означа­ло и завершение определенного этапа социально-экономического развития Китая, начатого Синьхайской революцией. Бурные по­литические события первого послевоенного десятилетия с особой отчетливостью «высветили» глубинные социально-экономические сдвиги, которые прежде всего характеризовались ускорившимся и углубившимся втягиванием Китая в мировое капиталистическое хозяйство и в мировое разделение труда, при котором Китай оставался полуколонией и экономической периферией мирового хозяйства.
Усиление экономической вовлеченности Китая в мировой рынок проявилось в значительном увеличении экспорта капита­ла в Китай, в увеличении роли иностранного капитала в соци­ально-экономическом развитии страны. Если в годы мировой войны иностранные капиталовложения в Китае почти не возрас­тали и в 1918 г. составляли 1691 млн ам. дол., то в послевоенное десятилетие они подскочили до гигантской суммы — 3016 млн. Это усиление ввоза! иностранного капитала происходило в услови­ях обострения межимпериалистического соперничества, которое характеризовалось прежде всего активным наступлением Япо­нии, капиталовложения которой по сравнению с 1914 г. выросли примерно в пять раз и достигли 1043 млн, почти догнав главного соперника и основного инвестора — Англию, хотя и ее капита­ловложения за это время удвоились и достигли 1168 млн.
На долю этих двух основных инвесторов и соперников при­ходилась основная часть деловых иностранных вложений, причем географическая и отраслевая направленность этих вложений была различна. Япония вкладывала свои капиталы в первую очередь в Маньчжурии, стремясь создать там своеобразную колониальную хозяйственную структуру при весьма диверсифицированном вло­жении средств. Значительные японские капиталы вкладывались в добывающую промышленность Северного Китая, в обрабатываю­щую промышленность других районов. Англия же направляла свои вложения в основном в шанхайский экономический район и рассчитывала на укрепление своих позиций на денежно-товарном

485

рынке страны и на расширение связей с китайским капиталом через финансирование компрадоров. Существенные различия в характере капиталовложений этих двух держав отражали и суще­ственные отличия в подходах к эксплуатации Китая вообще. Если Япония стремилась к колониальн^тм захватам за счет Китая и к вытеснению китайского капитала и капиталов своих конкурен­тов, то Англия предпочитала иметь дело с зависимым Китаем в целом и при определенном сотрудничестве с китайским капита­лом. К позиции Англии была близка и позиция США, чьи капи­таловложения в Китае быстро росли, хотя еще и отставали от Японии и Англии. В условиях обострения японо-американских про­тиворечий в послевоенные годы все это вело к образованию им­периалистических группировок, вражда которых в дальнейшем существенно повлияла на исторические судьбы Китая.
Перепады конъюнктуры мирового рынка и бурные полити­ческие события в Китае делали поступление иностранных капи­талов в Китай весьма неравномерными. Наиболее высокий (в сред­нем 96,9 млн ам. дол.) приток капиталов пришелся на 1920—1923 гг. На эти же годы приходится и рекордный уровень ввоза машин и оборудования. Затем в 1925—1926 гг. приток капиталов падает до 8 млн в год, что ясно свидетельствовало о напуганности инвесто­ров подъемом антиимпериалистической борьбы. Половина при­роста иностранных капиталовложений приходилась на реинвес­тицию прибылей, что говорило об определенной эффективности функционирования иностранного капитала в Китае и о его рас­ширяющихся взаимосвязях с китайским и мировым рынками.
Усилившаяся и углубившаяся включенность Китая в мировое хозяйство вели в то же самое время к дальнейшему развитию и китайского капитализма. Капиталистическая перестройка китай­ского народного хозяйства, принципиально ускорившаяся после победы Синьхайской революции, продолжалась и в эти годы до­статочно широким фронтом. Наиболее обобщенным показателем этой перестройки являются данные о впечатляющем росте нацио­нального капитала с примерно 2 млрд юаней в 1918 г. до 4,7 млрд в 1928 г. Причем наиболее интенсивно возрастал пром^тшленн^тй капитал: с 375 млн юаней до 1225 млн. При всем несовершенстве статистики, не способной учесть развитие низших форм капитала, эти цифры свидетельствуют, безусловно, о большом количествен­ном росте китайского капитала, об увеличении его экономичес­кой роли. Более быстрый рост именно промышленного капитала отражал прогрессивную тенденцию несколько ускорившегося «осовременивания» национального капитала, хотя значительное преобладание капитала сферы обращения еще сохранялось (при-

486

мерно 3:1, против 5 : 1 в 1918 г.). В реальной экономической дей­ствительности, которую статистика не в силах была зафиксиро­вать, это преобладание, вероятно, могло быть и большим.
Ускорение капиталистической эволюции проявилось и в сель­ском хозяйстве, где оно определялось своеобразием производ­ственных и социально-экономических процессов аграрной сферы.
В рассматриваемое десятилетие валовое сельскохозяйственное производство страны росло примерно на 0,89% в год, едва опе­режая темпы прироста населения (0,8%). Тенденция поступатель­ного развития сельского хозяйства обеспечивалась прежде всего за счет расширения производства основных технических культур (соевые бобы, хлопок, льняные культуры, табак), а также разви­тия животноводства, что свидетельствовало о дальнейшей дивер­сификации китайского сельского хозяйства под воздействием развития товарно-денежных отношений. Выросло и общее произ­водство пяти основных зерновых культур, однако в целом прирост производства зерна отставал от роста населения и в рассматри­ваемое время Китай был вынужден импортировать зерновые.
Продолжает развиваться специализация отдельных районов сельскохозяйственного производства, выделяются районы товар­ного земледелия. Эта специализация б^хла связана прежде всего с ростом производства технических культур. Фактором роста сель­скохозяйственного производства стало и расширение пахотных площадей за счет подъема целины на окраинах (в основном в Маньчжурии) примерно на 7 млн га, хотя собственно в Китае имело место некоторое сокращение пашни на душу населения. Примерно на 3 млн га расширилась площадь орошаемых земель. Несколько возросло внесение органических удобрений, начался ввоз в Китай минеральных удобрений. Наиболее же важным фак­тором роста сельскохозяйственного производства оставалось уве­личение рабочей силы, обеспечиваемое за счет прироста сель­ского населения.
Все процессы роста и развития китайского сельского хозяй­ства в рассматриваемое десятилетие непосредственно связаны с дальнейшим втягиванием деревенской экономики в рыночные отношения, со специализацией производства, с выделением рай­онов торгового земледелия.
В среднем более половины всей валовой продукции сельского хозяйства принимало в рассматриваемое время товарную форму, причем в специализированных районах торгового земледелия она достигла даже 60—70%. Весьма значительный рост товарности сель­ского хозяйства был, однако, не результатом роста производи­тельности труда, а прежде всего следствием усиления эксплуата­ции крестьянства традиционными методами.

487

Развитие всех этих тенденций стимулировало капиталистичес­кие процессы в недрах китайской деревни, но не изменило, да и не могло изменить основных особенностей этой аграрно-капита-листической эволюции: ничтожное развитие крупного капитали­стического производства в аграрной сфере как по инициативе традиционного эксплуататора («прусский путь развития»), так и по инициативе разбогатевшего крестьянина («американский путь развития»), с одной стороны, и постепенное обуржуазивание традиционного многоликого сельского эксплуататора (арендо­дателя, ростовщика, торговца), продолжающего традиционны­ми методами эксплуатировать крестьянина, но уже в условиях вовлеченности в капиталистические рыночные отношения — с другой.
Процесс первоначального накопления в деревне, процесс превращения традиционного сельского богача в буржуа был му­чительным и медленным и не мог быть другим в условиях очень постепенного разрушения традиционной «азиатской» социальной системы. Первоначальное накопление в деревне сдерживалось «сверху» налоговым прессом со стороны административно-власт­ных структур, а «снизу» — комплексом общинно-клановых отношений. Развал империи и республиканская политическая ре­альность в определенной мере подрывали правовую систему ре­гулирования земельных отношений (государственную кодифици­рованную и общинную, основанную на «обычном праве»), во многом способствовали освобождению землевладельца от обяза­тельств перед арендатором, стимулировали новые шаги по пути вызревания буржуазной земельной собственности. Этому способ­ствовало и гражданское законодательство Китайской республики.
Ускорение капиталистического развития и обострение поли­тической борьбы, особенно в ходе Национальной революции 1925—1927 гг., способствовали усилению процессов расслоения, выявлению классовых сдвигов. Однако было бы ошибочным пре­увеличивать степень происходивших количественных и качествен­ных изменений.
Рабочий класс в послевоенное десятилетие численно возрос, однако его кадровое ядро существенно не расширилось, ибо имен­но оно было основной жертвой репрессий, именно оно понесло наибольшие потери в ходе потерпевших неудачу восстаний. Вме­сте с тем активное участие рабочего класса в политических боях, особенно его участие в антиимпериалистических выступлениях, способствовало принципиальному увеличению его социальной роли в стране. Рабочий класс именно в это время превращается в заметную социально-политическую силу, с которой вынуждены считаться даже правящие круги.

488

Китайская буржуазия, укрепив свои экономические позиции, попыталась играть и большую политическую роль. Она сдела­ла шаг в сторону своей социально-политической консолидации. В ходе развернувшейся революции буржуазия попыталась от­стаивать свои классовые интересы и в борьбе с империализ­мом и милитаристами, с одной стороны, и в борьбе с рабоче-крестьянским движением — с другой. Но раздробленность бур­жуазии, вызванная многоукладностью, делала ее позиции слабы­ми. Лишь шанхайская буржуазия — наиболее социально-поли­тически развитая часть этого класса — сумела сыграть заметную роль в политических битвах и оказать воздействие на характер складывавшейся гоминьдановской власти.
Своеобразие политических столкновений Национальной ре­волюции, классовая широта сложившейся социально-политичес­кой коалиции, ставшей руководящей силой революции, мили-таристско-буржуазная природа пришедшего к власти гоминьда-новского правительства, стремившегося сохранить широту коа­лиции и опереться на нее в новых условиях, свидетельствовали как о незавершенности классообразовательных процессов в Ки­тае, так и о незавершенности национально-освободительной ре­волюции

Глава XV
КИТАЙ В ГОДЫ «НАНКИНСКОГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ»(1928-1937)

1. СТАНОВЛЕНИЕ ГОМИНЬДАНОВСКОЙ ВЛАСТИ
Утверждение власти Гоминьдана и борьба за объединение страны
Разрыв единого фронта летом 1927 г. не привел к восстанов­лению единства Гоминьдана, как на это рассчитывали некоторые гоминьдановские деятели. Скорее наоборот — после изгнания коммунистов ужесточилась внутригоминьдановская борьба, ос­ложняемая незакончившейся войной с северными милитариста­ми. Поражение войска Чан Кайши в июне в районе Сюйчжоу резко усилило позиции гуансийских генералов Ли Цзунжэня и Бай Чунси, а сам Чан Кайши вынужден был подать в отстав­ку и уехать в Японию. Однако ставшие хозяевами в нанкинском районе гуансийские генералы вскоре сами столкнулись с наступ­лением милитариста Сунь Чуаньфана и были вынуждены про­сить помощи уханыцев. Совместными усилиями Сунь Чуаньфан был отброшен, но это не столько сблизило недавних союзников, сколько обострило между ними борьбу за власть.
Созданное в апреле Чан Кайши нанкинское правительство к этому времени фактически распалось, а переехавшие в сентябре в Нанкин уханьские лидеры столкнулись с сопротивлением гу-ансийцев и сторонников Чан Кайши. В этой обострившейся внутрипартийной борьбе Сунь Фо (сын Сунь Ятсена и один из видных гоминьдановцев) внес предложение о создании Специ­ального комитета по подготовке IV пленума ЦИК Гоминьдана для объединения Гоминьдана и воссоздания Национального прави­тельства. Как результат определенного политического компро­мисса такой комитет был создан 15 сентября. Причем это согла­шение во многом было достигнуто за счет уханьцев. Подготов­ка пленума шла в острой политической борьбе, в которой Чан Кайши — как фигура во многом компромиссная — вновь получил возможность выйти на авансцену. В ноябре он возвратился в Китай и в декабре был назначен главнокомандующим НРА.
В феврале 1928 г. состоялся IV пленум ЦИК Гоминьдана, ко­торый образовал новое Национальное правительство, возглавляв­шееся Чан Кайши. Столица официально переносилась в Нанкин.

490

Начиналось первое — «нанкинское» — десятилетие гоминьданов-ского правления. Пленум не сумел объединить все группировки и всех генералов, выступавших под гоминьдановским знаменем, но все-таки способствовал консолидации власти, что и позволило продолжить Северный поход.
В апреле 1928 г. нанкинские войска вновь открыли военные действия против северных милитаристов. Чан Кайши выступал в союзе с генералом Фэн Юйсяном и шаньсийским милитаристом Янь Сишанем. Последнему и удалось в июне 1928 г. захватить Тяньцзинь и Пекин. Гоминьдан в связи с переносом столицы в Нанкин переименовал Пекин (Бэйцзин — северная столица) в Бэйпин (северное спокойствие). Расширению власти Гоминьдана способствовала и смерть в июне того же года милитариста Чжан Цзолиня, устраненного, по всей вероятности, его недавними японскими военными покровителями, почувствовавшими, что он стал тяготиться их опекой и выступать с националистических позиций. Его вотчину — Маньчжурию — наследовал его сын Чжан Сюелян, милитарист уже новой формации, активно высту­павший за возрождение величия единого Китая и в декабре признавший власть нанкинского правительства. В марте 1929 г. духовный и светский руководитель Тибета далай-лама также при­знал власть Нанкина. Тем самым Нанкин формально распрост­ранил свою власть почти на всю страну.
Успехи военного объединения Китая позволили ЦИК Гоминь­дана к концу 1928 г. заявить о завершении (в соответствии с программой Сунь Ятсена) военного этапа революции и о вступ­лении страны с начала 1929 г. в период политической опеки, рассчитанной на шесть лет. ЦИК Гоминьдана принял «Програм­му политической опеки» и «Органический закон национального правительства». На период опеки Гоминьдан объявил верховным органом власти в стране свой конгресс и ЦИК, которому непо­средственно и подчинялось Национальное правительство. В ос­нову новой государственной структуры была положена разрабо­танная Сунь Ятсеном система пяти властей (пяти юаней) — за­конодательной, исполнительной, судебной, экзаменационной и контрольной. Однако это «партийное правление» складывалось в условиях непреодоленного раскола Гоминьдана и продолжавшей­ся междоусобной борьбы гоминьдановских генералов.
Наиболее влиятельной оппозицией нанкинскому Гоминьдану оказалось «Движение за реорганизацию Гоминьдана», организато­ром которого выступил Чэнь Гунбо — один из ближайших спо­движников Ван Цзинвэя. Восходя к расколу еще предшествующе­го периода, это движение, с одной стороны, отражало борьбу за руководство Гоминьданом группировки Ван Цзинвэя, а с другой —

491

являлось выражением недовольства широких кругов Гоминьдана отходом нанкинского руководства от принципов суньятсенизма.
Пытаясь укрепить единство, Чан Кайши проводит в марте 1929 г. III конгресс Гоминьдана, не получивший однако поддер­жки реорганизационистов и некоторых других группировок. Оп­позиционные гоминьдановские группировки сомкнулись с мя­тежными генералами. Война все больше становится средством решения и внутрипартийных проблем.
В апреле—июне 1929 г. развернулись военные действия между Нанкином и гуандун-гуансийскими милитаристами. Последние потерпели поражение и были вынуждены признать власть столи­цы. Однако сразу же начались военные действия Нанкина с его недавними союзниками — генералами Фэн Юйсяном и Янь Си-шанем, продолжавшиеся и в 1930 г. Только поддержка Нанкина маршалом Чжан Сюэляном, войска которого заняли Пекин и Тяньцзинь, позволили правительству и здесь одержать победу.
С начала 1931 г. центром объединения враждебных Нанкину сил вновь становится Гуанчжоу. Гуандунского генерала Чэнь Цзитана и гуансийских генералов Ли Цзунжэня и Бай Чунси поддержали реорганизационисты во главе с Ван Цзинвэем и Ху Ханьминем. Оппозиционеры провозгласили образование в Гуанчжоу парал-лельн^1х ЦИК Гоминьдана и правительства. Назревал нов^тй во­енный конфликт. Однако развернувшаяся японская агрессия и вторжение японского империализма в Маньчжурию 18 сентября
1931 г. принципиально изменили политическую ситуацию, резко усилив тенденции к политическому и военному единству.
В этих нов^1х условиях проходил в ноябре 1931 г. объедини­тельный iv конгресс Гоминьдана. Объединение происходило на националистической и антикоммунистической основе. Результа­том политического компромисса явилось образование в январе
1932 г. нового Национального правительства, которое возглавил Ван Цзинвэй. За Чан Кайши остался пост главнокомандующего НРА. Компромисс не устранил ни политической борьбы внутри Гоминьдана, ни притязаний на самостоятельность милитаристов. В Нанкине борьба шла прежде всего между группировками Ван Цзинвэя и Чан Кайши, границей между которыми все больше делается вопрос об отношении к японской агрессии. Постепенно паназиатская и японофильская ориентация Ван Цзинвэя, прояв­лявшаяся в том числе и в уступчивости нанкинского правитель­ства японским притязаниям, вызывает все большее сопротивле­ние в Гоминьдане. Это отчетливо в^тявилось на V конгрессе Го­миньдана в ноябре 1935 г., где Чан Кайши под лозунгами национального единства и сопротивления удалось существенно укрепить свое положение. Вскоре после конгресса Ван Цзинвэй

492

был вынужден уйти с поста председателя правительства и по­кинуть Китай. Во главе национального правительства вновь ока­зался Чан Кайши.
К этому же времени относится и подчинение Нанкину про­винций Гуанси, Гуйчжоу, Цзянси, Сычуань. Таким образом, к середине 30-х гг. Гоминьдану удалось объединить под властью Национального правительства почти все провинции и несколько сплотить собственные ряды. Консолидация гоминьдановского ре­жима во многом оказалась связанной с выдвижением на авансце­ну политической борьбы Чан Кайши — талантливого политика и военачальника.
Вступив в политическую игру без собственной политической программы, без большой поддержки внутри Гоминьдана, но имея значительное влияние в армии, Чан Кайши стремился действовать как примиритель и объединитель враждующих группировок, вы­ступить как фигура компромиссная. Постепенно он в^1двигается на политической арене как последовательный носитель идеи на­ционального и партийного единства, как представитель нацио­налистических кругов китайского общества. Путем гибкого по­литического лавирования Чан Кайши удалось номинально объ­единить страну и объединить Гоминьдан, добиться перед лицом японской агрессии и угрозы со стороны КПК ликвидации по­литического хаоса в стране, прекращения «войны всех со все­ми». И это сделало его наиболее политически влиятельной фигу­рой в Китае к концу «нанкинского десятилетия».
Вместе с тем сложившаяся структура гоминьдановского режи­ма даже к середине 30-х гг. политически была чрезвычайно сла­бой и уязвимой. Центральный государственный аппарат только начинал складываться, а местный по-прежнему оставался ста­рым, в основном милитаристским. Гоминьдан фактически был конгломератом разнородных фракций и фуппировок, прочно не связанных ни сильной политической организацией, ни объеди­няющей идеей и программой. Существенно меняет облик Го­миньдана и гипертрофированная политическая роль армии. Это сказывается как в перенесении в партию военных методов реше­ния политических разногласий, в забвении демократической про­цедуры, в усилении автократического начала, так и в прямом сращивании партийного и военного аппаратов. Повышение по­литической роли военного фактора отнюдь не свидетельствовало о боевой мощи НРА. Скорее наоборот, военная слабость НРА отчетливо проявилась в столкновениях с японской армией и с вооруженными силами КПК.
Слабостью режима было и отсутствие мощных идеологичес­ких скреп. Буржуазный прагматизм формировавшейся гоминь-дановской власти, эрозия суньятсеновских принципов, верхушеч-

493

ный характер политических комбинаций вели к потере Гоминь­даном влияния в массах, к ослаблению внутренних идейно-по­литических связей. Гоминьдановское руководство ощущало это и по-своему пыталось реагировать, усиливая пропаганду офи­циально суньятсенизма. Эта официальная идеология претерпевает в рассматриваемые годы определенные изменения, происходя­щие в основном в русле традиционалистской интерпретации идей Сунь Ятсена, предпринятой еще в середине 20-х гг. Дай Цзитао. Теперь на роль главного идеолога претендует Чэнь Лифу, фило­соф и министр просвещения в правительстве Чан Кайши, во мно­гом продолжающий линию Дай Цзитао. Он разрабатывает кон­цепцию «философии жизни», которую мыслит как официальную идеологию Гоминьдана, как развитие идей Сунь Ятсена на базе традиционных моральных ценностей. Эта концепция легла в ос­нову «Движения за новую жизнь», начало которого было офици­ально провозглашено Чан Кайши в феврале 1934 г. Эта обще­государственная кампания ставила своей целью обновление и укрепление Китая через восстановление традиционных конфуци­анских моральных ценностей. «Движение за новую жизнь» долж­но было, по мысли его инициаторов, приучить каждого китайца к соблюдению таких традиционных ценностей, как ли (ритуал), и (справедливость), цянь (скромность), чи (ст^1дливость). Боль­шое значение придавалось пропаганде конфуцианского понятия сяо (уважение к старшим), упрочению трудовой этики, развитию чувства патриотизма и готовности защищать родину.
При всей очевидной благочестивости намерений инициато­ров «Движения за новую жизнь» в конкретных условиях середи­ны 30-х гг. оно не могло дать значительных результатов. Вместе с тем вэти же годы растет интерес руководства Гоминьдана не только к этико-моральным аспектам. Суньятсеновская соци­ально-экономическая программа вновь начинает привлекаться к обоснованию гоминьдановской политики.
Слабость гоминьдановской политической структуры сущест­венно сказалась на попытках проведения националистической программы во внешней политике, в экономике, в сфере соци­альных отношений.
Внешняя политика гоминьдановского правительства и развитие японской агрессии
Уже в январе 1928 г. Чан Кайши заявил о том, что внеш­няя политика Гоминьдана и Национального правительства бу­дет определяться принципами, сформулированными еще I конг рессом Гоминьдана, и будет направлена в первую очередь на ско

494

рейшую отмену неравноправн^1х договоров и соглашений. Ста­новление нового режима в Китае приветствовалось прежде все­го США, которые и б^зли первой капиталистической державой, признавшей нанкинское правительство уже 25 июля 1928 г. Эта поддержка способствовала в дальнейшем укреплению связей правящих кругов США с нанкинским Гоминьданом. В декабре дипломатические отношения установила Англия. Иной была позиция Японии, рассматривавшей расширение гоминьдановс-кой власти как угрозу собственным интересам в Китае и пытав­шейся воспрепятствовать продвижению НРА на север, в сферу своих главных экономических и политических интересов. В по­пытке помешать развитию Северного похода японские войска захватили г. Цзинань (пров. Шаньдун) и 3 мая 1928 г. устроили там кровавую резню, убив и ранив более 10 тыс. китайских граж­дан. Однако нужного политического эффекта японская военщи­на не добилась — всплеск антияпонских настроений лишь спо­собствовал упрочению националистического курса нанкинско-го правительства. В январе 1929 г. Япония б^1ла в^тнуждена признать новое правительство.
Начало ликвидации системы неравноправных договоров и со­глашений было положено заявлением нанкинского правитель­ства о восстановлении таможенной автономии и о^явлением 7 де­кабря 1928 г. нов^1х тарифн^1х ставок, вступавших в силу с 1 фев­раля 1929 г. Первыми это решение признали США, подписавшие в июле 1928 г. с нанкинским правительством соответствующее соглашение, что в значительной мере предопределило успех этой акции китайских властей. Вслед за США аналогичные соглаше­ния подписали еще 12 государств. Последней подписать такое соглашение б^зла в^тнуждена Япония (10 мая 1930 г.).
Нанкинскому правительству путем переговоров удалось добить­ся возвращения Китаю 20 концессий из 33, что было, несомнен­но, большим дипломатическим и политическим успехом Китая. Развивался процесс пересмотра неравноправных положений, имевшихся в договорах и соглашениях Китая с рядом государств, в частности положений о консульской юрисдикции и экстерри­ториальности. К 1931 г. не пересмотренными эти положения ос­тавались только в договорах с США, Англией, Францией и Япо­нией. Но и здесь после заявления нанкинского правительства в мае 1931 г. о своем намерении в одностороннем порядке отме­нить неравноправные договоры наметился принципиальный сдвиг — державы были вынуждены пойти на уступки. Однако втор­жение японского империализма в Маньчжурию 18 сентября 1931 г. принципиально изменило международную ситуацию, заставив Китай временно отложить решение этой проблемы.

495

Борьба нанкинского правительства против системы неравно­правных договоров и соглашений носила антиимпериалистичес­кий характер, имела широкую общественную поддержку в Китае. К сожалению, эта борьба не встретила понимания и поддержки московского партийно-государственного руководства. Безогово­рочная поддержка борьбы КПК против складывавшегося гоминь-дановского режима не позволила московскому руководству объек­тивно оценить историческую роль гоминьдановского режима, увидеть в нем реальную национальную силу, стремящуюся к лик­видации полуколониального положения Китая. По этим же при­чинам в Москве не разглядели тогда в Чан Кайши крупного на­ционального и патриотического лидера, способного сплотить Китай на платформе национального освобождения.
Прямая поддержка Москвой коммунистического движения привела во второй половине 1927 г. к ухудшению советско-ки­тайских отношений. Вовлеченность советских дипломатических представительств в борьбу КПК приводила к их прямым стол­кновениям с китайскими властями. В декабре 1928 г. нанкинское правительство в своей ноте Советскому правительству, передан­ной через консульство в Шанхае, заявило о том, что советские дипломатические и торговые представительства служат убежищем для китайских коммунистов и используются ими для пропаганды и потребовало закрыть советские консульства и торгпредства. Со­ветское правительство ответило, что оно никогда не признавало «так называемого Национального правительства» и отклонило китайские требования.
Вместе с тем Национальное правительство в Нанкине дела­лось реальной властью в Китае, получало международное при­знание, вело активную внешнюю политику. Одним из аспек­тов этой политики б^1ло стремление Нанкина вернуть КВЖД, что встречало, естественно, поддержку китайской обществен­ности. Ситуация в Маньчжурии осложнялась антисоветской ак­тивностью маньчжурских властей, действовавших зачастую вместе с белогвардейскими формированиями, спасавшимися на этой китайской территории. В мае 1929 г. власти Чжан Сюэ-ляна совершили нападение на советское консульство в Харби­не, в июле захватили в одностороннем порядке КВЖД, от­странив советских работников от всех должностей, многих из них арестовав. Эта акция маньчжурских властей встретила пол­ную поддержку Нанкина, была чрезвычайно популярна в гла­зах китайской общественности, вызвав некоторый раскол мне­ний даже в коммунистической среде.
В ответ Советское правительство 17 июля 1929 г. официально объявило о разрыве дипломатических отношений с Китаем. Были

496

предприняты и военно-политические акции. Так, 6 августа объяв­лено о создании Особой Дальневосточной армии (ОДВА) под командованием недавно вернувшегося из Китая В.К. Блюхера. Обстановка на советско-китайской границе в Забайкалье и При­морье обострялась, участились вооруженные столкновения на границе. Советское правительство обратилось к силовым методам решения проблем^:. 17 ноября 1929 г. части ОДВА, включая и боль­шое число танков, пересекли границу в районе станции Мань­чжурия и за три дня разгромили две усиленные бригады китайс­ких войск численностью 20 тыс. человек, взяв в плен около поло­вины из них. 21 ноября китайские власти предложили начать переговоры. В конце концов они завершились подписанием 3 де­кабря 1929 г. в Никольск-Уссурийске протокола с властями Чжан Сюэляна, а 22 декабря в Хабаровске — с представителями нан-кинского правительства о восстановлении на КВЖД положения, предусмотренного соглашением 1924 г.
Урегулирование конфликта на КВЖД не привело к восста­новлению советско-китайских дипломатических отношений. Хотя переговоры с нанкинским правительством были продолжены, они проходили бесплодно, ибо Нанкин в русле своей политики ликвидации неравноправных договоров настаивал на возвраще­нии КВЖД. Взаимопонимания между Москвой и Нанкином не складывалось. Ситуация стала принципиально меняться после развертывания японской агрессии в Маньчжурии. В Москве и Нанкине стали приходить к новой оценке значимости советско-китайских политических связей перед лицом японской опаснос­ти. 12 декабря 1932 г. дипломатические и консульские отношения между Советским Союзом и Китайской республикой были вос­становлены.
Расценив объединение Китая под властью Гоминьдана как нарушение своих непосредственных политических и экономичес­ких интересов, японский империализм переходит к политике прямых колониальных захватов в Китае и к военно-политичес­кой конфронтации с гоминьдановским правительством. 18 сен­тября 1931 г., спровоцировав инцидент, Квантунская армия на­чала наступление на основные центры Маньчжурии и почти без боя захватила ее. С этого времени проблема японской агрессии делается основной внешнеполитической (и не только внешнепо­литической) проблемой Китая. Пытаясь заставить Нанкин при­знать эти захваты, японские империалисты в январе 1932 г. пред­приняли новую крупномасштабную провокацию — высадили де­сант в устье Янцзы и начали бои в шанхайском районе. Почти двухмесячные бои не принесли японцам ни военных побед, ни

497

политической капитуляции Нанкина благодаря героическому сопротивлению 19-й армии и жителей города. Тогда японцы по­шли на прямое отторжение Маньчжурии, инспирировав предва­рительно «Движение за независимость от Китая». В марте 1932 г. б^]ла провозглашена «независимость» Маньчжоу-го во главе с японской марионеткой Пу И — свергнутым последним импера­тором маньчжурской династии, который в 1934 г. был провозгла­шен «императором» Маньчжоу-го. Полными хозяевами Маньч­журии стали японская военщина и японский капитал, постепен­но «осваивавшие» эту новую колонию.
Однако японский империализм этим захватом не удовлетво­рился и продолжал оказывать давление на Китай. Гоминьдановс-кое правительство категорически отказывалось признавать япон­ские захваты и притязания. Но вместе с тем оно и не пыталось оказывать военного сопротивления, считая, что до тех пор, пока Китай полностью не объединится, а коммунистическое движе­ние не будет подавлено, у него нет реальных военных сил для разгрома японского агрессора. Во многом уступчивость правитель­ства объяснялась также влиянием японофильских элементов в Гоминьдане (Ван Цзинвэй и др.), рассчит^твавших на установле­ние «особых» отношений с Японией, а также фактическим по­творством японским захватам со стороны западных держав, не­смотря на обострявшиеся межимпериалистические противоречия.
В январе 1933 г. японские войска захватили китайскую кре­пость Шаньхайгуань — ворота в Северный Китай, а к весне — всю пров. Жэхэ, которую затем включили в Маньчжоу-го. 31 мая захватчики заставили китайское правительство подписать со­глашение в Тангу, предусматривавшее демилитаризацию пров. Хэбэй. Его продолжением явилось секретное соглашение го-миньдановского военного министра Хэ Инциня и командую­щего японскими войсками в Северном Китае генерала Умедзу от 9 июня 1935 г., фактически отдававшее Северный Китай под японский военный контроль. В 1935—1936 гг. японцы спровоци­ровали сепаратистские выступления феодалов Внутренней Монголии («князь» Дэван и т.п.). Военно-политическое давле­ние агрессора сделалось постоянным. Развитие японской агрес­сии вело к подъему националистических настроений в стране, к стихийным выступлениям в защиту родины представителей самых различных социально-политических слоев, к росту на­ционально-объединительных тенденций. Вместе с тем лозунги национального сопротивления демагогически эксплуатирова­лись и некоторыми милитаристами в их борьбе с централиза-торской политикой Нанкина.

498

Социально-экономическаяполитикананкинскогоправительства
Придя к власти, Гоминьдан заявил о стремлении проводить социально-экономическую политику в духе учения Сунь Ятсена. Однако выработать программу обоснованных экономических и социальных мероприятий, которая могла бы стать основой прави­тельственной политики, Гоминьдану в эти годы так и не удалось, хотя подобн^те поп^ттки и предпринимались. Политика правитель­ства практически исходила не из концептуальной социально-эко­номической программы, а скорее прагматически складывалась под воздействием целого ряда разнородных факторов. И прежде всего это интересы укрепления гоминьдановского государства и его пра­вящей группы — гоминьдановской военно-партийной верхушки и крупной шанхайской буржуазии. Вместе с тем большую роль играли и внешние по отношению к этой политике факторы: вой­на за объединение, борьба с коммунистическим движением, аг­рессия японского империализма, мировой экономический кри­зис. При всем этом социально-экономическая политика прави­тельства может быть охарактеризована в первую очередь как националистическая и как таковая она имела значительную под­держку в различных слоях китайского общества.
Главной особенностью этой политики была все возраставшая роль государства в экономическом строительстве. Объяснялось это, вероятно, совпадением многих причин. Прежде всего можно на­помнить о традиционно большой роли китайского государства в регулировании социально-экономических процессов. Немалое значение имело влияние суньятсеновских представлений о реша­ющей роли национального государства в обеспечении экономи­ческих преобразований. Наконец, межвоенные годы были време­нем повсеместного усиления регулирующей роли государства в хозяйственной жизни. Причем речь идет не только о решающей роли активной правительственной экономической политики в выходе из глубокой депрессии (например, США, Германия), но и о поп^гтках некотор^1х слаборазвит^1х стран (например, Тур­ции, Мексики) вырваться из отсталости. В какой-то мере эти эта­тистские тенденции стимулировались и советским опытом пла­нового проведения форсированной индустриализации. Этатистс­кая политика ощущалась как веление времени.
Активная этатистская экономическая политика гоминьданов-ского правительства имела значительную поддержку китайской общественности, что и позволило столь успешно провести вос­становление таможенной автономии, а затем и радикально воз­действовать, используя ее, на развитие внутреннего рынка: пос­ле введения нового таможенного тарифа в 1929 г. правительство

499

еще четырежды существенно повышало ввозные пошлины, осо­бенно на потребительские товары (фактически запретительные пошлины), стремясь надежно оградить «свой» рынок от иностран­ной конкуренции. Развитию национального рынка способство­вало и решение правительства (17 мая 1930 г.) о ликвидации внутренних таможенных барьеров («лицзинь»).
Одним из наиболее значимых экономических мероприятий бы­ло создание государственной банковской системы. Начало ей по­ложено основанием в 1928 г. Центрального банка Китая, соз­данного исключительно на правительственные средства, без учас­тия частного национального или иностранного капитала. Одно­временно превращены в смешанные путем внесения правитель­ственного пая в капитал два старых банка — Банк Китая и Банк коммуникаций. Впоследствии правительство организовало Крестьянский банк. Эти банки стали важным правительствен­ным рычагом воздействия на экономику страны, позволив преж­де всего постепенно пойти по пути реформирования денежной системы. Проводя политику унификации денежного обращения, правительство в 1933 г. ввело государственную монополию на изготовление монеты и запретило хождение серебра в слитках (ляны). А 3 ноября 1935 г. после тщательной подготовки б^хла объявлена радикальная валютная реформа — с этого времени единственным законным платежным средством становились банк­ноты правительственных банков, все остальные банки, включая и иностранные, теряли право денежной эмиссии и их банкноты обменивались на банкноты Центрального банка, а их наличное серебро в монетах и слитках также подлежало обмену. В целом по стране реформа б^хла осуществлена за два года, хотя в Шан­хае, главном экономическом центре страны, а также в несколь­ких провинциях, надежно контролировавшихся нанкинским пра­вительством, ее удалось осуществить гораздо быстрее. Резуль­татом денежной реформы было укрепление положения нацио­нальной валюты и общая стабилизация китайского денежного рынка, что благоприятно сказалось на всем развитии китайской экономики. Вместе с тем после ноября 1935 г. существенно воз­росли возможности воздействия гоминьдановского правительства на экономическую жизнь страны.
Так, правительство теперь сумело взять под свой контроль систему сберегательных банков и страхов^1х обществ. В 1936 г. с учетом государственных вложений в частные банки правительство держало в своих руках уже 49% общего капитала банков современ­ного типа и 61% их активов. В изменившейся ситуации в дея­тельности правительственных банков появляются новые тенден­ции: они предпринимают попытки включиться в промышленное

500

предпринимательство, железнодорожное строительство, в созда­ние пароходных компаний, привлечь частный капитал к совмест­ной предпринимательской деятельности.
По мере укрепления власти нанкинского правительства уве­личиваются его претензии на регулирование экономической жиз­ни страны. И не только через банковско-финансовые рычаги, но и прямым административным путем. Постепенно в рамках нан-кинского правительства складывается аппарат экономического контроля и регулирования, в недрах которого вызревают кон­цепции планирования экономического развития. Делалось это в рамках суньятсеновской традиции и не без прямого воздействия опыта советских пятилеток. К определенному плановому регули­рованию подталкивали гоминьдановскую администрацию и се­рьезные экономические трудности, вызванные влиянием миро­вого экономического кризиса 1929—1933 гг. на Китай. Правитель­ство проводит ряд мероприятий антикризисного регулирования в спичечной, цементной, сахарной, шерстоткацкой, угольной и некоторых других отраслях промышленности, наиболее постра­давших от кризиса. Направленные прежде всего на стимулирова­ние национального капитала, все эти мероприятия вели в то же время к постепенному складыванию государственного сектора, к созданию довольно сильного механизма государственного вме­шательства, к зарождению некоторых предпосылок монополиза­ции важных отраслей производства.
Вмешательству правительственных банков и правительствен­ного аппарата в экономическую деятельность сопутствовала и личная уния гоминьдановской верхушки и представителей круп­ного китайского капитала: с одной стороны, в состав руковод­ства правительственных банков и экономических организаций вошли многие видные предприниматели, а с другой стороны, многие гоминьдановские чиновники стали руководителями част­ного бизнеса. Наибольшую активность в этом взаимопроникно­вении проявили семьи Сун Цзывэня и Кун Сянси — двух видных гоминьдановских и правительственных деятелей, вышедших из крупных финансовых кланов. Этот процесс сращивания бизнеса и партийно-правительственной администрации вел вместе с тем и к росту коррупции на всех уровнях государственного управления.
Политика гоминьдановского правительства по отношению к наиболее развитым секторам экономики может быть охарактери­зована как эффективная. Достаточно сказать, что в «нанкинское десятилетие», когда промышленное производство в капиталис­тическом мире в лучшем случае топталось на месте, в Китае на­блюдался заметный промышленный прогресс. Так, производство 15 основных отраслей выросло в 1936 г. по сравнению с 1926 г. на

501

86%, т.е. среднегодовой прирост промышленной продукции рав­нялся 6,4%. При этом важно подчеркнуть, что рост этот произо­шел в основном за счет деятельности национального капитала, вложения которого в промышленность выросли только за три предвоенных года на одну треть. В эти годы усиливается тенден­ция национального капитала к концентрации, увеличивается роль крупного национального капитала в промышленности, склады­ваются первые промышленные группировки монополистическо­го характера (текстильные предприятия группы Жун Цзунцзиня, химические компании «Цзюда» и «Юнли», цементная компания «Цисинь» и др.).
Еще более активно реагировал на экономическую политику правительства китайский банковский капитал, существенно ук­репивший свои позиции на китайском рынке. Общее число ком­мерческих банков увеличилось с 69 в 1927 г. до 174 в 1937 г. при значительном росте их активов и прибылей. Усилилась и концент­рация китайского банковского капитала, выросло экономичес­кое влияние наиболее крупных частных банков. Так, в 1935 г. на долю 14 коммерческих банков приходилось примерно 80% всех ресурсов коммерческих кредитных учреждений страны.
Значительный рост государственного и частного банковского капитала сопровождался постепенным «осовремениванием» де­нежного рынка, ослаблением роли традиционных кредитных ин­ститутов — меняльных контор, ломбардов, мелких банков. В пред­военное десятилетие их число сократилось в два раза. Особенно сильный удар нанесла им денежная реформа 1935 г., прекратив­шая обращение серебра, сделками с которым в основном и за­нимались эти учреждения.
Активно сказалась правительственная экономическая полити­ка на развитии транспортной инфраструктуры. Была создана на­циональная гражданская авиация, как никогда быстро строились шоссейные дороги, расширился национальный паровой флот, в том числе и океанский, существенно выросла протяженность железных дорог и их грузооборот. Характерно, что в новых усло­виях железные дороги строились уже на 2/3 на китайские капи­талы (прежде на национальный капитал приходилось лишь ме­нее 1/10 вкладов в это строительство).
Серьезные изменения произошли и в характере внешней тор­говли Китая. Под влиянием протекционистской политики гоминь-дановского правительства, а также под воздействием общего эко­номического оживления значительно изменился импорт. Ввоз потребительских товаров и продовольствия — этих традицион­ных для предшествующих десятилетий предметов импорта — резко сократился. Так, ввоз хлопчатобумажных тканей снизился в 10

502

раз! С другой стороны, ввоз машин более чем удвоился. Мировой экономический кризис и потеря Маньчжурии резко сократили китайскую внешнюю торговлю. Однако весьма примечательны последующие изменения в товарообороте — происходит посте­пенное снижение ввоза при постепенном росте вывоза товаров, т.е. уменьшается пассив торгового баланса, так болезненно ска­зывавшийся на экономическом развитии Китая.
Наконец, социальная эффективность гоминьдановской поли­тики во многом проявилась в функционировании иностранного капитала. Борьба с системой неравноправн^1х договоров, которая прежде всего и давала привилегии иностранному капиталу, уси­ление позиций китайского национального капитала, расшире­ние гоминьдановского государственного регулирования эконо­мики и государственного предпринимательства уменьшили при­влекательность китайского рынка, привели к определенному уменьшению притока иностранного капитала, к увеличению вы­воза прибылей вместо их реинвестирования (что было характер­но прежде для китайского рынка) и даже к репатриации иност­ранных капиталов. Все это означало ослабление позиций иност­ранного капитала в гоминьдановском Китае. Однако оценка этого явления не может быть однозначной. Выдвигая свои планы эко­номической реконструкции, нанкинское правительство в соот­ветствии с суньятсеновской доктриной рассчитывало получить иностранную финансовую помощь. В «нанкинское десятилетие», однако, правительству удалось получить иностранных займов лишь на ничтожную сумму в несколько десятков миллионов ам. дол. Уменьшился ввоз и частного капитала. Все это, усиливая пози­ции национального капитала, в то же самое время означало про­вал расчетов нанкинского правительства на получение значитель­ной иностранной помощи.
В рамках общей гоминьдановской националистической соци­ально-экономической политики может быть правильно оценена и политика Гоминьдана в рабочем вопросе. Расправляясь с наи­более революционными элементами рабочего класса, поддержи­вавшими КПК, гоминьдановский режим вместе с тем основной упор сделал на реформистских методах воздействия на рабочий класс. Более того, утверждаясь у власти в масштабах всей страны, Гоминьдан стремился полностью взять под свой контроль и ра­бочее движение и стремился сделать руководимое им рабочее дви­жение и рабочие организации одной из социальных опор своей националистической политики. Во многом Гоминьдан преуспел в этом отношении. Опираясь на свою руководящую роль в рабо­чем движении на предшествующем историческом этапе и пользу­ясь левацкой политикой КПК, Гоминьдан прилагает большие

503

усилия по налаживанию контроля за рабочим движением, идя при этом кое в чем навстречу интересам рабочего класса. И прежде всего в рабочем законодательстве. Принятое Гоминьданом рабо­чее законодательство определяло основные условия труда рабо­чих, ограничивало рабочее время, устанавливало минимальную зарплату, признавало право рабочих на организацию, право на забастовки, право на заключение коллективных договоров, пра­во рабочих на участие в управлении предприятиями и на участие в прибылях. Можно сказать, что были приняты законы, фикси­ровавшие требования, за которые рабочие боролись на предыду­щем этапе. И хотя это законодательство охватывало только мень­шинство рабочего класса, оно для условий полуколониальной страны того времени было, безусловно, весьма прогрессивным. Несмотря на то, что в основу деятельности руководимых Гоминь­даном профсоюзов положена суньятсеновская концепция сотруд­ничества труда и капитала и что эти профсоюзы были прежде всего политическим орудием Гоминьдана, они были вынуждены руководить экономической борьбой рабочих, особенно на инос­транных предприятиях, активно участвовать в антиимпериалис­тических политических акциях. Все это сделало профсоюзы зна­чительной социально-политической силой в городах, укрепило социальные позиции гоминьдановского режима.
Все вышесказанное заставляет сделать вывод, что гоминьда-новская политика по отношению к более передовым, прежде всего «городским», секторам народного хозяйства и по отношению к национальной буржуазии и рабочему классу в определенной мере была эффективной, ибо вела к увеличению производства и эко­номической активности этих секторов, укреплению позиций на­ционального капитала, к нейтрализации рабочего класса и даже к завоеванию поддержки со стороны его некоторых слоев. Этого нельзя сказать о гоминьдановской политике в деревне — там ее социально-экономический эффект был ничтожен.
В «нанкинское десятилетие» гоминьдановский режим пытался проводить в деревне политику, провозглашавшуюся Гоминьда­ном в годы Национальной революции и выработанную еще Сунь Ятсеном. В ее основе лежала концепция регулирования, а не ра­дикального изменения аграрных отношений в деревне и приори­тет материально-технических изменений перед социальн^тми. Аг­рарный закон, объявленн^тй в июле 1930 г. (и вступивший в силу через шесть лет), а также другие законодательные акты по аграр-но-крестьянекому вопросу декларировали ограничение арендной платы до 37,5% собранного арендатором урожая, защиту интере­сов арендатора (приоритет в покупке арендуемой земли, за­прещение субаренду: и т.п.), административное регулирование

504

отношений землевладельца и арендатора, право на создание крес­тьянских союзов, установление потолка землевладения, прогрес­сивное налогообложение на излишки земли и т.п. Таким обра­зом, это была программа медленной аграрно-капиталистической эволюции, рассчитанная на сдерживание социальных конфлик­тов, на «умиротворение» деревни.
Однако эта программа в жизнь проводилась с трудом, ибо ее реализация требовала все-таки политического вмешательства вла­сти на «деревенском» уровне, а гоминьдановский режим для этого реальной силой не располагал. Примечательно, что нанкинское правительство еще в 1928 г. отказалось в пользу местных властей от сбора поземельного налога — важнейшего традиционного ис­точника доходов китайских правительств, ибо оно не располага­ло реальной властью на местах, столь необходимой для сбора та­кого налога.
Слабость аграрных преобразований правительство пыталось компенсировать рядом мероприятий, рассматривавшихся как «аг­рарная реконструкция»: введением системы круговой поруки (бао-цзя), некоторыми экономическими мерами по стимулированию сельскохозяйственного производства, особенно в экспортных от­раслях, развитием мелиорации и агротехники, проведением не­которых мероприятий по улучшению здравоохранения и образо­вания, помощью в создании различных форм кооперации. О вли­янии этих мероприятий говорит тот факт, что продукция сельского хозяйства росла не более чем на 1% в год (хотя на производстве и экспорте хлопка, чая и шелка эти мероприятия сказались более заметно: за первую половину 30-х гг. экспорт чая вырос в восемь раз, шелка-сырца в два раза, а производство хлопка увеличилось в 2,5 раза). В рассматриваемое десятилетие, таким образом, опреде­ленный рост производительных сил деревни позитивно сказался и на некотором росте благосостояния крестьянства. В памяти крес­тьянства это десятилетие осталось как относительно благополучное.
Недостаточная экономическая эффективность этой политики дополнялась неэффективностью социальной: Гоминьдан не су­мел получить активной поддержки ни господствующих слоев де­ревни, ни простых тружеников. Более того, в первые годы уста­новления гоминьдановского режима в некоторых районах круп­ные землевладельцы открыто выступали против гоминьдановской политики в деревне, даже были случаи убийства присылаемых Нанкином чиновников, руководителей местных гоминьдановс-ких организаций. Это была своеобразная реакция «справа» на ре­формистскую политику Гоминьдана. Все это существенно ослаб­ляло гоминьдановский режим.

505

Социальная природа гоминьдановской власти
Социальная природа складывавшейся гоминьдановской власти определялась тем, что нанкинское правительство в тот период выражало и представляло интересы классового союза крупной (прежде всего шанхайской) буржуазии с новыми (а частично и со старыми) милитаристами под гоминьдановским националис­тическим знаменем. Вместе с тем нанкинское правительство стремилось сохранить Гоминьдан как широкую социально-поли­тическую коалицию в качестве своей социальной опоры, стре­милось с помощью националистических лозунгов всемерно рас­ширить социальные основы своей власти.
В течение «нанкинского десятилетия» социальная природа го­миньдановской власти претерпевает некоторые изменения. Шан­хайской крупной буржуазии не удалось подчинить себе гоминь-дановское правительство, превратить его в «комитет по управле­нию делами буржуазии». Она оказалась слабой в политическом и экономическом отношениях. Многомиллионная масса сель­ских обуржуазивающихся и традиционных эксплуататоров, эконо­мически полностью господствовавшая в китайской деревне и потенциально обладавшая огромной политической силой, с кото­рой правящая гоминьдановская прослойка была связана своим происхождением, из-за своей социальной и политической аморф­ности тем более была не способна поставить себе на службу новый режим. Гоминьдан и гоминьдановский режим в «нанкин-ское десятилетие» выражали интересы капиталистического разви­тия Китая, и их политика была направлена на защиту частного собственника от посягательств неимущих (что и нашло свое вы­ражение, в частности, в войне с советским движением). Одна­ко постепенно влияние китайской буржуазии на режим падает, гоминьдановский режим приобретает все возрастающую автоно­мию от породивших его социальных сил и все больше отдает приоритет в своей политике интересам правящей бюрократии.
В ослаблении буржуазного воздействия на гоминьдановскую политику — особенность ускорившейся капиталистической эво­люции в эти годы. Другая особенность — постепенное социаль­ное обособление правящей гоминьдановской элиты в результате сращивания верхушки партийного, военного и административ­но-хозяйственного ' аппаратов, имевшей собственные групповые социальные интересы, не всегда совпадавшие с интересами бур­жуазии. К концу рассматриваемого периода социальную при­роду гоминьдановского режима можно уже скорее определить как военно-бюрократическую по основной тенденции своего раз­вития.

506

2. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА ПОД ЛОЗУНГОМ СОВЕТОВ
Изменение«маршрутареволюции»
Новый этап борьбы КПК начинался в условиях гражданской войны. Фактически у КПК уже не было выбора — война с Гоминьданом стала борьбой за сохранение КПК, за выживание. Вместе с тем переход к вооруженным формам борьбы с неумо­лимой логикой вытекал из принципиальных политических ре­шений зимы 1926—1927 гг. о борьбе за гегемонию, за аграрную революцию, за установление власти трудящихся, реализация ко­торых не могла не вести к гражданской войне. Однако эта борь­ба шла теперь в принципиально ин^хх условиях. Если предшест­вующий этап революции был прежде всего «городским», то но­вый этап можно назвать, с некоторой натяжкой, «деревенским». Объяснялось это, однако, не тем, что теперь горючего социаль­ного материала в деревне было больше, чем раньше, а общим изменением политической ситуации в стране.
Восстания, поднятые коммунистами в городах, потерпели тя­желые поражения. Гоминьдановские репрессии и левацко-пут-чистская линия КПК вели к резкому ослаблению политических позиций коммунистов в рабочем движении и вообще в городе. Города, особенно крупные, делались оплотом Гоминьдана. Иная ситуация складывалась в деревне или, несколько точнее, на периферии провинций, вдалеке от крупных центров. Сюда власть нового, гоминьдановского, режима еще не дошла, да и сам гоминьдановский режим только еще начинал складываться. Фак­тическая политическая раздробленность страны, отсутствие силь­ной центральной власти, войны со старыми и новыми милитарис­тами, раскол внутри самого Гоминьдана, да еще в условиях нараставшей японской агрессии, создавали ситуацию некоторого политического хаоса в стране и ситуацию определенного «полити­ческого вакуума» на периферии. Вот этот вакуум и стремилась заполнить КПК, создавая под лозунгом Советов революционные базы и Красную армию, с которыми и было связано развитие гражданской войны на новом этапе.
Тем самым складывалась весьма парадоксальная политичес­кая ситуация: перспективы революционного движения под ло­зунгом Советов находились в обратно пропорциональной зависи­мости от темпов фактического объединения страны, ликвидации политической раздробленности, укрепления центральной власти и увеличения ее военно-политического влияния на местах. Вмес­те с тем участники революционной борьбы конца 20-х гг. мог­ли воспринимать эту политическую ситуацию иначе — не толь-

507

ко как перманентную, но и как непрерывно обостряющуюся, что и создавало оптимистическую оценку перспектив советского движения, рождало уверенность в быстром перерастании этого политического хаоса в общекитайский политический кризис, в революционную ситуацию.
Уже в ходе арьергардных боев Национальной революции во второй половине 1927 г. выявилось принципиальное изменение «маршрута революции»: только в отдаленных периферийных рай­онах восставшим удавалось закрепиться, создать революцион­ные базы, организовать отряды Красной армии, провозгласить и удержать советскую власть. События в следующем, 1928г. раз­вивались в том же направлении — центр тяжести борьбы пере­носился из города в деревню. Таким образом, новый маршрут революции, новые тактические установки не складывались апри­орно, а стали результатом осмысления горького политического опыта кадрами КПК. В оценке этого опыта, в разработке но­вых тактических установок большое значение имело и полити­ческое влияние Коминтерна.
Значительную роль в формулировании новой политической линии сыграл очередной, VI съезд КПК. Из-за гоминьдановских репрессий съезд пришлось проводить вне пределов Китая. Он проходил с 18 июня по 11 июля 1928 г. недалеко от Москвы. На съезд прибыло более 100 делегатов. Съезд проходил в об­становке острых споров по основным проблемам китайской ре­волюции при участии и руководстве работников Коминтерна. В этой дискуссии были теоретически осмыслены изменение мар­шрута революции, опыт создания революционных баз и орга­низации Красной армии. Съезд сформулировал три основные за­дачи китайской революции: завоевание национальной независи­мости и объединение страны; ликвидация феодальн^хх пережит­ков; свержение власти Гоминьдана и установление революцион­но-демократической диктатуры рабочего класса и крестьянства в форме Советов. Впервые КПК приняла развернутую аграрную программу, выдвигавшую требование конфискации всей поме­щичьей земли и передачи ее малоземельному и безземельному крестьянству. Съезд вслед за оценками Коминтерна указал на спад революционной волны и осудил путчизм и левачество.
Вместе с тем съезд исходил из прежней и, как показал ис­торический опыт, сектантско-догматической и утопической оцен­ки революции как направленной против китайской буржуазии и прежде всего против Гоминьдана, а поэтому национальные, антиимпериалистические задачи были подчинены задаче сверже­ния гоминьдановского режима и тем самым по сути дела эли­минировались. Политическая линия КПК — «сначала свержение

508

Гоминьдана, потом ликвидация империалистического гнета» — могла только завести КПК в тупик. Эта противоречивость поли­тики КПК во многом была связана с противоречивостью, двой­ственностью и идеологии и политики Коминтерна. Руководство Коминтерна все время пыталось удержать левацкие элементы КПК от авантюристических политических шагов, которые бы стали самоубийством КПК. Но в то же время у Коминтерна не было противоречий с КПК в выдвижении лозунгов советизации Ки­тая, борьбы за власть трудящихся, за некапиталистическое (со­циалистическое) развитие страны. Таким образом, руководству­ясь трезвым политическим расчетом на тактическом уровне, Ко­минтерн в вопросах политической стратегии оставался в плену авантюристических и утопических идеологических построений. Во многом это противоречие воздействовало и на политику и на идео­логию КПК.
VI съезд избрал новый состав ЦК из 23 членов и 13 кандида­тов. Заочно в состав ЦК б^гл избран Мао Цзэдун, не являвшийся делегатом съезда. Первый пленум ЦК КПК избрал политбюро в составе: Сян Чжунфа, Су Чжаочжэн, Сян Ин, Чжоу Эньлай, Цюй Цюбо, Цай Хэсэнь, Чжан Готао. На пост генсека были выд­винуты две кандидатуры: Сян Чжунфа и Чжоу Эньлай. Большин­ством голосов был избран Сян Чжунфа. Это был последний съезд КПК, проходивший с соблюдением демократической процедуры.
Развитиесоветскогодвижения
Создание революционных баз на периферии и организация частей Красной армии в конце 20-х гг. тесно связаны и во мно­гом подготовлены политическими завоеваниями КПК предше­ствующего, «городского», этапа революции. Влияние в ряде час­тей НРА, наличие преданных кадров профессиональных револю­ционеров, опыт в организации и политическом просвещении крестьянства позволили КПК оказать на периферии, в деревне сопротивление гоминьдановскому режиму и в ходе этого сопро­тивления создать значительную военно-политическую силу.
Пример и опыт Наньчанского восстания — «откол» от НРА частей, находившихся под влиянием коммунистов, — оказали решающее воздействие на методы организации Красной армии. Именно «отколовшиеся» части делались ядром новых революци­онных сил, именно они могли оказать помощь и крестьянскому движению в создании вооруженных сил и революционных баз.
Уже в начале 1928 г. остатки войск Наньчанского восстания под руководством Чжу Дэ вышли из Гуандуна в южную Хунань. В ходе партизанских действий отряд Чжу Дэ значительно пополнился за

509

счет крестьянских отрядов и превратился в значительную воен­ную силу — около 10 тыс. бойцов. В апреле отряд Чжу Дэ вышел в район Цзинганьшаня, где скрывался небольшой отряд Мао Цзэдуна, сложившийся из пришедших сюда участников потер­певшего поражение «восстания осеннего урожая» и местных от­рядов Юань Вэньцая и Ван Цзо, являвшихся по сути дела бан­дитскими. Приход сильного и хорошо организованного отряда Чжу Дэ позволил создать на стыке провинций Хунань и Цзянси цзинганьшаньскую революционную базу. Объединенные парти­занские части получили наименование 4-го корпуса Красной армии (командующий — Чжу Дэ, комиссар — Мао Цзэдун).
Советский район на стыке провинций Хунань — Хубэй — Цзянси образовался летом 1928 г. после восстания в гоминьда-новских войсках, посланных на подавление крестьянского вос­стания. Командир полка Пэн Дэхуай возглавил это восстание и стал командиром 5-го корпуса Красной армии, образованного из восставших солдат и крестьян (комиссар корпуса — Тэн Дай-юань). В конце 1929 г. революционная база возникла в пров. Гуанси после организованного Чжан Юньи и Дэн Сяопином восстания в местных милитаристских войсках. Восставшие созда­ли 7-й корпус Красной армии. Другое восстание в гуансийских войсках позволило в феврале 1930 г. создать 8-й корпус Крас­ной армии. Так было и в некоторых других районах.
Вместе с тем коммунисты, в том числе и участники Нань-чанского восстания, сумели использовать для создания частей Красной армии крестьянские отряды самообороны, крестьянские партизанские отряды, военные формирования тайных обществ (хуэйданы), а также отдельные группы гоминьдановских солдат из ликвидируемых воинских частей в ходе кампании по сокра­щению армии, начатой нанкинским правительством еще летом 1928 г. Так, коммунист Хэ Лун в Хунани в первой половине 1928 г. создал отряд из бывших солдат, участников тайных об­ществ и местных бандитов, к которым затем присоединились люди клана Хэ Луна. Этот отряд сумел создать на стыке провинций Хунань и Хубэй революционную базу. Здесь отряд Хэ Луна с переменным успехом боролся с карателями, а осенью 1929 г., после перехода на его сторону некоторых карательных частей, преобразовал свой отряд во 2-й корпус Красной армии. Еще в 1928 г. участник Наньчанского восстания Фан Чжиминь орга­низовал отряд в пров. Цзянси из местных крестьянских сил самообороны. К концу 1929 г. его отряд значительно вырос и контролировал уже большой район на стыке провинций Цзянси и Фуцзяни. В 1930 г. его отряд был развернут в 10-й корпус Красной армии.

510

В конце 20-х гг., особенно в 1929 г., многие обстоятельства благоприятствовали развертыванию революционного движения под лозунгом Советов. С одной стороны, происходит новое обо­стрение межмилитаристских войн и столкновений, усиливается дезорганизация органов власти, гоминьдановско-милитаристские армии перестают быть надежной опорой, в частности из-за кам­пании по сокращению военных расходов. Характерен для того времени такой эпизод. Командир бригады правительственных войск в Сычуани Гуань Цзисюнь, находившийся под влиянием коммуниста Юнь Дайина, узнав о «сокращении» своей бригады, заявил своим солдатам и офицерам, что перед ними только два пути — либо разойтись, либо переформировать бригаду в одну из частей Красной армии. Таким образом была создана еще одна часть Красной армии, позже объединившаяся с частями Хэ Луна. С другой стороны, засухи, наводнения, катастрофические неуро­жаи 1929 г. привели к обнищанию определенных слоев крестьян­ства, обострили социальные противоречия деревни.
КПК сумела использовать эти условия, создав ряд частей и соединений Красной армии и революционные базы, где была установлена советская власть. Однако при количественном рос­те Красной армии КПК столкнулась со значительными трудно­стями при попытке обеспечить надежный социальный состав — привлечь в ее ряды рабочих и трудовое крестьянство, как того требовали решения VI съезда КПК. Разгром рабочих организа­ций в городах, формирование частей Красной армии в отдален­ных сельских районах практически лишили ее рабочего попол­нения. Но и трудовые слои деревни оказывались весьма пассив­ными по отношению к лозунгам советской власти и не спешили пополнять ряды Красной армии. В основном Красная армия со­стояла из бывших солдат наемных правительственных армий, давно, как правило, порвавших связи с крестьянским трудом (эти солдаты — не «крестьяне, одетые в солдатские шинели»!). Пополнялась она и выходцами из самых низов деревни, зачас­тую уже вытолкнутыми из сельскохозяйственного производства, т.е. именно теми пауперско-люмпенскими элементами, которые прежде всего и шли в отряды крестьянской самообороны, в тай­ные союзы, в бандитские отряды и т.п. В командном составе (особенно высшем) преобладали выходцы из привилегирован­ных слоев деревни, бывшие гоминьдановские офицеры. Такой социальный состав Красной армии создавал значительные идей­но-политические трудности для КПК, для реализации лозунгов советской власти.
Эти трудности проистекали во многом также из того, что фор­мирование Красной армии из «отколовшихся» частей прави-

511

тельственных войск и создание ею на периферии революцион­ных баз означали по сути попытку привнесения «сверху» рево­люции в деревню, к которой крестьянство не было, как и на предшествующем этапе революции, готово. Чувствуя пассив­ность основных масс крестьянства, КПК стремилась «раскачать» бедноту, разжечь классовую борьбу в деревне путем физическо­го уничтожения крупных землевладельцев, шэньши, чиновни­ков, тухао, лешэнь. Усиление влияния «леваков» в КПК приво­дило к тому, что кулака приравнивали к помещику, к кулакам относили значительную часть середняков, а это могло означать и физическую ликвидацию кулаков и части середняков. Такая политика действительно приводила к чрезвычайному обостре­нию борьбы имущих и неимущих в деревне, приводила к край­нему ожесточению деревенской бедноты, выступления которой сопровождались не только убийством местных эксплуататоров, но и уничтожением целых «враждебных» деревень, вспышками; кровавой межклановой борьбы, сжиганием при отходе волост­ных или уездных городов. Коминтерн и разумные силы в КПК всегда осуждали эту бессмысленную жестокость, однако анархист­ские настроения имели глубокие корни, они во многом проис­текали из разрыва между социальной реальностью китайской де­ревни и политическими схемами руководителей КПК. Характер­но, что даже Цюй Цюбо, в принципе выступавший против таких жестокостей, все-таки на VI съезде КПК говорил: «Вся политика нашей аграрной революции, цель этой политики есть именно истребление помещичьего класса как целого класса, но это еще не значит, что нужно физически истреблять всех подряд. Если крестьяне хотят убивать, пусть убивают… Пусть сами убивают, они лучше знают, кто враг… Иногда, конечно, может быть, казнят одного-двух невинных людей, это неважно».
Аграрная программа и политика советских районов складыва­лась постепенно, мучительно преодолевая левацкие перегибы. Так, разработанный Мао Цзэдуном в 1928 г. в Цзинганьшане аграрный закон предусматривал конфискацию всей земли, в том числе и крестьянской. Такого рода перегибы были свойственны аграрной политике и в некоторых других районах. Во многом этот радикализм провоцировался объективными условиями и прежде всего малоземельем, невозможностью утолить земельный голод за счет крупного землевладельца. Не встречая поддержки в проведе­нии такой политики у большинства крестьянства, руководители советских районов вынуждены были навязывать радикальные аг­рарные преобразования «сверху». Такое навязывание могло приво­дить и к обратным результатам — к росту враждебности со сторо-

512

ны значительной части крестьянства и в отдельных местах даже к восстаниям крестьян против новой власти.
Изменение маршрута революции, перенесение центра тяжес­ти всей партийной и революционной работы на периферию, в деревню привели постепенно к существенному изменению и со­циально-политического облика КПК. Механизм этого изменения связан прежде всего с превращением гражданской войны в ос­новную (а подчас и единственную) форму борьбы КПК, а рево­люционной армии — в ее основную организацию. По мере утра­ты позиций в городах, в рабочем классе КПК организационно все больше начинает совпадать со структурой Красной армии, определяться ее социальным составом, ее идеологическим обли­ком. Из партии «городской», по преимуществу рабочей, КПК пре­вращается в партию периферийную, «деревенскую», с полным преобладанием пауперско-люмпенских элементов, сплоченных военной организацией. Эти изменения привели и к значитель­ным переменам во внутрипартийной жизни, в стиле партийной работы и всей революционной деятельности. К наиболее опас­ным для судеб партии переменам можно отнести усиление тен­денций национализма, политического и военного авантюризма, развития внутрипартийных группировок, автократических мето­дов руководства партией и революционным движением.
Эти негативные тенденции в полной мере уже сказались в по­литике КПК с конца 1929 г. В обстановке значительного развития советских районов и укрепления Красной армии, с одной сторо­ны, и усиления кризисных явлений в политической и социаль­но-экономической действительности гоминьдановского режима — с другой, к руководству КПК фактически приходит группа Ли Лисаня, расценившая обстановку в Китае как непосредственно революционную ситуацию и попытавшаяся подтолкнуть КПК к немедленному восстанию и захвату власти, что могло иметь тра­гические последствия для КПК. Летом 1930 г. вопреки возраже­ниям Коминтерна Ли Лисань выдвигает план наступления Крас­ной армии на крупные города в сочетании с рабочими восстани­ями. Причем восстание в Маньчжурии мыслилось как способное втянуть Японию в войну против СсСР и «явиться прологом к международной войне» и тем самым, как утверждал Ли Лисань, создать возможность «взрыва мировой революции». Курс на про­воцирование мировой войны был по сути стержнем политичес­кой концепции Ли Лисаня, поддержанной Мао Цзэдуном и дру­гими деятелями КПК. С помощью Коминтерна ЦК КПК сумел преодолеть катастрофическое развитие событий, отстранить Ли Лисаня от руководства.

513

Националистическая и авантюристическая линия Ли Лисаня была во многом порождена неверной, чрезмерно оптимистичес­кой оценкой политической ситуации в стране. Вместе с тем эта левацкая линия была, по-видимому, порождена и определенным пессимизмом ряда руководителей КПК, которые не могли не понимать, что перспективы советского движения связаны с дей­ствием временных политических факторов (раздробленность и т.п.), что по мере укрепления гоминьдановского режима перс­пективы советского движения ухудшаются, что время работает против них. Эта странная смесь сиюминутного оптимизма и пер­спективного пессимизма и в дальнейшем питала левацкие на­строения и других деятелей КПК.
Примерно в это время активизирует свою фракционную дея­тельность и Мао Цзэдун, правда, пока в основном на «провинци­альном» уровне. Во второй половине 1930 г. в советском районе южной* Цзянси, опираясь на верные ему войска, Мао Цзэдун под предлогом борьбы с предателями и контрреволюционерами унич­тожил руководство провинциальной партийной организации и командиров ряда частей Красной армии, не желавших подчинять­ся его власти. К сожалению, эта опасная акция Мао Цзэдуна (т.н. «футяньское дело») не встретила должного осуждения со стороны ЦК КПК, что способствовало укреплению автократической влас­ти Мао Цзэдуна в одном из важнейших советских районов. Подоб­ным методам утверждения своего всевластия не были чужды и не­которые другие руководители КПК. Так, в 1931 г. Чжан Готао на­саждает свое влияние в советском районе на стыке провинций Хубэй—Хэнань—Аньхуэй путем уничтожения всех не согласных с его политикой. Перенесение во внутрипартийную борьбу террори­стических методов, усиление фракционности и групповщины по­степенно деформируют стиль партийной работы, значительно влияя на изменение идейно-политического облика КПК.
КитайскаяСоветскаяРеспублика
Значительное расширение советского движения в 1929—
1930 гг., укрупнение революционных баз, все более успешные действия Красной армии не могли не напугать не только мест­ных милитаристов, но и нанкинское правительство. В течение
1931 г. силами местных милитаристов, а частично и нанкинского правительства, были предприняты три карательных похода про­тив Центрального советского района (стык юго-восточной Цзян-си и западной Фуцзяни). Умелые партизанские действия Крас­ной армии, а также распри между милитаристами и нанкинским правительством привели к провалу этих карательных походов. По-

514

следний из них нанкинское правительство было вынуждено пре­кратить в сентябре 1931 г., ибо ему пришлось срочно перебрасы­вать свои войска на север в связи с наступлением японских зах­ватчиков в Маньчжурии.
Провал этих карательных операций и продолжающееся раз­витие советского движения привели к складыванию ряда уже стабильных советских районов: Центрального советского райо­на, районов на стыках провинций Хубэй—Хэнань—Аньхой, Ху-нань—Хубэй (по обоим берегам Янцзы к западу от Уханя), Цзян-си—Фуцзянь—Чжэцзян, Шэньси—Ганьсу, Шэньси—Сычуань и в некоторых других местах.
Стабилизация и укрепление советских районов позволили по­ставить вопрос и об их политическом объединении. В ноябре 1931 г. в г. Жуйцзине (юго-восточная Цзянси) состоялся I Всекитайс­кий съезд представителей советских районов. Съезд провозгласил Китайскую Советскую Республику и принял ее Конституцию, а также законы о земле, о труде, об экономической политике. Кон­ституция определяла Советы как органы демократической дик­татуры пролетариата и крестьянства, предоставляя право избрать и быть избранным в Советы всем трудящимся по достижении 16-летнего возраста. Конституция провозглашала право всех на­ций, населяющих Китай, на самоопределение вплоть до образо­вания самостоятельных государств. Закон о земле предусматри­вал безвозмездную конфискацию всех земель крупных землевла­дельцев и кулаков и уравнительное распределение земли между малоземельными и безземельными крестьянами при предостав­лении кулаку трудового надела. Председателем ЦИК Китайской Советской Республики и советского правительства был избран Мао Цзэдун, а его заместителями — Чжан Готао и Сян Ин.
Решения съезда, включая и Конституцию, носили прежде всего программный характер. Реальная политика советских районов определялась больше всего потребностями войны с гоминьданов-ским режимом. Это относится и к деятельности Советов, кото­рые по сути оставались своего рода военно-революционными комитетами по мобилизации масс на борьбу с Гоминьданом, так и не став органами самоуправления трудящихся. Объяснялось это не только условиями войны, но и тем, что усилившиеся в КПК военно-автократические тенденции лишали ее потребности в де­мократизации политической жизни в советских районах.
Важнейшим фактором расширения советского движения был процесс дальнейшего укрепления Красной армии. Стабилизация территории советских районов позволила значительно пополнить Красную армию за счет мобилизации деревенской молодежи. В 1933 г. ее численность достигла 300 тыс. человек. Именно в армии

515

складывались и наиболее прочные партийные ячейки, охваты­вавшие примерно половину всех бойцов и командиров. Другим источником роста партийных рядов стали массовые кампании по вербовке членов партии среди деревенской бедноты в периоды раздела помещичьей земли. Все это привело к значительному ро­сту численности партии. Так, в Центральном советском районе в конце 1931 г. насчит^1валось 15 тыс., а в октябре 1933 г. — 240 тыс. членов партии.
Постепенно советские районы делаются не только основной сферой активной политической деятельности КПК, но и почти единственной. Гоминьдановские репрессии и левацкие ошибки партийного руководства лишают партию возможности работать в крупных городах. В этой связи в начале 1933 г. руководство ЦК КПК во главе с исполнявшим обязанности генсека после гибели в 1931 г. Сян Чжунфа Цинь Бансянем (Бо Гу) переехало из Шан­хая в Жуйцзинь. Сюда же перемещается и центр внутрипартий­ной борьбы. Летом 1932 г. во время четвертого карательного похо­да Гоминьдана Мао Цзэдун и его сторонники поп^гтались высту­пить против военных установок ЦК КПК, против усиления контроля ЦК за деятельностью Красной армии и органов власти Центрального советского района. На совещании партийн^1х ра­ботников в Нинду военные установки Мао Цзэдуна, грозившие полной потерей стабильных районов, а также его левацкая аг­рарная политика, его террористические методы действий под­верглись острой критике. В результате ЦК отстранил его от долж­ности главного политкомиссара Красной армии (заменив Чжоу Эньлаем), но, учит^твая его влияние и реальную власть в Цент­ральном советском районе, оставил во главе ЦИК Китайской Советской Республики.
Образование Китайской Советской Республики происходило в своеобразной политической обстановке, определявшейся пос­ле 18 сентября 1931 г. усилением агрессии японского империа­лизма. В краткосрочном плане этот новый фактор способствовал укреплению военных позиций советских районов, ослаблял воз­можности борьбы против них гоминьдановских войск. Однако в долгосрочной перспективе обстановка характеризовалась ростом национально-патриотических чувств китайского народа, повы­шением политической роли национального фактора, усилением центростремительных тенденций, постепенным укреплением го-миньдановского режима как режима националистического. КПК не сумела учесть этого изменения обстановки. Правда, советское правительство 5 апреля 1932 г. объявило войну Японии и в^здви-нуло лозунг национально-революционной войны. Коммунисты были наиболее активными организаторами партизанской анти-

516

японской борьбы в Маньчжурии. Однако при этом основным ло­зунгом оставалось требование «свержения контрреволюционной власти Гоминьдана, предающего и унижающего Китай», сохра­нялся курс на победу советской революции во всем Китае. Наме­тившаяся консолидация гоминьдановского режима, его военно-политическое усиление, постепенное укрепление единства стра­ны принципиально меняли ситуацию для развития советского движения, ибо исчезало основное условие этого успешного раз­вития — состояние политического хаоса в стране. Такой разрыв между политическим курсом КПК и объективными условиями не мог не сказаться трагически на судьбах советского движения.
Поражениесоветскогодвижения
Уже четвертый карательный поход летом 1932 г., направлен­ный прежде всего против советских районов на стыке провин­ций Хубэй—Хэнань—Аньхуэй и Хубэй—Хунань (район оз. Хунху), вынудил Красную армию (4-й и 2-й фронты) покинуть эти важ­ные советские районы и перебазироваться в пограничные райо­ны Сычуань—Шэньси и Хунань—Хубэй—Сычуань—Гуйчжоу, хотя Центральный советский район сумел даже расшириться. Однако через год Гоминьдан организовал наиболее крупную в военном отношении операцию против советских районов. Распо­лагая примерно миллионной армией, Гоминьдан около полови­ны ее бросил против Центрального советского района. Гоминь-дановская армия не только имела численный перевес, но и была значительно лучше вооружена (артиллерия, авиация), имела ква­лифицированных немецких военных советников. Все это было военным выражением политической стабилизации гоминьданов-ского режима. Нанкинские армии наступали с севера и запада, с юга должны были наступать войска гуандунско-гуансийской груп­пировки, а с востока — 19-я армия генерала Цай Тинкая, пере­веденная в пров. Фуцзянь в 1932 г. после героической защиты Шан­хая. Патриотические, антияпонские, а также античанкайшистские настроения руководства этой армии привели к их выступлению в ноябре 1933 г. против политики Нанкина, против войны с КПК. Это выступление поддержали многие оппозиционные по отно­шению к Чан Кайши деятели Гоминьдана (Ли Цзишэнь, Чэнь Миншу и др.). Эта, одна из последних, вспышек внутригоминь-дановской борьбы задержала развитие пятого карательного похо­да. Однако КПК заняла выжидательную позицию по отношению к выступлению 19-й армии, дав возможность Нанкину в январе 1934 г. ликвидировать мятеж и возобновить наступление против советских районов.

517

Гоминьдановским войскам удалось окружить Центральный со­ветский район и заблокировать его. Они проводили тактику мед­ленного концентрического продвижения в глубь советского рай­она по всему фронту. Нанкинские войска поддерживались нере­гулярными частями, созданными верхушкой деревни. Аграрная политика Советов, приводившая не только к конфискации зем­ли, но и к физическому уничтожению эксплуататорских элемен­тов, обернулась существенным расширением социальной базы гоминьдановского режима — имущая часть деревни поддержала его борьбу с КПК.
Лишенная возможности вести маневренную и партизанскую войну, Красная армия оказалась перед угрозой полного уничто­жения. В этих условиях в сентябре 1934 г. секретариат ЦК КПК принял решение выйти из окружения и оставить Центральный советский район. Накануне прорыва имевшиеся части были све­дены в полевую Красную армию 1-го фронта общей числен­ностью (вместе с тылами и обозом) около 100 тыс. человек. Главкомом был назначен Чжу Дэ, политкомиссаром — Чжоу Эньлай. Прорыв начался 16 октября. С тяжелыми боями Крас­ная армия прорвалась на запад. Начался беспримерный по ге­роизму и тяжелейший по потерям переход Красной армии под постоянным давлением гоминьдановской армии в окраинные и малонаселенные районы северо-запада, переход в 25 тыс. ли, получивший название Великого похода. В течение этого года отступления были потеряны все основные советские районы, оказались разгромленными большинство частей Красной армии, что означало также гибель основной массы членов КПК.
Советское движение потерпело тяжелейшее поражение. Его причины носили прежде всего объективный характер. Даже не­полное объединение Китая под властью Гоминьдана и воен­но-политическое укрепление гоминьдановского режима оберну­лись ликвидацией условий для существования значительных рево­люционных баз КПК в густонаселенных основных провинциях страны. Рост национальных и националистических настроений в связи с консолидацией китайской государственности и не без воздействия угрозы японского империализма еще раз вы­явил утопичность выдвижения стратегической линии на совети­зацию Китая, на установление диктатуры трудящихся. Осозна­ние этой политической реальности руководством КПК, выработ­ка им новой политической линии проходили уже и в новом месте — на северо-западной окраине страны, и в новых истори­ческих условиях — в канун войны китайского народа против японских захватчиков.

518

3. КИТАЙ НАКАНУНЕ ЯПОНО-КИТАЙСКОЙ ВОЙНЫ
Завершение Великого похода и обострение фракционной борьбы в КПК
На изменение положения КПК в политической жизни стра­ны влияли не только тяжелейшее поражение советского движе­ния и гибель большинства членов партии, но и обострение внут­рипартийной борьбы. Уже вскоре после выхода частей Красной армии из окружения в начале января 1935 г. в г. Цзуньи (пров. Гуйчжоу) состоялось расширенное совещание политбюро ЦК КПК, созванное по требованию Мао Цзэдуна. Причины пораже­ния докладчики ЦК Цинь Бансянь и Чжоу Эньлай видели глав­ным образом в объективных факторах. С иных позиций выступи­ли Мао Цзэдун и его сторонники, сведя все причины поражения по существу к военно-политическим ошибкам партийного руко­водства. Такой подход в определенной мере импонировал воен­ным, преобладавшим на этом совещании и поддержавшим Мао Цзэдуна. На совещании Мао Цзэдун был введен в состав секрета­риата ЦК и фактически занял пост руководителя Военного сове­та ЦК. Это был важнейший шаг Мао Цзэдуна в его борьбе за власть в партии и в Красной армии. Обостряя разногласия в ру­ководстве партии, Мао Цзэдуну уже в следующем месяце уда­лось добиться замены Цинь Бансяня на посту генсека ЦК Чжан Вэньтянем.
Летом 1935 г. после встречи в пров. Сычуань армий 1-го и 4-го фронтов в руководстве КПК возник новый острый политичес­кий кризис. В Сычуани 4-й фронт, руководимый Чжан Готао, насчитывал примерно 80—100 тыс. бойцов, а пришедшие сюда части 1-го фронта, фактически теперь руководимые Мао Цзэду-ном, — только 10—15 тыс. Объективно это объединение военных и партийных сил было большим успехом КПК, однако Мао Цзэ-дун видел в новой ситуации угрозу своему продвижению к влас­ти и спровоцировал трагический по своим последствиям для Красной армии раскол военного и партийного руководства. Преж­де всего он сумел настоять на предложении покинуть революци­онную базу в северной Сычуани, где он не располагал полити­ческим и военным влиянием, и продолжить перебазирование Красной армии еще дальше на север, теперь уже в северную Шэньси, где был расположен советский район, руководимый Гао Ганом и Лю Чжиданем. Однако уже в ходе начавшегося в августе похода Мао Цзэдун, в полной мере проявив свой политический и военный авантюризм, отдает приказ двум авангардным корпу­сам оторваться от основных объединенных сил Красной армии и

519

форсированно двигаться на север. С этим авангардом двигался Мао Цзэдун и часть членов ЦК и политбюро, поддержавших линию Мао Цзэдуна. Этот шаг Мао Цзэдуна б^1л расценен Чжан Готао и многими другими руководителями КПК и Красной армии как раскольнический и антипартийный. В ответ они создали в октяб­ре 1935 г. новый ЦК КПК. Этот раскол б^хл преодолен только через год с помощью Коминтерна. Однако военные последствия раскола были более трагическими. Фактически в северную Шэньси пробились лишь несколько тысяч бойцов и командиров Красной армии, а остальные погибли в боях с превосходящими силами противника, став во многом жертвой партийного раскола и борьбы за власть в партии и Красной армии. Вместе с тем эти события укрепили положение Мао Цзэдуна в КПК и Красной армии. Придя в октябре 1935 г. в северную Шэньси, Мао Цзэдуп продолжает борьбу за упрочение своей власти, но теперь эта борьба проходит в новых условиях, определявшихся как общеполитическими из­менениями в Китае, так и изменениями в положении КПК и Красной армии.
Общенациональный патриотический подъем
Середина 30-х годов характеризовалась не только усилением японской агрессии, но и постепенным нарастанием сопротивле­ния со стороны гоминьдановского режима, испытывавшего огром­ное политическое давление со стороны китайской патриотичес­кой общественности. Определенное военно-политическое укреп­ление гоминьдановского режима, упрочение в гоминьдановском руководстве позиций наиболее националистических деятелей, подъем антияпонских настроений в стране позволили нанкинс-кому правительству занять более твердую позицию, в частности отвергнуть выдвинутые в 1935 г. японским империализмом «три принципа Хирота», принятие которых превращало бы нанкинс-кое правительство в японскую марионетку. Вместе с тем такая политическая позиция нанкинского правительства неизбежно за­ставляла его искать военно-политических союзников внутри и вне Китая для реализации национальной политики. Таким образом, перед лицом национальной катастрофы в Китае стали складываться определенные предпосылки для постановки вопроса о националь­ном единстве. Реализации этих предпосылок в значительной сте­пени способствовали решения VII конгресса Коминтерна.
VII конгресс Коминтерна состоялся в июле—августе 1935 г. и внес принципиальные изменения в стратегию и тактику комму­нистического движения. Опыт поражений и побед коммунисти­ческого движения первой половины 30-х гг. заставил вновь обра-

520

титься к ленинской концепции национально-колониальной ре­волюции, сформулированной в решениях II и IV конгрессов Ко­минтерна. Подчеркнув исключительное значение широкого ан­тиимпериалистического фронта в колониальных и полуколони­альных странах в связи с усилившейся империалистической экспансией, VII конгресс Коминтерна призвал коммунистичес­кие партии этих стран по-новому подойти к политике единого фронта.
Однако в это время руководство КПК фактически потеряло связи с Коминтерном, было занято прежде всего фракционной борьбой, не видело принципиального изменения политической ситуации в Китае. Инициативу выработки нового курса КПК в этих условиях взяли на себя Коминтерн и делегация КПК в Ко­минтерне во главе с Ван Мином. Уже во время работы конгрес­са — 1 августа — от имени КПК делегация публикует обращение «Ко всему народу Китая об отпоре Японии и спасении родины», знаменовавшее собой начало поворота КПК к политике единого антиимпериалистического фронта. Впервые КПК обращается ко всем политическим партиям и группировкам с призывом пре­кратить гражданскую войну и объединить силы для отпора япон­ской агрессии. В развитие этого документа и в связи с нарастани­ем японского давления в Северном Китае делегация КПК от имени партии и Красной армии публикует 25 ноября 1935 г. еще два воззвания ко всем политическим и военным руководителям Китая, включая и Чан Кайши. И хотя в этих первых документах КПК, написанных в Москве, лозунги советского движения еще не пересматриваются, они уже продиктованы не логикой граж­данской войны, а логикой борьбы за национальное освобожде­ние. Поэтому политические предложения этих документов, на­правленные на постепенное достижение национального сплоче­ния, которые сами по себе могут рассматриваться лишь как небольшие тактические изменения, в более широком историчес­ком контексте вели к изменению политической стратегии КПК.
Эти политические выступления КПК были замечены в гоминь-дановском Китае, нашли отклик в китайской печати, способство­вали росту антиимпериалистических настроений. Для пропаганды нового курса делегация КПК с помощью ИККИ начинает изда­вать и распространять в Китае партийный орган — газету «Цзюго бао» («Спасение родины»), антиимпериалистические листовки, прокламации, брошюры. Коминтерн направляет в Китай китайс­ких участников VII конгресса, а также китайских коммунистов и комсомольцев, обучавшихся в Москве. В условиях изоляции руко­водства КПК в окраинном районе страны, разрыва связей между местными парторганизациями эта деятельность делегации КПК в

521

Коминтерне, помощь Коминтерна послужили первоначальным импульсом возобновления активной политической деятельности коммунистов в крупных городах, включения в общенациональ­ную борьбу, пересмотра методов политической работы в новых условиях.
Борьбазаедин^1йнациональн^1йфронт
Важным условием складывания единого национального фронта стало нарастание патриотических выступлений китайской обще­ственности, застрельщиком которых, как не раз было в истории Китая, выступила студенческая молодежь. 9 декабря 1935 г. в Пе­кине состоялась многотысячная студенческая демонстрация под антияпонскими лозунгами. В последующие дни студенческие пат­риотические демонстрации прокатились по всем крупным горо­дам страны. «Движение 9 декабря» сыграло огромную роль в ак­тивизации борьбы китайской общественности за организацию отпора японским агрессорам, за сплочение китайской нации. Ве­дущую роль в организации этих патриотических выступлений иг­рали городские организации КПК, такие видные коммунисты, как Лю Шаоци, Пэн Чжэнь, Юй Цивэй. Наибольшую активность проявили парторганизации Пекина, Тяньцзиня, Циндао, руко­водимые Северным бюро ЦК КПК, стремившимся претворить в жизнь концепцию единого антиимпериалистического фронта, выдвинутую VII конгрессом Коминтерна. Постепенно именно крупные города делаются основными центрами патриотической борьбы. Здесь создаются организации национального спасения, объединяющие широкие общественные крути. В июне 1936 г. со­стоялась общенациональная конференция, на которой была соз­дана «Всекитайская ассоциация организаций национального спа­сения». В следующем месяце был создан Союз китайских работ­ников литературы и искусства, возглавлявшийся Лу Синем и ставивший задачи объединения интеллигенции на платформе антиимпериалистической борьбы. Патриотическое движение ки­тайской интеллигенции имело большое значение для изменения политической атмосферы в стране, для превращения патриоти­ческих настроений в мощную политическую силу.
Политические реальности середины 30-х гг. — усиление япон­ской агрессии и подъем патриотического движения — вели к по­степенному изменению и политических позиций нанкинского правительства. Наглые требования японского империализма и нежелание западных держав поддержать правительство Чан Кай-ши заставляют его искать путей сближения с СССР. Уже в конце 1934 и в начале 1935 г. по дипломатическим каналам в Нанкине,

522

Москве, Лондоне Чан Кайши неофициально (не ставя в извест­ность главу правительства Ван Цзинвэя) зондирует возможность улучшения двусторонних отношений. Заняв пост главы правитель­ства, Чан Кайши активизирует китайско-советские переговоры.
На этих переговорах в 1935—1936 гг. советская сторона не мог­ла не поставить вопроса о прекращении гражданской войны. Вме­сте с тем Советское правительство заявило, что оно не будет играть никакой посреднической роли и что Чан Кайши сам мо­жет найти пути примирения с КПК. И хотя Чан Кайши полагал возможным полностью ликвидировать вооруженные силы КПК, окруженные в северо-западном углу страны, он, понимая, что без военно-политической поддержки СССР не сможет оказать сопротивления японским домогательствам, был вынужден пой­ти на переговоры с КПК.
Первый контакт Чан Кайши с руководителем КПК Ван Ми-ном был установлен через китайского военного атташе в Москве в начале 1936 г. Затем эти переговоры были перенесены в Китай, где в них принимали участие Чжоу Эньлай и Пань Ханьнянь со стороны КПК и Чжан Цюнь и Чэнь Лифу со стороны Гоминьда­на. В ходе этих переговоров постепенно прояснились условия ком­промисса, выдвигаемые Гоминьданом. Они сводились к при­знанию КПК трех народных принципов Сунь Ятсена, реоргани­зации Красной армии в одно из соединений НРА, реорганизации Советов в местную администрацию.
Позиция руководства КПК по вопросу единого фронта была противоречивой. Продолжавшаяся фракционная борьба в КПК затрудняла приспособление к новым политическим условиям. Материалы VII конгресса Коминтерна дошли до руководства КПК северной Шэньси только к концу 1935 г. Ознакомившись с этими материалами, политбюро ЦК КПК 25 декабря провозглашает курс на создание широкого единого антияпонского фронта. Од­нако из этого фронта исключалась группировка Чан Кайши, ко­торая рассматривалась наряду с японским империализмом в ка­честве главного врага китайского народа. Эти политические не­дальновидность и непоследовательность проявились не только в политических заявлениях, но и в военно-политических действи­ях. Так, в феврале—апреле 1936 г. по инициативе Мао Цзэдуна Красная армия предприняла под лозунгом «отпора японским за­хватчикам» наступление против войск Янь Сишаня в пров. Шань-си (так называемый «Восточный поход»). Нанкинское правитель­ство поддержало генерала Янь Сишаня, наступление было раз­громлено, советский район в Шэньси оказался в критическом положении. Все это вынудило Мао Цзэдуна в мае 1936 г. предло­жить нанкинскому правительству прекратить гражданскую войну

523

и объединить силы для отпора Японии. Однако, когда летом 1936 г. под предлогом продвижения на север для борьбы с Японией вы­ступила юго-западная группировка милитаристов, руководство КПК фактически поддержало эту милитаристскую акцию, зая­вив, что «…война против японских захватчиков неотделима от войны против Чан Кайши».
Все это заставило Коминтерн летом 1936 г. рекомендовать ру­ководству КПК решительно пересмотреть установку на одновре­менную борьбу против Гоминьдана и японских захватчиков и тем самым от тактического маневрирования перейти к изменению политической стратегии. В соответствии с этими рекомендация­ми ЦК КПК 25 августа 1936 г. опубликовал открытое письмо к Гоминьдану, в котором выражалась готовность к воссозданию единого национального фронта двух партий. Этот призыв спо­собствовал расширению и углублению движения за единый ан­тияпонский фронт, сплочению всех патриотов, усилению сопро­тивления японским домогательствам. Во второй половине 1936 г. в стране складывалась благоприятная политическая обстановка для прекращения гражданской войны, для национального объе­динения на антиимпериалистической основе. Однако к конце года это развитие оказалось под угрозой полного срыва из-за так на­зываемых «сианьских событий».
В г. Сиане (центр пров. Шэньси) для борьбы с КПК были дис­лоцированы войска маршала Чжан Сюэляна, отступившие из Маньчжурии, и местные войска генерала Ян Хучэна, во многом настроенные антияпонски и в какой-то мере античанкайшистс-ки. На этой основе представители КПК сумели заключить согла­шение с Чжан Сюэляном и Ян Хучэном не только о перемирии, но и фактически о совместной борьбе с Нанкином. В начале де­кабря 1936 г. Чан Кайши прибыл в Сиань, стремясь полностью восстановить свой контроль над этими армиями. Однако в ночь на 12 декабря он был арестован поднявшими античанкайшистс-кое восстание руководителями северо-западной армии, предпо­лагавшими образовать при поддержке ряда милитаристов прави­тельство, которое вело бы борьбу на два фронта — против япон­ских захватчиков и за свержение нанкинского правительства. Мао Цзэдун и руководство КПК поддержали это выступление и гото­вились к физической расправе с Чан Кайши.
Эти события вызвали бурную политическую реакцию в Китае. Японофильские элементы в Гоминьдане и правительстве оживи­лись и требовали карательного похода, что могло бы привести к новой вспышке гражданской войны. Патриотические силы выс­тупили за мирное разрешение этого инцидента. Коминтерн и ВКП(б), понимая всю политическую опасность такого развития

524

событий, недвусмысленно выступили за предотвращение новой вспышки гражданской войны и срыва намечавшегося объедине­ния национальных сил. 14 декабря газета «Правда» опубликовала передовую статью, в которой осуждалось сианьское восстание и содержался призыв к мирному разрешению конфликта. 16 и 19 декабря Коминтерн направил в ЦК КПК директивы, в которых подчеркивалось, что выступление Чжан Сюэляна «…объективно может повредить сплочению сил китайского народа в единый ан­тияпонский фронт и поощрить японскую агрессию» и что Комин­терн придает «…исключительное значение мирному разрешению сианьских событий». Эта четкая позиция Коминтерна и Советс­кого Союза помогла руководству КПК пересмотреть свое отно­шение к этому восстанию, помогла участникам конфликта при­нять разумное решение. 25 декабря Чан Кайши был освобожден.
После мирного разрешения этого опасного конфликта воен­ные действия между нанкинскими войсками и Красной армией больше не возобновлялись, начался новый тур переговоров. В ап­реле 1937 г. в г. Яньань (север. пров. Шэньси) для переговоров при­был видный деятель Гоминьдана Чжан Цюнь. В июне для встречи с Чан Кайши в Нанкин направилась делегация КПК во главе с Чжоу Эньлаем. Успеху этих переговоров способствовало предло­жение Москвы Чан Кайши заключить договор о дружбе, а также военно-техническое соглашение, предусматривавшее поставку современной военной техники, кредиты и т.п.
В ходе переговоров было достигнуто неофициальное соглаше­ние о прекращении гражданской войны, о реорганизации Сове­тов в органы демократической власти и Красной армии — в во­инское соединение НРА, программой сотрудничества провозг­лашались три народных принципа Сунь Ятсена. Таким образом, к лету 1937 г. не только была прекращена гражданская война, но и складывались условия для создания широкого единого националь­ного фронта.

Глава
НАЦИОНАЛЬНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ ВОЙНА КИТАЙСКОГО НАРОДА ПРОТИВ ЯПОНСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ (1937-1945)
1. НАЧАЛО И ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ВОЙНЫ
Превращение очередного «инцидента» в национально-освободительную войну китайского народа против японских захватчиков
7 июля 1937 г. японская военщина организовала очередную военную провокацию у стратегически важного железнодорожно­го моста недалеко от Пекина, вошедшую в историю как «инци­дент у Лугоуцяо». Привыкнув уже к уступчивости как китайской армии, так и нанкинского правительства, японская военщина на этот раз встретилась с неожиданно упорным сопротивлением дивизии Фэн Чжианя (из 29-й армии). Более того, нанкинское правительство хотя и вступило в переговоры с японским прави­тельством, заняло жесткую позицию, не идя на те уступки, ко­торые рассчитывали получить японские милитаристы.
8 этот день ни та, ни другая стороне! еще не знали, что «ин­цидент у Лугоуцяо» станет началом национально-освободитель­ной войны китайского народа против японских захватчиков, ко­торая продлится более восьми лет и окажет немалое влияние на судьбы милитаристской Японии в год^хвторой мировой войны, а для Китая станет поворотн^хм этапом в его современной истории.
Правящие круги Японии в ответ на сопротивление китайской армии и неуступчивость нанкинского правительства приняли ре­шение расширить конфликт, а также, воспользовавшись неготов­ностью Китая к войне и его международной изолированностью, нанести сильн^хе военн^хе удары не только вСеверном, но и вЦентральном Китае и быстро заставить гоминьдановское прави­тельство подчиниться своему диктату. У этих расчетов б^хли опре­деленные основания. Западн^хе державы еще по существу продол­жали проводить политику попустительства японской экспансии в Китае, лишь на словах сочувствуя ему. А вооруженн^хе сил^хКи­тая, несмотря на определенный прогресс всвоем развитии, все еще отставали от хорошо отлаженной военной машины японско­го агрессора. По численности китайские вооруженные силы пре­восходили японские, однако существенно уступали по технической

526

оснащенности, по выучке, по моральному состоянию, а глав­ное — по своей организации. Из более чем двух миллионов нахо­дившихся в строю солдат и офицеров непосредственно главно­командующему НРА Чан Кайши подчинялись только 300 тыс., а всего под контролем нанкинского правительства был примерно 1 млн войск, остальные же войска представляли силы местных милитаристов. В Китае не было всеобщей воинской обязанности, не было и системы регулярного пополнения армии, организаци­онная структура не была унифицирована. Командиры частей и соединений рассматривали их как свои «вотчины», от которых они «кормились». Тяжелое наследие традиционного милитариз­ма, таким образом, ослабляло китайскую армию.
Вот это соотношение сил и привело к быстрым военным ус­пехам захватчиков. Однако, несмотря на расширение военных действий и тяжелейшие поражения китайской армии, гоминьда-новское правительство во главе с Чан Кайши не продемонстри­ровало ожидавшейся агрессорами уступчивости, не пошло на военную капитуляцию или военно-политический компромисс. Это был принципиальный просчет японских правящих кругов, сви­детельствовавший об их авантюризме и непонимании ими глубо­ких перемен, происходивших как в Китае, так и на международ­ной арене.
К середине 1937 г. уже выявилось существенное усиление на­ционалистических настроений в правящих кругах гоминьдановс-кого Китая, которым к этому времени удалось в основном объе­динить страну вокруг нанкинского правительства, укрепить свое военно-политическое положение, добиться определенных успе­хов в экономическом развитии страны. Летом 1937 г. продолжа­лись начатые значительно раньше переговоры между советским и китайским правительствами, а также между руководством КПК и Гоминьдана, успех которых мог значительно укрепить внут­реннее и международное положение страны. Честолюбивый на­ционалистический лидер Гоминьдана Чан Кайши претендует в этих новых условиях, принципиально отличающихся от обстановки 1931 г., на роль общенационального лидера, готового вести войну в защиту попранных национальных интересов Китая.
Чан Кайши хорошо видел значительное военное превосход­ство Японии, а также отсутствие реальной поддержки западных держав и именно поэтому шел на переговоры с агрессором, ста­раясь всячески выиграть время, которое, как он полагал, работа­ло против империалистической Японии. Этот расчет Чан Кай-ши, судя по всему, строился на двух посылках. Во-первых, он резонно полагал, что японская агрессия должна повести к росту патриотических настроений, к усилению центростремительных

527

тенденций, к сплочению различных социальных сил вокруг на­ционального правительства для ведения войны. Во-вторых, он предполагал, что расширение японской агрессии неминуемо при­ведет к усилению межимпериалистических противоречий, к рас­ширению международной поддержки сопротивления Китая и в конце концов к военному столкновению Японии с США и СССР. И хотя Чан Кайши несколько переоценил темпы развития этих факторов, однако в целом он гораздо правильнее, чем его про­тивники в Токио, понял тенденции развития.
Развитие этих тенденций сказалось прежде всего на быстром завершении советско-китайских переговоров и переговоров КПК с Гоминьданом, что решающим образом сказалось в дальней­шем на судьбах войны сопротивления.
21 августа 1937 г. был заключен советско-китайский договор о ненападении сроком на пять лет. Подписанный в самый тяжелый начальный период войны, договор стал серьезной политической поддержкой сопротивления китайского народа, стал политичес­кой основой быстро расширявшегося советско-китайского сотруд­ничества, которое разорвало фактическую международную изо­ляцию Китая.
Особенно важное значение имела советская помощь, направ­ленная на пов^тшение боеспособности китайской армии. ^ля обес­печения поставок советского оружия СССР предоставил Китаю кредиты на общую сумму 450 млн дол., а сами поставки нача­лись уже с осени 1937 г. За первые четыре года войны в Китай было отправлено через пров. Синьцзян 904 самолета, 1140 артил­лерийских орудий, 82 танка, 9720 пулеметов, 50 тыс. винтовок и другое оружие и снаряжение. Не меньшее значение имело и пря­мое участие в боевых действиях советских военных советников, инструкторов и других военных специалистов в рядах китайской армии. Первые военн^те советники приб^зли в Китай весной 1938 г., а к началу 1941 г. их количество достигло 140 человек. Среди них б^]ли известн^те уже советские военачальники, имевшие оп^тт граж­данской войны в России, некоторые из них были советниками во время гражданской войны в Испании и в прежние годы в Китае. Это В.И. Чуйков, А.И'. Черепанов, П.Ф. Батицкий, П.Ф. Жигарев, А.Я. Калягин, П.С. Рыбалко, П.В. Р^тчагов, Г.И. Тхор и другие. Они помогали разрабатывать планы военных операций китайской ар­мии, готовили офицерские кадры, обучали войска и т.п. Непо­средственно в боевых операциях участвовали 2 тыс. советских лет­чиков-добровольцев, более 200 из которых отдали жизнь за сво­боду китайского народа. Активная помощь советского народа сыграла огромную роль в срыве японских планов молниеносного разгрома не готовой к войне китайской армии.

528

Прямой военно-политической поддержкой борьбы китайско­го народа против японских агрессоров был отпор СССР японс­ким провокациям на Дальнем Востоке: разгром Красной Армией японских агрессивн^1х поползновений у оз. Хасан (1938) и на р. Халхин-Гол (1939), стал серьезн^тм уроком для японской воен­щины. В результате японский империализм вынужден был счи­таться с военной силой Советского Союза в этом регионе.
Важно подчеркнуть, что эта политическая и военная помощь китайскому народу пришла в то критическое время, когда запад­ные державы не оказали поддержки борющемуся Китаю. Однако сам факт возрастающего советского военного и политического влияния на развертывание событий на Дальнем Востоке не мог не подтолкнуть западные державы изменить свою позицию — осознать необходимость поддержать борьбу Китая, успешный исход которой соответствовал правильно понятым интересам са­мих этих держав. Все это способствовало не только прор^1ву меж­дународно-политической блокады сопротивлявшегося японской агрессии Китая, но и тому, что Китай оказался участником меж­дународной антифашистской коалиции, внеся свой вклад в об­щую победу.
Советско-китайское сближение решающим образом способ­ствовало и ускорению переговоров между Гоминьданом и КПК, имевших своей целью создание единого фронта борьбы против японской агрессии. Уже в воззвании ЦК КПК от 8 июля 1937 г. б^1ло требование ускорить создание единого фронта, а 15 июля в ходе переговоров делегаций КПК (Чжоу Эньлай, Цинь Бан­сянь, Линь Боцюй) и Гоминьдана (Чан Кайши, Шао Лицзы, Чжан Чжичжун) руководству Гоминьдана было вручено обраще­ние ЦК КПК, содержавшее важные уступки со стороны КПК, направленные на достижение национального примирения и в основном исходившие из тех условий, которые Гоминьдан пред­лагал еще до начала войны. В этом документе руководство КПК признавало три народных принципа Сунь Ятсена в качестве идей­но-теоретической основы политического сотрудничества, отка­зывалось от борьбы за свержение гоминьдановского режима и за советизацию Китая, а также от насильственной конфискации помещичьей земли, заявляло о преобразовании советского пра­вительства в местную демократическую администрацию, отка­зывалось от наименования «Красная армия» для вооруженных сил КПК и соглашалось на их преобразование в соединения нацио­нально-революционной армии (НрА). 17 июля Чан Кайши выс­тупил с заявлением о необходимости общенациональной борь­бы сопротивления. Наконец, 22 августа, сразу же по завершении советско-китайских переговоров, гоминьдановское правительство

529

издает приказ о преобразовании вооруженных сил КПК в 8-ую армию НрА. Командиром б^]л назначен Чжу Дэ, его заместите­лем — Пэн Дэхуай. Численность армии первоначально б^зла оп­ределена в 45 тыс. бойцов и армия состояла из трех дивизий: 115-я (командир Линь Бяо), 120-я (командир Хэ Лун), 129-я (коман­дир Лю Бочэн). В октябре правительство дало согласие на созда­ние под руководством коммунистов еще одной, Новой 4-й ар­мии, организованной на основе партизанских отрядов Централь­ного и Южного Китая (командир Е Тин, заместитель Сян Ин). Все это стало первыми практическими шагами военно-полити­ческого сотрудничества Гоминьдана и КПК.
22 сентября гоминьдановское правительство публикует обра­щение ЦК КПК от 15 июля, а на следующий день — заявление Чан Кайши об установлении сотрудничества двух партий. Так ре­ализуется идея национального примирения с целью создания еди­ного национального фронта борьбы против японской агрессии.
Это военно-политическое соглашение было итогом долгого, сложного и мучительного поиска компромисса между идейно-политически непримиримыми позициями двух основных соци­ально-политических сил Китая. Вынужденный компромисс был найден только под угрозой полного уничтожения КПК, с одной стороны, и под угрозой разгрома гоминьдановской государствен­ности — с другой. Обе партии рассматривали новую политику как вынужденную тактику, что, естественно, делало этот комп­ромисс весьма неустойчивым. Не случайно, что, несмотря на выработку политического соглашения, Гоминьдану и КПК не удалось договориться ни о выработке общей официальной про­граммы, ни о создании организационных форм единого фронта. Отметим также, что если КПК официально прокламировала кон­цепцию единого национального фронта как важнейший компо­нент своей политической линии, то Гоминьдан не хотел видеть в КПК равноправного политического партнера, а отказ коммуни­стов от лозунгов советизации страны и признание ими принци­пов суньятсенизма расценил как полный провал принципов мар­ксизма-ленинизма на китайской почве (не употреблял в этой связи в своих документах самого понятия «единый фронт», а говорил обычно о «присоединении» КПК). Несмотря на эти очевидные слабости, политическое соглашение КПК и Гоминьдана стало реальной основой национального сплочения, сыгравшего столь важную роль в войне сопротивления.
Таким образом, уже в первые дни войны выявился провал аван­тюристических планов японских агрессоров полностью военно-политически изолировать Китай на международной арене и рас­колоть национально-патриотические силы. Этот кардинальный

530

просчет во многом предопределил дальнейший ход войны Япо­нии в Китае, превратив ее из войны ограниченной и кратко­срочной в войну затяжную, общенациональную, ставшую частью начавшейся в 1939 г. Второй мировой войны.
Войну 1937—1945 гг. с военно-политической точки зрения с учетом общемировой ситуации можно разделить на четыре ос­новных периода: июль 1937 г. — октябрь 1938 г., ноябрь 1938 г. — декабрь 1941 г., декабрь 1941 г. — август 1945 г. и, наконец, ав­густ — сентябрь 1945 г.
Перв^1йпериодвойп^1 (июль1937г.октябрь1938г.)
Это время превращения «инцидента» в «большую войну», время значительных военных успехов японских агрессоров. Уже в июле японские войска захватили Пекин и Тяньцзинь и продолжали наступать в Северном Китае. В августе начались бои уже за Шан­хай и Нанкин и развернулось широкое японское наступление в Центральном Китае. После тяжелых боев 12 ноября пал Шанхай, а через месяц — Нанкин. Гоминьдановское правительство эвакуи­ровалось в Ухань.
Закрепившись в захваченных районах, японская армия весной и летом 1938 г. развернула новое наступление в Центральном Китае, а также откр^хла новый фронт вЮжном Китае. В марте начались бои за Сюйчжоу, который пал 19 мая, что позволило японцам после захвата этого важного стратегического итранс­портного центра соединить свои фронты вСеверном и Централь­ном Китае. В августе японская армия начала наступление на Ухань и столкнулась с упорным сопротивлением китайской армии. Оже­сточенные бои продолжались три месяца. В боях за Ухань прини­мали активное участие советские военные специалисты, в небе Уханя героически сражались советские летчики. В ходе этих боев гоминьдановская армия потерпела еще одно серьезное пораже­ние и 27 октября была вынуждена оставить Ухань. Правительство эвакуировалось в Чунцин. Еще до этого, 22 октября, после вы­садки японского морского десанта гоминьдановская армия сдала и Гуанчжоу.
Этими поражениями завершается первый период войны. Аг­рессору удалось добиться значительных военных успехов, захва­тить обширные районы Северного, Центрального и Южного Китая, овладеть основными промышленными центрами страны и ее главными железными дорогами и портами, фактически бло­кировав Китай с моря. Вместе с тем агрессору не удалось добиться своей главной цели — заставить гоминьдановское правительство

531

капитулировать и пойти на унизительные условия соглашения. Япония втягивалась в столь нежелательную для нее затяжную вой­ну, в которой она постепенно могла потерять свое военное пре­имущество.
Уже в этот период выявилась главная особенность военных действий в условиях непрочного сотрудничества КПК и Гоминь­дана — наличие двух фронтов войны с японскими захватчиками: гоминьдановского, сдерживавшего основные силы наступавшей японской армии, и фронта освобожденных районов, созданного вооруженными силами КПК в тылу захватчиков. Вместе с тем выявились не только политические, но и военные противоречия между КПК и Гоминьданом: создание освобожденных районов происходило не столько за счет освобождения захваченной тер­ритории от агрессоров, сколько за счет установления власти КПК па территориях за линией фронта, «освобождаемых» от воору­женных сил и власти Гоминьдана, подорванной, естественно, военными действиями. В этой борьбе КПК благоприятствовало также наличие большого опыта партизанской войны и создания опорных баз, накопленного в войне против Гоминьдана в пе­риод еще советского движения. Эта ситуация была в военном и политическом отношении взрывоопасной, что и выявилось в пол­ной мере в следующий период войны.
В первый период войны китайские войска, ведя оборонитель­ные бои, нанесли захватчикам ощутимые потери, которые гро­зили японской армии истощением ее людских и материальных ресурсов и делали цену военным победам чрезвычайно высокой. Китайским армиям удавалось испытывать и радость военных по­бед, хотя они и были редкими. Так, в сентябре 1937 г. руководи­мая Линь Бяо 115-я дивизия устроила засаду и разгромила япон­скую бригаду в горном проходе Пинсингуань в северо-восточной Шанси. Весной 1938 г. в начале боев за Сюйчжоу гоминьдановс-кие войска нанесли поражение захватчикам под Тайэрчжуанем. Однако в целом инициатива оставалась за агрессором.
Второй период войны (ноябрь 1938 г. декабрь 1941 г.
Этот период характеризовался прекращением общего наступ­ления японских армий, военная активность которых свелась к частным операциям, рассматриваемым как вспомогательные по отношению к политическим мероприятиям, которые делаются основным средством решения «китайской проблемы». Снижение японской военной активности связано также с подготовкой Япо­нии к широкомасштабной агрессии в качестве одного из соучаст­ников оси «Берлин—Рим—Токио».

532

Именно в этот период национально-освободительная война китайского народа становится частью второй мировой войны, а Китай делается участником антифашистской коалиции. Развитие международной ситуации все больше влияет на военные действия в Китае. Центральным событием в развитии международной об­становки явилось начало Великой Отечественной войны совет­ского народа против гитлеровской Германии, ход которой в ре­шающей мере воздействовал на развитие военных действий на всех других фронтах, включая и войну в Китае. Важное значение в этой связи имел разрыв правительством Чан Кайши в июле 1941 г. дипломатических отношений с гитлеровской Германией, что свидетельствовало о дальнейшем международном размежева­нии агрессивных и антифашистских сил. Наконец, этот период завершается нападением 7 декабря 1941 г. японской авиации и флота на американскую базу Пирл-Харбор, послужившим нача­лом войны на Тихом океане.
Не сумев быстрым военным ударом решить «китайскую проб­лему» и опасаясь дальнейшего втягивания в кровопролитные сра­жения, Япония усиливает политическое наступление на гоминь-дановское правительство, стремясь найти с ним общий язык на антикоммунистической основе. В конце 1938 г. японский премьер Коноэ провозглашает три принципа ликвидации «конфликта»: сотрудничество Китая с Японией и Маньчжоу-го в создании «но­вого порядка в Восточной Азии», совместная борьба с комму­низмом, экономическое сотрудничество, подразумевающее при­знание «особых» интересов Японии. Это опасное наступление привело к расколу Гоминьдана. Ван Цзинвэй и группа его сто­ронников, полагая, что война сопротивления может привести только к разрушению всей гоминьдановской структуры и пере­ходу власти к коммунистам, бежали из Чунцина на оккупиро­ванную территорию. Однако Чан Кайши не поддался на эти про­вокации, отверг «три принципа Коноэ» и продолжал политику сопротивления Японии. Не сумев различными посулами склонить Чан Кайши и руководимый им Гоминьдан к предательству, япон­ские захватчики в марте 1940 г. инспирировали провозглашение так называемого центрального правительства в оккупированном Нанкине во главе с Ван Цзинвэем. Создававшийся аппарат этого марионеточного правительства, в том числе и его армия (около 800 тыс. человек), должны были взять под свой контроль тыл япон­ской армии, облегчив ей борьбу против Гоминьдана и КПК.
Рассматриваемый период характеризовался также значитель­ным ростом вооруженных сил КПК и распространением ее влас­ти в обширных районах за линией фронта, особенно в Северном Китае. Однако вследствие тактики пассивного ведения войны и

533

накопления сил для последующей борьбы за власть с Гоминьда­ном вооруженные силы КПК провели в эти годы только одну крупную наступательную операцию (речь идет о наступлении ча­стей 8-й армии в августе—ноябре 1940 г. на опорные пункты и коммуникации японской армии в Северном Китае), известную под названием «битва ста полков». Опасаясь расширения осво­божденных районов в своем тылу, японские оккупанты в 1941 г. предприняли ряд операций против вооруженных сил КПК, что привело к сокращению территории и населения освобожденных районов и численности 8-й и Новой 4-й армий.
Вместе с тем военно-политическое усиление КПК вызывало настороженность у правящих кругов Гоминьдана, усугубляло ан­тикоммунистические настроения и стремление всячески ограни­чить деятельность КПК. Левосектантские тенденции в руковод­стве КПК, стремление к расширению освобожденных районов за счет Гоминьдана, а не в ходе войны с японскими оккупанта­ми, обостряли отношения в едином фронте, создавали опасность его развала. Это обострение привело в начале 1941 г. к опасному инциденту с Новой 4-й армией на южном берегу Янцзы, закон­чившемуся разгромом штабной колонны этой армии гоминьда-новскими войсками. Обострение отношений внутри единого фрон­та объективно способствовало усилению капитулянтских настрое­ний в Гоминьдане, служило фактическим оправданием позиции Ван Цзинвэя, было на руку оккупантам.
Третийпериодвойп^1 (декабрь1941г.август1945г.)
Пирл-Харбор окончательно завершил военно-политическое размежевание на Дальнем Востоке. Правительство Чан Кайши толь­ко теперь (на пятом году фактического состояния войны!) объяв­ляет войну Японии, а затем и Германии. Усиливается финансовая и военная поддержка гоминьдановского правительства со сторо­ны США. Создается совместное союзническое командование на китайско-бирманско-индийском театре военных действий.
В эти годы возрастает влияние войны СССР с Германией на развитие военно-политической обстановки на Дальнем Востоке. Разгром гитлеровцев под Москвой, под Сталинградом, на Курс­кой дуге не только окончательно снял вопрос о нападении Япо­нии на СССР, но и стал важным фактором поддержки в Го­миньдане сторонников решительного сопротивления, серьезным ударом по капитулянтам.
Военная активность агрессора носила неравномерный характер. В 1941—1942 гг. японские войска и войска марионеточного нанкин-ского правительства в основном вели наступательные операции

534

против освобожденных районов в своем тылу, что привело к со­кращению территории этих районов и численности вооруженных сил КПК. В 1944 г. японская армия провела широкие наступатель­ные операции против гоминьдановских войск и добилась крупно­го успеха на широком фронте, захватив Чжэнчжоу, Лоян, Чан­ша, Гуйлинь. Однако и в результате этих наступательных операций агрессор не добился своей главной военно-политической цели — капитуляции гоминьдановского правительства и создания проч­ного «тыла» для своего тихоокеанского фронта.
Вместе с тем продолжавшаяся борьба внутри единого фронта во многом парализовала способность Китая перехватить военную инициативу и внести больший вклад в разгром японских захват­чиков. По сути дела обе стороны — и КПК, и Гоминьдан — гото­вились к борьбе за власть после войны, победа в которой должна быть завоевана, как они рассчитывали, усилиями союзников Китая.
Вступление Советского Союза в соответствии со своими со­юзническими обязательствами в войну с Японией 9 августа 1945 г. ускорило ход военных событий и привело к быстрому разгрому империалистической Японии. Эти решающие дни войны — с 9 августа по 2 сентября — и составляют ее четвертый, заключи­тельный, период, который рассмотрен вместе с основными ито­гами войны (см. разд. 5 наст. главы).
Особенности военно-политической ситуации в Китае в годы национально-освободительной войны против японских захватчи­ков привели к фактическому распаду страны на три части, конт­ролировавшиеся тремя основными силами — японскими окку­пантами, гоминьдановскими властями и КПК — и развивавшие­ся во многом самостоятельно, что и заставляет рассматривать процессы социально-экономического и идейно-политического развития Китая в годы войны по этим трем регионам.

2. РАЗВИТИЕ ОККУПИРОВАННОЙ ЧАСТИ КИТАЯ
Созданиемарионеточнойгосударственностинаоккупированнойтерритории
Проводя массированные наступления на основные политичес­кие и экономические центры Китая, захватив огромные терри­тории, японские агрессоры вскоре столкнулись с проблемой «ос­воения» захваченных территорий в связи с затяжным характером войны, к которому они не были готовы. Масштабы оккупирован­ной части Китая явно не соответствовали военным возможностям

535

Японии. Фактический военный контроль захватчики могли уста­новить только за небольшой территорией, примыкавшей к горо­дам, железным и шоссейным дорогам, которые непосредствен­но контролировались военными гарнизонами и жандармерией. Это была так называемая «зона спокойствия», простиравшаяся от важ­нейших дорог и опорных пунктов на 10—15 км. За ней еще при­мерно на 15—20 км проходила «зона полуспокойствия», куда япон­ские патрули и карательные отряды заходили днем, но предпо­читали на ночь не задерживаться. Далее, с точки зрения японских властей, была «зона опасности», где сохранялась прежняя гоминь-дановская власть или устанавливалась власть КПК. По мере япон­ского наступления необходимость распылять военные гарнизоны по все удлинявшимся коммуникациям требовала огромных воен­ных сил, что вело к существенному ослаблению наступательного потенциала японской армии, но в то же время не гарантировало этой армии спокойного тыла. «Умиротворения» не удавалось до­биться и жесточайшими карательными методами. Лозунг захват­чиков «все жги, всех убивай, все грабь» претворялся в действи­тельность во время карательных походов в «зоны опасности», однако даже чудовищные репрессии не могли остановить роста национального сопротивления.
В этих условиях оккупанты пошли на создание местных марио­неточных китайских властей, рассчитывая таким образом создать механизм политического контроля за захваченной китайской тер­риторией. 14 декабря 1937 г. семнадцать членов Хэбэй-Чахарского политического совета заявили о самороспуске совета и провозг­ласили создание Временного правительства Северного Китая с центром в г. Пекине. Немедленно это правительство было при­знано командующим японскими войсками в Северном Китае в качестве «единственной гражданской власти». Внешне эта «власть» была организована по традиционному образцу — законодатель­ный, исполнительный, судебный юани и т.п. По замыслу окку­пантов она должна была стать примером для других подобных местных «правительств» как политическая альтернатива единой китайской гоминьдановской государственности. Не случайно ини­циаторами создания пекинского правительства стали весьма ко­лоритные политические фигуры — Ван Кэмин, Тан Эрхэ, Тун Гуань, Ван Итан, Цзи Шиюань, Чжу Шэн и др., принадлежав­шие к старым прояпонским кликам и давно известные своей борь­бой против Гоминьдана.
Однако в условиях затяжной войны и нежелания режима Чан Кайши капитулировать, что отражало определенную прочность гоминьдановской государственности, японские власти начинают

536

искать иные пути решения «китайской проблемы». Раскол в Гоминьдане в 1938 г., измена Ван Цзинвэя и его сторонников, капитуляция ряда гоминьдановских генералов подсказали путь создания альтернативной гоминьдановской государственности на оккупированной территории, которая могла бы стать не только фактором политического давления на Чан Кайши, но и факто­ром поиска определенного компромисса с наиболее национа­листическими и патриотическими элементами в Гоминьдане. Так возникла идея создания прояпонского «центрального правитель­ства» в Нанкине.
Уже в 1939 г. Ван Цзинвэй и другие видные гоминьдановцы, ставшие изменниками родины (Чэнь Гунбо, Чжоу Фохай, Тао Сишэн и др.), активизировали свою политическую деятельность на оккупированной территории. В январе 1940 г. в Циндао они провели совещание ряда членов ЦИК Гоминьдана, сотрудничав­ших с оккупантами, и разработали предложения о «воссоздании» гоминьдановского правительства. Эти предложения были реали­зованы японскими властями, и 30 марта 1940 г. было торжест­венно объявлено об образовании «центрального правительства» в Нанкине. Исполняющим обязанности председателя правительства стал Ван Цзинвэй. Правительство опубликовало декларацию, в которой объявляло своей главной целью достижение мира, при­зывало чунцинское правительство и армию прекратить военные действия и объединиться для борьбы с коммунизмом, призна­вало новый порядок в Восточной Азии, обязывалось уважать права дружественных держав в Китае. В тот же день японское правительство официально заявило о «признании» нового нан-кинского правительства и подчеркнуло, что оно «…приветствует восстановление китайского национального правительства в преж­ней столице». В этой связи японским властям пришлось пой­ти даже на роспуск марионеточного пекинского правительства, чтобы подчеркнуть «общенациональный» характер нанкинского правительства.
Перед новыми марионетками японцы ставили две основные задачи. Первая — оказывать политический нажим на Чунцин, добиться прекращения его сопротивления на общей антикомму­нистической платформе. Именно на эту цель были ориентиро­ваны декларация нового правительства, оставление вакантным поста председателя правительства, роспуск пекинского правитель­ства и т.п. Вторая — создать аппарат «умиротворения» японско­го тыла.
Стремясь укрепить позиции своих марионеток, помочь им най­ти какую-то социальную базу, оккупанты были вынуждены пой­ти на некоторые уступки имущим слоям оккупированных районов

537

Китая. В 1941 г. японское правительство даже запретило военным властям конфисковывать имущество коллаборационистов, а так­же приняло решение поощрять предпринимательскую деятель­ность китайской буржуазии. Начав войну на Тихом океане, япон­ское правительство пытается привлечь марионеточное нанкинс-кое правительство к проведению своей агрессивной политики, а с этой целью поднять его «международный» авторитет. В декабре 1942 г. в Токио принимают решение провести политический спек­такль — «отказаться» от неравноправных договоров и соглаше­ний с Китаем, что, по замыслу инициаторов этой акции, долж­но было произвести соответствующий политический эффект как на Китай, так и на колониальные страны Азии. На основе этого решения 9 января 1943 г. между Токио и Нанкином заключается соглашение о возвращении сеттльментов, об отмене права экстер­риториальности и т.п. унизительн^1х для Китая ограничений. «Бла­годарное» правительство Ван Цзинвэя в свою очередь заявляет о вступлении Китая в Тихоокеанскую войну на стороне Японии.
Одновременно японские власти помогают Ван Цзинвэю соз­дать армию, которая, по замыслам японских стратегов, могла бы взять на себя бремя «умиротворения» японского тыла. Она была создана в основном на базе разгромленных и сдавшихся в плен гоминьдановских частей и соединений. Руководство этой армии, численность которой достигла 800 тыс. человек, состояло из го-миньдановских генералов, перешедших на сторону захватчиков или добровольно сдавшихся в плен. Две трети солдат этой ар­мии — бывшие бойцы гоминьдановских войск.
Создавая новую политическую структуру с центром в Нанки­не, Ван Цзинвэю и его приспешникам удалось объединить вок­руг себя значительную часть прежнего гоминьдановского аппа­рата, многих старых политических деятелей, некоторые слои при­морской буржуазии. Однако коллаборационисты, оказавшись в условиях общенационального подъема войны сопротивления, по сути дела, изолированными от широких слоев китайской нации, не сумели сыграть предназначавшейся им японскими захватчи­ками роли и на заключительном этапе войны вся эта марионе­точная политическая структура стала представлять четко очер­ченную политическую мишень для патриотических сил.
Социально-экономическоеразвитиеоккупированн^1храйонов
Война в Китае рассматривалась японским империализмом как один из этапов реализации претенциозных планов установле­ния своей гегемонии в Азии, а эксплуатация захваченных райо­нов Китая — как важнейший элемент создания колониальной

538

империи нового типа: «великой восточно-азиатской сферы сов­местного процветания». Новизна японской колониальной поли­тики заключалась, помимо ее идеологического оформления, в том, что, во-первых, колониальная периферия рассматривалась центром этой «сферы» — Японией — не только как аграрно-сы-рьевой придаток японского хозяйства, но и отчасти (в Южной Манчжурии и Северной Корее) как района: развития пром^тш-ленности, в том числе и тяжелой, строящейся на японские и местные капиталы. И, во-втор^1х, колонизаторы стремились рас­ширить социальную опору своего господства в «сфере совмест­ного процветания» путем сотрудничества с буржуазными и мелкобуржуазными слоями под лозунгами паназиатизма. В годы войны японские захватчики попытались реализовать свои коло­ниальные планы на китайской земле, что существенно изменило характер социально-экономического развития некоторых райо­нов Китая.
Особое место в японских колониальн^1х планах отводилось Маньчжурии, которая рассматривалась и как экономически наи­более важный район, и как образец «совместного процветания». Объяснялось это прежде всего тем, что этот район несказанно богат природными ресурсами, которых так недоставало в самой Японии, а также тем, что, по представлению захватчиков, здесь сложился уже прочный в политическом отношении колониаль­ный режим (марионеточная империя Маньчжоу-го).
Еще до начала войны в штабе Квантунской армии — факти­ческом хозяине этого района— захватчики разработали перспек­тивные планы экономического развития Маньчжурии, на осно­ве которых в начале 1937 г. был принят первый пятилетний план, а в 1941 — второй. П^аны предусматривали довольно быстрые темпы индустриализации, а для достижения этих целей — высо­кий уровень японских капиталовложений. И хотя эти планы не были полностью выполнены, ибо ход войны оказался не таким, как его себе представляли в Токио, их реализация изменила со­циально-экономический облик Маньчжурии. Связано это преж­де всего с высоким уровнем японских капиталовложений. С 1936 по 1945 г. японские капиталовложения в этом районе выросли с 2,8 млрд иен до 11,3 млрд, а с учетом вложений правительства Маньчжоу-го (которые мы вправе вслед за китайскими авторами отнести фактически к японским — Токио ими бесконтрольно распоряжался) даже до 24,2 млрд иен, а в ам. дол. — с 1404,1 млн до 5595,9 млн.
Огромный приток капиталовложений (вряд ли сопоставимый в то время с какой-либо другой колониальной страной) происходил

539

в основном за счет японского государства (около 70—80% всех вложений), что было связано с нежеланием японских монопо­лий (дзайбацу) и японских предпринимателей подвергнуть рис­ку свои капиталы, а также с низкой прибыльностью японских вложений в Маньчжурии (например, в 1941 г. — лучшем по конъюнктуре во время войны — японские компании в Маньч­журии получили только 2,5% прибыли на свой капитал). При этом имел место реальный ввоз капитала, вещественная форма кото­рого была связана прежде всего с реализацией планов индуст­риализации Маньчжурии, т.е. в значительной мере ввозилось промышленное и транспортное оборудование. Характерно, что Маньчжурия, имевшая до 1932 г. в течение многих лет значитель­ный положительный торговый баланс в торговле с Японией, после 1932 г., т.е. после того как начался переход к промыш­ленной стадии колониальной эксплуатации, стала значительно больше ввозить из Японии и стран ненового блока, чем вывозить туда. Причем отрицательное сальдо торгового баланса довольно точно коррелировалось с ростом уровня японских капиталовло­жений в Маньчжурии.
Еще накануне войны штаб Квантунской армии, отказавшись от прямого военного контроля за экономикой, предпринял не­которую реорганизацию японского хозяйственного аппарата в Маньчжурии с целью интенсификации экономического строи­тельства. В течение долгого времени главным «хозяином» эконо­мической жизни Маньчжурии б^ьла японская Компания Южно­маньчжурской железной дороги (по-японски сокращенно «Ман-тецу»), контролировавшая не только железные дороги, но и всю крупную промышленность. В конце 1937 г. японцами была со­здана Компания промышленного развития Маньчжурии (по-япон­ски сокращенно «Мангё»), капитал которой б^1л образован из взносов марионеточных властей и японской финансовой груп­пировки Аюкавы. «Мангё» стала держательской компанией, ко­торой были переданы все предприятия тяжелой промышленности (кроме Фушуньских копей), прежде контролировавшиеся «Ман-тецу». Новая компания, используя предоставленные ей капиталы для создания военно-промышленной базы, субсидировала созда­ние новых промышленных компаний и расширение старых: ме­таллургической компании в Дуньбяньдао на границе с Кореей, горно-металлургических комплексов в Аньшане и Бэньсиху, са­молетостроительной компании, компании специальных сталей и многих других. К концу 1941 г. «Мангё» уже держала контрольные пакеты 32 крупнейших промышленных компаний. Кроме того, японские власти способствовали созданию еще нескольких десят-

540

ков привилегированных компаний, основанных прежде всего на японские частные и государственные средства, фактически охва­тивших своим контролем остальные отрасли хозяйства. Все эти ком­пании стремились привлечь также и частный китайский капитал.
Хозяйственная активность японских захватчиков, стремивших­ся превратить Маньчжурию в свою военно-промышленную базу, принципиально изменила экономический облик этой части Ки­тая, причем экономические процессы, наметившиеся еще в пред­военное время, в годы войны ускорились и углубились.
Прежде всего дальнейшее развитие получила тяжелая про­мышленность. Добыча угля и железной руды утроилась, а вы­плавка чугуна и стали возросли в пять раз, быстро развивалась цветная металлургия. Особенно большое развитие получило машиностроение: значительно расширился выпуск промышлен­ного оборудования и станков, увеличилось производство локо­мотивов и автомобилей. Естественно, что захватчики особое вни­мание уделили производству различных видов вооружения и боеприпасов, в том числе производству такого сложного воору­жения, как самолеты и танки. В ином положении находились отрасли, производившие потребительские товары — большие японские капиталовложения сюда не поступали. Исключение со­ставляли текстильная и бумажная промышленности, в которых была заинтересована японская армия и которые поэтому значи­тельно выросли в этот период.
В годы войны продолжалась и политика интенсификации сельс­кого хозяйства Маньчжурии, его дальнейшего подчинения интере­сам оккупантов. Выразилось это прежде всего в его продолжающей­ся диверсификации, расширении посевов технических культур, в росте производства которых японцы были особенно заинтересо­ваны. Так, за годы войны производство хлопка удвоилось, а са­харной свеклы выросло даже в десять раз. За счет китайского кре­стьянства Маньчжурии снабжалась оккупационная армия, в зна­чительных количествах продовольствие и сельскохозяйственное сырье вывозилось в Японию. Постепенно все сельскохозяйствен­ное производство было поставлено под строгий японский конт­роль. Колонизаторы устанавливали номенклатуру и размеры по­севов, а урожай фактически забирали на основах контрактации. Крестьянство постепенно теряло заинтересованность в увеличе­нии производства.
Китайская буржуазия Маньчжурии в годы войны не саботи­ровала экономические мероприятия японских властей, стремясь получить свою долю от значительных военных доходов. Возросли ее вложения в смешанные предприятия и особенно в средний и

541

мелкий бизнес. В «обмен» на возможность относительно быст­рого развития китайская буржуазия вела здесь себя лояльно по отношению к колонизаторам, расширяя и укрепляя тем самым их социальную базу.
Итогом 14-летнего японского хозяйничанья в Маньчжурии бы­ло принципиальное изменение социально-экономической струк­туры этой части Китая. Из отсталой аграрной окраины Маньч­журия превратилась в индустриально-аграрный район с развитой инфраструктурой и преобладанием тяжелой промышленности. Это был первый (наряду с Кореей) в истории колониальной системы империализма пример развития колонии индустриаль­ного типа.
Маньчжурия стала действительно промышленной колонией, ибо основные экономические интересы захватчиков лежали именно в промышленной сфере. Маньчжурия была превращена в военно-промышленную базу японской агрессии. Но все индустриальное развитие Манчжурии носило колониальный характер, ибо оно определялось японскими интересами. Япония сохраняла полный контроль за всеми ресурсами этого района. Маньчжурская про­мышленная структура не стала органической частью китайского народного хозяйства.
В определенной мере используя маньчжурский опыт, Япо­ния пыталась реализовать свои колониалистские планы во вновь захваченных районах Китая. Наиболее прочные экономические позиции Япония имела в Северном Китае. По примеру компа­нии «Мантецу» здесь японцы организовали держательскую Ком­панию развития Северного Китая, которая весной 1944 г. конт­ролировала уже 34 компании различного хозяйственного профиля с общим капиталом в 1,4 млрд иен. Основные вложения при­ходились на транспорт, связь, портовое хозяйство (73%), на втором месте была горнодобывающая промышленность (9%), а вложения в обрабатывающую промышленность были небольши­ми. Кроме того, различными льготами оккупанты стремились привлечь сюда и частный японский капитал. Фактически за счет ограбления частного китайского капитала («покупка» предпри­ятий за бесценок, «смешанные» предприятия и т.п.) количест­во японских фирм здесь в годы войны утроилось. Однако в це­лом значительного реального ввоза японского капитала в Север­ный Китай не было (всего за годы войны ввезено сюда около 265 млн ам. дол.) и не проводилось сколько-нибудь значитель­ного промышленного строительства. В этом районе оккупанты прежде всего стремились создать условия для вывоза сырья, для интенсификации эксплуатации местных ресурсов.

542

Для эксплуатации оккупированн^хх районов бассейна Янцзы (прежде всего шанхайского промышленного района) японцы со­здали держательскую Компанию развития Центрального Китая, которая в 1944 г. контролировала 12 крупн^хх компаний с опла­ченным капиталом в 204 млн иен, охватывавших своей деятель­ностью весьма широкий круг предприятий: транспорт и связь, добычу угля и металлургию, автобусное сообщение и производ­ство газа, недвижимость и шелководство и т.п. В четыре раза выросло и количество частных японских фирм. Однако общие японские капиталовложения в этом районе за годы войны со­ставили всего 41 млн ам. дол., что свидетельствовало о нежела­нии японских властей, и тем более частных японских вкладчи­ков, рисковать значительными средствами в этом районе.
Под свой полный контроль японцы стремились взять не толь­ко промышленное производство и транспорт оккупированных районов, но и, естественно, кредитно-банковскую систему, со­здав с этой целью резервные банки, контролировавшие денеж­ный рынок. Уже в марте 1938 г. в Пекине был открыт Феде­ральный резервный банк (ФРБ), считавшийся формально китай­ским, причем половину оплаченного капитала внесли китайские коммерческие банки, а другую половину — марионеточные власти за счет средств, предоставленных японскими банками. Незначи­тельный оплаченный капитал банка (50 млн иен) и значительная денежная эмиссия привели к быстрому обесцениванию банкнотов ФРБ. В декабре 1940 г. марионеточное правительство Ван Цзин-вэя откр^хло в Шанхае Центральный резервный банк (ЦРБ). Так создавался банковский механизм, имевший китайскую вывеску, но фактически находившийся в руках Японии, который позво­лил захватчикам поставить под свой полный контроль всю бан-ковско-кредитную систему оккупированных районов. Однако же­лание японской военщины как можно быстрее и легче использо­вать материальные ресурсы захваченных районов привели к без­удержной эмиссии, не имевшей сколько-нибудь реального обес­печения, и, следовательно, к росту инфляции. К концу войны ее темпы оказались даже выше, чем в гоминьдановских районах Китая. Столь же стремительно росли и цены.
После того как схлынула первая волна грабежей со стороны японских захватчиков, оккупационные власти попытались не толь­ко взять под свой контроль экономическую жизнь, но и оживить промышленность и торговлю, наладить сотрудничество с китай­ской буржуазией, привлечь ее к экономическому строительству «сферы совместного процветания». Действительно, после паде­ния производства в первые два года войны начался процесс его

543

постепенного восстановления, а в 1939—1941 гг. и определенного роста, что было, в частности, связано с благоприятной внешне­экономической конъюнктурой в первые годы мировой войны. Растет добыча полезных ископаемых (например, угля в северном Китае в 2,5 раза), увеличивается производство и экспорт обраба­тывающей (особенно текстильной) промышленности шанхайс­кого района. Однако начало Тихоокеанской войны и последовав­шие за этим военные поражения японских агрессоров выявили авантюризм социально-экономической политики захватчиков. Повторить в этих районах Китая опыт маньчжурского сотрудни­чества, столь выгодного колонизаторам, не удалось. И это объяс­нялось не только ничтожным объемом японских капиталовложе­ний, не сравнимых с Маньчжурией, но и политикой колонизато­ров, стремившихся зачастую неэкономическими методами извлечь из хозяйства оккупированных районов значительные средства для войны. В этих условиях китайская буржуазия оккупированных райо­нов не получила существенных выгод от такого «совместного про­цветания» и поэтому не оказала политической поддержки захват­чикам. Более того, к концу войны ее нежелание сотрудничать с японцами усиливается, и это все более парализует японский тыл.
Несмотря на значительные отличия в социально-экономичес­ком развитии различных оккупированных японцами районов Китая, можно выделить вместе стем некоторые общие черты. Они могут быть сведены прежде всего к небывалой централиза­ции капиталов всего несколькими крупнейшими компаниями и банками, находившимися в руках японского государственно-мо­нополистического капитала. Если в Маньчжурии эта централиза­ция в основном соответствовала значительной концентрации про­изводства, то в других районах она существенно забегала вперед, отвечая интересам управления и усиления эксплуатации со сто­роны оккупантов.

3. РАЗВИТИЕ ГОМИНЬДАНОВСКИХ РАЙОНОВ
Социально-экономическаяполитикаГоминьданаиеепоследствия
Характер экономической политики Гоминьдана в это время определяется как нуждами войны, так и социальной эволюцией самого Гоминьдана. Война сделала неизбежным возрастание госу­дарственного вмешательства в экономику, т.е. объективная обста­новка усилила ту тенденцию социально-экономического развития

544

Китая, которая достаточно четко уже выявилась в предвоенные годы. Формулируя в новых условиях экономическую программу правительства, Гоминьдан обращается к идейному наследию Сунь Ятсена, заимствуя в учении основателя партии основную аргу­ментацию своей претенциозной экономической политики. Содер­жание этой лолитики не сводилось к экономическому обеспече­нию войны сопротивления. Оно включало также далеко идущие планы использования обстановки национально-освободительной войны с ее подъемом патриотических чувств для фактического подчинения гоминьдановской власти всей экономической жиз­ни общества. Именно поэтому возрастает интерес к пропаганде суньятсеновского принципа народного благоденствия.
Однако реализация этих целей Гоминьдана происходила на весьма суженной хозяйственной базе неоккупированных райо­нов, т.е. в основном в окраинных районах северо-западного и юго-западного Китая. Хотя эти районы и располагали значительными природными ресурсами, но их промышленное освоение только начиналось. К тому же гоминьдановский Китай оказался факти­чески почти полностью блокированным японскими захватчика­ми. Не считая длинной и трудной дороги через Синьцзян в Со­ветский Союз, большую часть войны гоминьдановский Китай был связан с внешним миром только Бирманской шоссейной доро­гой и воздушными линиями.
Сложнейшей проблемой военной экономики была инфляция, во многом определявшая весь хозяйственный климат страны. Впол­не естественный значительный рост правительственных военных расходов, с одной стороны, и потеря основных источников до­ходов (прежде всего таможенных поступлений) — с другой, зас­тавляли правительство чем дальше, тем больше обращаться к необеспеченной денежной эмиссии: уже в 1941 г. печатный ста­нок работал почти в 10 раз энергичней, чем до войны, а в нача­ле 1945 г. — уже почти в 300 раз. Если в первые два-три года вой­ны инфляция носила весьма умеренный для военного времени характер и реформированная в 1935 г. денежная система справля­лась со своими функциями, то постепенно инфляция нарастала, приняв к концу войны катастрофический характер — цены 1945 г. более чем в 1000 раз превышали цены предвоенного года. Обста­новка нараставшей инфляции наложила существенный отпеча­ток на всю хозяйственную жизнь гоминьдановского Китая.
Одной из наиболее трудных экономических проблем являлось налаживание налоговой системы военного времени. Потеря ос­новных источников косвенного обложения (серьезное значение сохранил лишь соляной налог) заставила правительство обратить

545

особое внимание на увеличение прямого налогообложения. По­доходный налог был введен в Китае в предвоенном году, но только теперь он стал играть важную роль. В 1938 г. он был допол­нен налогом на военные сверхприбыли, а затем были введены и новые правила его взимания, направленные на повышение его эффективности. В 1940 г. вводится налог на недвижимость, а в 1943 г. — на аренду и продажу собственности. Были введены и некоторые другие налоги. Особо большое значение для гоминь-дановских финансов имело изъятие в 1941 г. поземельного налога из рук местных властей. Сам налог стал взиматься в натуральной форме. В следующем году натуральный поземельный налог был дополнен принудительной закупкой зерновых у землевладельцев, причем власти лишь частично расплачивались наличными. Все это позволило правительству в последние годы войны брать в свои руки более 5% валового сбора зерновых и тем самым обес­печивать снабжение армии и госаппарата. С 1943 г. в хлопкопро-изводящих районах поземельный налог стал собираться хлопком.
Перенесение основной тяжести налогового обложения на пря­мые налоги означало в социальном плане увеличение обложения наиболее имущих слоев города и деревни. Землевладельцы, по мнению китайских авторов, были вынуждены отдавать государ­ству (с учетом лихоимства местных властей) основную часть то­варного зерна.
На нужды войны правительство пыталось перестроить и бан­ковскую систему. Основные направления этой перестройки — централизация управления государственными банками и увели­чение их роли в хозяйственной жизни, дальнейшая специализа­ция банковской деятельности, усиление контроля за частными и местными банками. Эти мероприятия способствовали мобилиза­ции финансовых средств для расширения промышленного про­изводства как в государственном, так и в частном секторе.
Большую роль в укреплении финансовых и экономических позиций гоминьдановского правительства сыграла внешнеэконо­мическая поддержка. Первую экономическую помощь, как уже указывалось, Китай получил от СССР, причем в наиболее труд­ное для страны время. Первые американские займы для закупки оружия стали предоставляться только в 1939—1940 гг. В 1941 г. на Китай была распространена система ленд-лиза, ставшая важным источником в снабжении борющегося Китая военными материа­лами. В феврале 1942 г. США предоставили Китаю заем на очень большую сумму в 500 млн дол. для укрепления китайской денеж­ной системы. Стали предоставлять займы Англия и некоторые дру­гие западные державы. А всего за годы войны гоминьдановский

546

Китай получил внешнеэкономической помощи на сумму около 1,5 млрд дол.
Для решения задач войны сопротивления особое значение имело промышленное развитие западных районов. Оно начина­лось почти с нуля. Основой создания в этих отсталых районах промышленности послужили предприятия, эвакуированные из городов, захваченных японцами. За первые три с половиной года войны из восточных районов на запад было эвакуировано более 600 частных промышленных предприятий, не считая государствен­ных военных заводов. С предприятиями б^хло эвакуировано 12 тыс. квалифицированных рабочих. В 1940 г. уже 70% этих предприятий работали, способствуя созданию военно-промышленного потен­циала. Отсталость этих районов и их блокада б^хли, конечно, сдер­живающими факторами промышленного развития. Однако были и другие моменты, которые благоприятствовали созданию здесь промышленности: большой спрос в условиях товарного голода на продукцию как тяжелой, так и легкой промышленности, отсут­ствие конкуренции со стороны импорта и продукции более раз­витых восточных районов, помощь государства в создании про­мышленности и т.п. В результате этого количество промышленн^хх предприятий выросло на неоккупированной территории за годы войны в десять раз, достигнув внушительной цифры в 5725 пред­приятий. Однако преобладали мелкие предприятия с низким тех­ническим уровнем. Фабрично-заводских предприятий к концу вой­ны насчитывалось только около тысячи с 61 тыс. рабочих и служа­щих. Объем промышленного производства вырос почти в четыре раза, причем особенно значительно выросло производство средств производства, а также военного снаряжения.
Конечно, эти большие цифры не должны вводить в заблужде­ние, ибо сопоставление идет с очень низким довоенным уров­нем. Вместе с тем выплавка в 1943 г. 84 тыс. т чугуна и 10,5 тыс. т стали, добыча 6 млн т каменного угля, производство многих ви­дов промышленного оборудования и военного снаряжения сви­детельствовали о заметных изменениях в хозяйственном облике этих отсталых районов, в прошлом почти не знавших фабрично­го производства.
По мере роста промышленности в ней происходили важные структурные изменения, главное из которых — превращение го­сударственного предпринимательства в ведущую и преобладаю­щую силу. Вполне естественно, что в обстановке войны только государственная инициатива, только государственная мобилиза­ция значительных средств могли обеспечивать быстрое строитель­ство военных предприятий, электростанций, металлургических

547

заводов. К концу войны государственный сектор охватывал при­мерно 1/10 часть всех предприятий (534), но его доля составляла около трети продукции, причем на одно государственное пред­приятие приходилось в десять раз больше капиталовложений, чем на одно частное, и каждое государственное предприятие нани­мало в среднем в два раза больше рабочих и служащих, т.е. в руках правительства были наиболее крупные и наиболее техни­чески оснащенные предприятия.
В годы войны быстро росла и частная промышленность, одна­ко частный сектор развивался при поддержке правительства и под его контролем. Правительство оказало значительную финан­совую и техническую помощь предпринимателям, стремясь уве­личить вклад частнокапиталистического сектора в развитие обо­ронной пром^тшленности. Оказ^1вая финансовую и экономичес­кую поддержку (правительственные субсидии, банковские займы, правительственные заказы и т.п.), правительство одновременно расширяло и углубляло свой контроль за частным сектором про­мышленности. Особенно усилилась зависимость частной промыш­ленности от правительства в последние два года войны, когда выявился определенный спад производства, связанный прежде всего с резким усилением инфляции. В этих условиях правитель­ственная поддержка помогла выжить многим частным предприя­тиям, но поставила их в еще большую зависимость.
С целью мобилизации мелкого производства д^я обеспечения нужд армии и населения правительство всячески поощряло про­мысловую кооперацию, причем ее развитие было взято под госу­дарственный контроль. Развитие кооперативов шло при значи­тельной финансовой поддержке правительства, однако только мелкое ткацкое производство в основном было охвачено коопе­ративами. Это б^]л перв^тй оп^гт прямого государственного воз­действия на мелкое производство.
Новый и принципиально важн^тй момент в экономической политике Гоминьдана в годы войны — стремление поставить под полный государственный контроль внешнюю и внутреннюю тор­говлю страны. Аппарат государственного контроля стал склады­ваться уже в первые месяцы войны. Создание административного аппарата дополнялось организацией правительственных внешне­торговых компаний, фактически взявших в свои руки почти всю внешнюю торговлю. Закупка и экспорт традиционн^1х продук­тов — шелка-сырца, шерсти, шкур, кишок, чая и т.п. — пере­шли в руки нескольких компаний, объединившихся к концу вой­ны под названием «Фусин». Весь экспорт минерального сырья находился в руках государственного Комитета национальных

548

J

ресурсов. Импорт также попал под строгий государственный конт­роль. Конечно, в условиях войны и блокады внешняя торговля не играла столь важной экономической роли, как прежде, однако именно в эти годы впервые сложилась в Китае система прави­тельственных организаций, поставивших под свой контроль ки­тайскую внешнюю торговлю, которая прежде была полем без­раздельной деятельности иностранного капитала.
Еще большее значение для экономического развития страны име­ло создание системы государственного контроля за внутренней тор­говлей. Необходимость обеспечения армии продовольствием и сна­ряжением, а также предотвращение голода в неоккупированных районах заставили правительство провести разнообразные мероп­риятия для контроля за рынком. Система регулирования торгов­ли важнейшими потребительскими товарами и товарами произ­водственного назначения складывалась постепенно, по мере на­растания экономических трудностей, не в последнюю очередь связанных с ускорившейся инфляцией. Подход правительства к этой проблеме был чисто эмпирический.
Первоначально наибольшую активность власти проявили в попытках создать административный аппарат контроля за цена­ми, чтобы таким путем приостановить их быстрый рост. Издава­лись законы о торговле по «справедливым ценам», о контроле за ценами, делались попытки их заморозить. Естественно, что ни постановления властей, ни чисто бюрократическая видимость деятельности не могли приостановить инфляцию или улучшить снабжение дефицитными товарами. Лишь постепенный переход правительства к прямому контролю за торговлей важнейшими товарами и создание государственных товарных запасов смогли оказать некоторое воздействие на рыночные процессы.
Первым под строгий государственный контроль была постав­лена торговля жидким горючим. Уже в мае 1938 г. б^хло издано постановление правительства о контроле за покупкой, продажей и всеми запасами жидкого топлива. Позже был введен и конт­роль за торговлей каменным углем. После перехода сбора позе­мельного налога в натуральной форме в руки центрального пра­вительства и введения обязательных закупок зерна в руках госу­дарственных органов оказались значительные запасы товарного зерна. Опираясь на эти запасы, правительство вводит лицензион­ную торговлю зерном. В 1944 г. эта система б^хла уже распростра­нена на 18 провинций и 354 города, в которых было выдано по­чти 26 тыс. лицензий, которые давали право на торговлю зер­ном, но требовали полной отчетности о запасах, объеме продаж, Ценах и т.п. Затем была введена государственная монополия на

549

торговлю хлопком и фабричными хлопчатобумажными изделия­ми. Переход запасов хлопка-сырца в руки правительства позво­лил снабжать хлопком прядильные фабрики в обмен на пряжу, аткацкие — снабжать пряжей в обмен на готовые ткани, что при­вело к полному государственному контролю за этими отраслями промышленности и за одним из важнейших потребительских то­варов. Под правительственный контроль была передана также тор­говля растительным маслом и бумагой.
Таким образом, за восемь лет войны принципиально измени­лась роль государственного регулирования экономики и государ­ственного предпринимательства. Из второстепенной экономичес­кой силы они превратились в важнейший фактор социально-эко­номического развития неоккупированного Китая. Это изменение обусловлено созданием разветвленного государственного аппара­та хозяйственного контроля, фактически охватившего втой или иной степени своим влиянием все народное хозяйство провин­ций, на которые распространялась власть Гоминьдана. Завершился процесс подчинения банковского дела правительственным бан­кам, причем теперь они охватили своим влиянием глубокую про­винцию, а также не только современные секторы хозяйства. Госу­дарственное предпринимательство в промышленности стало веду­щим, а частная промышленность оказалась подчинена государству через систему кредитования, заказов продукции, снабжения сырьем и т.п. Под государственный контроль была поставлена внешняя торговля, а во внутренней государству принадлежали решающие позиции — монополия на торговлю важнейшими товарами (зер­но, хлопчатобумажные изделия, масло, нефтепродукты и т.п.).
Быстро выросший государственный аппарат хозяйственного регулирования не был, однако, достаточно эффективным, что объяснялось не только объективными причинами (условия вой­ны, неподготовленность административного и технического пер­сонала и т.п.), но и резко возросшей коррупцией гоминьдановс-ких чиновников, получивших доступ к столь разнообразным ис­точникам незаконного обогащения. Эта коррупция не только снижала эффективность государственного регулирования хозяй­ства, но и болезненно воздействовала на политическую обста­новку неоккупированных районов страны.
Социально-политическоеразвитиенеоккупированн^1храйонов
Начало национально-освободительной войны китайского на­рода против японских захватчиков, фактическое создание едино­го фронта, общий патриотический подъем существенно изменили

550

политическую атмосферу гоминьдановского Китая. Концентрация национальных усилий с целью сопротивления японским агрес­сорам на время как бы отодвинула в сторону прежние полити­ческие разногласия и противоречия, создавая атмосферу обще­национального сплочения. Вот в такой обстановке проходил вес­ной 1938 г. в Ханькоу чрезв^хчайный конгресс Гоминьдана. Конгресс обсудил новую политическую ситуацию и принял Ма­нифест и Программу сопротивления и строительства страны. Манифест отразил определенные идеологические сдвиги пред­шествующего периода, а также политический опыт первого периода войны. Это б^]л весьма общий документ о целях и мето­дах гоминьдановской политики. Характерно, что в этом докумен­те заметен возрастающий интерес к суньятсеновским идеям, к суньятсеновской фразеологии. Основные положения Манифес­та, но в более сжатой форме изложены в Программе сопротивле­ния и строительства страны.
Несмотря на всю расплывчатость этих документов, они созда­вали определенные политические, идеологические и правовые предпосылки мобилизации нации на войну сопротивления. Все патриотические силы Китая с одобрением восприняли эти ре­шения конгресса. «Мы одобряем и поддерживаем политический курс нашей страны на период войны сопротивления, выражен­ный в Манифесте и Программе сопротивления страны, — гово­рилось в заявлении членов политбюро ЦК КПК Ван Мина, Бо Гу и Чжоу Эньлая. — Он совпадает с основн^тм направлением политической программы на период войны сопротивления, не­однократно провозглашавшейся ЦК КПК».
В соответствии с решением чрезвычайного конгресса 1 июля 1938 г. б^]л сформирован Национально-политический совет (НПС) — совещательн^тй орган при гоминьдановском правитель­стве. Большинство мест в нем занимали гоминьдановцы, но в его состав были приглашены также и негоминьдановские полити­ческие силы. КПК было направлено в НПС семь человек: Бо Гу, Ван Мин, Дун Биу, Дэн Инчао, Линь Цзухань, Мао Цзэдун, У Юйчжан. Создание НПС в таком составе отражало развитие но­вой политической ситуации, в которой фактически признавалась легальность КПК. Конечно, возможностей для легальной работы КПК в гоминьдановских районах было немного, но она стреми­лась их полностью использовать. Активно работало в Ухане, а за­тем в Чунцине представительство КПК. Большую роль в обеспе­чении связи Особого района с остальным Китаем играло пред­ставительство 8-й армии в г. Сиане. КПК получила возможность публиковать в гоминьдановской столице свою ежедневную газету

551

«Синьхуа жибао», а также другие издания. Не меньшее значение имели открывшиеся возможности для коммунистов и их сторон­ников использовать средства массовой информации гоминьданов-ских районов для патриотической пропаганды, для разоблачения национальных предателей, для критики многих направлений го-миньдановской политики. Хорошо использовала КПК и развер­нувшуюся политическую деятельность массовых патриотических организаций, профсоюзов, женских, студенческих организаций, быстро расширяя свое влияние среди политически активной массы городского населения. Главным идейно-политическим рычагом усиления влияния КПК в массах была концепция общенацио­нального сопротивления японской агрессии. КПК сумела плодо­творно использовать политическую атмосферу национального подъема, уже в первый период войны выдвинувшись как актив­нейшая патриотическая сила, как центр притяжения патриотов, которых не удовлетворяла гоминьдановская политика.
Расширение освобожденных районов, укрепление 8-й и Но­вой 4-й армий, рост популярности КПК в неоккупированных гоминьдановских районах — все это. постепенно усиливало анти­коммунистические настроения в Гоминьдане. В полной мере это сказалось уже на работе V пленума ЦИК Гоминьдана в январе 1939 г., который отверг предложения руководства КПК о поис­ках форм организационно-политического сближения участников единого фронта и даже принял резолюцию «О мерах по ограни­чению деятельности чуждых партий», направленную против воз­росшей активности коммунистов в гоминьдановских районах. В дальнейшем антикоммунистические тенденции в гоминьдановс-кой политике продолжали усиливаться, приводя подчас к таким острым столкновениям, как инцидент с Новой 4-й армией в на­чале 1941 г. Антикоммунизм вновь делается устойчивым компо­нентом гоминьдановской пропаганды и политики, не сумев, од­нако, приостановить возрастание авторитета КПК как националь­ной силы, предотвратить группировку вокруг КПК сторонников активной борьбы с японской агрессией. Причины этого не толь­ко в разработанной с помощью Коминтерна и осуществлявшей­ся в первые годы войны эффективной политике единого нацио­нального фронта антияпонской борьбы, но и в существенных идейно-политических сдвигах китайского общества, вызванных в первую очередь социально-политической трансформацией Го­миньдана.
В «нанкинское десятилетие» Гоминьдан рекрутировался прежде всего за счет новых (гоминьдановских) милитаристов и буржуаз­ных и мелкобуржуазных слоев наиболее экономически развитых

552

приморских провинций. Война и японская оккупация разорвали связи Гоминьдана с приморской (прежде всего шанхайской) буржуазией, подорвали политическое влияние крупной буржуа­зии вообще. В годы войны Гоминьдан правил районами с нераз­витыми капиталистическими отношениями, где буржуазия была крайне слаба. Гоминьдан как бы терял реальные политические связи с крупной буржуазией. Однако сужение социальной базы Гоминьдана б^зло не только результатом «географии» военного времени, но и результатом социально-экономической политики Гоминьдана в годы войны, которая была направлена на всемер­ное огосударствление хозяйства, что не могли, конечно, под­держивать буржуазные круги.
В годы войны все явственнее выделяется основная опора го-миньдановского режима — партийная, гражданская и военная бюрократия. Если в предвоенн^те год^: она в определенной мере формировалась за счет буржуазии и буржуазной интеллигенции, то теперь здесь, в отсталых окраинных районах, ее почти един­ственным источником пополнения остаются землевладельческо-шэньшийские крути — этот традиционный поставщик бюрокра­тов на протяжении многих веков. Однако это изменение не пре­вратило Гоминьдан в организацию, выражавшую специфические интересы крупных землевладельцев. Гоминьдан по-прежнему ос­тавался весьма противоречивой в социально-политическом от­ношении организацией.
С одной стороны, национально-освободительная война, осо­бенно ее первый период, привела к расширению социальной базы Гоминьдана как политического руководителя борьбы против япон­ской агрессии. Гоминьдан как бы возвращался к временам Нацио­нальной революции 1925—1927 гг., когда он был широким обще­национальным объединением, по сути социально-политической коалицией, широту которой Гоминьдан и в «нанкинское десяти­летие» п^гтался, но не сумел сохранить. С другой сторон^:, в год^: войны ускоряются процессы элитарного обособления бюрокра­тической верхушки Гоминьдана, начавшиеся еще на предшеству­ющем историческом этапе и детерминированные всей логикой развития гоминьдановской государственности. В идеологии и по­литике этой гоминьдановской элиты на первый план выходят интересы самой бюрократии, постепенно сраставшейся с неко­торыми группами буржуазии, вливавшимися в государственный хозяйственный аппарат. Эта бюрократия все больше отождествля­ет свои групповые интересы с интересами национального госу­дарства, все больше рассматривает хозяйственную деятельность государства как экономический фундамент своего политического

553

могущества и своего обогащения. Тем сам^тм эта политическая элита все больше превращается в экономически господствующий и политически правящий слой Китая, в бюрократическую бур­жуазию, как назовут эту элиту впоследствии.
Свидетельством достаточно значительной зрелости процессов в^]деления новой социальной общности — бюрократической бур­жуазии — являлось и склад^твание специфической идеологии праворадикального типа, относящееся именно к военным годам. Формирование этой идеологии связано прежде всего с именем Чан Кайши и с его двумя книгами — «Судьбы Китая» и «Китай­ская экономическая теория», — опубликованными в 1943 г.
Во многом эти работы и сформулированные в них взгляды продолжают интерпретацию идей Сунь Ятсена, предпринятую в 20-е и 30-е гг. Дай Цзитао и Чэнь Лифу. Эти книги продолжают прежде всего линию на дальнейшую конфуцинизацию суньятсе-низма, на традиционализацию официальной идеологии Гоминь­дана. В условиях войны сопротивления и огромного патриотичес­кого подъема эти тенденции получали как бы дополнительные стимулы, проистекавшие из естественного стремления к нацио­нально-культурному самосохранению китайской нации.
Основной критический пафос этих работ Чан Кайши направ­лен против империалистической системы неравноправных дого­воров, обрекавших Китай на полуколониальное положение. Эта критика острая и доказательная, она как бы продолжает суньят-сеновскую традицию. Но если Сунь Ятсена система нерав­ноправных договоров — лишь одна из причин отсталости и сла­бости Китая, то для Чан Кайши — главная и практически един­ственная. В отличие от Сунь Ятсена Чан Кайши выступает с апологией традиционной деспотической социально-политичес­кой системы, которая, на его взгляд, не нуждается в существен­ных переменах. Эта апология деспотизма дополняется столь чуж­дой д^я Сунь Ятсена ксенофобией. И все это служит обосновани­ем претензий Гоминьдана на политическую монополию.
Большое внимание, особенно во второй книге, Чан Кайши уделяет уточнению своих представлений о социальном идеале Гоминьдана, о путях его достижения. Он развивает суньятсеновс-кое представление о «великой гармонии» (датун) — традицион­ной и конфуциански окрашенной идее — как о социальном идеале Гоминьдана, но при этом стремится освободить трактовку этого идеала от привнесенных Сунь Ятсеном новаций, навеянных опы­том европейской социалистической мысли. Трактуя этот идеал как возможность избежать крайностей капитализма и социа­лизма, Чан Кайши стремился представить «китайский» путь раз-

554

вития общества как столбовую дорогу человечества, на которую оно может выйти только на примере гоминьдановского Китая.
Однако Чан Кайши, естественно, рассматривает «великую гармонию» как весьма отдаленную цель. Ближайшая же цель Чан Кайши — после победы над Японией утвердить тотальное господ­ство гоминьдановского государства во всех сферах жизни китай­ской нации. В области социально-экономических отношений это должно означать, по мысли Чан Кайши, полное огосударствление всей крупной собственности и коллективизацию деревни под государственным контролем, развитие экономики под жестким государственным руководством. Такой тип развития рассматри­вался Чан Кайши как органически присущий Китаю и выте­кающий из особенностей китайской цивилизации, в том числе и из особенностей китайской экономической мысли. «Основными принципами китайской экономической теории, — писал Чан Кайши, используя традиционный термин "цзинцзи" — являются управление деятельностью людей и распределение товаров, а также учение о национальном планировании и народном бла­годенствии. Иными словами, китайская политэкономия есть уче­ние о том, как сделать нацию богатой и сильной».
Эти теоретические построения во многом соответствовали го-миньданрвской политической и экономической практике: отказ от демократических преобразований, подавление оппозицион­ных движений, резкое усиление экономической роли государст­ва и т.п. Эта политика оказывалась направленной не только против КПК, хотя антикоммунизм оставался важным ее эле­ментом, но и против буржуазных и близких к ним социально-политических сил, не принимавших ни политических, ни тем более экономических установок Гоминьдана. Это расхождение буржуазных сил с Гоминьданом во многом было новым явлением в политической жизни Китая. Оно нашло свое выражение в создании политических организаций буржуазно-демократического толка и их нарастающей политической активности.
На первый взгляд это может показаться противоречивым: в предвоенные годы, несмотря на значительное усиление эконо­мических позиций китайской буржуазии, она, судя по политичес­ким реальностям тех дней, не нуждалась в каких-либо полити­ческих организациях вне Гоминьдана, рассматривая его как глав­ного выразителя своих интересов. В годы войны ситуация стала принципиально иной. Гоминьдан все меньше на программном уровне и тем более на уровне практической политики выражал специфические интересы китайской буржуазии, а общенацио­нальный подъем привел к политической активизации буржуазных

555

сил. Поэтому вопреки многим политическим трудностям, свя­занным с репрессивным характером политического режима на гоминьдановской территории, именно в годы войны начинают возникать новые организации и партии или «оживать» старые, в различной мере противопоставляющие себя Гоминьдану.
Показателем этой активизации негоминьдановских политичес­ких сил стало создание Демократической лиги Китая, объеди­нившей мелкие политические организации, которые в отдельно­сти вряд ли смогли бы воздействовать на политическую жизнь страны. Демократическая Лига образовалась в марте 1941 г., а в октябре того же года была опубликована ее программа. Основное внимание в ней уделено проблеме демократизации Китая как важнейшей предпосылке достижения победы в войне сопротив­ления, причем эта задача формулировалась по сути в антигоминь-дановском духе — «положить конец однопартийному контролю за государством». Противостояли Гоминьдану и экономические требования Демократической лиги, в которых акцент делался на поддержку свободы предпринимательства, хотя и признавалась ведущая экономическая роль государства. Программные установ­ки и состав руководства Демократической лиги (Чжан Лань, Ло Лунцзи, Чжан Боцзюнь, Шэнь Цзюньжу, Чжан Цзюньмай, Лян Шумин, Хуан Яньпэй, Чжан Дунсунь и др.) ясно указ^твали на политические и социальные ориентиры объединения буржуазно-демократических элементов, стремившихся занять промежуточ­ное положение между Гоминьданом и компартией, стать «тре­тьей силой», способной сыграть решающую роль в борьбе за бу­дущее переустройство Китая.
Несмотря на эту промежуточность своей идейно-политичес­кой позиции, в реальных политических условиях гоминьданов-ского Китая буржуазно-демократические силы фактически со­лидаризировались с КПК в критике гоминьдановской автори­тарной власти. Общедемократические тенденции общественной жизни гоминьдановских районрв во многом стимулировались и вовлеченностью Китая в международную коалицию антифаши­стских сил. Лозунги борьбы с фашизмом, с агрессией, с между­народной реакцией своеобразным политическим эхом отзыва­лись и на активизации борьбы с гоминьдановским однопартий­ным режимом.
Важным политическим событием жизни Китая явилась отме­на еще сохранившихся неравноправных договоров и соглашений. Уже в октябре 1942 г. американские и английские дипломаты на­чали переговоры с гоминьдановским правительством по этой проблеме, которые завершились подписанием 11 января 1943 г.

556

соответствующих документов. Договорное оформление уже давно назревшего политического шага, хотя в условиях войны и не имевшего практического значения, отражало рост международ­ного авторитета борющегося Китая. Об этом же свидетельствова­ло и признание Китая его союзниками в качестве «великой дер­жавы». Советский Союз полностью одобрял такое изменение меж­дународного статуса Китая. Для империалистических держав это был вынужденный шаг, свидетельствовавший о необходимости для них считаться как с важным значением Китая в борьбе с державами фашистской оси, так и с будущей его ролью в урегу­лировании послевоенн^1х проблем. Вместе с тем эти международ­но-правовые акции имели и большое внутриполитическое зна­чение. Повышая авторитет гоминьдановского правительства, они в то же самое время активизировали демократическое движение, придавали национальному подъему антифашистскую, прогрес­сивную, демократическую направленность.
Противоречивость развития политической обстановки гоминь-дановского Китая в полной мере сказалась на работе VI конг­ресса Гоминьдана в мае 1945 г. Принятые им документы явля­ются определенн^тм компромиссом между Чан Ка'йши и его бли­жайшим окружением, с одной стороны, и более прагматичной, либеральной частью гоминьдановских лидеров (Сунь Фо, Сун Цзывэнь, Кун Сянси и др.) — с другой. Сказались на решениях конгресса и определенное давление буржуазно-демократических сил, резкая критика со стороны КПК. Поэтому конгресс, при­нимая решения, которые должны были определить будущую политику Китая (например, «Программу промышленной рекон­струкции»), отбросил многие утопические построения своего вождя, хотя и ясно выразил в этих документах претензию Го­миньдана на политическую монополию, а гоминьдановского государства на тотальный контроль за обществом. Отмечая ши­рокую оппозицию чанкайшистской реакционной политике и реакционной утопии вне и внутри Гоминьдана, нельзя забы­вать о прочной поддержке, которую чанкайшистские политика и идеология имели у ряда фракций Гоминьдана, некоторых по­литических группировок, видных политических деятелей (бра­тья Чэнь Лифу и Чэнь Гофу, Чжан Цюнь, Дай Цзитао и др.). Всех их объединяли неприятие буржуазно-демократической пер­спективы развития Китая, ксенофобия, убежденность в превос­ходстве китайской культурной и политической традиций и, глав­ное, желание отстоять свои групповые интересы, которые они стремились отождествить с национальными. Чанкайшистская утопия была их знаменем.

557

4. КПК И РАЗВИТИЕ ОСВОБОЖДЕПП^1Х РАЙОНОВ
Освобожденн^1ерайон^1 ивооруженн^1есил^1 КПКвгод^1 войн^1
Руководство КПК расценило расширение масштабов японс­кой агрессии, тяжелые поражения гоминьдановской армии, сла­бость японского тыла как благоприятную возможность использо­вания складывавшегося своеобразного военно-политического ва­куума за линией фронта для создания революционных баз, а на их основе и создания мощных вооруженных сил, способных стать решающим фактором борьбы за власть. При этом в трактовке во­енно-политической стратегии КПК в новых исторических усло­виях национально-освободительной войны выявились две тенден­ции. Сторонники одной (эта тенденция связана прежде всего с именем Мао Цзэдуна) полагали, что главная задача КПК — все­мерно расширять революционные базы за линией фронта и воо­руженные силы и готовить их к будущим схваткам с Гоминьда­ном в борьбе за власть после войны. Этой стратегии должна соот­ветствовать и тактика ведения военных действий партизанскими методами, которые позволяли бы избегать серьезных столкнове­ний с японской армией и вместе с тем использовать перемеще­ние линии фронта на запад для установления власти КПК в пе-риферийн^1х зонах японского т^зла. Сторонники другой (Чжу Дэ, Пэн Дэхуай и некоторые другие) также полагали, что нужно го­товиться к борьбе за власть, но при этом они настаивали на ве­дении более активных военных действий против японских за­хватчиков, координируя их с гоминьдановской армией, которая несла главную тяжесть войны с Японией. Поэтому партизанские действия они считали необходимым дополнять маневренными боевыми действиями.
Общенациональный патриотический подъем, рост стихийных выступлений против японской агрессии, развитие партизанско­го движения в японском тылу стали объективной основой той огромной работы по организации вооруженного сопротивления, которую вела КПК и ее вооруженные силы. С первых месяцев войны руководство КПК направило значительную часть своих вооруженных сил в тыл быстро наступавших японских войск. Осо­бенно активно части 8-й армии действовали в Северном Китае, где и до войны Гоминьдан не имел прочных военно-политичес­ких позиций, а власть фактически принадлежала различным ми­литаристам. Так, часть 115-й дивизии (около 2 тыс. бойцов) во главе с Не Жунчжэнем б^зла оставлена в горном массиве на ст^1ке

558

горн^1х хребтов Тайханшань, Утайшань и Хэншань, где комму­нистам удалось организовать массовое партизанское движение, на его основе значительно расширить части 115-й дивизии и со­здать большой освобожденный район на стыке провинций Шань-си—Чахар—Хэбэй с центром в г. Фупине. Части 129-й дивизии под командованием Лю Бочэна стали организаторами партизан­ского движения, базировавшегося прежде всего в горном районе Тайханшань, а затем распространившегося из юго-западной Шаньси в провинции Хэбэй, Шаньдун и Хэнань, где был погра­ничный освобожденный район. Части 120-й дивизии во главе с Хэ Луном в первые месяцы войны вели активные боевые дей­ствия против японских войск в северной Шаньси, а затем — после падения Тайюаня — стали действовать в японском тылу, развер­нув партизанское движение в северо-западной Шаньси, а также в центральной, западной и южной Суйюани, вплоть до Чахара. Местн^те организации КПК и отряди: 8-й армии стали организа­торами партизанского движения и создавали освобожденные райо­ны и в других местах Северного Китая, в частности в централь­ной части Шаньдуна. Части Новой 4-й армии, образованные на основе сохранившихся в Центральном и Южном Китае отрядов Красной армии, в начале 1938 г., создали несколько освобож-денн^1х районов южнее Янцзы в провинциях Аньхуэй и Цзянсу.
По мере развития японского наступления росли и освобож­денные районы, общая численность населения которых в 1940 г. составляла около 100 млн человек. Однако усиление военн^1х дей­ствий со стороны японской армии и армий марионеточного пра­вительства привели к уменьшению освобожденных районов и сокращению их населения в 1942 г. вдвое. Этому же способствова­ло и обострение отношений внутри единого фронта, активиза­ция антикоммунистических кампаний со стороны Гоминьдана. Однако в последние три года войны благодаря общему ослабле­нию японской военной машины коммунистам удалось добиться значительного расширения освобожденных районов. По данным КПК, на апрель 1945 г. в 19 освобожденн^1х районах (Шэньси-Ганьсу—Нинся, шесть районов в Северном, десять — в Цент­ральном, два — в Южном Китае) проживало 95,5 млн человек.
Освобожденные районы прежде всего складывались вне сфе­ры прямого военного контроля японских оккупантов и зачас­тую не были результатом непосредственных сражений с японс­кими войсками. Это были территории, на которых прошедший через них фронт боевых действий уничтожал, подрывал или, во всяком случае, ослаблял прежние органы гоминьдановской вла­сти, а посланные сюда вооруженные силы КПК создавали уже

559

принципиально новую политическую структуру. Вот как это, на­пример, происходило в пограничном районе Шаньси—Чахар— Хэбэй, куда пришли части во главе с Не Жунчжэнем. Свою по­литическую работу они начали с повсеместного создания моби­лизационных комитетов местного населения, в обязанности которых входили сбор брошенного гоминьдановскими частями оружия, создание местных отрядов самообороны для наведения порядка, подготовка условий для расширения войны сопротив­ления. Фактически это б^зло создание нов^1х органов местной власти под руководством коммунистов, стремившихся вытес­нить старые гоминьдановские учреждения. Сотрудничество этих органов с вооруженными силами КПК, решительность в наве­дении порядка, активность в проведении некоторых социаль­но-экономических мероприятий (снижение арендной платы и ссудного процента, урегулирование налогов и т.п.) создавали им реальный авторитет у населения. Эти комитеты стали базой для создания партизанских отрядов, массовых патриотических организаций и, по сути, для создания новой государственности. Однако в это время (конец 1937 г.) КПК стремилась создавать органы власти освобожденных районов в сотрудничестве с го-миньдановским правительством. В январе 1938 г. на съезде в г. Фу-пине 149 представителей воинских частей, мобилизационных комитетов, некоторых массовых организаций было создано вре­менное правительство освобожденного района — Администра­тивный комитет, утвержденный гоминьдановским правитель­ством. Реализация политики единого национального фронта поз­волила провести здесь в январе 1939 г. выборы в деревенские органы власти, летом следующего года избрать волостные, уезд­ные и окружные народно-политические советы, а летом 1943 г. образовать НПС пограничного района.
Во многом по аналогичной схеме складывалась новая власть и в других освобожденных районах. Правда, обострение отноше­ний с Гоминьданом привело к тому, что КПК создавала органы власти уже без санкции гоминьдановского правительства. Однако и в этих условиях КПК при создании новых органов власти стре­милась к объединению всех патриотических сил на платформе антияпонской борьбы. Опыт создания новых органов власти был обобщен в решении ЦК КПК в марте 1940 г., которое предус­матривало, что члены КПК должны занимать только одну треть мест в органах власти, а остальные места должны быть отданы представителям прогрессивных и промежуточных сил. Политика «трех третей» была рассчитана на приглушение обвинений КПК в монополизации власти и на мобилизацию под руководством

560

КПК всех патриотически настроенных социально-политических групп освобожденных районов.
Проведение политики единого национального фронта не оз­начало, однако, отказа КПК от безраздельного руководства всей политической жизнью освобожденных районов. Все некоммунис­тические организации, группы или деятели могли участвовать в органах власти и вообще в политической жизни только в той мере, в которой они поддерживали политический курс КПК. Всякая оппозиционная активность исключалась. Попытки проведения нелегальной деятельности гоминьдановскими организациями ре­шительно пресекались. Объединяющей и руководящей силой скла­дывавшейся новой государственности освобожденных районов была КПК. При отсутствии каких-либо административных орга­нов, которые могли бы связать воедино все освобожденные рай­оны, разбросанные на огромной территории от Маньчжурии до о. Хайнань, именно руководство со стороны КПК являлось той объединяющей силой, которая превращала эти географически оторванные друг от друга освобожденные районы в своеобразное «государство в государстве». В сентябре 1942 г. политбюро ЦК КПК принимает специальное постановление «О едином партийном руководстве в антияпонских опорных базах и об урегулировании отношений между различными организациями», направленное именно на усиление руководящей роли КПК в строительстве новой государственности.
Постепенно в наиболее стабильных освобожденных районах (особенно в Северном Китае) складывается довольно развитый политический механизм, позволяющий КПК осуществлять свою руководящую роль через различные законодательные, исполни­тельные и юридические органы, действовавшие на основе созда­вавшегося законодательства. Одна из особенностей этой новой государственности заключалась в том, что формально она исхо­дила из признания суверенитета Национального (гоминьдановс-кого) правительства, в своих нормативных актах она указывала на связь с общенациональным (гоминьдановским) законодатель­ством и во многом пользовалась его терминологией. Политичес­кая же реальность функционирования этой власти была принци­пиально новой. Особенно эхо хорошо видно на примере безраз­дельной руководящей роли КПК. Своеобразно эта реальность проявлялась и в проведении социально-экономических преобра­зований и прежде всего в аграрной сфере.
Аграрная политика КПК в год^: антияпонской войны склады­валась и развивалась как составная часть политики единого на­ционального фронта, одной из предпосылок создания которого

561

был отказ КПК от политики радикальной ломки традиционных аграрных отношений, от политики конфискации земель местных богачей. При всех различиях нормативных актов по аграрному вопросу, принимавшихся властями освобожденных районов, они совпадали в некотор^1х основн^1х положениях: они исходили (дек­ларируя это или нет) из Аграрного закона гоминьдановского правительства 30-х гг., требовали снижения арендной платы на одну четверть (она не должна прев^тшать 37,5% урожая), сниже­ния ссудного процента (он не должен прев^тшать 10% годов^1х), проведения рациональной и справедливой налоговой политики. Эта политика исходила из признания права частной собственно­сти на землю со всеми вытекающими из этого последствиями (право купли-продажи, сдачи в аренду, заклада и т.п.), но, вместе с тем, эти положения не имели обратной силы и полученная крестьянами до начала антияпонской войны в районе Шэньси— Ганьсу—Нинся земля за ними сохранялась.
Однако Мао Цзэдун и его сторонники рассматривали такую аграрную политику лишь как вынужденную «уступку» Гоминьда­ну, не понимая ее стратегического значения в условиях нацио­нально-освободительной революции. Такой подход, с одной сто­роны, мешал по достоинству оценить экономическую и особен­но социальную эффективность реформистской политики, а с другой, вел к постоянному рецидиву левосектантских перегибов (конфискация земли, уничтожение богачей и т.п.), что ослабля­ло освобожденные районы. Необходимость преодоления этих оши­бок отвлекала силы КПК от решения задач непосредственной борьбы с японскими агрессорами. Как правило, приступая к осу­ществлению сугубо реформистских мер в рамках политики еди­ного фронта, коммунисты с фатальной неизбежностью соскаль­зывали в привычную колею «антипомещичьей» борьбы, «аграр­ной революции» и т.п. Но если раньше это б^зло прежде всего результатом доктринального принятия соответствующей полити­ческой ориентации, то теперь это становилось почти неизбеж­ным результатом определенной корыстной заинтересованности новых властных структур, активистов этих преобразований в пе­рераспределении собственности зажиточной части деревни (про­довольствия, скота, земли и другого имущества).
Несмотря на это, в целом аграрная политика КПК в годы ан­тияпонской войны может быть оценена как достаточно эффек­тивная, так как 8-я и Новая 4-я армия имели все-таки прочный и спокойный тыл, имели источники пополнения своих рядов и источники материального снабжения. Кроме того, показателем определенной успешности этой политики является некоторый

562

рост производства продовольствия и сырья в освобожденн^1х райо­нах в годы войны. Это и позволило снабдить продовольствием не только армию, но и государственный и партийный аппарат. Хотя имел место определенный рост налогообложения, его более спра­ведливый характер (прогрессивное обложение в первую очередь сельских богачей и льготы бедноте) способствовал улучшению положения середняков и бедноты. Об этом же говорила и поли­тическая нейтрализация эксплуататорской части деревни в годы войны, не препятствовавшая ее экономической активности. Бо­лее того, такая политика способствовала привлечению патрио­тически настроенной зажиточной части деревни к совместной борьбе против японской агрессии, стала экономическим фунда­ментом политики «трех третей».
Успешное политическое и социально-экономическое разви­тие освобожденных районов было в первую очередь результатом активной военно-политической деятельности вооруженных сил КПК и, в свою очередь, делалось основой их роста и совершен­ствования. Создававшие освобожденные районы в тылу японских войск части 8-й и Новой 4-й армий пополнялись прежде всего за счет местных военных формирований различного толка. В Север­ном Китае издавна действовали традиционные тайные общества (типа хорошо известных «Красных пик»), имевшие свои воору­женные отряды. Повсеместно были распространены вооруженные отряды сельской самообороны («миньтуани»). В японском тылу стихийно возникали партизанские отряды, состоявшие зачастую из солдат и офицеров разгромленных гоминьдановских войск. Действовали в японском тылу и отдельные части и подразделе­ния гоминьдановской армии, возглавлявшиеся патриотически настроенными офицерами. Коммунисты, обладавшие длительным и большим опытом партизанской войны, выступили организато­рами всей этой пестрой массы вооруженных людей, стремившихся включиться в борьбу против японских захватчиков, на защиту своих деревень и своих семей. Под патриотическими лозунгами войны сопротивления вооруженные силы КПК вовлекали в свои ряды эти разнородные вооруженные формирования, вступали с ними в сотрудничество, привлекали на свою сторону их руково­дителей или же их устраняли.
Используя общенациональный (гоминьдановский) закон о воинской обязанности в условиях войны сопротивления, влас­ти освобожденных районов прибегали также к мобилизации лиц призывного возраста для пополнения вооруженных сил. Однако в целом КПК не ощущала недостатка в пополнении своих воо­руженных сил. Их расширение скорее сдерживалось нехваткой

563

вооружения. За первые три года войны вооруженн^те силы КПК выросли более чем в десять раз, превысив 500 тыс. бойцов. Одна­ко в 1941—1942 гг. в связи с развернувшимся наступлением япон­ских войск на освобожденные районы и сокращением их терри­тории произошло и некоторое сокращение армии (примерно на 100 тыс.). В дальнейшем вооруженн^те силы КПК вновь значи­тельно выросли, достигнув к апрелю 1945 г. 910 тыс. в регулярн^1х частях и 2,2 млн бойцов ополчения.
Таким образом, КПК располагала мощной военной силой. Однако установки маоистского руководства фактически сдержи­вали боевую активность этой огромной армии. Мао Цзэдун об­разно формулировал это так: 10% усилий — на борьбу с японс­кими захватчиками, 20% — на защиту от Гоминьдана, 70% — на сохранение своего потенциала. Такая установка вела к полному приоритету партизанской тактики, к отказу от сколько-нибудь крупномасштабных операций против японских войск и была рас­считана на победу над агрессором силами своих союзников.
РазвитиеКПКвгод^1 войн^1
Активное участие КПК и ее вооруженных сил в антияпонс­кой войне, создание антияпонских опорных баз, быстрый рост популярности КПК в стране как боевой патриотической органи­зации создали принципиально новые условия для развития КПК и прежде всего для существенного расширения ее рядов. Учиты­вая эти новые обстоятельства, руководство КПК в первые годы войны проводит курс на максимальное расширение рядов партии. За первые три года войны численность членов партии выросла в 20 раз — с 40 тыс. до 800 тыс. В основном партия пополнялась за счет освобожденных районов, где парторганизации создавались в быстро расширявшихся вооруженных силах и в деревне. В гоминь-дановских районах нелегальные парторганизации главным обра­зом создавались в городах, где они преимущественно опирались на массовые патриотические организации, которые и служили легальным прикрытием их политической работы. Среди вступав­ших в партию полностью преобладали (до 90%) крестьяне, ра­бочая прослойка была крайне немногочисленной. Заметной, хотя и не очень большой, группой среди вновь вступавших в КПК были выходцы из социально привилегированных слоев китайс­кого общества.
Чтобы способствовать расширению рядов партии, руководство КПК фактически отказывается от социальных критериев приема в партию, открыв двери в партию для всех патриотически на-

строенных. Главным побудительным мотивом вступления в КПК делается стремление патриотически настроенных людей принять активное политическое участие в антияпонской борьбе. И этим быстро расширявшаяся КПК военного времени принципиально отличалась от КПК довоенной, где при всей близости социально­го состава партии мотивация вступления в КПК, как правило, носила иной — классовый — характер. Вместе с тем подавляющее большинство членов партии (примерно 75%) б^зли неграмотны­ми, что во многом и предопределяло невысокий политический уровень основной массы коммунистов. Многие из вступавших недостаточно четко представляли себе идейно-политические раз­личия между КПК и Гоминьданом, видя прежде всего в КПК наиболее активного борца за национальные интересы. Как писал в 1942 г. Пэн Дэхуай, в партию вступали «…из-за боязни б^гть мобилизованным, из стремления облегчить свое бремя, для уст­ройства личных дел. Многих завлекли в партию родственники и знакомые. Лучший вариант — это желание бороться с Японией… Очень мало тех, кто пришел с верой в коммунизм… Однако и эти люди крайне неоднородны в идейном отношении». Такой состав партии существенно повышал политическую роль ее образован­ного меньшинства, происходившего в основном из социально привилегированных слоев. Именно из их среды формировался аппарат, кадровый костяк стремительно расширявшейся КПК.
Внутрипартийная борьба, которая в предвоенные годы в усло­виях поражения КПК приобрела столь острый характер, продол­жалась и в новой исторической обстановке. Ее особенности во многом связаны с быстрым количественным ростом партийных рядов и участием партии в национально-освободительной войне, ставшей неразрывной частью общемировой войны с фашизмом.
Коминтерн с первых дней войны четко сформулировал отно­шение международного коммунистического движения к справед­ливой борьбе китайского народа, призвав к солидарности с этой борьбой все прогрессивные силы мира. Вместе с тем Исполком Коминтерна совместно с представителями ЦК КПК 10 августа 1937 г. обсудил и новые задачи КПК в условиях разгоравшейся войны. Коминтерн ориентировал КПК на развертывание нацио­нально-освободительной войны, на всемерное укрепление еди­ного антияпонского фронта, на превращение КПК во всекитай­скую партию. Совещание одобрило! политическую программу, сформулированную в докладе представителя ЦК КПК Ван Мина.
Эти документы легли в основу работы в конце августа 1937 г. совещания политбюро ЦК КПК в Лочуане (пров. Шэньси) и принятой совещанием Программы спасения родины из десяти

565

пунктов. Совещание в^тявило совпадение взглядов большинства членов политбюро с линией Коминтерна. Вместе с тем уже в это время постепенно проявляется неприятие Мао Цзэдуном поли­тической линии Коминтерна: ставка на военное поражение Го­миньдана или его капитуляцию, нежелание укреплять единый национальный фронт, отказ от активных боевых действий. Одно­временно левосектантская линия Мао Цзэдуна сказывалась и на политике КПК в освобожденных районах, особенно при прове­дении социально-экономических преобразований.
Столкновение этих двух подходов, истоки которых надо ис­кать в истории КПК еще 20-х гг., проходит через всю внутрипар­тийную борьбу в годы войны. На расширенном совещании по­литбюро в декабре 1937 г. левосектантская позиция была подверг­нута критике в выступлении вернувшегося в Китай Ван Мина, а также исполнявшего обязанности генерального секретаря Чжан Вэньтяня. Совещание ориентировало партию на укрепление и расширение сотрудничества с Гоминьданом в интересах войны сопротивления. Совещание приняло назревшее решение о созы­ве в ноябре 1938 г. очередного съезда партии.
Для выполнения намеченных решений по укреплению и рас­ширению сотрудничества с Гоминьданом большое значение имело создание в Ханькоу Янцзьщзянского (Чанцзянского) бюро ЦК КПК, которым руководили видные деятели партии Ван Мин, Чжоу Эньлай, Бо Гу. Это бюро сыграло также важную роль в раз­вертывании партработы в гоминьдановских районах, в организа­ции партизанского движения в оккупированных частях Централь­ного и Южного Китая, в активизации политической деятельнос­ти патриотических организаций.
Однако Мао Цзэдун не примирился с тем, что его позиция была отвергнута большинством руководства КПК, и вел упор­ную борьбу внутри КПК за укрепление своих позиций. Его пер­вым успехом был срыв проведения намеченного очередного съезда партии. Вместо этого в октябре—ноябре 1938 г. б^]л проведен VI расширенный пленум ЦК КПК, итоги которого противоречивы. С одной стороны, пленум принял решения, направленные на реализацию линии на укрепление и расширение единого фрон­та, на усиление вооруженного сопротивления японской агрес­сии, обсудил меры развития сотрудничества с Гоминьданом, высказался за дальнейший поиск путей создания организацион­ных форм единого фронта.
С другой стороны, пленум укрепил руководящее положение Мао Цзэдуна. На пленуме выступил член политбюро Ван Цзя-сян, только что вернувшийся из Москвы, и довел до сведения

566

членов ЦК КПК мнение И.В. Сталина и Г.М. Димитрова о том, что они рассматривают Мао Цзэдуна как вождя КПК. В соответ­ствии с тогдашними партийными нравами это означало окон­чательное утверждение Мао Цзэдуна у власти в партии, это означало получение той высшей санкции, которую Мао Цзэдун ждал уже три года. Характерно, что на этом же пленуме была провозглашена необходимость придать марксизму национальную форму, «китаизировать марксизм».
И хотя после пленума борьба в руководстве партии еще про­должалась, положение Мао Цзэдуна стало прочным. К лету 1939 г. он фактически занимает пост генерального секретаря партии, используя который ему удается провести огромную ра­боту по изменению всего руководства КПК. Именно в это вре­мя складывается группа ближайших политических сподвижников Мао Цзэдуна, сыгравших столь важную роль в его борьбе за власть. Мао Цзэдуну удалось сплотить вокруг себя не только преданных ему и не имевших собственного политического лица деятелей КПК (вроде Кан Шэна и Чэнь Бода), но и многих видных руководителей партии, в прошлом отнюдь не всегда вы­ступавших вместе с ним (Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, Пэн Чжэнь, Дэн Сяопин и др.). «Возникновение маоистской группировки, — писал известный политолог Ф.М. Бурлацкий, — не только ре­зультат усилий самого Мао Цзэдуна, но и объективной борьбы внутри КПК. Не только Мао шел к группе, но и группа шла к нему. Она нуждалась в лидере — и для своего возвышения, и… для осуществления определенной суммы идей в области пар­тийного, военного, национального строительства». Общей идей­ной платформой этой группы стал довольно разнородный круг революционно-националистических представлений, являвшихся подлинной основой их мировоззрения и сочетавшихся с выбо­рочным восприятием ряда марксистских положений. Образова­ние этой группировки стало важным этапом развития маоизма как идейно-политического движения, во многом предопределив­шим судьбы китайской революции.
Одним из факторов, способствовавших объединению вокруг Мао Цзэдуна широкого круга деятелей КПК, стало превраще­ние Мао Цзэдуна именно в это время в главного и по сути единственного идеолога и теоретика КПК. Идейно-теоретичес­кая деятельность Мао Цзэдуна в яньаньский период носит весь­ма противоречивый, даже парадоксальный характер. С одной сто­роны, именно в Яньани окончательно оформляется утопичес­кий социальный идеал Мао Цзэдуна, базировавшийся на идеа­лизации казарменного быта кадровых работников, «яньаньского образа жизни», и вобравший в себя многие традиционные уто-

567

пические представления (типа датун — «великой гармонии»), веками питавшие идеологию народных выступлений. Вместе с национализмом и воинствующим мессианством он стал детер­минировать идеологию маоизма. С другой стороны, именно в Яньани Мао Цзэдун активно включается в работу по «китаиза-ции марксизма», которая означала прежде всего попытку пред­ставить взятые на вооружение КПК идеологию и социальные идеалы как традиционные, «национальные» по своему проис­хождению, что было принципиально новым для КПК (и столь же характерным прежде для Дай Цзитао). «Социализм, — го­ворил на митинге в 1939 г. ближайший сподвижник Мао Цзэ-дуна и истолкователь его идей Чэнь Бода, — это самая пре­красная мечта, волновавшая людей в Китае на протяжении не­скольких тысячелетий. Мо-цзы называл эту мечту "всеобщей любовью", в "Ли юнь" она именуется "великой гармонией". Идеал "великой гармонии" — идеал социализма и коммуниз­ма — не является для нашей партии привнесенным извне, это внутренняя историческая потребность нашего народа, это — ко­нечная цель нашей партии, и никто, кроме корыстолюбцев, не может отрицать этого… Диалектика истории такова: сначала Вос­ток шел впереди и развитие цивилизации шло с Востока на За­пад; затем Запад стал передовым… Однако Восток снова вос­прянул… Восток стал передовым… Решающей силой этого Вос­тока является Китай».
Эта новая самооценка партийной идеологии сочетается те­перь у Мао Цзэдуна со стремлением приспособить свою вер­сию марксизма-ленинизма к конкретным условиям борющегося за национальное спасение Китая. Прежде всего он усиливает пропаганду ряда положений марксизма-ленинизма (почерпнутых, правда, в основном из статей и книг популяризаторов, а иног­да и вульгаризаторов марксизма), приспосабливая их к инте­ресам национально-освободительной войны. Ссылаясь на прес­ловутую китайскую специфику, он прямо искажает некоторые фундаментальные положения марксизма, в частности об истори­ческой роли рабочего класса, фактически подменяя их собст­венной идеей о решающей роли крестьянства в китайской ре­волюции, которая базировалась на субъективистской оценке по­ложения в китайской деревне и всей социальной структуры Китая.
Вместе с тем эта теоретическая работа, которая рассматри­валась Мао Цзэдуном и его соратниками как подготовка идео­логического фундамента коммунистического движения, на рубе­же 40-х гг. была дополнена разработкой политической програм­мы, которую Мао Цзэдун рассматривал как обращенную не в

568

будущее, а как программу непосредственной борьбы за власть с Гоминьданом. Речь идет о концепции «новой демократии».
Естественно возникает вопрос о причинах, заставивших Мао Цзэдуна дополнить свою уже сложившуюся версию марксизма «демократической» программой. Почему он был неудовлетво­рен, как могло показаться, своей вульгаризаторской и субъекти­вистской подгонкой марксизма к своему социально-утопичес­кому идеалу «казарменного коммунизма», почему он был вы­нужден обратиться к теоретическому наследию Сунь Ятсена, в освоении которого увидел возможность развития марксизма и его китаизации? Ответ мы можем увидеть, вероятно, в существен­ной новизне внутрипартийной и общеполитической обстановки в это время. Проповедь маоистского «казарменного коммуниз­ма» могла найти и, судя по всему, находила отклик у кадро­вой части партии, но идейно вооружить уже миллионную пар­тию, подавляющее большинство которой пришло под знамена КПК под воздействием национального импульса, она, конечно же, не могла.
Тем более казарменно-аскетическая апологетика «яньаньского образа жизни» не могла стать той идеей, которая сплотила бы вокруг КПК китайскую нацию в борьбе против японских за­хватчиков, а затем и против гоминьдановского режима. Мао Цзэдун хорошо уловил новизну ситуации. Он смог увидеть, что именно в это время Гоминьдан вновь потянулся к идейному наследию Сунь Ятсена, но в то же время он правильно оценил невозможность для Гоминьдана удержать в руках знамя револю­ционного национализма, знамя суньятсенизма. Чанкайшистско-му Гоминьдану это было не по плечу, узкогрупповые интересы бюрократической буржуазии диктовали Чан Кайши близорукую радикальную политику, отталкивавшую от Гоминьдана его, ка­залось бы, естественных союзников.
В этих новых условиях Мао Цзэдун начинает рассматривать данное от имени КПК в 1937 г. согласие на признание суньят-сенизма не только как плату за создание единого фронта. Он, видимо, принимает решение использовать суньятсеновское идей­но-теоретическое наследство в борьбе за власть с Гоминьда­ном. Можно предположить, что при этом он учел исторический опыт реализации идей Сунь Ятсена после его смерти, опыт борь­бы за суньятсеновское наследство. Речь идет не только о та­ких консервативных, традиционалистских истолкователях суньят-сенизма, как Дай Цзитао и Чэнь Лифу. Было и другое направ­ление истолкователей: Чэнь Гуньбо (и другие реорганизацио-нисты), Ху Ханьмин, Ши Цуньтун, Дэн Яньда, Тань Пиншань (и другие члены т.н. Третьей партии) и иные «наследники»,

569

которые интерпретировали суньятсенизм в национально-демокра­тическом духе. При всех глубоких различиях в позициях участ­ников этих политических и идеологических дискуссий их всех во многом объединяло понимание огромного потенциала сунь-ятсенизма как идеологии особого, «китайского» пути преобра­зования Китая и всего мира. Формулирование и развитие кон­цепции «новой демократии» во многом опиралось на это на­следство и во многом стимулировалось именно поиском «свое­го» пути.
Основное содержание новой концепции можно рассмотреть в трех аспектах. На первый план Мао Цзэдун выдвигает идею на­ционального спасения, идею сплочения во имя борьбы с япон­ской агрессией и шире — борьбы против империалистического гнета. Национальное освобождение и возрождение величия ки­тайской нации — вот исходный момент концепции «новой де­мократии». Одна из предпосылок этого сплочения — демокра­тизация китайского общества, отказ от однопартийной диктату­ры Гоминьдана, переход к многопартийной системе, в которой КПК будет играть ведущую роль как подлинный выразитель ча­яний нации. Вместе с тем национальное освобождение и демо­кратизация должны привести и к обновлению экономической жизни, но при сохранении системы частной собственности и рыночных отношений. Феодальные пережитки в деревне должны быть преодолены путем проведения аграрной реформы, нацио­нальное предпринимательство должно поощряться, а националь­ный рынок защищаться, хотя одновременно должны быть созда­ны условия и для привлечения иностранного капитала. Пред­приятия, принадлежащие бюрократическому капиталу, должны быть преобразованы в государственный сектор, которому надле­жит занять ведущее место в экономике. Новая власть должна про­являть заботу об улучшении жизни народа, а в области соци­альных отношений придерживаться принципов взаимовыгодного сотрудничества труда и капитала. Речь, таким образом, шла о своеобразной «смешанной экономике». В разработке концепции «новой демократии» принимали участие и другие руководите­ли КПК, увидевшие в этой концепции мощное идеологическое оружие борьбы за власть.
Легко заметить, что основные положения «новой демокра­тии» во многом восходят к «трем народным принципам» Сунь Ятсена — национализму, народовластию, народному благоденст­вию, отличаясь от них прежде всего характером постановки во­проса о власти. Концепция «новой демократии», в отличие от суньятсенизма, использовала такие важные для ленинизма по­нятия, как «классы» и «диктатура». Социальная опора новоде-

570

мократического строя мыслилась Мао Цзэдуном как весьма ши­рокая, включавшая рабочий класс, крестьянство, буржуазию и патриотическую часть крупных землевладельцев, однако именно крестьянство Мао Цзэдун в это время рассматривал как глав­ную социальную силу нового режима. Самостоятельной и тем более ведущей роли рабочему классу в концепции «новой демо­кратии» не отводилось. Вместе с тем действительным полити­ческим руководителем новодемократического государства должна была стать, по мысли Мао Цзэдуна, КПК, которая в рассмат­риваемом политическом контексте все больше теряла свой клас­совый характер, все больше делалась социально автономной.
Обращение Мао Цзэдуна к идеологии «националистического народничества», ее адаптация к некоторым марксистским поло­жениям и некоторым марксистским терминам способствовали превращению эклектического комплекса идей, связанных с име­нем Мао Цзэдуна, в идейно-теоретическую платформу массовой партии, возглавлявшей национально-освободительную войну, да­вали КПК ряд тактических преимуществ в борьбе за власть, порождая, однако, значительные идеологические и теоретичес­кие трудности, хотя и выявившиеся позже. Речь идет о глу­боком внутреннем противоречии между яньаньской идеологией «казарменного коммунизма» и буржуазно-демократической ори­ентацией «новой демократии», постепенно подтачивавшем изнут­ри идеологию маоизма. Став не только политическим, но и идео­логическим руководителем КПК, Мао Цзэдун стремится рас­правиться со всеми своими противниками.
В очень трудное для освобожденных районов и для воору­женных сил КПК время — летом 1941 г. — Мао Цзэдун и его группа развернули так называемое движение за упорядочение стиля в партии (чжэнфэн).
Подготавливая новое наступление на своих противников в КПК, Мао Цзэдун фабрикует обвинение ряда прежних руково­дящих деятелей КПК в «субъективизме», в неспособности твор­чески соединять марксизм с китайской действительностью. Ли­цемерно обращаясь к решениям VII конгресса Коминтерна, в которых был совершен серьезный поворот в тактике коммунис­тического движения и были осуждены левосектантские ошиб­ки, он обвиняет видных руководителей партии в проведении в первой половине 30-х гг. так называемой третьей левооп-портунистской линии. Создав такую «идеологическую базу», он обрушивается прежде всего на Ван Мина, Бо Гу, Чжан Вэнь-тяня, а также на многих других руководящих и кадровых ра­ботников партии, именно на тех, кто препятствовал утвержде­нию курса Мао Цзэдуна. В сентябре 1941 г. эти видные деяте-

571

ли КПК были отстранены от работы в высших руководящих ор­ганах партии.
В феврале 1942 г. Мао Цзэдун в выступлении перед слуша­телями партшколы в Яньани провозгласил начало так назы­ваемой идеологической революции, ставшей решающей фазой всего «чжэнфэна». Начинается массовая кампания, подобной которой КПК еще не знала. К обязательной «учебе» в Яньани и на местах привлекаются все кадровые работники и партийные активисты, которые должны в течение многих месяцев «изучать марксизм-ленинизм» по программе, составленной Мао Цзэду-ном. Программа включала в основном лишь статьи и выступле­ния самого Мао Цзэдуна, а также несколько статей Сталина. «Ключ к овладению марксизмом, — писала партийная газета «Цзефан жибао» в 1942 г., — лежит прежде всего в изучении ра­бот Мао Цзэдуна как более близких и нужных китайцам». Од­нако кампания отнюдь не сводилась к «учебе». Главным в «чжэн-фэне» постепенно делается искоренение всякого инакомыслия и политическое уничтожение всех противников Мао Цзэдуна. Во внутрипартийной борьбе насаждаются те методы, которые впоследствии расцветут пышным цветом в годы «культурной ре­волюции».
Длительность и напряженность этой кампании, изощренность и жестокость методов борьбы указывают на то, что сопротив­ление партийных кадров насаждению культа личности Мао Цзэ-дуна и новых порядков в партии оказалось значительно более серьезным, чем рассчитывал Мао Цзэдун. Отсюда и ужесточение методов борьбы, и физическая расправа со всеми, кто оказался не сломленным в результате идеологического террора.
Вместе с тем репрессии обрушивались не только на сопро­тивлявшихся проведению маоистского курса. Превентивным реп­рессиям подверглись по сути дела все активисты и кадровые работники, не проявившие энтузиазма в принятии и осущест­влению целей и методов «чжэнфэна».
Решение Коминтерна о самороспуске, принятое в мае 1943 г., было использовано Мао Цзэдуном для проведения завершающей стадии кампании «чжэнфэна», отличавшейся уже откровенными нападками на политику Коминтерна и всех деятелей КПК, с ним связанных. С поразительным политическим цинизмом все поражения и ошибки КПК попытались «списать» на счет, яко­бы, следования коминтерновской линии, а идейно-политичес­кую платформу Мао Цзэдуна представить как залог всех успе­хов КПК, как «подлинный китайский марксизм». В результате жестокого идеологического террора и прямых репрессий явные и потенциальные противники Мао Цзэдуна потерпели тяжелое

572

поражение, а многие в недавнем прошлом противники маоист­ской линии (Чжан Вэньтянь, Бо Гу, Ян Шанкунь и др.) б^гли вынуждены не только выступить с «самокритикой», но и на­чать восхвалять идеи и деятельность Мао Цзэдуна. Несмотря на значительное сопротивление «чжэнфэну», открытых выступле­ний видных партийных деятелей против маоистского курса не было, возможно из-за боязни раскола партии, что играло, без­условно, на руку Мао Цзэдуну и во многом определило своеоб­разие развития внутрипартийной борьбы в КПК в последую­щие годы.
Кампания маоистской индокринации сопровождалась также большой работой по налаживанию организационной структуры стремительно разраставшейся партии, раздробленной вместе с тем по многим изолированным освобожденным районам и во­инским частям. В партии насаждались армейские порядки и прежде всего фактическое единоначалие, в конечном счете сво­дившееся к подчинению всего партийного аппарата лично Мао Цзэдуну. В результате всей этой напряженной работы удалось укрепить партийную дисциплину, добиться полного подчинения всех местных организаций центру, несмотря на продолжавшийся рост численности партии, обеспечить новые парторганизации и воинские части кадровыми работниками, подготовленными в раз­личных партшколах в Яньани, и тем самым укрепить полити­ческую роль и политические возможности КПК как в войне сопротивления японским агрессорам, так и в борьбе за власть с Гоминьданом. Организационное сплочение партии происходило на принципах армейской дисциплины и принципах личной пре­данности Мао Цзэдуну, что не могло привести к действительно­му единству партии, сохраняя предпосылки фракционной борь­бы, хотя уже и в иной форме.
Разгромив своих идейных противников, полностью взяв в ру­ки партийный аппарат, маоистское руководство сочло, что при­шло время созвать очередной, VII съезд КПК. Последним важ­ным подготовительным мероприятием явился VII расширенный пленум ЦК КПК, принявший 20 апреля 1945 г. «Решение по некоторым вопросам истории нашей партии», являвшееся грубой фальсификацией истории КПК и китайской революции и тео­ретическим обоснованием нового политического курса. В этом документе как бы завершался разрыв с коминтерновской поли­тической традицией, чинилась «историографическая» расправа со всеми идейно-политическими противниками Мао Цзэдуна. Од­новременно делалась примечательная попытка дать теоретичес­кое обоснование новизны революционной стратегии маоизма, которая виделась в «особой» роли крестьянства и деревни в ки-

573

тайской революции, а также всячески подчеркивалась роль Мао Цзэдуна как теоретика и практика, сумевшего раньше и лучше других увидеть эту особенность китайской революции и вопло­тить ее в «правильную» стратегию и тактику КПК. И хотя роль крестьянства в китайской революции, как показывал историчес­кий опыт, отнюдь не была большей, чем в других стадиально сопоставимых революциях, маоистская мифология, сыгравшая столь важную роль в дальнейшем, начала складываться.
VII съезд КПК проходил в Яньани с 23 апреля по 11 июня 1945 г. На нем присутствовало 544 делегата с решающим голо­сом, представлявших более 1,2 млн членов партии. В основном политическом докладе Мао Цзэдуна «О коалиционном правитель­стве», исходя из очевидной неизбежности в ближайшее время разгрома японского империализма союзными державами, намеча­лась программа борьбы против гоминьдановской власти, осно­ванная на тактических принципах «новой демократии». В докла­де о новом уставе КПК, сделанном Лю Шаоци, который стал вторым человеком в партии в ходе «чжэнфэна», фиксировались итоги предшествовавшей идейно-политической борьбы и изме­нение характера самой партии. Залог подлинной революционнос­ти и даже «пролетарского характера» новой КПК докладчик ви­дел прежде всего в том, что вся деятельность партии теперь базировалась на китаизированном марксизме. «Идеи Мао Цзэ-дуна, — заявил Лю Шаоци, — это идеология, объединяющая теорию марксизма-ленинизма с практикой китайской революции, это китайский коммунизм, китайский марксизм. Идеи Мао Цзэ-дуна — это дальнейшее развитие марксизма в национально-демо­кратической революции в колониальных, полуколониальных и полуфеодальных странах в современную эпоху, это превосходный образец национального марксизма». Исходя из такого подхода и фиксируя идейно-политическую победу в партии Мао Цзэдуна, съезд записал в новом уставе: «КПК во всей своей работе ру­ководствуется идеями Мао Цзэдуна… » Съезд избрал ЦК в соста­ве 44 членов и кандидатов, в основном, естественно, сторон­ников нового курса. Однако Мао Цзэдун пошел на включение в новый состав ЦК и некоторых своих поверженных противников (Ван Мин, Бо Гу, Чжан Вэньтянь).
Возобладание маоизма означало и усиление левосектантских и националистических тенденций во всей политике КПК. Лево-сектантские установки Мао Цзэдуна проявлялись прежде всего в нигилистическом отношении к политике единого антияпон­ского фронта, в нагнетании напряженности в отношениях с Го­миньданом, в перенесении центра тяжести вооруженной борьбы с японских захватчиков на гоминьдановских конкурентов. И в этом

574

сектантство смыкалось с национализмом, с полным непонима­нием интернациональных аспектов войны с японскими захват­чиками. Наиболее ярко это проявилось в отношении маоистов к предложениям Коминтерна и КПСС в 1941 г. координировать действия вооруженных сил КПК с тем, чтобы сковать силы японской армии и уменьшить риск нападения Японии на Со­ветский Союз в тяжелейшие дни лета и осени 1941 г. Несмотря на словесные заверения в полной поддержке борьбы советского народа (декларация ЦК КПК от 7 июля 1941 г.), маоистское руководство фактически отказалось от такой координации, вы­явив узконационалистическое непонимание решающего значе­ния, в том числе и для судеб китайской революции, событий на советско-германском фронте.
«Китаизация марксизма» и активизация пропаганды в духе «новой демократии» создавали предпосылки некоторого сближе­ния или, во всяком случае, определенного взаимного интереса между маоистским руководством КПК и американской диплома­тией. Последняя все больше начинает видеть в КПК и ее воо­руженных силах важного участника общей войны с японскими за­хватчиками, с которым необходимо устанавливать деловые воен­ные и политические контакты. Так летом 1944 г. в Яньани появляется «союзническая миссия наблюдателей» (а фактически армии США) во главе с полковником Д. Барретом для коорди­нации военных действий с вооруженными силами КПК. В нояб­ре в Яньань прибывает американский посол Хэрли с целью вы­работки соглашения между КПК и Гоминьданом для объеди­нения военных усилий на завершающем этапе войны. Однако составленный Хэрли и руководством КПК проект соглашения был отвергнут Гоминьданом из-за значительных политических уступок коммунистам. Несмотря на провал посреднической мис­сии Хэрли, КПК получила большой политический выигрыш, ибо КПК стала рассматриваться американской дипломатией как полноправный политический партнер Гоминьдана. В это же время в среде наиболее дальновидных американских дипломатов (Дж. Сервис, Дж. Дэвис и др.), хорошо знавших действитель­ную идейно-политическую эволюцию КПК и реальное положе­ние дел в Китае, зреет идея о переориентации американской политики в Китае с Гоминьдана на КПК как наиболее значи­тельную военно-политическую силу послевоенного Китая. В этом же направлении на американское общественное мнение воздейст­вуют корреспонденции левонастроенных журналистов (Э. Сноу, А. Смэдли, Т. Уайт и др.), которым была предоставлена возмож­ность посетить освобожденные районы и встречаться с руково­дителями КПК. Однако американское правительство рассматри-

575

вало политику маоистского руководства все-таки как тактичес­кую уловку и не пошло в то время на корректировку своей политики.
5. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ЭТАП ВОЙНЫ И ЕЕ ИТОГИ
8 августа в соответствии со всеми союзническими обязатель­ствами Советский Союз объявил войну Японии. Началось стре­мительное наступление Советской армии в Северо-Восточном Китае (Маньчжурии), а также на Сахалине, Курильских остро­вах и Корее. 20 августа были освобождены Харбин, Мукден (Шэньян), Чанчунь, Гирин, 23 августа — Порт-Артур. 2 сентяб­ря на борту американского линкора «Миссури» японские власти подписали акт безоговорочной капитуляции. Была перевернута последняя страница второй мировой войны. Закончилась и вось­милетняя национально-освободительная война китайского наро­да против японских захватчиков, победу в которой он завое­вал благодаря наличию единого фронта и военно-политической поддержке союзников по антифашистской коалиции. Решающее значение для принципиального изменения военно-политической обстановки в Китае на заключительном этапе войны имело стре­мительное наступление Советской Армии, придавшее этому эта­пу войны чрезвычайно скоротечный характер, а также факт осво­бождения именно Советской Армией одного из важнейших райо­нов Китая — Маньчжурии. Политическая база действий Совет­ской Армии на китайской территории была создана решениями Ялтинской конференции союзников (СССР, США и Великобри­тании), а юридическая — подписанием 14 августа 1945 г. в Москве Договора о дружбе и союзе между СССР и Китаем (которому сопутствовала также серия соглашений: о совместной эксплуа­тации в течение 30 лет Китайско-Чанчуньской железной дороги на правах общей собственности, о совместном использовании военно-морской базы Порт-Артур, объявлении Дальнего свобод­ным портом и др.).
Вооруженные силы как Гоминьдана, так и КПК, хотя и были не способны нанести решающее поражение японским за­хватчикам, в условиях капитуляции Японии и развала их коло­ниального механизма попытались использовать сложившуюся си­туацию таким образом, чтобы в максимальной степени взять плоды победы в свои руки. Гоминьдан располагал значитель­ными вооруженными силами, насчитывавшими 4,6 млн бойцов, часть из которых была вооружена и подготовлена американца­ми, но в целом они были уставшими от длительной войны и

576

деморализованными тяжелыми поражениями. К тому же они располагались в основном в отдаленных западных и юго-запад­ных районах страны и не имели достаточных транспортных средств для быстрой передислокации. Вот почему Чан Кайши, отдав уже 11 августа приказ своим войскам начать быстрое про­движение в оккупированные районы, одновременно потребовал от японских войск капитулировать только перед правительст­венными войсками. Вскоре американские самолеты и корабли начали переброску гоминьдановских войск в восточные райо­ны для принятия капитуляции в крупнейших городах страны — Шанхае, Нанкине, Пекине, Тяньцзине, Гуанчжоу и др., что и позволило не допустить их освобождения вооруженными сила­ми КПК.
Основные вооруженные силы КПК — 8-я и Новая 4-я ар­мии, а также партизанские отряды отличались хорошей дисцип­линой и высоким моральным духом. Они были удачно распо­ложены в стратегически важных районах Северного и Централь­ного Китая. Их главная слабость — острая нехватка оружия: одна винтовка приходилась на трех бойцов, а тяжелого оружия почти не б^1ло. 11 августа Чжу Дэ отдал приказ о переходе в наступление всех сил освобожденных районов. Не имея воз­можности взять крупнейшие города страны, вооруженные силы КПК постарались в основном освобождать средние и мелкие города, значительно расширяя территорию освобожденных райо­нов севернее р. Янцзы. Это привело к многочисленным столк­новениям с гоминьдановскими войсками и к угрозе развязыва­ния гражданской войны. Сознательно обостряя военно-полити­ческую конфронтацию с Гоминьданом, руководство КПК исхо­дило из ошибочной и по сути авантюристической и национа­листической предпосылки о возможности вовлечения СССР на заключительном этапе войны в прямое военное столкновение с Гоминьданом и, следовательно, с США.
В сложившейся взрывоопасной обстановке огромное значе­ние имела принципиальная позиция Советского Союза, четко выраженная/как при подписании договора 14 августа, так и в конфиденциальных контактах с руководством КПК — выполне­ние своих союзнических обязательств при соблюдении курса на невмешательство во внутренние дела Китая и предотвращение гражданской войны.
Стремясь перехватить инициативу, Чан Кайши трижды — 14, 20 и 23 августа — направляет Мао Цзэдуну приглашения в Чун-цин на мирные переговоры. Учтя позицию Советского Союза и получив гарантии своей личной безопасности, Мао Цзэдун 28 ав­густа вылетел в Чунцин. Идя на эти переговоры, руководство

577
19-524

КПК вместе с тем исходило из позиции, сформулированой Мао Цзэдуном в его выступлении 13 августа и полагавшей, что «…война сопротивления японским захватчикам как опре­деленный этап уже миновала: новая обстановка и новая задача — это борьба внутри страны».
Этими переговорами в условиях безоговорочной капитуляции японских агрессоров как бы завершается этап национально-ос­вободительной войны китайского народа и начинается новый исторический этап.

Глава XVII
ПОБЕДА НАРОДНОЙ РЕВОЛЮЦИИ (1945-1949)

1.ПОСЛЕВОЕННЫЙПОЛИТИЧЕСКИЙКРИЗИСИ НАЧАЛО НОВОГО ЭТАПА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Завершение восьмилетней национально-освободительной вой­ны против японских захватчиков и решение задач восстановле­ния национального суверенитета не принесли Китаю долгождан­ного мира. Начавшиеся в ходе капитуляции японской армии столкновения вооруженных сил КПК и Гоминьдана продолжа­лись и после 2 сентября, грозя перерасти в гражданскую войну общекитайского масштаба, что было связано прежде всего с новым соотношением сил КПК и Гоминьдана.
КПК являлась теперь массовой и сплоченной правящей пар­тией в двух десятках освобожденных районов от Маньчжурии до о. Хайнань, в котор^хх проживало около одной четверти насе­ления страны. КПК создала фактически не зависимую от го-миньдановского государства систему власти под своим безраз­дельным руководством. Эта новая политическая система опира­лась на мощные вооруженные силы, способные не только защи­тить эту новую власть, но и бросить прямой вызов Гоминьдану. КПК стала и влиятельным политическим фактором в масштабах всей страны, выступив постепенно как центр притяжения всех оппозиционных Гоминьдану сил.
Руководство КПК к концу войны сочло необходимым и воз­можным развернуть решительную борьбу за власть с Гоминьда­ном. Эта борьба свидетельствовала о бескомпромиссности столк­новения и ожесточенности схватки двух исторически соперничав­ших подходов и социально-политических сил — реформистских и революционных. Завершающий этап национально-освободитель­ной борьбы принимал форму гражданской войны КПК и Го­миньдана, по историографической традиции называемой обычно «народной революцией». Решения VII съезда КПК и отражали этот новый политический курс КПК. Вместе с тем тактическая линия маоистского руководства, четко выявившаяся уже в августе 1945 г. и рассчитанная на немедленное расширение граждан­ской войны, грозила вовлечением в нее СССР. Такая интерна­ционализация конфликта была чрезвычайно опасна. Резко нега­тивная позиция Советского правительства (подписание 14 августа

579

договора о дружбе и союзе с правительством Чан Кайши, те­леграмма 22 августа И.В. Сталина Мао Цзэдуну и др.) заставила руководство КПК менять тактическую линию. Психологически и политически это было, конечно, сделать нелегко, однако быст­ро сказавшаяся эффективность альтернативной тактической ли­нии — линии на всяческое оттягивание войны в общекитайских масштабах и ведение политических переговоров с Гоминьданом — помогла КПК перестроиться на новый лад.
Идя на переговоры, КПК отнюдь не отказывалась от мето­дов вооруженной борьбы, однако использование вооруженной силы было ограничено теперь стремлением не сорвать перегово­ры, оттянуть широкомасштабные военные действия и тем са­мым лучше подготовиться к решающим сражениям. Вот почему накануне отъезда делегации КПК в Чунцин ЦК КПК издал закрытую директиву своим вооруженным силам, в которой гово­рилось, что в Северном Китае надо «завоевать все, что можно завоевать», по мере сил надо расширить свой контроль и в дру­гих районах. Переговоры в Чунцине шли под непрерывный ак­компанемент локальных боевых действий.
В новой исторической ситуации переговоры в Чунцине о послевоенном устройстве Китая делаются эпицентром политичес­кой борьбы. Они продолжаются с августа 1945 по март 1947 г. Американская дипломатия (посол Хэрли, а затем специальный представитель президента США Маршалл) с согласия КПК взя­ла на себя роль посредника в этих переговорах. При этом аме­риканские правящие круги исходили, естественно, из стремления помочь Гоминьдану овладеть политической ситуацией в стране. В результате первого тура переговоров было заключено соглаше­ние о перемирии от 10 октября, в котором, однако, не б^ьли решены коренные вопросы об объединении вооруженных сил и характере власти в освобожденных районах, что грозило срывом перемирия. Однако осенью 1945 г. в гоминьдановских районах нарастает демократическое движение за недопущение развития гражданской войны, за демократизацию политической жизни, ко­торое оказывает серьезное воздействие на политическую обста­новку, сдерживая дальнейшее обострение военных столкновений. В этом же направлении действуют и некоторые международные факторы. В декабре 1945 г. в Москве состоялось совещание ми­нистров иностранных дел СССР, США и Великобритании, кото­рое по инициативе советского правительства высказалось за пре­кращение гражданской войны в Китае, за мирное объединение страны, за демократизацию ее политической жизни. При этом участники совещания взяли на себя обязательство придерживать­ся принципа невмешательства во внутренние дела Китая.

580

Все это позволило Дж. Маршаллу заставить Гоминьдан и КПК в конце декабря вновь сесть за стол переговоров и 10 января 1946 г. подписать соглашение, которое дало возможность созвать Поли­тическую консультативную конференцию (ПКК) с участием представителей Гоминьдана, КПК, ряда других политических партий и беспартийных деятелей. После напряженной дискуссии ПКК приняла 31 января резолюции, которые определяли пере­ход страны от гоминьдановского единовластия к демократичес­кому правлению. Однако Гоминьдан не хотел в действительности отказ^тваться от политической монополии. В марте пленум ЦИК Гоминьдана одобрил резолюции ПКК от 31 января, но с такими оговорками, что это б^зло равнозначно их отклонению. Руковод­ство Гоминьдана, явно переоценивая свои военно-политические возможности и недооценивая нараставшую силу КПК, вело дело к развязыванию гражданской войны в масштабах уже всей стра­ны. Общее наступление гоминьдановской армии началось в июне 1946 г. С этого времени локальные боевые действия перерастают в гражданскую войну в масштабах всей страны.
Несмотря на продолжавшиеся еще полгода переговоры, воен­ные средства решения политических проблем выходят на первый план. Попытка примирить враждующие стороны и найти взаимо­приемлемый компромисс провалилась, провалилась и американ­ская политика посредничества. Значение этой поп^ттки и этого посредничества можно правильно оценить только с учетом об­щего развития международной обстановки после разгрома фа­шистской Германии и милитаристской Японии, которая харак­теризовалась прежде всего принципиальным усилением влияния Советского Союза, ослаблением мирового империализма. Про­явилось это и в том, что политика правящих кругов США, пре­тендуя быть глобальной, не могла быть в то время в действитель­ности подкреплена соответствующей военно-политической си­лой во всемирном масштабе. Понимая, что судьба капитализма решалась тогда в Европе, США свои относительно ограничен­ные силы были вынуждены сконцентрировать именно там, «ого­ляя» в какой-то мере другие участки противоборства с Советс­ким Союзом и национально-освободительным движением. Вот почему США были вынуждены проводить в Китае политику ог­раниченной военной поддержки гоминьдановского режима, ко­торая сама по себе не могла гарантировать утверждение власти Гоминьдана. Поэтому, по мысли американских стратегов, она должна была быть дополнена тактикой переговоров, которые при американском посредничестве могли бы спасти страну от граж­данской войны, а гоминьдановский режим от разгрома, по спра­ведливому мнению американских стратегов, вполне вероятного

581

в случае разверт^твания гражданской войн^:. Одновременно с под­держкой гоминьдановского режима эта посредническая деятельность ставила своей задачей и развитие особых политических отноше­ний с КПК с целью идейно-политического воздействия на ее развитие.
Независимо от су^ективн^1х намерений этого посредничества его военно-политические последствия оказались — явно вопреки расчетам его инициаторов — в пользу КПК. Участие в перегово­рах подтвердило статус КПК как общекитайской политической силы, без которой даже США не представляли будущее полити­ческое устройство страны. Годичн^те переговоры, постоянно са­ботировавшиеся гоминьдановцами, привели к тому, что КПК в общественном мнении не только Китая, но и США стала ассо­циироваться с политикой мира и поиском демократического объе­динения страны. Весьма существенными были и военные послед­ствия этого посредничества, в частности прекращение огня осе­нью 1945 г., зимой и летом 1946 г., давшие важн^те перед^тшки вооруженным силам КПК, помогшие им подготовиться к обще­му гоминьдановскому наступлению.
Эти военно-политические результаты б^1ли достигнуты во многом благодаря гибкой политике руководства КПК по отно­шению к переговорам и американскому посредничеству, благо­даря отказу от первоначальной авантюристической политики.
2. КРИЗИС И РАЗВАЛ ГОМИНЬДАНОВСКОГО РЕЖИМА
Начало кризиса гоминьдановского режима было положено еще военными поражениями Китая в первые годы антияпонской вой­ны. Социальная трансформация Гоминьдана в год^: войны за­трудняла выход из этого кризиса из-за социального обособления правящей гоминьдановской элиты, ослабления ее социальных связей, явного сужения ее социальной базы. Предпринятая Го­миньданом в первые послевоенные годы попытка перенесения сложившейся в годы войны модели социально-политической орга­низации на всю страну привела к углублению кризиса.
Это углубление проявилось в двух основных направлениях. Во-первых, в экономической жизни, где Гоминьдан сделал попыт­ку полностью монополизировать командные экономические вы­соты путем расширения государственного сектора за счет иност­ранного и национального капитала. Эти процессы обернулись для Гоминьдана дальнейшим сужением социальной базы и быстрым нарастанием коррупции. Во-вторых, попытка сохранить и упро­чить политическую монополию Гоминьдана, нежелание пойти

582

по обещанному в годы войны пути демократизации политичес­кой жизни обернулись обострением отношений не только с КПК, но и с политическими организациями промежуточных сил, с некоторыми элементами внутри Гоминьдана, обернулись полной политической изоляцией режима.
Захват командных экономических высот, прежде находившихся в руках империализма, осуществлялся путем «освоения» японс­кого «наследства» и перенесения на всю страну модели экономи­ческого контроля, сложившейся в Чунцине. В промышленности государственный сектор превратился в господствующую силу в результате огосударствления всей бывшей японской промышлен­ной собственности, которая к 1945 г., как известно, во многом сложилась за счет экспроприации части китайских предприятий и предприятий западных конкурентов. Вот почему этот процесс фактически привел вообще к ликвидации иностранного капита­ла в пром^тшленности. В 1947 г., по данн^тм пром^тшленного цен­за, сохранилось всего 17 иностранн^1х предприятий, на котор^1х было занято менее 1 тыс. рабочих и капитал которых составлял менее 0,5% всех пром^тшленн^тх капиталовложений страны. Од­нако, поскольку Гоминьдан не пошел по пути приватизации на­ционализированной вражеской собственности, этот процесс оз­начал и сокращение национального промышленного капитала. В руках правительства оказалось, таким образом, более 2/3 про­мышленных капиталовложений, причем речь шла о наиболее крупных и технически лучше оснащенных предприятиях. Гоминь-дановское государство унаследовало не только японский промыш­ленный капитал, но и в значительной мере созданную оккупанта­ми систему управления хозяйством, основывавшуюся на держатель-ских компаниях, фактически контролировавших все основные отрасли хозяйства, в том числе и частного.
В послевоенные годы завершается образование и государствен­ной банковской монополии. Усиливаются позиции государствен­ного сектора на транспорте, особенно железнодорожном. Зна­чительные социально-экономические последствия имело уси­ление государственного воздействия на внутреннюю и внешнюю торговлю.
Экономические последствия этих процессов ускоренного ого­сударствления хозяйства не были однозначными. В первые два года после войны промышленность тех районов, которые надежно контролировались Гоминьданом (прежде всего шанхайский эко­номический район), развивалась весьма высокими темпами, при­чем государственная промышленность восстанавливалась и раз­вивалась быстрее, чем частная. В потерявших свое прежнее значе­ние районах северо-запада и юго-запада (прежде всего чунцинском

583

районе) с большим трудом правительство пыталось поддержать вы­сокий военный уровень производства. В районах же, находившихся в зоне боевых действий (прежде всего Маньчжурии), восстанов­ление хозяйства происходило крайне медленно. В целом все это свидетельствовало об ограниченных возможностях гоминьданов-ского государства стимулировать экономический прогресс. Более того, начавшаяся в 1946 г. инфляция быстро подрывала все уси­лия по восстановлению и развитию хозяйства, отрицательно ска­зываясь на положении трудящихся.
В 1946 г. ежемесячн^тй рост цен составлял 12%, а в 1947 г. — 26%, быстро возрастал объем денежной массы, падал курс юаня. Постепенно инфляция и другие последствия развертывания граж­данской войны начинают сказываться на положении не только трудящихся, но и предпринимателей, особенно мелких. Растет недовольство китайской буржуазии, городской мелкой буржуа­зии, интеллигенции экономической политикой правительства, усиливается их раздражение по отношению к мероприятиям по огосударствлению хозяйства, в которых они видят главную при­чину ухудшения своего положения. Тяжелая экономическая си­туация, связанная прежде всего с последствиями восьмилетней войны и развитием войны гражданской, начинает восприниматься как прямое следствие гоминьдановской экономической полити­ки. Инфляция особенно болезненно сказ^твалась на тех городских слоях, которые жили на фиксированные доходы, она подрывала их жизненный уровень. Все это стало подлинной экономической причиной роста оппозиционных настроений среди китайской бур­жуазии, интеллигенции, массы рядовых служащих по отноше­нию к гоминьдановскому правительству.
Еще более тяжелые д^я Гоминьдана социальн^те последствия имела его экономическая политика в деревне. Она во многом была продолжением политики периода антияпонской войны, но без учета коренных перемен в социально-политической обстановке. Так, чтобы сдержать инфляцию, сохранить рычаги воздействия на рынок, гоминьдановское правительство продолжает взимать поземельный налог в натуральной форме, дополняя это тяжелое налогообложение принудительными закупками зерна по занижен­ным ценам. Несколько укрепив правительственные позиции на рынке, эти меры имели катастрофические социальные последствия для режима, ибо это означало, по данным многих китайских ав­торов, фактическое значительное возрастание налогообложения по сравнению с довоенным уровнем: если крестьянин-собствен­ник теперь был вынужден отдать государству весь прибавочный продукт, то арендодатель — всю или значительную часть земель­ной ренты.

584

Потеря несколькими десятками миллионов богатых земле­владельцев земельной ренты разрушила экономическую основу союза сельских эксплуататоров с гоминьдановским режимом, сло­жившегося в ходе борьбы Гоминьдана с «советским движени­ем», в которой Гоминьдан выступал как защитник всех имущих в их борьбе за сохранение частной собственности. Первой и очень опасной для Гоминьдана реакцией крупных землевладельцев на этот «фискальный взрыв» было их нежелание посылать своих сы­новей в гоминьдановскую армию и тем самым превращение этой армии в «армию бедняков», делавшуюся легкой добычей целе­направленной пропаганды КПК.
Изменение хода гражданской войны в 1947 г. — переход воо­руженных сил КПК в контрнаступление и начавшаяся полоса поражений гоминьдановской армии — усилило кризис гоминь-дановского режима и поставило его уже на грань катастрофы. Глав­ным механизмом влияния военных действий на состояние го-миньдановской экономики оставалась инфляция, в основе кото­рой лежало дефицитное финансирование военных расходов. Три четверти правительственных расходов продолжали покрываться работой печатного станка и за один только год (лето 1947 — лето 1948 г.) денежная масса выросла в 25 раз, а цены поднялись почти в 30 раз. Попытка проведения валютной реформы (август 1948 г.) — выпуск новых банкнотов, их принудительный обмен на золото, серебро, иностранную валюту — приостановить эти процессы уже не могла и лишь нанесла последний удар по тем имущим слоям, на которые Гоминьдан еще рассчитывал опереться.
Таким образом, гоминьдановская социально-экономическая политика, исходившая из узкогрупповых интересов бюрократи­ческой буржуазии, посягнула на частную собственность проведе­нием огосударствления хозяйства, валютными реформами, уси­лением налогообложения собственности и т.п. Все это имело для Гоминьдана катастрофические социальные последствия, предель­но сузив его социальную базу в условиях гражданской войны с КПК.
Но и последняя опора режима — гоминьдановский партий­ный, государственный, военный аппарат — в этих условиях под­верглась быстрой эрозии. Проявилось это прежде всего в нараста­нии коррупции всех звеньев аппарата такими темпами и в таких масштабах, которые свидетельствовали уже о развале режима. По мере потери веры в способность добиться военной победы над КПК гоминьдановские функционеры стали превращаться в ма­родеров, стремившихся урвать хоть что-нибудь с этого гибнущего государственного корабля, уже мало думая о сопротивлении на­ступлению вооруженных сил КПК. Коррупция как раковая опухоль быстро ослабляла сопротивляемость гоминьдановского режима.

585

Острота кризиса на политическом уровне в новых условиях проявилась уже не только в усилении антигоминьдановских настроений среди политических представителей промежуточных сил, но и в переходе на античанкайшистские позиции многих деятелей Гоминьдана. Гоминьдан никогда не был достаточно еди­ной и сплоченной организацией ни в идейно-политическом от­ношении, ни с точки зрения его военной организации. Пораже­ния в гражданской войне и глубокий социально-экономический кризис быстро выявили стремление ряда политических групп и военных деятелей, еще недавно находившихся на антикоммуни­стических позициях, не связывать свою политическую судьбу с гибнущим режимом.
Главным фактором углубления политического размежевания в гоминьдановских районах было, вполне естественно, развитие военной обстановки. Неслучайно, что именно в 1948 г., после тяжелых поражений гоминьдановских армий, колеблющиеся по­литические деятели и группы были вынуждены более четко выя­вить свои позиции по отношению к Гоминьдану и КПК, сфор­мулировать свое отношение к разваливавшемуся гоминьдановскому режиму и к складыванию новой революционной государствен­ности. Сама активизация тех политических сил, которые теперь стремились отмежеваться от Гоминьдана, свидетельствовала не только об их признании неизбежности гибели гоминьдановского режима, но и о стремлении в этих новых условиях сыграть еще какую-то политическую роль.
В 1947 г. в период обострения политических репрессий британ­ская колония Гонконг делается тем центром, где начинают со­бираться оппозиционно настроенные по отношению к Чан Кай-ши гоминьдановц^!, искавшие каких-то нов^1х политических форм институализации своей политической активности. В ноябре они проводят «съезд демократических групп Гоминьдана», в котором принимали участие некоторые видные гоминьдановские деяте­ли, представители таких организаций, как «Товарищеская ассо­циация по осуществлению трех народн^1х принципов», «Обще­ство содействия развитию демократии» и др. 1 января 1948 г. б^зло объявлено о создании Революционного комитета Гоминьдана и его руководящих органов. В качестве почетного председателя была названа Сун Цинлин (вдова Сунь Ятсена). Председателем стал Ли Цзишэнь, членами Постоянного комитета — Хэ Сяннин, Фэн Юйсян, Ли Чжанда, Тань Пиншань, Цай Тинкай, Чжу Юань-шань. Политическая пестрота организаторов и руководителей этого комитета отражала реальный факт перехода на античанкайшист-ские позиции не только деятелей, которые в какой-то мере за­нимали «левый» фланг Гоминьдана, но и политиков, стремив-

586

шихся удержаться на поверхности политической жизни нового Ки­тая, несмотря на свою прошлую контрреволюционную активность.
Здесь же активизируют свою работу и деятели распущенной гоминьдановскими властями в 1947 г. Демократической лиги. В январе 1948 г. часть ее руководителей во главе с Шэнь Цзюньжу провели совещание, на котором приняли решение возобновить деятельность Демократической лиги и воссоздать ее руководя­щие органы. В опубликованной декларации совещание выразило решимость продолжать борьбу за мирный, независим^тй и объе­диненный Китай, а также подчеркнуло необходимость сотруд­ничества с КПК в борьбе за новый Китай.
Все эти политические группы в Гонконге прямо воздейство­вать на развитие политической ситуации в Китае не могли, ибо не имели возможности вести работу на гоминьдановской терри­тории. Однако их пропагандистская работа, их декларации и за­явления создавали определенные политические ориентиры для довольно широкого круга гоминьдановских и негоминьдановс-ких деятелей, в том числе и в военной среде, создавали опреде­ленные психологические предпосылки, помогавшие им покинуть гибнувший гоминьдановский корабль.
Нарастание кризиса гоминьдановских «верхов» с самого нача­ла происходило на фоне быстро развивавшихся студенческих выс­туплений как важнейшей составной части общедемократическо­го оппозиционного движения. Студенчество всегда было полити­чески самой подвижной и активной частью китайского общества, наиболее быстро реагировавшей на обострение национальных проблем. Послевоенное студенческое движение во многом (осо­бенно первоначально) продолжало развивать сложившиеся еще в годы войны основные требования и задачи, сводившиеся прежде всего к лозунгам патриотизма, демократизма и улучшения жиз­ни студенчества. Однако постепенно на первый план выступают политические требования, сформировавшиеся уже в послевоен­ных условиях и при прямом воздействии КПК. Коммунисты учли рост в военные и послевоенные годы националистических на­строений в студенческой среде и сумели хорошо их использовать для антиамериканской пропаганды и для дискредитации Гоминь­дана, материала д^я чего б^зло достаточно. Так, наиболее массо­вое студенческое выступление началось в декабре 1946 г. в ответ на надругательство американского солдата над пекинской студенткой. В крупнейших городах страны к началу 1947 г. в демонстрациях и забастовках под антиамериканскими лозунгами приняло участие более 500 тыс. учащихся. Несмотря на то, что и националистичес­кие верхи Гоминьдана были достаточно заражены ксенофобией и антиамериканизмом, объективно эти выступления наносили

587

удар по Гоминьдану и гоминьдановской политике сотрудниче­ства с США.
Продолжались студенческие выступления весной и летом 1947 г., а также в 1948 г., значительно расширив круг своих тре­бований и лозунгов. Эти наиболее мощные в истории последней фажданской войны выступления студенчества стали заметным и важным фактором развития политической обстановки, воздей­ствовавшим в антигоминьдановском плане на общественное мне­ние страны, усиливавшим неудовлетворенность промежуточных слоев гоминьдановским режимом.
Неслучайно, что именно студенческие выступления руковод­ство КПК оценило как «второй фронт» борьбы с Гоминьданом, не имея возможности дать такую оценку, скажем, крестьянско­му или рабочему движению. Забастовочные выступления рабоче­го класса в гоминьдановских районах были связаны прежде всего со стремлением защитить свои экономические интересы перед угрозой инфляции и фактического падения жизненного уровня. Постепенно происходит и некоторая политизация рабочего дви­жения, вовлечение рабочих и их организаций в выступления про­тив однопартийной власти Гоминьдана, за демократию и мир. Однако в целом в рассматриваемый период рабочее движение значительно отстает от уровня военно-политического обостре­ния борьбы Гоминьдана и КПК и в сущности является частью общедемократического движения в гоминьдановских районах, причем и здесь оно выступает отнюдь не как авангард и руково­дитель, а скорее как вспомогательная сила более активных и мощ­ных действий средних слоев и прежде всего студенчества.

3. РАЗВИТИЕ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Приняв к осени 1945 г. тактику переговоров и лозунг мирного демократического объединения страны, КПК постепенно нащу­пывала новую политическую линию в этих своеобразных услови­ях. Учитывая фактически развивавшиеся военные действия меж­ду гоминьдановской армией и вооруженными силами КПК (На­родно-освободительной армией — НОА), КПК выдвигает лозунг «самозащиты». Так, во внутрипартийной директиве ЦК КПК от 15 ноября ставилась задача: «…занимая позицию самозащиты, всеми силами разгромить наступление Гоминьдана». В течение всего первого послевоенного года лозунг самозащиты — политически весьма ограниченный, но вместе с тем психологически очень действенный — являлся основным лозунгом НОА и КПК, под которым они защищали освобожденные районы и способствова-

588

ли реализации политической линии на дискредитацию Гоминьда­на. Начало общего гоминьдановского наступления летом 1946 г. и фактическое развертывание гражданской войны в общекитай­ском масштабе привели не к снятию оправдавшего себя лозун­га, а к его некоторому уточнению. Теперь КПК говорит уже о «войне самозащиты». Во внутрипартийной директиве от 20 июля 1946 г. говорится о такой «войне самозащиты», которая нацели­вает на «полный разгром наступления Чан Кайши», но пока еще под прежними лозунгами мира и демократии. Однако эти лозун­ги не означали, что руководство КПК не ощущало изменения исторической ситуации в ходе гражданской войны и выступало за восстановление «статус кво». Лозунг «восстановление мира» уже нацеливал на принципиальное изменение политической структу­ры страны — на принуждение Гоминьдана отказаться от одно­партийной системы и признание власти освобожденных районов, ибо без этого уже не могло быть «мира».
Реализовать политику «войны самозащиты» с большой поли­тической и военной эффективностью КПК сумела потому, что за период переговоров она значительно укрепила свои вооружен­ные силы. Основа вооруженных сил КПК была заложена в годы антияпонской войны, однако их количественный и особенно качественный рост связаны уже с созданием Маньчжурской рево­люционной базы после разгрома Квантунской японской армии и освобождения Маньчжурии (Северо-Востока) Советской Армией. Создание этой базы при прямой поддержке Советского Союза существенно сказалось на исходе гражданской войны, ибо на ос­вобожденной Советской Армией и контролируемой ею в течение девяти месяцев территории КПК получила необычайно благо­приятные возможности создания военно-революционной базы но­вого типа. Это связано с масштабами района, его промышлен­ным и военным потенциалом, благоприятным географическим положением. Использовав эти возможности, КПК создала базу, ставшую фактическим центром революционного движения стра­ны, но, вместе с тем, сюда перемещается и основной район сражений гражданской войны, ибо Гоминьдан также понял стра­тегическое значение этой базы.
Сразу же после освобождения Маньчжурии перед КПК вста­ли сложные задачи, так как в этом районе из-за террора японских властей политические позиции КПК были слабыми. С целью ус­корения формирования местных партийных организаций и соз­дания новых органов власти из старых освобожденных районов в Маньчжурию было переброшено около 50 тыс. партийных ра­ботников, в том числе такие уже известные деятели, как Гао Ган, Пэн Чжэнь, Линь Бяо, ЧэньЮнь, Кай Фэн. Одновременно б^ьли

589

приняты энергичные меры по организации здесь вооруженных сил. Во второй половине 1945 г. сюда перебрасываются из старых освобожденных районов свыше 100 тыс. бойцов, ставших осно­вой более многочисленных и — главное — значительно лучше вооруженн^хх соединений НОА Вооружение этих соединений б^хло осуществлено за счет военных материалов разгромленной Кван-тунской армии, переданных коммунистам советским командова­нием, которое в дальнейшем помогало этим соединениям в снаб­жении одеждой, продовольствием, а затем и оружием. Пополня­лась новая армия за счет жителей Маньчжурии, в том числе и за счет военнослужащих армии бывшей «империи» Маньчжоу-го. Привлечение этих относительно хорошо профессионально под­готовленных кадров дало возможность новым соединениям НОА взять на вооружение и отлично освоить тяжелое оружие и техни­ку, которых раньше в НОА практически не было. В начале 1946 г. было объявлено о создании Объединенной демократической ар­мии Северо-Востока численностью около 300 тыс. бойцов (ко­мандующий — Линь Бяо, политкомиссар — Пэн Чжэнь).
Значительную работу по укреплению регулярных частей и со­единений НОА руководство КПК провело и в других революци­онных базах. Почти год «мирной передышки» КПК использовала для пополнения и переформирования регулярных частей и со­единений НОА, для расширения местного ополчения, для по­вышения боевой выучки. Вместе с созданием регионального партийного руководства по основным освобожденным районам было реорганизовано и командование НОА — создано шесть во­енных зон (руководители — Гао Ган, Лю Бочэн, Чэнь И, Не Жунчжэнь,*Пэн Дэхуай, Ли Сяньнянь). Общее военное руковод­ство осуществлялось Народно-революционным военным советом (Мао Цзэдун) и Главным командованием НОА (Чжу Дэ).
Все это позволило встретить начавшееся в конце июня 1946 г. наступление гоминьдановской армии во всеоружии. Первые круп­номасштабные военные действия развернулись в Маньчжурии, которой гоминьдановское командование придавало решающее значение в своих планах разгрома КПК. И хотя гоминьдановцам удалось захватить ряд городов, НОА нанесла гоминьдановской армии тяжелые удары и, самое главное, сумела в целом сохра­нить маньчжурскую революционную базу как основную базу ос­вободительной войны. Гоминьдановские войска наступали также на Центральной равнине, в Шаньдуне, на юге Шаньси, в север­ной Цзянсу.
На это наступление КПК и НОА ответили «войной самоза­щиты». Стратегия и тактика этой войны во многом опирались на опыт боевых действий китайской Красной армии и опыт анти-

590

японской войны, однако в первую очередь уже принимались во вни­мание особенности военно-политической ситуации в новой граж­данской войне. Они исходили из представления о длительности развертывающихся боевых действий, в которых время работает на КПК, так как гоминьдановский режим переживает глубокий социально-экономический и политический кризис, который бу­дет лишь обостряться и углубляться по мере развертывания воен­ных действий. Учитывая превосходство сил гоминьдановской ар­мии, НОА применяла прежде всего маневренные военные дей­ствия, нацеленные не столько на удержание территории, сколько на сохранение живой силы НОА и нанесение тяжелых потерь противнику.
Сочетание маневренной войны с широким кругом полити­ческих мероприятий сорвало попытку Гоминьдана решить «ком­мунистическую проблему» военным путем в течение нескольких месяцев. Война приняла затяжной характер. Итоги первого года войны неоднозначны. Гоминьдану удалось добиться тактических успехов, захватить ряд освобожденных районов, овладеть в марте 1947 г. даже г. Яньань, политическим центром всех освобожден­ных районов. Однако НОА сумела в ходе оборонительных боев нанести гоминьдановской армии ряд тяжелых поражений, кото­рые, с точки зрения стратегии, оказались решающими для судеб всей войны. Эта сторона военных действий первого года войны особенно явственно проявилась в коренных различиях в разви­тии вооруженных сил КПК и Гоминьдана. Двухмиллионная регу­лярная гоминьдановская армия потеряла за этот год более поло­вины своих солдат и офицеров, причем 2/3 этих потерь составля­ли попавшие в плен и добровольно перешедшие на сторону НОА. Такой характер потерь объяснялся как социальным составом, так и глубоким морально-политическим кризисом гоминьдановской армии, в которой солдаты и значительная часть офицерства счи­тали эту войну «чужой», не понимали и не поддерживали ее цели. Вместе с тем такой характер потерь объяснялся и целенаправ­ленной политической работой КЛК по разложению армии про­тивника. Весьма примечательна и судьба пленных гоминьдановс-ких солдат: даже в это очень трудное для НОА время около 3/4 пленных после идеологической обработки включались в состав НОА. А это значило, что 0,5 млн относительно хорошо обучен-н^1х бойцов включались в состав оборонявшейся нОа. Еще при­мерно столько же человек было мобилизовано в НОА на терри­тории освобожденных районов.
Таким образом, уже в течение первого года гражданской вой­ны соотношение численности НОА и гоминьдановской армии постепенно стало меняться в пользу вооруженных сил КПК, хотя

591

за счет активной мобилизационной работы, поставок американ­ского оружия и деятельности американских инструкторов неко­торое численное превосходство регулярной гоминьдановской ар­мии еще сохранялось.
Это изменение соотношения военных сил соответствовало и политическим изменениям в стране — обострению кризиса го-миньдановского режима и укреплению позиций КПК. Все это позволило НОА летом 1947 г. перейти в контрнаступление, а КПК выдвинуть новые политические лозунги.
Еще во внутрипартийной директиве от 1 февраля 1947 г. руководство КПК пишет о приближении нового этапа борьбы, который «…будет этапом новой великой народной революции, в которую выльется антиимпериалистическая, антифеодальная борьба в национальном масштабе». Теперь этот этап наступил и КПК на смену лозунгу «война самозащиты» выдвигает лозунг бескомпромиссной борьбы за свержение гоминьдановского ре­жима, лозунг «долой Чан Кайши!». Это коренное изменение политической стратегии происходит в сентябре 1947 г. и свое развернутое выражение получает в «Декларации НОА», опуб­ликованной 10 октября и фактически ставшей первым прог­раммным документом КПК в новых исторических условиях.
Декларация открывается лозунгом «национального освобож­дения Китая» от империалистического гнета и власти гоминь-дановских национальных предателей, выражающим принципи­альную новизну стратегии КПК, которая складывалась после 1936 г. Эта стратегия полностью учитывала богатейший полити­чески опыт прошедшего десятилетия. Победа в антияпонской войне, объективно в основном решившая задачи национального освобождения, привела вместе с тем к подъему и усилению националистических настроений, к росту национального самосо­знания. Состояние националистической эйфории — вот характер­ная черта общественной психологии в стране в первое послевоен­ное время. В этих условиях китайская общественность чрезвычай­но болезненно воспринимала любое ущемление национальных интересов и попрание национальной гордости. И фактически важнейшей национальной проблемой становится воссоздание еди­ного национального государства на демократической основе. Эта проблема делается важнейшим стимулятором китайского нацио­нализма, того национализма, который, если использовать из­вестное ленинское выражение, имел «историческое оправдание».
Стратегия КПК, сложившаяся к 1947 г., полностью учитывала эти особенности развертывания национально-освободительного движения в Китае. И прежде всего это относится к определе­нию социального противника Видя главного противника в бюро-

592

кратической буржуазии — экономически господствующей и по­литически правящей элите гоминьдановского общества, КПК в формулировании своих лозунгов полностью использует нарастание националистических настроений, стремясь представить бюрокра­тическую буржуазию как силу антинациональную, проамерикан­скую, «предательскую». Не случайно в пропаганде КПК объект борьбы суживается до «клики четырех семей» (речь идет о семь­ях Чан Кайши, Сун Цзывэня, Кун Сянси и братьев Чэнь), что отражает факт понимания узости социальной базы гоминьданов-ского режима и в то же время стремление до предела изолиро­вать верхи Гоминьдана.
Выдвижение КПК на первый план общенациональных и обще­демократических целей освобождения Китая от гнета антинацио­нальной и деспотической «клики четырех семей» создавало усло­вия для провозглашения политики единого национального фронта (ЕНФ). Вот почему среди восьми основн^хх требований «Декла­рации НОА» первым шло следующее: «Объединить все угнетен­ные классы и слои населения…; создать единый национальный фронт; свергнуть диктаторское правительство Чан Кайши; образо­вать демократическое коалиционное правительство». Несмотря на коренной политический поворот, КПК продолжает выступать за создание коалиционного правительства. Однако по своему реаль­ному политическому содержанию этот лозунг имеет уже мало об­щего с лозунгом 1945—1946 гг. В период VII съезда КПК и мирных переговоров с Гоминьданом этот лозунг подразумевал ликвидацию однопартийного правительства Гоминьдана и соз­дание многопартийного правительства с участием Гоминьдана, КПК и партий промежуточных сил. Это был лозунг ликвидации политической монополии Гоминьдана, лозунг раздела власти. Теперь по-прежнему звучавший лозунг выдвигался в новых исто­рических условиях и означал по сути дела выдвижение претензии на политическую монополию КПК, вытекавшую из ее полного военно-политического превосходства. Однако КПК стремилась полностью использовать в своих политических интересах отход от Гоминьдана промежуточных сил. На новом историческом этапе лозунг ЕНФ означал не обещание со стороны КПК разделить власть с какими-то «демократическими» (т.е. не выступавшими против КПК) партиями и группами, а обещание сохранить им возможность существования при новом режиме, и то лишь при условии безоговорочной поддержки политики КПК.
После перехода НОА в контрнаступление летом 1947 г. граж­данская война прошла еще три основных этапа. На первом эта­пе (июль 1947 г. — август 1948 г.) НОА завершила изгнание гоминьдановских войск из старых освобожденных районов, пере-

593

несла военные действия на гоминьдановскую территорию, пол­ностью лишила гоминьдановскую армию инициативы, заставив перейти ее к обороне. За этот год боев б^ьли разгромлены го-миньдановские войска численностью свыше 1,5 млн солдат и офицеров. На втором этапе (сентябрь 1948 г. — январь 1949 г.) в ходе трех грандиозных сражений были уничтожены основные силы гоминьдановской армии, что и предопределило развал и крах гоминьдановского режима. В ходе Ляошэньской операции б^1ла полностью освобождена Маньчжурия. В ходе Хуайхайской операции были разгромлены гоминьдановские войска, прикры­вавшие в^хход к нижнему течению Янцзы. Наконец, в третьей операции НОА окружила и освободила Пекин и Тяньцзинь, а вместе с этим и весь Северный Китай. В результате этих трех операций были разгромлены гоминьдановские войска чис­ленностью свыше 1,5 млн человек.
За время этих наступательных боев численность НОА вырос­ла до 3 млн бойцов и стала превосходить гоминьдановскую ар­мию. Более чем наполовину НОА уже состояла из бывших воен­нопленных. Перейдя в контрнаступление, руководство КПК по­ставило перед НОА задачу привлечения в ее ряды до 80—90% пленных солдат и части офицерства. Такой характер пополнения не только снимал часть тяжелого бремени с населения освобож­денных районов, но и повышал боеспособность НОА, ибо в нее вливались не недавно мобилизованные крестьянские парни, а бойцы, прошедшие минимальную профессиональную подготовку и имевшие некоторый опыт боевых действий. По мере нараста­ния успехов НОА и разложения гоминьдановского режима уча­щаются случаи перехода на сторону НОА уже целых частей и соединений, а также непосредственное включение в НОА сдав­шихся частей и соединений после их реорганизации. Так, после капитуляции в январе 1949 г. пекинская группировка (250 тыс. чел.) была реорганизована и включена в состав НОА. По мере развития успехов НОА такие массовые реорганизации делаются все более обычными. Стали даже говорить о двух методах разгро­ма гоминьдановских войск — пекинском, означавшем сдачу го-миньдановских войск без боя, их реорганизацию и включение в НОА, тяньцзиньском (Тяньцзинь, в отличие от Пекина, пытался защищаться), означавшем разгром в ходе боевых действий.
Третий, заключительный, этап продолжался до полного осво­бождения континентального Китая в начале 1950 г. А начался фактически с форсирования Янцзы силами 2-й и 3-й полевых армий в ночь на 21 апреля 1949 г. после того, как гоминьданов-ское правительство отвергло условия прекращения гражданской войны, выдвинутые КПК и фактически означавшие капитуляцию гоминьдановской армии. 23 апреля был взят Нанкин, 27 мая —

594

Шанхай, к октябрю НОА вышла уже к Гуандуну. На третьем эта­пе войны все чаще применялся пекинский метод разгрома. Именно так были освобождены провинции Хунань, Юньнань, Сикан, Синьцзян, а также ряд городов. Характерно, что во второй поло­вине 1949 г. из 1,75 млн солдат и офицеров разгромленных го-миньдановских войск только 92 тыс. (менее 6%!) приходилось на убитых и раненых. По сути дела гоминьдановская армия сдава­лась уже без боя. А всего за годы гражданской войны численность разгромленных гоминьдановских войск превысила 8 млн человек.
Развалу гоминьдановского режима способствовали не только военные успехи НОА, но и дальновидная политика единого на­ционального фронта, все активнее проводившаяся КПК в ходе гражданской войны. Опыт реализации этой политики заставлял вносить в нее некоторые уточнения, способствовавшие действен­ности этой политики. Так, постепенно руководство КПК прихо­дит к выводу о необходимости смягчения радикализма социаль­но-экономической политики, в том числе и в аграрной сфере, для того чтобы создать определенные экономические предпосылки расширения и укрепления ЕНФ. В этой связи в директиве ЦК КПК от 18 января 1948 г. формулируется тезис о том, что реали­зовать идею ЕНФ и осуществлять руководство ЕНФ коммунисты смогут только в том случае, если они будут «…предоставлять ру­ководимым материальные блага или, по крайней мере, не ущем­лять их интересов…». Далее следовали важные указания о необхо­димости соблюдения интересов собственнической части населе­ния в деревне и городе, о внимательном отношении к нуждам середняка, рекомендации проводить политику «поощрения по­мещиков и кулаков к промышленно-торговой деятельности», а также «обеспечения интересов и труда, и капитала» в частно­предпринимательском секторе.
Боевые успехи НОА, ускорение развала гоминьдановского ре­жима, укрепление авторитета КПК позволили руководству КПК весной 1948 г. поставить вопрос о практической подготовке соз­дания новой государственности и организационном оформлении ЕНФ. В своем первомайском обращении 1948 г. ЦК КПК предло­жил всем демократическим партиям и группам, массовым органи­зациям и отдельным видным политическим деятелям образовать новую Политическую консультативную конференцию, которая должна была стать организационной формой ЕНФ и одновремен­но взять на себя функции представительного органа по подготов­ке создания новой системы власти. Обращение КПК к знакомой для китайской общественности форме политической организа­ции — ПКК — способствовало, безусловно, принятию этой идеи многими некоммунистическими деятелями и демократическими

595

организациями. Провозглашение коммунистами лозунга коалици­онного правительства, ранее поддержанного Демократической ли­гой и некоторыми другими партиями, а затем и лозунга созыва ПКК помогало демократическим партиям, организациям и не­коммунистическим деятелям как бы избежать крайне мучитель­ной для них альтернативы — Гоминьдан или КПК — и питать иллюзию, что у страны есть какой-то иной выбор, есть возмож­ность пойти по другому, третьему, «демократическому» пути.
Все это привело к тому, что идея КПК о созыве новой ПКК была встречена с одобрением теми, к кому именно и обращалась КПК, и весной 1948 г. уже устанавливаются контакты КПК с рядом таких организаций и лиц, а летом того же года в освобож­денные районы начинают приезжать представители демократи­ческих партий и групп для практической подготовки созыва ПКК, который должен был ознаменовать ликвидацию гоминьдановс-кого режима и создание новой государственности.

4. АГРАРНАЯ ПОЛИТИКА КПК
Завершениеантияпонской войн^: и переход к новому истори­ческому этапу не сразу привел к переменам в аграрно-крестьян-ской политике КПК. В первое время лозунг «каждому пахарю — свое поле» все еще продолжал трактоваться как политика сниже­ния арендной платы и ссудного процента, реализация которой привела в освобожденных районах за годы войны к значитель­ным социально-экономическим сдвигам. Несколько энергичных кампаний по снижению арендной платы и ссудного процента существенно ослабили социальные и экономические позиции крупных землевладельцев, улучшили и стабилизировали жизнен­ный уровень трудового крестьянства, что проявилось, в частно­сти, в расширении середняцкой прослойки. Особенно значительна: были социально-политические последствия этой аграрно-крес-тьянской политики, обеспечившей КПК поддержку трудового крестьянства и нейтрализацию эксплуататорской части деревни. Однако, несмотря на все достижения аграрно-крестьянской по­литики, вписанной в концепцию единого национального фрон­та, руководство КПК продолжало ее рассматривать как «уступ­ку» Гоминьдану, как политику, чуждую природе КПК и не рас­считанную на длительную стратегическую перспективу. Такой подход маоистского руководства КПК не давал возможности по достоинству (т.е. очень высоко!) оценить достигнутые результата: этой политики и разумно приспособить ее к новым политичес­ким условиям. Лишь болезненным методом проб и ошибок руко-

596

водство КПК находило правильное соотношение между полити­кой ЕНФ и мерой радикализма аграрных решений, с большим трудом осознавалась подчиненность аграрной проблемы полити­ке ЕНФ как стратегии победы национально-освободительной борьбы.
Осенью 1945 г. с целью укрепления своих позиций в войне самозащиты руководство КПК провозглашает необходимость проверки выполнения ранее принятых законов и снижения арен­дной платы и ссудного процента в старых освобожденных райо­нах и организации движения «сведения счетов с предателями» — в нов^1х (т.е. освобожденн^1х после капитуляции Японии). На­чавшаяся кампания рассматривалась КПК не только как сред­ство мобилизации крестьянства на поддержку НОА, но и как подготовка к возвращению к политике конфискации земли сель­ских эксплуататоров. Если первоначально эта кампания еще ис­ходила действительно из прежних установок по аграрному во­просу, то уже с начала 1946 г. руководство КПК всячески стре­мится радикализовать эту кампанию, что ведет к ликвидации крупного землевладения и насилию (вплоть до убийства) по отношению к сельским эксплуататорам, что расценивается в КПК как «перегибы». Подготовкой к изменению аграрной по­литики стали, например, «конституционные принципы Погра­ничного района Шэньси—Ганьсу—Нинся», принятые в апреле 1946 г., в которых провозглашалась еще политика снижения аренд­ной платы и ссудного процента, но не гарантировалось право частной собственности, как это имело место в аналогичных до­кументах 1939 и 1941 гг.
Вскоре после этого принимаются «Указания ЦК КПК о "све­дении счетов", о снижении арендной платы и по земельному вопросу» от 4 мая 1946 г., фактически являвшиеся закрытой партийной директивой о переходе к политике конфискации по­мещичьей земли. Документ этот весьма противоречив и вместе с тем очень показателен для стиля работы руководства КПК. Оце­нивая инспирированные сверху «перегибы» как «необычайно широкое массовое движение», документ констатирует, что «…мас­сы с большим подъемом изымают землю прямо из рук помещи­ков… В местах, где массовое движение приняло глубокий харак­тер, в основном уже разрешен или разрешается земельный воп­рос. В некоторых местах в результате массового движения даже осуществлен уравнительн^тй передел земли…». Однако, несмотря на столь радикальную и оптимистическую вводную часть, реко­мендации «Указаний» достаточно осторожны. Так, основной пункт этих «Указаний» гласил: «Выполняя требования широких народ­ных масс, наша партия должна решительно поддержать массы в

597

борьбе против предателей, за снижение арендной платы за зем­лю и ростовщических процентов по ссудам, за возврат излишков этой платы и этих процентов крестьянам, за изъятие земли у по­мещиков, за осуществление принципа "каждому пахарю — свое поле"». Хорошо видно, что лозунг «изъятия земли» как бы зате­рялся среди других призывов.
Конкретные рекомендации «Указаний» также достаточно ос­торожны. Документ требовал «…сосредоточить внимание на ре­шительной борьбе с предателями, тухао, шэньши и деспотами с тем, чтобы полностью изолировать и изъять у них землю». Одно­временно рекомендовалось проявлять «осмотрительность» в от­ношении мелких и средних помещиков, прибегая к методам «при­мирения и арбитража» при разрешении конфликтов с крестьянами. Земля кулаков вообще не подлежала экспроприации. Предлага­лось также «…разрешить в основном земельн^тй вопрос метода­ми, во многом отличными от тех, которые применялись в пери­од гражданской войны при разрешении данного вопроса. Исполь­зуя указанные методы, крестьяне тем самым остаются на позициях законности и справедливости».
Еще более противоречивой была практика реализации этой партийной директивы. В условиях разворачивавшейся гражданс­кой войны руководство КПК взяло курс на ускорение и радика­лизацию решения аграрного вопроса, видя именно в этом сред­ство обеспечения поддержки со стороны трудового крестьянства. Во внутрипартийн^1х директивах от 20 июня 1946 г., от 1 февраля 1947 г. и других документах руководство КПК требовало от сель­ских парторганизаций фактически довести до конца экспропри­ацию земли (а зачастую и всего имущества) помещиков и кула­ков, что резко обостряло классовую борьбу в деревне и в силу специфики социального раскола китайской деревни обеспечива­ло поддержку политики КПК только со стороны части бедноты. Новый курс КПК в деревне реализовывался с большим трудом.
Ускорение и радикализация проведения в жизнь новой аграр­ной политики столкнулись с определенными трудностями и внут­ри партии. На низовом уровне трудности проистекали прежде всего из того факта, что сельские парторганизации, сложившиеся в основном в годы антияпонской войны и включавшие выходцев из привилегированной части деревни, были не способны на та­кую ломку всего уклада социальной жизни деревни. И для прове­дения этой радикальной политики в деревню приходилось посы­лать отряды и бригады, состоявшие из десятков тысяч кадровых работников и коммунистов, привнося преобразования «сверху».
Среди руководящей и кадровой части партии политика ради­кализации аграрных преобразований не встретила полной под-

598

держки. Ряд коммунистов выступил против немедленной эксп­роприации земли, которая, по их мнению, не соответствовала уровню крестьянского движения, обостряла социально-полити­ческую ситуацию в освобожденных районах и, отталкивая про­межуточные силы от КПК в гоминьдановских районах, препят­ствовала тем сам^тм проведению политики ЕНФ. Руководство КПК расценило подобные настроения как правооппортунистические и вело против таких настроений решительную борьбу.
К лету 1947 г. уже в^тявились весьма противоречивые результа­ты радикализации аграрных преобразований. Переход к экспроп­риации земли арендодателей не дал ожидаемого социально-эко­номического эффекта, да и не мог дать. Освобожденные районы в основном располагались в зоне преимущественного крестьянс­кого землевладения, где всегда, при всех политических режимах изъятие прибавочного продукта происходило прежде всего через налоговую систему, а рентная и ростовщическая эксплуатация была дополнительной. Освобождение от рентных платежей, раз­дел помещичьей (и даже кулацкой) земли не могли дать здесь значительного экономического выигрыша трудовому крестьян­ству, не решали проблему малоземелья. В то же время раздел зем­ли сельских эксплуататоров (да еще с уравнительными тенденци­ями) вел к падению товарности сельскохозяйственного производ­ства и, следовательно, к трудностям в снабжении продовольствием НОА и аппарата КПК.
Еще более сложными были социально-политические послед­ствия. Прежде всего новая аграрная политика требовала направ­ления в деревню освобожденных районов значительных сил кад­ровых работников КПК и сил НОА для «раскачки» крестьян­ства, для организации «аграрной революции». С другой стороны, запланированные «перегибы» вели к нарастанию сопротивления, в том числе и вооруженного, экспроприируемых социальных сло­ев, а бегство в города шэньши, помещиков, кулаков означало отнюдь не устранение этих весьма многочисленных социальных групп от борьбы против аграрных преобразований. В городах они под гоминьдановским руководством создавали «отряды возвра­щенцев», которые вели вооруженную борьбу против КПК.
Однако эта неэффективность аграрных преобразований была осмыслена руководством КПК как следствие «правых» ошибок, как результат недостаточно радикального проведения в жизнь директив ЦК КПК и в канун стратегического поворота в ходе гражданской войны руководство КПК предпринимает новые по­литические шаги по «углублению» аграрных преобразований. С 17 июля по 13 сентября 1947 г. в дер. Сибайпо (пров. Хэбэй) про­водится Всекитайская аграрная конференция, решения которой

599

рассматривались как важное средство поддержки начавшегося контр­наступления НОА. Конференция б^зла проведена Рабочим комите­том ЦК КПК под руководством Лю Шаоци. Результатом дли­тельной и сложной работы конференции явилось принятие «Ос­новных положений земельного закона Китая», которые были опубликованы после их утверждения секретариатом Цк 10 ок­тября 1947 г. вместе с «Декларацией НОА».
Материалы конференции и сама ее продолжительность свиде­тельствуют, что руководству КПК пришлось провести большую работу с представителями освобожденных районов, чтобы убе­дить их в необходимости существенного пересмотра аграрно-кре-стьянской линии партии. Отметив некоторые достижения в деле аграрных преобразований в предшествующий период, основной докладчик на конференции Лю Шаоци вместе с тем подчерк­нул, что «… в большинстве районов аграрная реформа не была радикальной», а это теперь рассматривается как главный недо­статок. Указав на засоренность рядов КПК и бюрократизм руко­водства, Лю Шаоци главной причиной этого назвал «…неради­кальный характер политических установок по руководству аграр­ной реформой». Акцентируя внимание на ошибочности самой политической линии («политические установки»), руководство КПК, однако, признавало и нежелание крестьянства принимать активное участие в «классовой борьбе» в ее маоистском понима­нии. «Хуже всего, — отмечал докладчик, — что массы еще не Пришли в движение, еще не вышли в открытое столкновение с помещиками, только несколько кадровых работников взяли на себя это дело».
Учитывай ход работы конференции и дальнейшую попытку проведения ее решений в жизнь, можно выделить две взаимо­связанные проблемы в постановке и решении аграрно-крестьян-ского вопроса на новом этапе. С одной стороны, это выдвижение уравнительной радикальной аграрной программы, а с другой — стремление «раскачать» крестьянскую массу.
Первая задача в основном была решена на самой конферен­ции и на последовавших за ней совещаниях кадровых работников по освобожденным районам, на которых эта новая линия дово­дилась до сведения руководящих работников среднего и низово­го звена. Новая линия нашла свое отражение в «Основных поло­жениях», требовавших упразднения помещичьего землевладения и уравнительного раздела земли по едокам. Она была также под­тверждена в «Декларации НОА», содержавшей аграрные лозунги. Понимая, что партия и даже кадровые работники не вполне го­товы к восприятию и реализации такого курса, руководство КПК провозглашает и проводит в жизнь лозунг борьбы с правой опас-

600

ностью, т.е. с недостаточной радикальностью в деле пропаган­ды и осуществления аграрной политики. Уже на конференции Лю Шаоци подчеркнул, что теперь «…главное внимание во внут­рипартийной идеологической борьбе уделяется борьбе против пра­вого уклона», хотя он и признавал опасность появления «левого уклона» в связи с общей обстановкой наступления.
Руководство КПК предусматривало ряд мер для вовлечения беднейшего крестьянства в аграрные преобразования, для орга­низации поддержки линии КПК с их стороны, что называлось иногда в документах КПК как «бедняцко-батрацкая линия», хотя при этом всегда присутствовал тезис о необходимости сплоче­ния с середняком.
Сразу же после конференции руководство КПК попыталось провести в жизнь новую аграрную программу, однако попытка ее реализации довольно быстро выявила неадекватность этой про­граммы действительным экономическим, социальным и поли­тическим условиям освобожденных районов.
Конечно, в условиях жестко централизованной партийной системы, сложившейся в ходе кампании «чжэнфэна», руковод­ству КПК легко удалось «выправить» так называемый правый уклон, радикализовать аграрные преобразования, но эффект этой радикализации был не совсем такой, на который рассчитывало партийное руководство.
К удивлению партийного руководства деревенская беднота «раскачивалась» с большим трудом; не так легко, как предпола­галось, шла организация «союзов бедняков и батраков»; рабочие группы, посылаемые в деревню для проведения аграрной рефор­мы, не встречали достаточного понимания со стороны сельских парторганизаций, которые устранялись от руководства этой кам­панией. А если уж удавалось «раскачать» бедноту, то она стреми­лась прежде всего к разделу движимого имущества зажиточной части деревни и с меньшей охотой выступала за раздел земли.
Однако и там, где, казалось бы, «бедняцко-батрацкая линия» успешно проводилась в жизнь, там, где рабочим группам удава­лось поднять бедноту на борьбу за уравнительный передел зем­ли, проведение реформы выявило непредвиденные социальные и экономические результаты. Начать с того, что в реальных аг­рарных условиях освобожденных районов наделить бедноту зем­лей только за счет помещиков и кулаков феодального типа не представлялось возможным. Вот почему некоторые руководители КПК (особенно из ближайшего окружения Мао Цзэдуна — Чэнь Бода, Кан Шэн) призывали отказаться от социально-экономи­ческого определения классовой принадлежности и, ссылаясь на пресловутую китайскую специфику, предлагали определять

601

классовую принадлежность прежде всего по политическим взгля­дам, по размерам имущества, по происхождению («проверка пред­ков до третьего поколения»). Такой подход казался многим кадро­вым работникам «практичным» и проведение «бедняцко-батрац-кой линии» в условиях осередняченных освобожденных районов фактически означало зачисление в разряд экспроприируемых зна­чительной части середняков, а иногда и бедноты. Такие «переги­бы» имели место, как свидетельствуют материалы КПК, практи­чески во всех освобожденных районах.
Распространенность подобных явлений может вызвать удивле­ние, ибо в документах КПК всегда говорилось о необходимости «сплочения» с середняком, о необходимости учета его интересов и т.п. Более того, эти документы исходят всегда из презумпции «одобрительного» отношения середняка к уравнительному раз­делу земли, а также из необходимости заручиться согласием се­редняка, если приходится забирать у него часть земли. Однако это было несколько умозрительное построение, ибо практичес­ки середняк, вполне естественно, не хотел отдавать бедноте свою землю, не хотел уравнительного передела. Учитывая эту реаль­ность, Лю Шаоци на конференции дал следующую инструкцию: «Если какие-то середняки решительно сопротивляются уравни­тельному разделу земли и даже действуют заодно с помещиками и кулаками, то, естественно, надо вести необходимую борьбу, однако борьба должна вестись все-таки во имя сплочения с се­редняком». Перед нами удивительное свидетельство политичес­ких методов, рожденных «чжэнфэном» и коммунистической идео­логией. Середняка фактически ставили перед дилеммой: или са­мому («добровольно») отдать все «излишки» земли, или быть социально-политически приравненным к помещику и стать объек­том беспощадной борьбы. Неудивительно, что в развернувшейся борь­бе середняк оказывался зачастую на стороне помещиков и кулаков.
Таким образом, аграрная политика КПК в этих условиях фак­тически стимулировала и углубляла традиционный раскол ки­тайской деревни на имущих и неимущих, а призыв к расправе с противниками аграрных преобразований вел к чрезвычайному обострению борьбы. «Что касается помещиков, — говорилось в докладе Лю Шаоци на конференции, — то их непременно надо заставить склонить головы и покориться… Если помещики упор­ствуют, выступают против революции, надо обязательно сурово расправляться с ними». Докладчик к такой же расправе призьгеал и с кулаками, а расширенное толкование понятия «эксплуата­торские слои деревни» делало объектом расправ еще и часть се­редняков и бедноты. Эти призывы к «расправе» имели серьез­ные последствия — они привели к массовым убийствам, избиени-

602

ям и даже пыткам в ходе аграрной реформы. Руководство КПК вы­ступало против «эксцессов», однако его противоречивая позиция в этом вопросе (не надо «эксцессов», но надо «сурово расправ­ляться») привела к такой перегруппировке социальных сил в де­ревне, когда оказывалось уже трудно сломить сопротивление про­тивников радикальной уравнительной аграрной реформы даже силой оружия. В освобожденных районах фактически разверты­вался «второй фронт» вооруженной борьбы, который мог осла­бить наступательный потенциал НОА.
Радикализация аграрной политики негативно сказалась и на развитии сельскохозяйственного производства в освобожденных и освобождаем^1х районах. Это б^зло результатом уравнивания крестьянских хозяйств на низком, как правило, потребительс­ком уровне, а также следствием потери стимулов производства более зажиточной частью деревни. Вместе с тем ликвидация по­мещиков и кулаков приводила к тому, что все бремя налогооб­ложения и снабжения армии ложилось на плечи трудового крес­тьянства, только что получившего какое-то приращение земли и, естественно, рассчитывавшего на некоторое увеличение свое­го потребления. Это не могло не породить опасность нового со­циального напряжения.
Подобный ход аграрных преобразований вызвал в различных звеньях партаппарата и руководства КПК сомнения в правиль­ности их исходных установок, привел к новому обострению борь­бы по вопросам тактики аграрной реформы. Можно предполо­жить (ибо документальными материалами по этому вопросу мы не располагаем), что обсуждение этих острых проблем внутри партийного руководства в конце 1947 — начале 1948 г. заставило Мао Цзэдуна и его окружение фактически признать провал сво­ей аграрной политики. Осознание экономических, социальных, политических негативных последствий радикальной уравнитель­ной аграрной политики и «бедняцко-батрацкой линии», грозив­ших поражением в гражданской войне, заставило руководство КПК в первой половине января 1948 г. совершить крутой пово­рот, отказавшись от уравнительного передела земли как главного аграрного лозунга.
В чем же основные гносеологические и социальные корни ошибочной линии маоистского руководства в аграрном вопросе? В чем причины навязчивого радикализма аграрной политики? Радикальная аграрная программа формулировалась Мао Цзэду-ном в рассматриваемое время, также, впрочем, как и в предше­ствующие периоды, без учета реальностей китайской аграрной структуры. Обратим внимание, по крайней мере, на два важней­ших компонента в маоистской трактовке аграрной ситуации в

603

стране. В^1двигая лозунг уравнительного передела земли, Мао Цзэдун исходил из никогда не доказанного теоретически и не подтвержденногр практикой аграрных преобразований тезиса, что в руках помещичье-кулацкой верхушки деревни находилось 70—80% всей земли, что почти вдвое завышает реальные цифры. В этих условиях преодолеть малоземелье бедноты практически не удалось Вместе с тем Мао Цзэдун исходит из предпосылки (о которой он не раз говорит и пишет) об активном участии в аграрных преобразованиях свыше 90% населения деревни, в том числе 70% ее населения — беднота! — прочная опора в проведении радикальной линии. В действительности радикальную аграрную политику КПК поддержала только часть бедноты — наиболее обездоленная и, как правило, уже выбитая из традиционного производственного процесса. Мао Цзэдун и его окружение (преж­де всего Чэнь Бода) фактически рассматривали китайскую де­ревню как феодальную и произвольно выдвигали противоречия по поводу землевладения на первый план социальной жизни ки­тайской деревни, рассматривали их как детерминирующие и в середине XX в. По сути дела, они полностью игнорировали как «азиатский» (нефеодальный) характер аграрного строя, так и социально-экономические последствия медленной, но уже весьма ощутимой капиталистической эволюции китайской деревни, в частности, не обратили внимание на тот факт, что в наиболее развитых районах социальная дифференциация была уже связана не только, а зачастую и не столько с землевладением.
Настойчивый аграрный радикализм Мао Цзэдуна стимули­ровался его неизменной социальной ориентацией на бедняцко-люмпенские слои деревни, которые он всегда рассматривал как главную движущую силу китайской революции. Апеллируя как к реальным нуждам этой социальной среды, так и к ее предрас­судкам, он всегда рассчитывал получить (и получал!) ее поддерж­ку. Однако эта поддержка зачастую использовалась лишь как средство политического манипулирования массами. Эта социаль­ная ориентация, далекая от трезвой оценки действующих сил, всегда оставалась отличительной чертой маоизма как идейно-по­литического течения. Поддерживался аграрный радикализм и частью кадровых работников, воспитанных на образцах яньань-ского «казарменного коммунизма».
Отказ от радикальной аграрной линии не был прокламиро­ван ни в одном известном нам партийном документе, хотя, на­чиная с января 1948 г., судя по изданным в следующие месяцы материалам, руководство КПК принимает директивы, а также предпринимает ряд выступлений перед партийным активом, в которых не только разрабатывается и трактуется новая аграрная

604

линия, но и дается идейно-пропагандистское прикрытие этого отступления, призванное отстоять «неизменную» правильность политической линии Мао Цзэдуна и вместе с тем найти тех, кто этой линии «не понял».
Первым и наиболее значительным в этом плане документом явилась внутрипартийная директива от 18 января, о которой уже шла речь в предшествующем разделе в связи с объявле­нием руководством КПК политики ЕНФ, реализовать которую можно было только при создании определенного социально-эко­номического фундамента для объединения всех античанкайшист-ских сил. «При определении курса, — говорится в этой директиве о подходе к выработке общей политической линии, — бороться против "левого" уклона или же бороться против "правого" уклона внутри партии, необходимо исходить из конкретной обстановки. Так, например, необходимо предотвращать "левый" уклон, когда войска одерживают победы, и предотвращать "правый" уклон, когда они терпят поражения или не могут добиться победы в большинстве случаев». Поскольку в январе 1948 г. о поражении речи быть не могло, весь этот пассаж означал «деликатный» поворот на сто восемьдесят градусов от установок Всекитайской аграрной конференции.
Что касается собственно аграрной программы, то главной «формулой отступления» делается концепция районирования и многоэтапности проведения аграрных преобразований. Теперь в директивных указаниях руководства КПК прежде всего подчерки­вается существенная разница в целях и условиях проведения аг­рарной реформы между районами, освобожденными до 1945 г., после 1945 г. и, наконец, после начала контрнаступления летом 1947 г. В первых из них преобразования в основном уже заверше­ны, во-вторых—«полустарых» —они должны проводиться сейчас, а в нов^хх — в ближайшем будущем. Вместе с тем из последующих директив, где формулировались условия проведения аграрной реформы, выясняется, что практически «Основные положения» 1947 г. реализовать негде. Так, в одной из директив пояснялось, что реформу проводить следует только там, где прочно утвер­дилась новая власть, где уравнительного передела требуют бат­раки, бедняки и середняки (!) и где имеется достаточно парт­работников для проведения реформы. Если даже предположить, что все эти трудновыполнимые условия и существовали в ста­рых освобожденных районах, то уже не было значительного коли­чества земли для передела, а в «полустарых» и в новых осво­божденных районах еще не было названных политических условий.
По мере преодоления левачества и радикализма в документах КПК постепенно формулируется позитивная аграрная програм-

605

ма, соответствовавшая переживаемому этапу гражданской войны. Теперь партийные документы исходят прежде всего из необходи­мости добиваться высокой социальной и экономической эффек­тивности аграрной политики. Так, в директиве от 24 мая 1948 г. по поводу аграрной политики в освобождаемых районах говорится: «… в течение сравнительно продолжительного периода времени после их освобождения мы должны проводить социальную поли­тику снижения арендной платы и ссудного процента… »
Накопление опыта проведения аграрной политики в условиях наступления, изучение реальной социально-политической обста­новки в освобождаемой деревне ведут к дальнейшему изменению аграрной политики. На II пленуме ЦК КПК (март 1949 г.), обобщая опыт работы в новых освобожденных районах, формули­руется установка на подготовку к снижению арендной платы и ссудного процента, которые могут быть осуществлены только через год или два после освобождения. Готовясь к форсированию Янцзы, к решающему удару по гоминьдановскому режиму, руко­водство КПК на опыте только что освобожденных районов видит неготовность деревни — политическую и социально-психологичес­кую — к немедленным, даже самым умеренным, аграрным пре­образованиям. Вторжение в традиционные отношения деревни требовало серьезной подготовки.
В то же время руководство КПК много внимания уделяет созданию рациональной налоговой системы в деревне. Основное бремя налоговых платежей перекладывалось на помещиков и ку­лаков. В условиях сохранения прежних аграрных отношений эксплуататорские слои деревни, аккумулируя прибавочный про­дукт и будучи вынужденными затем его основную часть отдать новой власти, выступают фактически как важнейшая часть ново­го налогового механизма, значительно облегчая новой власти вы­полнение налоговых задач.
Таким образом, аграрная политика КПК после антияпонской войны претерпела сложную эволюцию. От продолжения полити­ки периода войны (снижение арендной платы и ссудного про­цента) переход к политике частичной конфискации помещичьей земли («Указания 4 мая 1946 г.») и вскоре к радикальной по­литике уравнительного раздела земли (Всекитайская аграрная конференция 1947 г.), а затем возвращение к политике сниже­ния арендной платы и ссудного процента (январь 1948 г.) и, на­конец, выработка еще более осторожной политики — политики подготовки постепенных преобразований (март 1949 г.). Так весь­ма мучительно складывалась аграрная политика КПК, ставшая одним из важных факторов победоносного развития гражданс-

606

кой войны, ибо она подчинила решение аграрного вопроса ин­тересам создания ЕНФ и тем самым решению основной задачи национально-освободительной борьбы. Если первоначально ру­ководство КПК рассчитывало прийти к власти на гребне аграр­ной революции и крестьянской войны, то постепенно оно было вынуждено признать беспочвенность этих расчетов и правильно увидеть новые возможности в борьбе за власть в социальной изо­ляции бюрократической буржуазии. Аграрная политика КПК в конце концов не только обеспечила спокойный тыл и продо­вольственное снабжение НОА, но и нейтрализовала многомил­лионные помещичье-кулацкие слои деревни, которые в против­ном случае могли бы оказать ожесточенное сопротивление поли­тике КПК, стать массовой опорой гоминьдановского режима и сделать победу в гражданской войне весьма проблематичной.
Довольно резкий поворот в аграрной политике КПК сопро­вождался — по уже установившейся в КПК традиции — поиском виновников допущенных ошибок и «перегибов» с тем, чтобы в^твести из-под удара Мао Цзэдуна. И виновники б^зли найдены. На них указал сам Мао Цзэдун. Стремясь отмежеваться от ради­кализма решений Всекитайской аграрной конференции, Мао Цзэдун в ряде выступлений дает понять, что в неоправданном радикализме решений конференции прежде всего виноват ее ру­ководитель — Лю Шаоци. Последний в свою очередь признал (на II пленуме ЦК КПК) именно себя виновн^тм за «большинство ошибок» в аграрной политике, еще раз способствуя укреплению культа непогрешимости Мао Цзэдуна. Пришлось каяться и руко­водителям некотор^1х освобожденн^1х районов. Так, один из ру­ководителей парторганизации Маньчжурии — Чэнь Юнь — при­знал себя виновным в проведении ошибочной аграрной линии, причем в выражениях, прямо заимствованных из выступлений Мао Цзэдуна.
Но этих признаний, как представлялось руководителям КПК, было недостаточно для спасения своего «лица». Недовольство и неудовлетворенность широких масс крестьянства, в том числе и бедноты, поднятых на борьбу лозунгами существенного улучше­ния их материального положения, потребовали найти и на низо­вом уровне «козлов отпущения», на которых должен был обру­шиться гнев крестьян. Ими, по замыслу Мао Цзэдуна, должны были стать низовые парторганизации, неспособные проводить «правильную» аграрную линию из-за чуждого классового проис­хождения многих деревенских коммунистов. Но здесь, судя по некоторым внутрипартийным документам, критическая кампания натолкнулась на несколько неожиданн^те сложности: в глазах кре­стьянства подлинным препятствием для улучшения их положения

607

во многих случаях были кадровые работники, присвоившие се­бе лучшие земли, имущество и т.п. В директиве ЦК КПК от 22 февраля 1948 г. прямо говорится, что кадровые работ