Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

• Название: Сказание о Маман-бие
• Автор: Тулепберген Каипбергенов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Перевод с каракалпакского А.Пантиелева и З.Кедриной

Действие романа Т.Каипбергенова "Дастан о каракалпаках" разворачивается в середине второй половины XVIII века, когда каракалпаки, разделенные между собой на враждующие роды и племена, подверглись опустошительным набегам войск джуигарского, казахского и хивинского ханов. Свое спасение каракалпаки видели в добровольном присоединении к России. Осуществить эту народную мечту взялся Маман-бий, горячо любящий свою многострадальную родину.

В том вошла книга первая.

---

Время, однако, уходило. Бий один за другим поднимались из-за дастархана, откланивались, но не уходили, дожидаясь, чем же все это кончится. Шейх приказал:

— Приведите его! Где он?

Появился Аманлык, немой, дрожащий, как будто его вели на казнь.

Женщины подобрали, подогнали рубаху, штаны, чекмень, мужчины — шапку, сапоги, седло и привели взнузданного вороного гунана — жеребца-двухлетку. И когда в лунном свете, у девятикрылой юрты, показался волоокий джигит, умытый с ног до головы, одетый, обутый, как бий, на гарцующем норовистом коне, нужно было слышать, какой вопль восторга раздался оттуда, из темноты, где сторожили этот волшебный миг сироты!

Поутру, как было велено, Маман и его аткосшы были на месте. Мурат-шейх отправился с ними. В ауле Рыскул-бия их уже ждали. Лежал, пожевывая, большой верблюд. На его горбу, под четырехугольным плоским шатром, сидели двое русских с утомленными хмурыми лицами, связанные по рукам, — купец и его толмач.

Странно выглядел купеческий караван: три вьючных лошади, всего три, а на вьюках непонятный товар — железные рогатины и пушки… Наверно, это были пушки, и все гадали, как же и чем они стреляют, потому что пушек никто до тех пор не видывал. Слуги у купца — татары.

— Покормили их? Не голодны они? — спросил Мурат-шейх.

— Все готово, — ответил Рыскул-бий, отводя в сторону мутные глаза.

Подошел Гаип-хан, увидел Аманлыка, спросил:

— Кто такой? Чей сын? Какого рода?

— Он сын пастуха, — ответил Маман.

Гаип-хан с недоуменьем присмотрелся, узнал Амаи-льтка и расхохотался. Шутовски приложил ладонь ребром к бровям, разглядывая Аманлыка, ткнул в бок своего есаула Пулата и застонал от смеха.

— Ну, я думал, ты умней, а также твои отцы… — сказал хан, — и будет у тебя правой рукой… Есен-гельды.

«Истинно так, — подумал Мурат-шейх, — и я бы этого хотел».

— Премного довольны вашими словами, хан наш, да цветет ваша мудрость, — сказал подчеркнуто Рыскул-бий.

Гаип-хан поднял руку с нагайкой, что означало, что он принимает важное решение. Хрипловатый его голос слегка взвизгнул.

— Отвезешь купцов… Представишь Абулхаир-хану, в его собственные руки… Никого другого к ним не подпускай! Караван, товары останутся пока здесь…

— Слушаюсь покорно, хан мой, — сказал Маман, кланяясь с особой почтительностью, ибо речь шла об Абулхаир-хане.

А Пулат-есаул поежился непроизвольно, — дрожь прошла по спине…

Мурат-шейх сказал напоследок:

— По дороге глупостей не натвори. Нигде не задерживайся. Купцов береги пуще глаза. Не забывай, что за ними русский царь. Не болтай с ними лишнего, держи язык за зубами. Это тебе не те… пленные… И время не то.

Маман подошел к верблюду, взял его за повод и поднял на ноги.

Аманлык подвел коня Мамана, тоже гупана, — от благородного серого коня Мурат-шейха. И сам вскочил на своего вороного — неловко с непривычки.

Верблюд пошел, сильно раскачивая седоков под шатром. Гаип-хап, заложив руки за спину, прищурил колючие глазки. С этим, стало быть, покончено.

Затем хап решил, что пришел черед ладить мировую, растаскивать биев за вздыбленные загривки.

— Нечего вздыхать, бии мои, — сказал он. — Земля качается от вздохов… Вернется наш Маман с богатыми подарками!

— Если с подарками, поделим их по-братски, — сказал Мурат-шейх. — А Есенгельды сделаем его ат-косшы.

— Шейх мой, — сказал Рыскул-бий, — ваша мысль крылатая, но без хвоста… — Это означало: не доведена до конца.

— Будет хвост, будет, — отозвался шейх.

А Гаип-хан осклабился с фальшивым добродушием, видя, как лица белобородых оттаивают, словно земля после заморозков.

— Вот что, — бии мои, а не пуститься ли нам сообща на многодневную охоту? Беру вас о собой! Кони ваши, собаки мои…

Эта затея пришлась всем по душе. Условились собраться близ руин древнего города Жанакента, па мертвой и величавой пустоши, мимо которой проходила караванная дорога.

7

Ехали веселые. В дороге было веселей, чем на тое. Ехали важные. Не каждый день случается и не всякому выпадает счастье — увидеть в лицо хана Абулхаира.

Маман думал о нем со страхом и любопытством. Хан Абулхаир был разорителем, он посылал своих людей в каракалпакские аулы на разбой и бесчинство. Каков же он, этот настоящий, а значит, жестокий и несправедливый хан? Такие бывают злы, как скорпионы, но бывают сказочно щедры. Вдруг ему примстится — наградить? Всех разгонит, разобидит, а Мамана одарит но-хански! Маман привезет и отдаст подарок Мурат-шейху, всех поразив…

Аманлык тем временем думал о своих первых в жизни сапогах. И еще о своей сестричке Алмагуль. Теперь у нее будет новое платье. И он смеялся, представляя себе, как она разулыбается, растаращит телочьи глазки, надев обновку.

Всю дорогу Маман разглядывал русских, прислушивался к тому, о чем они между собой говорили. Он понимал не все слова, но смысл разбирал. Нет, не похожи они на Бородина. Вряд ли они стали бы рисковать головой и товаром, чтобы дойти дотуда, докуда не дойдет батыр. Их послушать — нет ничего на свете стоящего, кроме парной бани. Все им было нечисто, все безобразно и смешно.

Ехали они безо всякой боязни, и это Мамана задевало. Ехали, как на свадьбу, и даже заботились о своем конвое, спрашивая с насмешкой: устали? отдохнем?

В середине дня, безветренного и знойного, толмач взмолился:

— Развяжите! Не уйдем! — И тут же заметил купцу по-русски:- Отберем только лошадок… чтоб живей добраться…

Маман рассердился, стал хлестать верблюда нагайкой. Тот заревел, побежал, тряся седоков.

— Юный бий, не горячись, — сказал купец. — Юный бий, ты куда нас везешь?

— Болтаете много, — сказал Маман, сдерживаясь.

— Руки связали, язык не свяжешь, юный бий. Не гони… Не забегай вперед… От своей судьбы не убежишь и ее не обгонишь.

— Пугаете меня? — спросил Маман. Купец засмеялся.

— А вот старшие твои так бы не спросили. А ты спрашиваешь. Недаром тебя послали. Думаешь, везешь рыбку в котел? Везешь щуку, юный бий, в реку топить! Никак не можете понять, господа черные клобуки, что вы не хозяева, вы слуги на караванной дороге. И откуда такая амбиция? С неба вы, что ли, свалились? Путаетесь под ногами на великой дороге. А ведь дорога — в Китай, в Индию!

Тогда Маман сказал по-русски, выговаривая слова по складам:

— Ты не та-кой русс ку-пес… Ты сарь Петыр не любишь… Я та-кой не ве-ришь… Сарь Петыр не твой сарь… мой сарь!

Купец и толмач переглянулись, перестали смеяться и умолкли.

А Маман вздыбил, пришпорил коня, будто отводя душу, внезапно подъехал к верблюду и развязал руки сперва купцу, потом толмачу. Аманлык закричал в испуге. Маман оттолкнул его.

Русские не сказали ни слова. Оба растирали занемевшие руки, исподволь перемигиваясь. Вскоре они задремали, приткнувшись друг к другу. Их укачало.

Лишь на виду у большого ханского аула Маман снова связал купца и толмача. Они охотно протянули ему руки. Купец сказал загадочно:

Твое счастье, юный бий, твое счастье… как тебя зовут?

Маман не ответил.

Гнется у вас спина, гнется, — добавил купец неожиданно, словно бы с сочувствием, — потому что не на что спиной опереться. Пусто у вас за спиной.

И Маман не нашелся ему ответить, удивленный. Казалось, это говорил другой человек и этот человек был ему знаком и близок…

Аул Абулхаир-хана не походил на другие. Юрты стояли тесно, близко друг к другу, высокие, богатые. Скота нигде не видно, его держали, надо думать, вне аула. Жилье хана узнать нетрудно. На пригорке, в середине аула, возвышались полукругом семь болынегла-вых белых юрт, прекрасных, как в сказке. Их охраняли воины с копьями, все на подбор молодые, могучие, как батыры. Перед юртами длинная коновязь. И каких только не было здесь коней! Кони кровные, сбруя в золоте и серебре, глаз не оторвешь. Куда там Гаип-хану до этой пышности и великолепия…

Всех, кто прибывал в аул, останавливали за полверсты от ханских юрт конники, а шагов за триста спешивали и спешивались сами. Сообщали дальше по цепи, от воина к воину, кто прибыл. Остановили, спешили и повели так же Мамана, его аткосшы и купцов. Перед самой высокой, самой белой, самой прекрасной юртой застыли люди и кони. Маман и Аманлык встали на колени.

Абулхаир-хан вышел из юрты. Маман видел его впервые, но тотчас узнал… Хан был среднего роста, гладок и грузноват, а казался не ниже воина, стоявшего у двери. Лицо смуглое, как обожженная глина, губы сердечком, как у красивой женщины. Бородка черная, густая, без сединки, усы холеные, погуще к углам рта. Взгляд пронзительный и умный. На плечах у хана внакидку, нараспашку — роскошный тон, длиннополая шуба с золототканым воротником; полы подметают землю. В правой руке, конечно, нагайка, но у всех нагайка как нагайка, а у него — как жезл. Куда там Гаип-хану до этой стати и величия…