Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

• Название: Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств
• Автор: Андрей Чертков
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2009
• ISBN: ISBN: 978-5-395-00445-1

«Миры Стругацких: Время учеников, XXI век» — уникальный проект, позволяющий вновь окунуться в неповторимую атмосферу произведений братьев Стругацких. Первый сборник проекта, «Важнейшее из искусств», является своеобразным ответом современных писателей-фантастов неугомонным кинематографистам и посвящен выходу на экран фильма «Обитаемый остров».

По книгам братьев Стругацких снят уже добрый десяток фильмов. К их творчеству обращались такие известные кинорежиссеры, как Андрей Тарковский, Александр Сокуров, Федор Бондарчук, Алексей Герман и многие другие. Однако вне зависимости от того, хорошими или плохими получаются эти фильмы, — это не Стругацкие! Хотя литературная основа как нельзя лучше подходит для того, чтобы ставить фильмы умные, современные и кассовые одновременно!

Авторы вошедших в сборник повестей и рассказов тоже почувствовали это, потому что произведения их так или иначе связаны с творчеством Стругацких и искусством кино. По их воле в средневековом Арканаре родился создатель кинопроектора; странные и драматические события произошли на съемках новой версии фильма «Пикник на обочине»; актер, готовившийся сыграть Кандида, попадает в тот самый Лес, который так поразил читателей «Улитки на склоне». Или все же не совсем тот?..

Эти и другие истории, связывающие миры Стругацких с «важнейшим из искусств», читайте в первом сборнике серии. Его авторы — известные отечественные фантасты: Вячеслав Рыбаков, Николай Романецкий, Сергей Волков, Игорь Минаков и другие.

---

— А кто еще в этом доме живет? — спросил я.

— Как кто, Молчун? Разве ты не видишь, что ты да я: Нава и Молчун, Молчун и Нава? Поднимешься совсем и мужем мне будешь, а я тебе женой стану. Я ведь тут тоже чужая, никто меня на самом деле не любит. Только жить разрешили, когда я приблудилась. Сейчас всех женщин берут, потому что их мало становится, — мертвяки воруют, уроды воруют, бандиты воруют. И почему это все женщин воруют? Вот и маму мою мертвяки утащили… Ночью это было… Она меня пригнула и ногой подтолкнула, я между ног и проползла, а потом бежала, бежала…

— Ну, как же? — перебил я ее. — А мужики, которые тут толпились в прошлый раз? И потом я слышал голоса, но глаз открыть не мог.

— А они здесь не живут, здесь только мы с тобой живем. Это наш дом. А они в нашей деревне живут. Нет, это мы с тобой в их деревне живем, а они у себя в деревне живут, потому что мы с тобой — чужаки. Я сама пришла, а тебя Колченог да Обида-Мученик принесли, совсем ты плох был, думали, что не жилец. Мне сказали: выходишь — мужем тебе будет. Наши женщины такого себе в мужья не возьмут. А я выходила… Разве может в одном доме столько народу жить?.. А-а-а, я поняла: ты путаешь слова, думаешь, что дом — это деревня, а деревня — это дом. В одном доме только одна семья живет, а в деревне много семей и просто людей без жен и мужей. Ты еще не научился по-нашему разговаривать. Я тебя учить буду. Ты слушай, как я говорю, и повторяй. Так и научишься. Дети тоже — молчат, молчат, слушают, а потом, ка-ак заговорят… Тебя всему еще учить надо. И откуда ты такой взялся? На летающей деревне прилетел? А она откуда взялась? Это Обида-Мученик такие вопросы задавал. Никто ответа не знает. Но я тебя выходила. Я тебя и научу всему. Мертвяки — плохие, рукоеды — плохие, уроды — плохие, бандиты — плохие, от прыгающих деревьев надо подальше держаться — зашибут, а болота стороной обходить — в них тонут. Ой, да ты ж совсем ничего не знаешь! — испугалась она. — Что съедобное, что несъедобное? И прививок я тебе еще мало сделала, слаб ты еще для всех прививок. А надо делать, чтоб не заболел…

В голове гудел, шуршал, скрипел, позванивал на редкость нудный шум, от которого возникало непреодолимое ощущение тупости. Всего и всех. Скучно становилось и нудно, потому что очень уж он звучал победоносно, и навсегда ясно было — сквозь него не пробиться ничему отличному от шума. И как оно, отличное от шума, звучит, было непонятно, но почему-то очень хотелось его услышать.

Я пытался анализировать (странно, что слово это не забыл) то, что мне говорила Нава, но ее слова падали в мой внутренний монотонный шум, как камешки в пропасть. Где-то я видел, как парень или мужик сидит, спустив босые ноги в пропасть, а сандалии его стоят рядом, сидит и кидает камешки в пропасть, дно которой похоже на облачный слой, когда летишь над ним на самолете (самолет?.. Самолет?.. Летающая деревня?..), только облака зеленые. А местами, например, у подножия скал клубится лиловый туман.

— Нава, у вас бывает лиловый туман? — спросил я.

— Откуда ты знаешь? — насторожилась она. — А, наверное, из летающей деревни видел. Конечно бывает! Такое маленькое облачко возникает вокруг Слухача, когда он слушает, что — сам не понимает, и нам говорит, но мы тоже плохо понимаем. Слова какие-то наполовину странные. Типа тех, что ты говорил, когда бредил. Ох как много страшных слов ты говорил, когда бредил, и откуда они в тебе только брались? У нас по всей деревне с трудом одно-два таких слова собрать можно, а ты говорил и говорил… Только ты, если увидишь лиловый туман, уходи от него подальше. Нечего человеку делать в лиловом тумане. Опасный он. Вот на деревню Горбуна наполз лиловый туман, так больше деревни и нет. Грибница заполонила, а потом и вовсе озеро образовалось. Нет, Молчун, ты лилового тумана остерегайся. Ничего в нем нет хорошего. Нормальный туман белый, а лиловый — это ненормальный туман.

Бу-бу-бу… Хотя кое-что я, кажется, запоминаю, но точно в этом не уверен.

Я пошевелился, получилось. Такое впечатление, что неизвестно, сколько времени я пролежал колода колодой. Пролежни должны образоваться после такой лежки. Откуда я знаю, что должны? А не чувствуется пролежней — спина даже не чешется и не болит. Мягко под спиной и удобно. Пощупал постель в районе бедер — что-то мягкое и пушистое.

— Тебе удобно? — сразу поинтересовалась Нава.

— Удобно, — сказал я и подтвердил морганием — головой сильно дергать еще побаивался. — Мягко.

— Я тебе каждый день новую травку с мхом пружинистым выращиваю! Хорошо получается?

— Отлично! — заверил я.

— Это меня мама еще в детстве научила! — похвасталась девушка. — У меня самые приятные лежанки получались. Даже другие приходили и просили вырастить. А что тут сложного? Совсем ничего: надо только хорошо прочувствовать, как мох и травка будут твоей кожи касаться и как твоя кожа на эти прикосновения откликаться будет. И тело чтоб не отлеживалось, и ребрам должно быть мягко, чтобы они мышцы к твердому ложу не прижимали.

— Ты молодец! — искренне похвалил я. — А как же ты меня ворочала — я же тяжелый! Ведь если долго не ворочать, язвы на теле появятся.

— Появятся, — кивнула Нава. — А у тебя не появились. Зачем мне самой тебя ворочать? Я прошу мох с одного бока вырасти гуще и выше: ты на боку и оказываешься, потом прошу с этого бока уменьшиться, а с другого вырасти. И никаких сил не надо. Но я сильная, ты не думай. Я могла бы тебя ворочать, но это будет грубо и больно. Раны долго зарастать будут. А у тебя этих ран ой-е-ей было. Сейчас-то совсем нет, посмотри.

И она откинула серо-зеленую простыню с моего тела, а я осмелился переместить взор с нее на собственное тело. Узнал я его сразу, хоть исхудало оно изрядно. Мое тело, признаю, согласен владеть дальше. Оно было голое с цветными разводами по бледной коже.

— Вот здесь была рана, — осторожно коснувшись указательным пальцем горла, показала моя спасительница. — Большу-ущая! Все говорили, что голова оторвалась, что не жилец ты без головы. Но Обида-Мученик сразу понял еще там, на Тростниках, что голова твоя не оторвалась, а только кожа сильно порвалась. Вовремя кровь остановил мхом-сушняком да клейким листом заклеил рану. Твоя голова болтаться перестала и совсем не оторвалась, а тут уж я и прижгла, чем надо, и полила, и смазала, и поила соками заживляющими… Шрам, конечно, останется, но лучше со шрамом, чем без головы.

Я увидеть шрам не мог без зеркала, которых здесь, похоже, не водилось, поэтому оставалось верить на слово. Но я осмелился поднять руку, которая меня неожиданно послушалась и потянулась к горлу.

Нава с восторгом следила за медленным полетом моей руки, притормозившей перед шрамом, но позволившей кончикам пальцев осторожно его коснуться. Да, шрам хорошо прощупывался. Можно сказать, от уха до уха, но не бугрился безобразно, а тянулся гладким наростом.

— Гладкий, — одобрил я.

— Я старалась, — довольно сообщила врачевательница и показала пальцем в другое место, в центре груди. — А вот сюда тебе сучок от дерева воткнулся. Рана была небольшая, но глубокая, очень трудно было оттуда все щепки вытащить. А если щепки не вытащить, то загноиться рана может. Тогда тяжело лечить… Я промывала-промывала, под конец пришлось ученых муравьев в рану послать. Они все до конца и вытащили. Заодно своей кислотой и рану обработали. После этого никогда не гниет. Но я на всякий случай и сама обработала.

Этот шрам в центре груди хорошо было видно — дырка. Затянутая розовой кожицей, еще не очень толстой, полупрозрачной. Не слишком приятное зрелище.

— А нога-то, а нога! — всплеснула она руками и провела пальцем в паху по левой ноге. — Вот она-то у тебя на одних жилах точно болталась, и крутить ее можно было во все стороны. Обида-Мученик с Колченогом привязали ее к палке, но крови оттуда тоже много вылилось… Когда тебя освободили от старой одежды, странной какой-то, такая у нас в лесу не растет, никто не умеет такую выращивать, да и непонятно, зачем такая нужна, этот твой «мужской корень» был совсем махухонький, я даже удивилась, что такие махухонькие бывают, у наших-то мужиков, когда видеть приходится, они ого-го какущие — аж страшно иногда становится… А у тебя — махусенький, непонятно, как таким детей делать, и весь в запекшейся крови. Это сейчас-то посмотри, — потрепала она пальцами мой «корень жизни», — подрос как, окреп… Не такой, конечно, пока, как у наших, но мне такой страшный, как у них, и не надо. Страшно же!.. Мне такой мальчик-с-пальчик очень даже нравится. Сил наберешься, и мы, когда захотим, детишек им сделаем. У нас в деревне так принято было — когда хотели, тогда и рожали, а тут все долдонят: надо, надо!.. А кому надо, зачем надо, никто не знает. Старец ворчит: «Нельзя без детей, думаешь, тебя просто так в деревню приняли, нетушки, женщин у нас мало стало, мертвяки потаскали, теперь ты рожать будешь, когда мужа тебе найдем. Наши-то мужики: какие старые уже, им детей не успеть вырастить, а другие при женах. Жены-то тебе ноги быстро повыдергают, если на их мужей зариться будешь. Так что ты не зарься. А мужа себе ищи». А я и не зарюсь, больно мне они нужны, страшные и корявые какие-то. Ты хоть и поломанный весь, а совсем не корявый. Я тебя выбрала.