Сюй Ди-шань - Чунь-тао

• Название: Чунь-тао
• Автор: Сюй Ди-шань
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1974

В сборник «Дождь» включены наиболее известные произведения прогрессивных китайских писателей 20 – 30-х годов ХХ века, когда в стране происходил бурный процесс становления новой литературы.

---

– Из дворца-то, бывает, выкидывают кое-что ценное, – заметил Сян-гао, – а вот из школ и контор иностранных фирм – одно рванье. Вывалят целую кучу, а можно ли что-нибудь сбыть – еще неизвестно.

– Теперь все пользуются для обертки иностранными газетами. И как это люди учатся читать по-иностранному? А газетная бумага – дрянная. За нее ничего не дают.

– Да, теперь все читают иностранные книги и газеты и все хотят устроиться на работу только к иностранцам.

– Ну и пусть они работают у иностранцев, а мы будем подбирать бумагу, – проговорила Чунь-тао.

– Но тогда у нас не останется ничего своего, – возразил Сян-гао. – Рикши начнут возить иностранные коляски, погонщикам придется погонять иностранных ослов. Чего доброго, к нам еще и верблюдов завезут иностранных.

Чунь-тао рассмеялась.

– Зачем говорить о других? Возьмем, к примеру, тебя. Заведись у тебя деньги, ты тоже захотел бы научиться читать по-иностранному да наверняка женился бы на иностранке.

– Эх, видит Владыка неба, никогда мне не разбогатеть. Да если б я и стал богатым, ни за что не женился бы на иностранке. Махнули бы мы с тобой в деревню, купили бы немного земли и стали бы ее обрабатывать.

После всего пережитого Чунь-тао и слышать не желала о деревне.

– Ты хочешь вернуться в деревню? – удивилась она. – Да не успеешь купить земли, как все деньги разлетятся… Нет, с голоду помру, а туда не поеду!

– Я бы хотел вернуться в свою родную деревню Цзиньсянь, – пытался переубедить ее Сян-гао.

– А па что мне твоя деревня? Нынче везде одинаково: не разорят солдаты – ограбят бандиты, не бандиты – так японцы. Лучше уж здесь бумагу собирать. Жаль только, некому нам подсобить. Разбирал бы кто-нибудь бумагу, ты бы мог сам торговать. Тогда обошлись бы без посредников и нам больше бы перепало.

– Иногда я прогадываю. Сам виноват. Мне еще учиться надо. Однако кое-что я все-таки узнал: могу отличить редкие почтовые марки от обычных, определить, какую ценность представляет письмо того или иного государственного деятеля. Несколько дней назад в кипе бумаг я нашел документ, написанный самим Кан Ю-вэем.[3] И сколько, по-твоему, я выручил? – Он с гордостью изобразил пальцами цифру восемь.

– Правда? Ну, если ты каждый день будешь вытаскивать из бумажного хлама по восемь мао, зачем нам ехать в деревню? Стоит ли самим лезть в петлю?! Погляди лучше, что я принесла. – Голос Чунь-тао зазвенел, как у иволги весной. – Ручаюсь, тут наверняка найдется кое-что ценное. Дворник велел завтра поутру прийти опять в Хоумэнь. Нынче из дворца отправляют какие-то вещи на юг: все упаковывают в ящики, и бумага со складов никому не нужна. За Дунхуамэнем тоже выбрасывают бумагу – целыми мешками. Завтра сходи туда – разузнай!

Пробили вторую стражу. Чунь-тао медленно поднялась, потянулась.

– Устала я. Пора отдыхать!

Она отправилась в комнату. Сян-гао последовал за ней.

При слабом свете коптилки на стене виднелись лубок «Восемь мудрецов играют в мацзян» и рекламный плакат табачной компании «Наша марка лучше», на котором красовалась девушка с сигаретой во рту.

Чунь-тао никогда не заказывала себе одежду в мастерской Жуйфусян или у других шанхайских портных. Но если бы она рассталась со своей старой соломенной шляпой, купила себе какой-нибудь халатик, пусть даже вышедший из моды, она была бы очень похожа на девушку с рекламы «Наша марка лучше». Недаром Сян-гао часто говорил ей, что это ее фотография.

Чунь-тао забралась на кан, такой широкий, что там свободно могли уместиться несколько человек, разделась и натянула на себя одеяло. Сян-гао, как обычно, растер ей спину и ноги. Чунь-тао сильно утомлялась за день, и это постепенно снимало усталость. Чунь-тао улыбнулась блаженной улыбкой и, засыпая, пробормотала:

– Ложись и ты, брат Сян! Ночью делами не занимаются! Завтра рано вставать!

Вскоре послышалось мерное посапывание, и Сян-гао погасил коптилку.

А утром, едва рассвело, оба они, словно птицы в поисках пищи, разлетелись в разные стороны, каждый по своим делам.

Когда раздался пушечный выстрел, возвещая полдень, и в храме Шичахай забили гонги, Чунь-тао с корзиной за спиной вышла из Хоумэня и направилась в Буяцяо. У перекрестка возле рынка ее неожиданно окликнули:

– Чунь-тао, Чунь-тао!

С тех пор как она уехала из родной деревни, вот уже несколько лет никто так к ней не обращался. Даже Сян-гао очень редко называл ее детским именем.

– Чунь-тао! Ты не узнаешь меня? – услышала она жалобный голос.

Обернувшись, Чунь-тао увидела безногого нищего. Он сидел у обочины дороги. Лицо его – давно небритое – заросло щетиной. Вылинявшая серая гимнастерка прохудилась в плечах, пуговицы заржавели. Голова была прикрыта рваной военной фуражкой, без эмблемы. Чунь-тао, оцепепев, глядела на него.

– Это же я, Ли-мао.

Женщина порывисто шагнула к нищему. По его грязному лицу покатились слезы. Сердце Чунь-тао учащенно забилось, она не в силах была вымолвить ни слова и, лишь немного придя в себя, спросила:

– Брат Ли, ты… ты просишь милостыню? Что случилось… с твоими ногами?

– Это длинная история. А ты давно здесь? Что продаешь?

– Ничего не продаю, собираю бумагу… Пойдем ко мне, поговорим!

Чунь-тао наняла рикшу, усадила Ли-мао в коляску и положила туда свою корзину. Сама она в коляску не села, а пошла сзади. В Дэшэнмэне Чунь-тао и рикша помогли Ли-мао сойти. В переулке старый У, как всегда, колотил в медную тарелку; увидев Чунь-тао, он спросил:

– Что так рано, дочка? Видно, хорошо поработала?

– Приехал мой земляк, – ответила она и пригласила Ли-мао войти во двор.

Ли-мао передвигался словно медвежонок, упираясь руками в землю и подтягивая тело. Чунь-тао вынула из кармана ключ, отперла дверь и помогла Ли-мао перебраться через порог. Потом предложила ему переодеться в одежду Сян-гао и направилась к колодцу. Набрав два ведра воды, она наполнила таз и подала гостю умыться. Когда он сполоснул лицо и руки, усадила его на кан, а сама пошла умываться в переднюю.

– У тебя очень чисто, – заметил Ли-мао. – Ты здесь одна?

– Нет, с помощником, – не раздумывая, ответила она.

– Ты что, занялась торговлей?

– Я же говорила, собираю старую бумагу.

– Бумагу? Много ли ее соберешь за день?

– Будет тебе задавать вопросы. Лучше расскажи, как ты все это время жил!

Она вылила воду из таза, причесалась и села напротив гостя, приготовившись слушать.

– Пережить мне пришлось много, но я постараюсь говорить покороче, – начал он. – С того самого вечера, как бандиты захватили меня, я ненавидел их лютой ненавистью – ведь они разлучили пас с тобой. Мне удалось отнять у одного ружье, я убил двоих бандитов и бежал в Шэньян.[4] Там в это время шел воинский набор, и я завербовался. Три года я пытался разузнать, что стало с родными. Говорят, деревня наша вся разрушена. Когда бежали, мы с тобой забыли взять купчую на землю. У кого она теперь – неизвестно. Вот я и решил, что не стоит возвращаться в деревню. В армии хоть кормят, не помрешь с голоду.

Я служил простым солдатом, даже не мечтал стать офицером. Какое там повышение! Только бы кормили – и на том спасибо. Но злая судьба продолжала преследовать меня. Однажды, в начале прошлого года, командир нашего полка отдал приказ увеличить вдвое жалованье и повысить в чине тех, кто сумеет девять раз подряд выстрелить по мишени из винтовки. Никто не мог попасть в мишень больше четырех раз, а в самый центр – и вовсе ни разу. Мне же удалось поразить цель девять раз подряд. Чтобы показать, как метко я стреляю, я повернулся спиной к мишени, нагнулся, пропустил винтовку между ног и снова угодил в самое яблочко. Я очень гордился собой и был уверен, что командир полка похвалит меня. Но этот негодяй вдруг заподозрил, что я бандит, – только бандиты, сказал он, так метко стреляют. Мне грозил расстрел. С большим трудом ротный и взводный уговорили его пощадить меня. Но оставить меня в полку он отказался. По его словам, среди солдат всегда есть недовольные, и ему вовсе не хочется получить пулю в спину. Конечно, на войне трудно уберечься от смерти, но кому охота пасть от руки собственного солдата?! Тут уж никто не посмел возразить, все стали уговаривать меня подыскать себе другое занятие. Вскоре японцы заняли Шэньян. Я узнал, что этот сукин сын, командир полка, заставил своих солдат сдаться в плен, и решил отыскать его, чтобы отомстить. Я вступил в добровольческую армию[5] и несколько месяцев сражался у Хайчэна.[6] Бои шли упорные – иногда приходилось отступать до самой границы. С месяц тому назад, северо-восточнее Пингу,[7] я стоял в дозоре. Неожиданно напали враги. Мне прострелили обе ноги. С величайшим трудом я добрался до большого камня и, спрятавшись за ним, убил несколько солдат. Но силы мои были на исходе. Я бросил винтовку и пополз по дорожке вдоль поля. Прошел день, другой. Никто не подбирал меня: ни санитары из Красного Креста, ни из Ваньцзыхоя.[8] Ноги сильно распухли. Я не мог двинуться, к тому же мучил голод и очень хотелось пить. Я лег и стал ждать смерти. На мое счастье, какой-то возница довез меня до военного лазарета. Там меня, не осматривая, погрузили в машину и отправили в тыловой госпиталь. С тех пор, как меня ранило, прошло три дня. Едва взглянув на мои ноги, врач сказал, что началась гангрена, необходима ампутация. После операции я пролежал около месяца. Что мне было делать? Здесь у меня ни родных, ни знакомых. Дома инвалидов в этих краях нет, а в деревне безногому не прожить! Просил я врача устроить меня на какую-нибудь легкую работу, но врач сказал, что госпиталь только лечит раненых, а не обеспечивает их работой. Дома инвалидов в тех местах тоже не было. Вот уже третий день я прошу милостыню. Если так будет и дальше, то и жить незачем…