Светлана Чехонадская - Кто стучится в дверь

• Название: Кто стучится в дверь
• Автор: Светлана Чехонадская
• Издательство: Издательство «Крылов»
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-94371-592-4

Накануне Рождества шестеро незнакомых между собой людей получают письма странного содержания. Кроме писем в конвертах находится белый порошок. Антитеррористический отдел безуспешно ищет связи между этими людьми, которые, тем временем, начинают погибать один за другим.

Полковнику Левицкому, ведущему расследование, никак не удается сделать выбор между женой и любовницей Анютой. К тому же, Анюта заставляет полковника нервничать, проявляя излишний интерес к его служебным делам. Левицкий знает, что этот интерес отнюдь не безопасен, но Анюте так хочется найти отправителя таинственных посланий!..

---

– Точно… И с приветом, если честно… Мой пахан покойный – дальний родственник его отца. Ну, тот отцом был так – номинально. Он его не признавал, да и погиб, когда Игорю было года четыре. И тут мой пахан вдруг на старости лет решил племянника опекать, о душе задумался, наверное… Раньше надо было, когда парень сиротой остался. Ну, лучше позже, чем никогда, так мой родитель решил. Но Игорь… Он так легко жил, так ему мало нужно было… В общем, не пошел на контакт.

– А с тобой пошел.

– А со мной пошел. Причем, сам как-то прикипел. Интересно ему было, что я историк, расспрашивал меня много, часто говорил, что тоже хотел бы учиться дальше. К себе приглашал. Я ведь не москвич. А сейчас сессию завалил, – парень вздохнул, – так вообще из общаги выперли… У меня есть жилье в Сергиевом Посаде, но туда не сильно поездишь-то… У него в Клязьме кантовался. Или по девчонкам. Мне настоятель после всех этих событий сказал: «Живи, пока сессию не пересдашь. Это ради Игоря». Но чего-то меня ломает в университет возвращаться… Кем быть потом? Учителем истории?

– Значит, последнее время ты жил у него в Клязьме? – уточнил Борисов.

– Ну, не все время. Дня два в неделю… Девчонок-то у меня, честно говоря, много…

– А у него?

– Что у него? – переспросил Григорий, потом понял, улыбнулся краем губ. – У него не было. Он считал, что иконописец должен быть девственником.

– И был? – удивленно спросил Борисов.

– А я откуда знаю? Я не расспрашивал. Знаю, что баб вокруг него никогда не было. И мы не вели с ним разговоров на эту тему. Если бы вы его знали, вы бы поняли, о чем я. Невозможно было представить такие разговоры в его присутствии…

Борис помолчал. Логику девственников он понимал плохо – и это было плохо для дела, которое ему предстояло вести.

– Это ведь ты обнаружил труп? – спросил он. Лицо парня исказилось на секунду, но он быстро взял себя в руки.

– Да… Самое ужасное, что я где-то час ходил по дому, музыку включил, приплясывал, а он в это время лежал в мастерской… Ужас… Кровь, наверное, еще струилась!.. Я мог вообще не зайти туда до утра! Ночевал бы с трупом! Сроду я не совался в его мастерскую! Но у меня гвоздь в ботинке вылез, мне нужен был молоток… Это самый страшный день в моей жизни! – парня по-настоящему передернуло.

– Ты сразу понял, что он мертвый?

– Я подошел, попытался его перевернуть… Потом стал орать, выбежал на улицу. Между прочим, в крови испачкался! И, помню, бегу к телефону-автомату, а сам думаю: «Я в крови, мои следы теперь на месте преступления, вдруг меня обвинят в его убийстве!» У человека башка даже в такие моменты пашет…

«Какой откровенный парень, – подумал Борисов. – Или играет в откровенного».

– Как еще ума хватило ничего не застирывать! – продолжил Ледовских. – Потом оказалось, что у меня алиби. Там большой промежуток между электричками. Первая после перерыва пришла в пять тридцать…

«Это если ты на электричке приехал» – мысленно возразил Борисов.

– А в электричке, как специально, одного приятеля по университету встретил, – быстро глянув на него, добавил Ледовских.

– Я так понимаю, это ты оценивал, пропало ли что-нибудь из дома? – спросил следователь.

– Ничего не пропало. Да и нечему пропадать было.

– А картины?

– Картин не было. Были две доски не дописанные. Их ценность весьма специфическая. Это ведь не старинные иконы…

– А старинные он не собирал?

– Да что вы. Нет, конечно… Нищий он был. Самый настоящий нищий… И не общался ни с кем, кроме церковных. Тот, кто его убил – подонок последний! Я думаю, это случайный человек. Наркоман какой-нибудь. Вот он за Игоря в ад попадет – точно!

– Игорь ничего не предчувствовал?

– Да нет! Я же говорю – это случайный человек на его дом напоролся. Какое тут предчувствие?

– А письмо? – спросил Борисов. Ледовских немного удивленно помолчал. Было видно, что он сразу понял, о чем речь, но такой поворот разговора застал его врасплох.

– Вы имеете в виду это идиотское послание с угрозами? – на всякий случай уточнил он.

– Да. Которое с мышьяком, – сказал Борисов.

– Почему с мышьяком? – снова удивился Григорий.

– Потому что там был мышьяк.

– Что-то я такого не помню.

– Ну, не помнишь и не помнишь… Но там был мышьяк. Ты, вообще, как о нем узнал? Письмо было адресовано твоему брату.

– Да ведь это я участковому о письме рассказал! – возмущенно сказал Григорий. – Игорь его из Москвы привез, с квартиры своей. На столе оставил. Я прочитал, сказал ему: «Ты что! Надо заявить немедленно!» Он отмахнулся. Но насчет мышьяка я не уверен… Правда, он конверт на квартире оставил. Может, яд там остался? Но вряд ли… Мышьяк он бы заметил.

– Ты имеешь в виду порошок? Думаешь, он бы тебе о нем обязательно рассказал?

– Я имею в виду мышьяк! – твердо повторил Григорий. – Он бы не назвал его порошком. Он бы его узнал обязательно!

– Почему это?

– Да он знает, как мышьяк выглядит!

– Откуда?!

Ледовских удивленно выпучил глаза, как бы спрашивая, кто из них сошел с ума – он или следователь.

– Да он мышей постоянно травит! – Парень поднял плечи до ушей, демонстрируя, что вопрос кажется ему глупым. – У него этого мышьяка – килограмм, наверное, на полках стоит. И потом он аурипигментом картины свои расписывает. Краска такая, специально для икон. А это ведь тоже мышьяк. Только золотистый такой… Да он в химии сек, дай Бог!

– Понятно… Само письмо его не насторожило?

– Нет. Там бред какой-то был… Мы подумали, что это кто-то балуется. Дети… Но все равно я участковому его отдал. На всякий случай…

– Ладно… – Борисов вздохнул, дописал последние слова, поставил точку. Потом он передвинул бумагу на другой край стола, чтобы Ледовских подписал ее.

Уже через два часа копия этой бумаги, проделав путь в несколько километров, легла на стол Григорьева. Тот отложил бы ее на денек-другой, но полковник Левицкий еще в понедельник просил ознакомить его именно с показаниями брата убитого художника. «Сгоняй к шефу» – сказал Григорьев стажеру, протягивая прозрачную папку с написанным от руки текстом.

Левицкий отхлебнул (как и представлялось Анюте) чай из стакана с подстаканником, внимательно прочитал принесенные показания и от удивления чуть не поставил подстаканник мимо стола.

«А не пошутила ли Анюта?» – такая у него пронеслась мысль. Слишком уж расходилось рассказанное ею с этим текстом, буквально-таки излучающим искренность и желание помочь следствию.

Ольга Васильевна Катаева заметила, что за ней следят, в Сокольниках. Она вышла из салона красоты, все еще бурля по поводу ссоры с парикмахером, и обратила внимание на «фольксваген», который видела часа три назад возле собственного дома. В машине сидел молодой человек с очень широкими плечами. Было не понятно, действительно у него такие плечи или широкими их делает пуховик. Зато было сразу видно, что молодой человек и не думает скрывать свой интерес к Ольге Васильевне.

– Давно этот здесь стоит? – спросила Ольга, садясь рядом со своим шофером.

– Какой этот? – с акцентом спросил шофер. Он у них был молдаванин (хотя сам называл себя румыном), и работал не только шофером, но и нянькой, садовником, дворником, посыльным… В последнее время денег стало меньше, и штат прислуги заметно поубавился.

– Ну вот этот! – сразу закипела Ольга. – Вот этот! Ты не видишь, что он за нами с утра ездит?!

– Да? – удивился шофер. – Ну что, куда теперь?

Все словно сговорились против Ольги Васильевны. Все, все крутились вокруг нее, встречались ей на пути, просто проходили мимо с единственной целью – раздражать, портить жизнь. Даже лучший парикмахер, победитель международных конкурсов, получающий от нее сто долларов по прейскуранту и сто – на чай, даже он специально уложил ее как-то так, что лицо стало толще, и старее, и отечнее. «Ну неужели даже за сто долларов я не могу получить ту укладку, которую хочу?! – кричала она, отпихивая руку администратора с холодным и совершенно невкусным кофе (растворимым! растворимым!! за такие деньги – растворимым!!!) – Даже на муниципальных курсах для парикмахеров, где они практикуются на ветеранах войны, укладывают лучше! Да что же это за страна! Ну когда-нибудь здесь будут работать?! Не болтать, не строить из себя Жаков Дессанжей, а работать!!!» – так кричала Ольга Васильевна, не работавшая в своей жизни ни единого дня.

«Вот сука! – беззлобно сказала маникюрша массажистке. Обе сидели за стенкой и, хотя все слышали, были для Ольги Васильевны недоступны. – Рожа, видите ли, отечная! Опять ботоксом обкололась, вот у нее отеки в глаза и пошли!» «Луноликая наша!» – ответила массажистка маникюрше, и они уткнулись носами в массажный стол, чтобы вдоволь насмеяться.

Надо сказать, что с такими скандалами Ольга Васильевна выходила из своего салона красоты очень часто, и здесь уже к этому привыкли. Ее крики не отражались на размере чаевых, к тому же, больше половины клиентов салона обладали точно таким же, как у Катаевой, характером. Администратор понимала, что за укладку в двести долларов человек имеет право покричать вволю. Здесь уважали только таких посетителей: очень редкие вежливые, забредающие сюда по рекламе, сразу же просвечивались насквозь со всеми своими полупустыми карманами (глаз у администратора был рентгеновским) и на их испуганный отказ сделать еще и маникюр с педикюром (шестьдесят долларов плюс девяносто) весь салон презрительно цыкал.