Анхела Валвей - Охота на последнего дикого мужчину

• Название: Охота на последнего дикого мужчину
• Автор: Анхела Валвей
• Издательство: ТИД Амфора
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2005
• ISBN: 5-483-00033-1

Роман испанской писательницы Анхелы Валвей, чрезвычайно увлекательный, горький и саркастичный, рисует гротескный образ современной женщины, жертвы жестоких разочарований, одиночества и цинизма, за которым очень часто скрываются искренние усилия добиться счастья в суровых условиях современной жизни.

---

– А какая разница?

– Ну… Уценка бывает, когда нужно распродать товар, пока он не испортился. А часто товар сразу появляется на прилавке со скидкой, потому что его произвели слишком много. Палочки из мерлана или… мебель из сосны. В этом разница. Что-то в таком роде.

– Мама-а-а…

– Ты хочешь сказать, что я ем благотворительные продукты из супермаркета? – настаивает тетя. – А ведь я тебе плачу, чтобы ты меня хорошо кормила.

По ее мнению, деньги, которые она дает маме, чтобы та готовила еду, убирала за ней и все терпела, – это целое состояние и огромная удача, и что никто, будучи в здравом рассудке, не может быть столь расточительным. Но у меня другое мнение, и любой, кто ее знает, со мной согласится. Мариана – это невероятное чудовище с почти человеческим туловищем и конечностями, но у которого вместо головы кассовый аппарат.

И она никогда не теряет голову.

Глава 3

– Какой ужас, ужас! – Моя бабушка жует с озабоченным видом. Она всегда очень осторожна, потому что боится обнаружить в пище «неопознанные объекты», но в действительности все дело в том, что ее зубные протезы не столь хорошего качества, как у тети Мари.

– Ради бога, бабушка! Что с тобой такое? – Кармина сидит рядом с ней. Она недовольно кладет вилку на свою тарелку, потом наклоняется, чтобы встретиться взглядом с бабушкой.

Кармина видит, что процесс жевания у бабушки продолжается, мускулы на лице моей сестры расслабляются, и она снова берет вилку.

– Не надо нас так пугать.

– Ей бы следовало заново родиться, с другим лицом, – делает замечание тетя Мари, но бабушка не проявляет к нему никакого интереса.

– Я не из-за еды, – объясняет она, глядя на мою сестру Кармину. – Просто прошлой ночью мне приснилось, будто у меня отняли последнее, что осталось.

– Что?

– Ну, знаешь, я совсем разорилась.

Я смеюсь, а моя племянница Паула вопросительно смотрит на меня огромными глазами. Эта девочка серьезна, словно наелась чеснока.

– Я все еще под впечатлением моего сна. В груди какая-то слабость… Эла, я не могу больше есть это… что бы это ни было. Достань мне окорок, – приказывает бабушка.

– Его нет. Я использовала остатки, когда тушила мясо.

– Ничего, не важно. У меня нет аппетита.

– Поешь еще немного, мама.

– Мне не хочется.

Я недавно поняла, что если хочешь узнать, как человек занимается любовью, надо посмотреть, как он ест: манеры поглощения пищи и совокупления совпадают – скажем, тот же стиль. Я начала с этой точки зрения наблюдать за членами моей семьи. Нас за столом девять женщин, значит, девять голов возвышается над спинками стульев, придвинутых поближе к кормушке, и управляет столовыми приборами с большей или меньшей ловкостью и умением. Я пристально слежу за своими руками: не могу себя заставить пользоваться ножом, потому что у меня по телу бегут мурашки, как подумаю, что можно сделать с помощью режущего инструмента. А какими ужасными последствиями для моей блондинистой головы чревато использование глиняных горшков из нашего хозяйства, если опустить на нее один из них. Все ножи в нашем доме тупые, поскольку Кармина работает мясником, и мама обычно приносит мясо домой уже разделанным на бифштексы, мелко порезанным или измельченным в фарш. Нам не нужны дурацкие навахи, острые, как шпага Д'Артаньяна. Самые большие трудности возникают, когда нужно резать арбуз, но мы нашли выход: Кармина разбивает его о стол, и дело в шляпе. Но все же… даже тупой, незаточенный нож остается ножом. А именно сейчас по моему следу наверняка идет пара типов без предрассудков, которые держат в зубах ножи, такие же длинные, как автострада Андалусии. Я вам говорю. Это точно.

Результат: я не ем, у меня нет аппетита. Соответственно можем сделать вывод, что и в постели, в вопросах секса у меня анорексия.

Рядом со мной сидит Паула, моя племянница. У нее скошенный подбородок и испуганное выражение лица, она похожа на мышку. Она такая худосочная, что можно пересчитать все ее кости. Глаза огромные, как блюдца, и грязно-голубые. Рот переполнен замороженным мерланом, который она не может проглотить. Этому не слишком выразительному созданию сейчас пять лет. Трудно понять, как у нее пойдут эти дела.

Дальше, рядом с дочерью, сидит Гадор. Думаю, беременность повлияла на нее. Вижу, как она хватает какую-то зелень и жадно запихивает себе в рот, после чего принимается ковырять вилкой в тарелке, с отвращением глядя на кушанье.

Бабушка почти ничего не ест, только иногда кусок окорока или филе. Она обходится нам дешевле, чем содержание чучела канарейки. Однажды я ее спросила:

– Бабушка, у тебя режим?

А она ответила, даже не взглянув на меня:

– Режим? Я соблюдала только один режим – франкистский, и то только в начале…

Рядом с ней Кармина, которая поглощает пищу так, будто желает уничтожить овощи, словно они ее бесят. Я наблюдаю за ней с интересом. Она накалывает вилкой брюссельскую капусту и подносит ее к губам, но, не успев ничего разжевать, уже подцепляет фасоль, которую тоже запихивает в рот, а потом гору гороха, два куска слегка обжаренного мяса, морковь и лук… и только после шестой ложки начинает жевать и ненадолго закрывает рот. Она обжора. Она всегда так себя ведет, если представляется случай. Я даже не хочу воображать, что она делает в постели. Я слишком большая ханжа, чтобы позволить себе думать о Кармине то, что могла бы.

Моя мать ест с каким-то смирением. Я краснею и перевожу взгляд на ее соседку по столу.

А, тетя Мари. Превосходное зрелище. Она чем-то испачкала подбородок и губы и теперь жадно облизывается. Делает большой глоток хереса из своего бокала, а потом предпринимает жалкие усилия, чтобы добраться до корзины с хлебом, при этом мечет взгляды в нашу сторону, надеясь, что кто-нибудь из нас ей поможет и ей не придется ни о чем просить. Когда Бели протягивает ей корзину, она фыркает. Ест стишком много, хотя обычно не поправляется, а когда отправляется в туалет, ее испражнения весят не меньше младенца. Боюсь, она проживет еще много лет.

Бели ест медленно, но без передышек и пауз, как будто она набралась терпения и намерена дойти до финала, а потом будь что будет.

А Бренди достойна того, чтобы за ней понаблюдать: процесс пережевывания пищи она превратила в искусство. Она жует почти похотливо. Это действительно так, вероятно, потому, что она воображает, будто сидит за столом вместе с восемью канадскими лесорубами. Перед свадьбой Гадор мне сказала однажды ночью, что Бренди, как никто, умеет привлекать мужчин.

– Чем она душится, что все кобели за ней бегают? – спросила она меня довольно раздраженно. Полагаю, для нее, живущей под девизом «Свобода, Равенство, Материнство», трудно смириться с тем, что есть такие девушки, как Бренди, которые легко шагают по жизни.

А Бренди, как и мы все, знала, что Гадор не имела никакого добрачного сексуального опыта, когда выходила замуж, хотя в то время ей уже было двадцать лет. Наша сестра всегда была чем-то вроде неприступной девственницы из Парфенона, только не мифической, а реальной, во плоти, но с малым количеством мозгов. Поэтому когда Бренди решила поздравить сестру после окончания свадебной церемонии, которая сопровождалась странными воплями детей из церковного хора нашего прихода, она не сказала «поздравляю, сестренка», а прошептала ей в ухо: «Никогда не поздно, если подходящий вариант», – после чего Гадор принялась плакать, уткнувшись мне в только что отглаженный воротник из розовой кисеи. Рыдания были военной хитростью, но выглядели довольно нелепо.

У меня совершенно пропало желание есть.

– Можно узнать, откуда это выражение отвращения на твоем лице? – спрашивает меня мама, решительно приводя в порядок свой рот, подбородок, часть воротника и даже ложбинку в вырезе цветастого платья.

Поженившись, Виктор и Гадор решили планировать семью и накупили у негров на рынке кучу флуоресцентных презервативов, которые были такими же непромокаемыми, как пакетики индийского чая. Гадор забеременела, по всей груди у нее высыпали ужасные черные пятна, а когда родилась Паула, уверяла меня, что никогда раньше не проходила через такое длительное и жуткое испытание.

– Я сыта по горло этим дерьмом, понимаешь, – призналась она мне, любовно укрывая свою дочурку, которая спала в корзине из ивовых прутьев, завернутая в хлопковое одеяло с красными медвежатами – на их багровых мордочках сияли безумные улыбки. – Когда на пятом месяце беременности я поняла, что на самом деле все, что внутри меня, должно когда-нибудь выйти наружу… я уже до самого конца не могла сомкнуть глаз. Все это очень тяжело, совсем не похоже на то, как ты вставляешь и вынимаешь тампакс, а ведь и с тампаксами я с трудом разобралась, – объяснила она мне.

В первый год своего брака Гадор, несмотря ни на что, казалась довольной. Невежество – это прекрасное средство против здравомыслия. Однажды она попросила у нас с Бренди совета, что подарить муженьку на годовщину свадьбы.