Александр Ласкин - Ангел, летящий на велосипеде

• Название: Ангел, летящий на велосипеде
• Автор: Александр Ласкин
• Жанр: Историческая проза

Документальная повесть

---

Что-то важное привиделось ему в этой бегло очерченной жизни, если он потянулся к другим источникам.

Можно догадаться, что Осип Эмильевич читал книги М.К. «История оперы в лучших ее образцах» (1874) и барона Б.А.Фитингофа-Шеля «Мировые знаменитости» (1899). По крайней мере, именно об этом говорят скрытые цитаты в его тексте.

Мандельштам не стал мелочиться и весь двадцатичетырехстрочный отрывок заключил в кавычки. Это следовало понимать как призыв всмотреться в то, как у него «работают» подсказки Модзалевского, Фитингофа-Шеля и М. К.

Как правда обогащает поэзию.

Как действуют сообщающиеся сосуды.

Многое дали поэту не только историки, но и безвестные почитатели. Рядом со знаменитостью непременно есть люди, которые ведут тайные записки и дневники.

Кстати, с одним таким человеком мы уже встречались на этих страницах. Арсений Федорович тоже томился и боялся приблизиться к предмету своих чувств.

В данном случае Осип Эмильевич не пытался отмахнуться, а напротив, испытывал к поклонникам чувство благодарности. С их записей - этих бесхитростных свидетельств несомненной преданности - и начинался его текст.

«БИРЮЧ»: «Один из многочисленных поклонников Бозио написал по поводу ее смерти:

… свершилась горькая утрата,
Скатилась милая звезда,
и «Трубадур», и «Травиата»
Осиротели навсегда…
И не предчувствия ль мечтами
Она волнуема была,
Когда последний раз пред нами
В любимой роли умерла.
и умирая, сожалела
О светлой юности своей,
Как будто тем сказать хотела,
Что суждено судьбою ей.

«МИРОВЫЕ ЗНАМЕНИТОСТИ»: «Особенно хороша была Бозио в «Травиате». Нередко случалось, что в ложах и партере плакали, слушая ее в З-м действии в сцене смерти. А в ее действительной смерти было много схожего с этим. Она сама говорила, умирая, что ей так живо припоминается, как она умирала на сцене, что она с трудом различает, настоящая ли смерть наступает…

Не странно ли, что Бозио имела всегда предубеждение против «Травиаты»; она говорила, что эта опера наводит на нее страх, что ей чудится каждый раз, что это ужасное З-е действие происходит не на сцене, а наяву, с ней самой, и что от одной этой мысли у нее стынет кровь.

И последняя опера, в которой пела Бозио, была «Травиата».

«ИСТОРИЯ ОПЕРЫ…»: «Г-жа Бозио родилась в артистическом семействе. В Милане она брала уроки пения у профессора Каттанео и дебютировала в опере «Duo Foscari»; дебют ее был очень удачен.

В этой истории много метаморфоз, но превращения этих цитат - одни из самых впечатляющих.

Мандельштаму, безусловно, нравилось, как ловко и красиво это у него получается.

Вот, например, описание смерти Бозио. Оно возникло из упоминания о том, что в последний раз актриса выходила на сцену в «Травиате».

Как и подобает театральной героине, Бозио умирала на фоне всполохов огня за окном:

«Воинственные фиоритуры петушиных пожарных рожков, как неслыханное брио безоговорочно побеждающего несчастья, ворвались в плохо проветренную спальню демидовского дома».

О демидовском доме Мандельштам тоже вычитал. «Вчера, в половине четвертого пополудни, - цитирует Модзалевский слова петербургского поклонника Бозио, - скончалась после трехдневной болезни… примадонна Итальянской оперы нашей, первая певица их Императорских величеств, бедняжка Анджиолина Бозио. Сейчас я заходил в ее квартиру в доме Демидова, поклонился праху ее…»

Обратите внимание на очень личное слово «бедняжка». Возможно, не без него впоследствии появились «Дичок, медвежонок, Миньона».

Словом, Мандельштам вел себя подобно примерному филологу.

А что за филология без сносок и кавычек? А также - стола в читальном зале, заваленного старыми газетами и журналами?

Поэт не только обрамил отрывок кавычками, но и предварил его адресом библиотеки. Сами источники называть не стал, а место поиска обозначил:

«Где-то на Подьяческой помещалась эта славная библиотека… Напротив была пожарная часть с закрытыми наглухо воротами и колоколом под шляпкой гриба».

Так что Осип Эмильевич еще и вспоминает о том, как, отвлекаясь от занятий, он время от времени поглядывал в окно.

Шумящая рядом улица и погрохатывающий обоз соединялись с судьбой умирающей актрисы.

Мерещилось, что и в ее последние часы улица за окном «демидовского дома» тоже жила беспокойно.

«За несколько минут до начала агонии по Невскому прогремел пожарный обоз… Битюги с бочками, линейками и лестницами отгрохотали, и полымя факелов лизнуло зеркала».

Когда-то давно Мандельштам пытался определить, что такое филология, и у него получалась схожая картина.

Тоже библиотека. Тоже улица. Тоже вид из окна.

«…филология, - писал он в статье «О природе слова», - университетский семинарий, семья. Да, именно университетский семинарий, где пять человек студентов, знакомых друг с другом, называющих друг друга по имени и отчеству, слушают своего профессора, а в окно лезут ветви знакомых деревьев университетского сада».

Конечно, законопослушность поэта относительная.

И филология у него особенная - живое дело с выходом в сад, своего рода союз небольшой группы интеллектуалов и умников с окружающей их природой.

Журнал «Звезда» анонсирует смерть Бозио

Мандельштамовский текст вмещает в себя многое, не предусмотренное темой. И заметку в журнале Бирюч, и библиотеку, и звуки проезжающего обоза.

Помните «расширенное зрение» художника Михаила Матюшина? Особые надежды мастер связывал с «периферическими участками сетчатки глаза, которыми обычно пользуются в сумерки».

У Мандельштама часто возникала картина как бы стереоскопическая. Благодаря такому эффекту мы видим и героя, и поэта, и пространства вокруг них.

Неслучайно он скептически отзывался о причинно-следственных связях! Иное дело - ассоциативный ряд. Только прикасаешься к одному концу цепочки, как сразу возникает реакция на другом.

Тут все жанры хороши. Если не удалось чего-то сказать в стихах или прозе - можно воспользоваться журнальным анонсом.

В последних номерах за двадцать девятый и нескольких первых за тридцатый годы ленинградская «Звезда» сообщала о готовящейся публикации повести «Смерть Бозио». Странное это название помещалось в ряду куда более ясных заглавий. Тут были и «Поворот», и «Подъем», и «На боевых путях», и «Остановка в коммуне».

Произведения других писателей обещали если не подъем, то хотя бы прибытие к месту назначения, а мандельштамовское настаивало на бесповоротности и необратимости.

Как обычно, окружающие говорили что-то свое, а поэт - свое. Маловероятно, что его сигнал о помощи кто-то услышал. Трудно было прочесть эту шифрограмму без соответствующего «ключа».

Зато в прятанной-перепрятанной «Четвертой прозе» поэт обрисовывает свои перспективы прямо и недвусмысленно:

«Нет уж, позвольте мне судиться! - пишет он в те же зимние месяцы 1929 - 30 годов. - Уж разрешите мне занести в протокол! Дайте мне, так сказать, приобщить себя к делу! Не отнимайте у меня, убедительно вас прошу, моего процесса! Судопроизводство еще не кончилось и, смею вас заверить, никогда не кончится. То, что было прежде, только увертюра. Сама певица Бозио будет петь в моем процессе».

Следовательно, его продолжали мучить предчувствия.

Значит, он знал о том, что итальянской актрисе еще суждено сыграть свою роль.

Вокруг памятника

Помимо статьи в журнале «Бирюч» и заметки о Бозио в «Музыкальном обозрении» за 1847 год, существуют иные источники.

Кроме прогулок между библиотечными полками, следует назвать и маршрут в районе Выборгской стороны.

Сейчас уже не выяснить последовательности. То ли Мандельштам сначала нашел место захоронения, а уже потом что-то прочитал, то ли наоборот.

Как бы то ни было, но обойти надгробие Бозио на Римско-католическом кладбище невозможно. Оно, безусловно, присутствует в отношениях поэта с темой.

Есть такая актерская игра с воображаемыми предметами. В руках самого предмета нет, но фантазия бьет ключом. Как бы из ничего возникают контуры вещей, ситуаций и положений.

Можно было просто не заметить Холерного кладбища, расположенного бок о бок с Римско-католическим, но поэт решил его «разыграть». Сначала попробовал один раз, потом еще и еще.

Так появились «коричневые томики… с зачитанными в шелк заразными страницами, воинственные фиоритуры пожарных рожков, бешеная скачка в бараньих тулупах и касках».

Это и называется «мыслить пропущенными звеньями».

Еще раз назовем пропущенное.

«Пожар» свидетельствует о том, что сначала была библиотека рядом с пожарной каланчой.

«Холера» - о его прогулках вблизи Римско-католического храма.