Мария Галина - Прощай, мой ангел

• Название: Прощай, мой ангел
• Автор: Мария Галина
• Жанр: Романтическая фантастика

Это – Земля.

Земля, в чем-то – наша, привычная, а в чем-то – ИНАЯ. Земля, где рядом с людьми веками, тысячелетиями живут представители ДРУГОЙ ветви развития человеческого разума. «Нелюди» – и «сверхлюди». Превосходящие людей..

Управляющие человечеством...

Их можно убить. Их ХОТЯТ убить.

Люди уже нашли смертельный для «сверхлюдей» биовирус – и вот-вот запустят его в атмосферу.

Вот только – КАКИМ станет мир, в котором человечество обретет наконец свободу?..

АВТОР О СЕБЕ

Всерьез как-то скучно, но коротко: родилась в Калинине, но считаю себя одесситкой – там училась в школе и университете. Защитила кандидатскую диссертацию по специальности «биология моря», работала в Норвегии, в Бергенском университете, занималась там лососевыми рыбами. На 35-м году жизни и вполне адекватной научной карьеры послала все на фиг и стала переводчиком фантастики. Переводила Кинга, Вэнса, Табба, Баркера (Клайва) и еще кучу всяких для журналов «Если» и «Сверхновая фантастика». Параллельно писала эти повести. И романы – два НФ-романа ждут издателя. А заодно критиковала чужие – и в этом вполне преуспела. Поэтому известна больше как критик, чем как фантаст, впрочем, за повесть «Покрывало для Аваддона» номинирована на премию Аполлона Григорьева, лауреат всяческих сетевых конкурсов.

М. Галина, Москва

---

– Но Америка...

– А фиг ли нашим та Америка! Пока они там будут расчухиваться, Евразийский союз подпишет договор с Китаем – и что им тогда Америка? Мы числом возьмем!

Столько лет, столько веков гранды держали верх – именно из-за технического превосходства. Но нынешний рывок, похоже, и для них самих оказался неожиданностью. Вот они и испугались – гранды. А человечество, которое традиционно считалось неспособным к технике, освоилось гораздо быстрее. Может быть, даже... До меня вдруг дошло, что все последние достижения техники могли быть вовсе не плодами светлого ума родных наших Попечителей... А вся система лицензирования введена вовсе не для того, чтобы окорачивать особенно бесталанных обезьянок, которые вилку от штепселя втыкают известно куда, а... Чтобы отлавливать все новейшие разработки, которые, точно искры гигантского пожара, вспыхивают то тут, то там... по лицензированным Центрам и полузаконным домашним мастерским...

– Так чем ты тут занимаешься, Адась?

Шевчук потер лицо.

– Лаборатория это. Опытная. Ну, не совсем лаборатория, так... Не хочу я ее лицензировать, понятное дело, – да и не дали бы они мне лицензии, сроду не дали бы. Сам знаешь, как оно... Антибиотики уже полтора десятка лет как известны, а широкого производства так и не наладили – боятся. И чего – мол, дурь мажорская налево будет уплывать? Нет, милый мой... Смертность понизится – в том числе и детская... Больше нас будет, вот чего они боятся. Так что хватит от них зависеть, Лесь. Мы и сами не хуже. Сколько мажор в институте занимается? Восемь лет? А нам до четырех урезали. Так наши за эти четыре... Спохватятся они, так поздно будет – мы уже такое...

– Убрал бы ты ее... лабораторию эту свою... свернул... от греха подальше...

– Уже, – рассеянно отозвался он.

Из комнаты донесся неразборчивый женский возглас. Шевчук насторожился.

– Извини... мне не до того сейчас, ладно?

Он развернулся и поспешно направился обратно в комнату. Я остался в кухне. Здесь было не то, что грязно, – скудно. Обшарпанные стены осыпаются лоскутами какой-то гнусной зеленой краски, на полке, застеленной газетой, громоздится стопка фаянсовых тарелок с отбитыми краями, из крана ржавой струйкой льется вода. Человечество он облагодетельствовать хочет, подумал я в раздражении, хоть бы раковину дома починил... и сам устыдился своих мыслей – какие-то они были снисходительные, мажорские мысли. Из комнаты доносился острый запах корвалола.

– Может, помощь какая нужна? – крикнул я.

– Нет, – приглушенно отозвался Шевчук, – не надо. Ты это... иди, ладно? А что до террористов всяких – ты их в другом месте ищи.

Я вздохнул и направился к двери.

– Захлопни ее и дело с концом, – сказал Шевчук за моей спиной.

...По крайней мере, Себастиан может успокоиться, подумал я – почему-то я поверил Шевчуку. Чем бы он там ни занимался, никакого отношения к взрыву в Пассаже это не имело. Я брел по горбатому Андреевскому спуску, где, несмотря на мелкий дождь, было довольно много прохожих – лица чуть более возбужденные, чем обычно, голоса чуть более громкие – словно вчерашние события открыли какие-то скрытые клапаны. Последний раз крупные беспорядки на Подоле случились лет пятнадцать назад – я тогда был еще подростком, а телевизоров не было вовсе. Только три канала радиовещания и слухи... самые разнообразные, страшные слухи... Слухов-то и сейчас хватает, подумалось мне...

Ляшенко, по официальной версии, готовил серию таких взрывов – чтобы дестабилизировать обстановку... спровоцировать прогнивший режим на непопулярные меры... и, под шумок, прибрать власть к рукам, разумеется. Но Ляшенко арестован... Организация разгромлена – у них с самого начала не было никаких шансов...

Резкая трель милицейского свистка резанула мне уши, и я машинально обернулся, ища Себастиана...

Это, разумеется, чистое наваждение – просто что-то там творилось, у пропускного пункта... Здесь толпа была еще гуще, у кордона скопилось достаточно возбужденных людей; кого-то – из тех, кто возвращался на Подол с ночной смены в Верхнем Городе или просто шел к родственникам, – не пускали внутрь, кого-то, напротив, не выпускали... Люди в униформе прочесывали толпу, их толкали, мешали продвигаться... О, Господи, сообразил я, да они кого-то ищут!

Она буквально врезалась в меня – иначе бы я ее не узнал; сейчас она походила на любую жительницу окраин – белый платок надвинут на лоб, молодое тело скрыто бесформенной кофтой. Кофта была темная – я, скорее, почувствовал, чем увидел, что на плече у нее расплывается горячее пятно.

Ее пальцы вцепились мне в локоть, белое лицо – белее платка – оказалось совсем рядом.

Через руку у нее было перекинуто грубое шерстяное пальто – что-то уперлось мне в бок, металлическое, холодное.

– Идите рядом, – выдохнула она.

– Хорошо, – я понимал, что она на грани, и старался говорить как можно ровнее, – уберите пушку. Я вас не выдам...

Она поколебалась секунду, но ощущение холодного ствола под ребрами исчезло. Лишь теперь я понял, что она цеплялась за меня из последних сил – по той тяжести, с которой она навалилась мне на плечо.

Мы неторопливо двинулись вниз, по склону – обычная супружеская пара, застигнутая врасплох непонятными событиями этого недоступного пониманию мира.

Тропинка круто сворачивала к докам, растрепанные плакучие вербы заслоняли нас от пристальных взглядов патрульных.

Она начала вырываться – очень слабо, видимо, из последних сил. Я придержал ее за локоть.

– Спокойнее...

– Это дорога в доки, – она отчаянно мотнула головой так, что уголки платка взметнулись, точно белые крылья, – мне туда нельзя... Патрули...

За спиной раздался пронзительный свист. Она вновь отчаянно рванулась, пытаясь освободиться.

– Спокойнее, – повторил я, – я тут рос... Здесь где-то должен быть старый водосток... если его не замуровали...

Кирпичный зев водостока зарос бурьяном так, что я его чуть не пропустил. На полу скопилась грязная застоявшаяся вода.

– Сюда, – сказал я.

– Шевчук, – пробормотала она почти отстранение, – мне нужен Шевчук. Я видела – вы от него выходили...

– Вам нужен врач, – согласился я.

– Шевчук... он не выдаст...

– Я приведу Шевчука. Попробую.

Водосток резко забирал вверх, еще двести метров – и разлом, из которого бил мутный дневной свет. Мы когда-то играли здесь в защитников Новоградской Крепости – последнего вольного города, человеческого города, осмелившегося противостоять Объединенной Империи. Была такая легенда, что их не истребили совсем, а они ушли в подполье, в катакомбы, и выйдут, когда в них появится нужда.

Я осторожно высунулся в разлом – поблизости было пусто. Худая черная кошка шарахнулась в сторону. Помог выбраться своей спутнице – она еле шла, слепо цепляясь за мою руку... Какое-то время мы шли, пригнувшись, прячась за давно нестрижеными куртинами, потом пересекли сквер, и я вновь оказался в начале своего пути. Расписанная причудливыми узорами стенка, карниз... Еще полчаса назад Бучко был дома.

Я позвонил в колокольчик.

* * *

– Хорошенькое дело, – грустно сказал Бучко.

Дверь в кладовку была открыта, на полу валялись окровавленные тряпки.

Ей не поможет никакой Шевчук, подумал я. Она потеряла слишком много крови.

– Скорее, – пробормотала она сквозь зубы.

– Сейчас, – я подставил окровавленные ладони под хлипкую струйку из рукомойника. Рану я ей перетянул, вот, собственно, и все, что я мог сделать. Шевчук вряд ли сделает больше.

Бучко печально покачал головой.

– Она ж убийца, Лесь. Что ты с ней возишься?

– Потому что я хочу знать, что происходит на самом деле. А разве ты не хочешь?

– Еще чего, – отрезал Бучко.

Я выглянул в окно. Переулок был пуст – должно быть, все столпились около кордона.

Женщина сидела – скорее, лежала – на полу у стены. Я подсунул ей под голову свернутую куртку. Движение худых смуглых пальцев было слабым, почти незаметным, но я понял и наклонился над ней.

– Аскольд... – сказала она еле слышно.

– Что – Аскольд?

– Это он... Роману побег... если я...

– Что это она несет? – удивился Бучко.

– Похоже, она из группы Ляшенко. Видно, ей сказали, что Роману устроят побег, если акция удастся.

– Роман сам должен был... – Глаза у нее заволокло мутью, и они до странности напоминали глаза Себастиана. – Все уже было... Но он остановил операцию... в последнюю минуту... тогда они пришли и...

Я еле удержался, чтобы не встряхнуть ее.

– Дальше...

– Взяли группу... Только мне удалось бежать... Так я думала...

– Он дал вам уйти?

– Получается, так, – подтвердила она. – А потом нашел меня... Я сделала все, как он сказал. Все. А он...

– Расправился с вами.

– Попытался. – Она на миг вздернула голову, в глазах блеснул огонь. – С тем его человеком я сама расправилась...

Огонь погас, она откинулась к стене и недоуменно произнесла: